Текст книги "Brand: Поп-арт роман"

11. Kodak

Предметы фотографируют, чтобы изгнать из сознания. Мои истории – своего рода попытка закрыть глаза.

Франц Кафка

Factum. Первый фотоаппарат Kodak появился в США в 1888 году и стоил 25 долларов. Его изобретатель Джордж Истман владел компанией по производству сухих фотопластин и фотопленки Eastman Dry Plate and Film Company. В 1892 году эта компания переименована в Eastman Kodak Company.

Kodak – родоначальник и активный пропагандист массового любительского фотографирования.

В 1900 году был создан фотоаппарат популярной серии Brownie, который стоил один доллар.

В 1891 году при помощи Kodak Томас Эдисон создал первую кинокамеру.

Пленка Kodak используется в медицине.

В 1890–1900-х годах Kodak активно осваивает рынок за пределами США.

К середине 1930-х годов у Kodak появился целый ряд новинок: Kodak выпустил проявочную машину, первую нескручивающуюся любительскую пленку, 16-миллиметровую кинопленку и пленку для звукового кино, а позже 8-миллиметровую кинопленку, 8-миллиметровую кинокамеру и кинопроектор.

В 50-е годы Kodak создает высокочувствительные черно-белые и цветные пленки.

В 1962 году оборот Kodak превысил один миллиард долларов.

В 1963 году выпущен любительский фотоаппарат Kodak Instamatic – прообраз современных пленочных фотоаппаратов с упрощенной системой зарядки пленки.

В 1974 году Kodak изобретает прообраз современного цифрового фотоаппарата.

С 90-х годов Kodak приступает к активному производству цифровых фотоаппаратов.

В 2002 году появляется 14-мегапиксельная фотокамера.

С 2005 года Kodak прекратил выпуск пленочных 35-миллиметровых фотоаппаратов.

Сейчас Kodak пытается полностью переориентироваться на цифровой рынок.

Kodak активно сокращает штат сотрудников (в 1973 году – 120 000 сотрудников, а в 2005-м – уже 51 000).

Прибыль Kodak в последние годы падает и составляет на 2005 год 1 миллиард и 362 миллиона долларов.

Kodak более ста лет один из главных спонсоров Олимпийских игр.

Слоган: «Поделись мгновениями. Поделись жизнью» (original version: «Share moments. Share life»).

Punctum. Я ненавижу две вещи – фотографироваться и плавать. Я обожаю море, но ненавижу пляжи в пляжный сезон. Я обожаю рассматривать фотографии, но ненавижу, когда на них я. Это, наверно, вопрос стиля. Мне больше идет сидеть на берегу моря поздней осенью, закутавшись в плед или одежды, и когда вокруг никого. Мне кажется, это был бы неплохой снимок. И еще я стараюсь никогда не смотреть в объектив камеры.

У меня есть фотоаппарат Kodak, но я даже не помню, какой модели. Мне он совершенно не нужен. Я не могу представить такую ситуацию, чтобы мне мог понадобиться фотоаппарат.

Когда я куда-нибудь еду в путешествие или просто в другой город или другую страну, я не беру с собой фотоаппарат. Мне не хочется быть туристом. Это как-то унизительно – быть туристом. Мне всегда хочется сделать вид, будто я местный и легко могу любому объяснить, как куда пройти. Зачем бегать с фотоаппаратом и фотографировать достопримечательности, когда можно просто купить набор открыток? Когда я смотрю на толпы туристов с фотоаппаратами в руках, мне кажется, что это толпа склеротиков-амнезийщиков, которые хотят побольше всего наснимать, чтобы ничего не забыть. Мне вообще кажется, что они приехали за тысячу километров не для того, чтобы получить удовольствие от нового места, а для того, чтобы наделать фотографий и показать их своим друзьям и родственникам. Я тоже получаю большое удовольствие, когда рассказываю о своем путешествии, чем от самого путешествия. Но я хотя бы, когда путешествую, не думаю постоянно о том, что мне нужно будет об этом рассказать. Я не выстраиваю свою поездку под кадр.

Kodak открыл новую эпоху – эпоху фотографии. В эту эпоху мы перестали жить для себя, а стали жить во имя удачного кадра. Такое чувство, что мы все снимаемся в одном большом порнофильме, где главное не самим получить удовольствие, а сделать так, чтобы кадр был как можно более привлекательным.

Я не люблю бытовые фотографии. Из бытовых мне нравятся только мои детские фотографии. Они мне нравятся только потому, что я не помню себя в том возрасте. Я думаю, что фотографировать нужно только то, что невозможно запомнить, или то, что хочешь забыть. Я не помню себя лет так до двенадцати. Я помню какие-то события, я помню, что мне нравилось, а что не нравилось, но я не помню, как я выглядел, как одевался, как разговаривал, что думал о себе и что обо мне говорили другие. Фотографии как бы подтверждают то, что я существовал. Но сам я, глядя на свои фотографии, не могу сказать, что на них я. Я должен верить своим родителям и родственникам, которые говорят, что на них я. Мне кажется, что до двенадцати лет у меня вообще не было внешности. Мои детские фотографии напечатаны на бумаге Kodak. Мне нравится их пересматривать. Я не смотрю никакие другие фотографии. Мне неинтересны фотографии с чужих свадеб, дней рождений, выпускных, корпоративных вечеринок и т.п. Настоящими фотографиями я считаю только мои детские фотографии на фотобумаге Kodak.

Эмблема Kodak – красно-желтая, как и у McDonald’s. Мне очень нравится это сочетание цветов. Больше всего мне, конечно, нравится просто желтый. Но желтый с синим или желтый с красным тоже красиво. Поэтому мои любимые футбольные команды – «Бока Хуниорс» и «Рома».

Если мне иногда и нравится смотреть фотографии, то мне совершенно не нравится видеть на них людей, с которыми я общаюсь в жизни. Мне нравится рассматривать фотографии разных известных людей, с которыми я никогда не встречался. Популярных людей мы вообще знаем только по фотографиям и телевидению. Они для нас существуют только как медиаобразы. Почти все, что мы знаем как медиаобраз, отсутствует в живой реальности. Пэрис Хилтон (человек) – это труп, а энергия от его разложения дает тысячи правдоподобных медиаобразов с подписью «Пэрис Хилтон» (медиаобраз).

Современные цифровые фотографии очень реалистичны, они напоминают голограммы. Мне нравится листать глянцевые журналы и смотреть на голограммы звезд, и они мне совершенно безразличны. Голограмма светится, пока на нее смотрят. Сотни и тысячи знакомых всему миру голограмм требуют постоянной энергетической подпитки в виде наших глаз. Голограммы рано или поздно исчезают, потому что наши глаза слепнут от их обилия. Голограммы менее стойки, чем фотографии.

Kodak создал идеальный способ отражения поверхности. Именно Kodak и фотография сделали мир тотально поверхностным. Появился культ поверхности. Кино и телевидение добавили фотографии движения, но это ничего не значит. Культ остался тем же. Сам принцип отражения и восприятия реальности остался тем же.

Самое главное отличие фотографии от кино – совсем не в движении кадра, а в том, что фотографию можно подержать в руке. Мне приятно, когда фотография у меня в руке, когда само изображение у меня в руке. Мне не нравится смотреть фотографии на экране монитора. Да это не совсем и фотографии, если их нельзя потрогать. Фотография на мониторе – это множество светящихся точек, которые светятся в таком порядке и таким цветом, что создают иллюзию изображения. Ближайший родственник фотографии на мониторе – электрическая лампочка, а не фотоаппарат.

Мне не очень нравятся цифровые фотографии. Цифровые фотографии, даже если они распечатаны на бумаге, – это совсем другое. У цифровой фотографии нет ауры фотографии. А мне в фотографии нужна аура. Цифровые фотографии слишком реалистичны. Мне не хватает тайны.

Меня всегда больше интересовало не то, что изображено на фотографии, а то, что за пределами изображенного. Что будет сразу после мгновения, запечатленного на снимке? Что вообще происходит в этот момент за пределами кадра? Куда делось все это сейчас?

Мне всегда больше нравились фотографии профессиональные. Фотографии, сделанные ради самой фотографии. Фотографии, которые не запечатлевают события из жизни, а добавляют этой жизни новое фотографическое измерение. Мне интересны фотоявления. Мне интересны люди, создающие фотоявления: Анри Картье-Брессон, Андре Кертеш, Ричард Аведон, Роберт Мэппелторп, Хельмут Ньютон, Альфред Штиглиц.

Я очень люблю фотографии из книги Ролана Барта «Camera Lucida». Но самая любимая из всех – это фотография Льюиса Г. Хайна «Слабоумные в заведении» (Нью-Джерси, 1924). В ее статичности больше движения, чем в любом фильме. Я почти уверен, что эта фотография сделана на Kodak. Ее я всегда ношу с собой, как некоторые носят фотографии своих детей.

Я люблю много раз пересматривать любимые фотографии. Настоящее удовольствие я получаю, только когда пересматриваю фотографии. Фотография – это déjà vu, отпечатанное на бумаге. Поэтому когда я вижу фотографию в первый раз, то это еще как бы и не фотография. Настоящей фотографией она становится во второй раз, когда я могу точно сказать, что это я уже где-то видел. Deja vù.

Для меня фотография не имеет никакого отношения к реальности. У фотографии своя реальность. Я никогда не могу узнать человека в жизни, если я раньше видел его только на фотографии. Я также не узнаю людей на фотографиях, если я их видел только в жизни.

Фотография – это далеко не зеркало. Kodak создал новую фотореальность. Реальность, которой никогда раньше не было, реальность мертвых отпечатков, публичной интимности и дурацких улыбок. Хотя на старых фотографиях не было такого количества улыбок, как сейчас. Это свойство фотографии проявилось со временем, но улыбки на фотографиях совсем не говорят о том, что люди стали более радостными. Ведь фотография не отражает жизнь, она создает свою особую действительность. Cheeeeeeeeeeeeeeeeese!

Soundtrack. Philip Glass, «The Photographer» (Act I «A Gentleman’s Honor»).

Bonus. В кадре мы видим человека с микрофоном в руке (репортер). Он обращается к нам, показывая фотографию неулыбающегося человека: «Эта фотография была сделана обычным фотоаппаратом». Потом он показывает другую фотографию, где изображен улыбающийся человек и говорит: «А эта – фотоаппаратом Kodak. Разница очевидна.

Вы еще не улыбаетесь? Тогда мы идем к вам!»

Packshot Kodak и слоган: «Улыбка – это Kodak».

12. Lufthansa

Возможно, в эпоху телевидения путешествия вообще становятся чем-то неестественным или, по крайней мере, излишним.

Инго Шульце

Factum. Lufthansa – крупнейшая немецкая авиакомпания и одна из крупнейших авиакомпаний мира.

Lufthansa была создана 6 января 1926 года. В том же году был осуществлен первый рейс авиакомпании Lufthansa (в Китай).

В 1934 году Lufthansa открывает регулярные трансатлантические почтовые рейсы.

К началу Второй мировой войны Lufthansa была одним из крупнейших европейских авиаперевозчиков. Во Вторую мировую войну почти все самолеты Lufthansa были мобилизованы на службу вермахту.

После войны Lufthansa попала в «черный список» сотрудничавших с гитлеровским правительством компаний.

6 января 1953 года основывается новая авиакомпания со штаб-квартирой в Кёльне – Aktiengesellschaft fьr Luftverkehrsbedarf (Luftag). А в 1954-м ей возвращается имя Lufthansa.

К 1971 году весь авиапарк компании перешел на реактивные самолеты.

В 1997 году Lufthansa, Air Canada, SAS, Thai Airways и United Airlines организуют первый в мировой авиатранспортной индустрии глобальный бизнес-союз «Star Alliance» (сейчас насчитывает 18 членов). Его цель – создание единой межконтинентальной транспортной сети.

В ХХI веке Lufthansa оборудует свои самолеты системой высокоскоростного доступа к Интернету FlyNet.

Журавля на логотипе Lufthansa зовут Фирля.

В 2005 году 51 миллион 300 тысяч человек совершили перелет с авиакомпанией Lufthansa.

Слоган: «Нет лучшего способа, чтобы летать» (original version: «There’s no better way to fly»).

Punctum. Если мне когда-либо куда-нибудь придется полететь, то я полечу только с Lufthans’ой. Я вообще-то не могу себе представить, чтобы мне обязательно нужно было бы куда-то полететь, но если вдруг, то только с Lufthans’ой.

Последний раз я летал в детстве. Из Ленинграда в Берлин. Из аэропорта Пулково в аэропорт Шёнефельд, а потом – обратно. Но я уже почти забыл эти полеты.

Я вырос в Восточном Берлине. Мои родители работали там. Может быть, они были агентами Штази или КГБ. Я не знаю. Мне это было в общем-то неинтересно.

Я не помню, как мы прилетели в Берлин, но я помню, как мы улетали из Берлина. И я точно знаю, что и прилетели мы и улетели авиакомпанией Lufthansa. Я не могу представить, что можно летать какой-либо другой авиакомпанией. Я где-то слышал, что художник Джеймс Риззи как-то разукрасил один из «боингов» именно авиакомпании Lufthansa и превратил его в произведение искусства. Разве этого недостаточно, чтобы если и летать, то только авиакомпанией Lufthansa?

Сейчас, пожалуй, есть только один город, куда я мог бы полететь, – это Нью-Йорк. После 11 сентября 2001 года полет до Нью-Йорка становится самым безопасным полетом в мире. Я уверен, что в ближайшие 50 лет ни один рейс до Нью-Йорка не потерпит крушение, а если лететь с Lufthans’ой, то вообще все должно быть замечательно.

Не то чтобы у меня аэрофобия, но я стараюсь держаться подальше от всего, чего не понимаю. Я не понимаю, как многотонная машина может лететь по воздуху. Перышко и то, рано или поздно, падает на землю, как мы это знаем по фильму «Форрест Гамп».

Летать на самолетах – значит отдаляться от понимания мира. Находясь на расстоянии десяти тысяч метров над землей, ты и от земли далеко, и к Богу не особо близок.

Самолет как телевизор – там невозможно ничего понять, просто сидишь и коротаешь время, смотришь, как мелькает внизу земля, размышляешь о всяких романтических вещах, об облаках – чайка Джонатан Ливингстон и все в таком роде. Иногда это, наверно, полезно.

Мне больше нравятся аэропорты, чем самолеты. Я обожаю аэропорты. Даже то, как звучат их названия, уже очень красиво: Орли, Хитроу, Шёнефельд, Фьюмичино, Арланда, Мирабель, Барахас, Ла-Гуардиа, Гадермуен, Клотен, Варадера… Мне вполне хватает названий аэропортов, чтобы ощутить всю их красоту.

Мне кажется, что находиться в самом аэропорте (а тем более в самолете) не так приятно, как ехать в аэропорт на желтом такси. Ощущение приближения к аэропорту сравнимо разве что с приближением Нового года или Рождества. Сами Новый год и Рождество не так прекрасны, как их приближение. Праздники было бы хорошо вообще отменить, а оставить только канун праздников. Ну что-то вроде улыбки кота без кота. Ожидание чего-то всегда более прекрасно, чем это что-то.

Определенность и совершенность всегда немного разочаровывают. Сразу подступают ностальгия и скука. Поэтому, наверно, людям нравится летать на самолетах. В самолете все неопределенно, ничего нельзя сказать наверняка, в самолете ты всегда в ожидании чего-то. Ты в ожидании того, когда принесут выпивку или еду, в ожидании взлета или посадки, может быть, в ожидании новых знакомств и главное: никогда не знаешь, рухнет твой самолет или нет. Это самое трепетное ожидание из всех ожиданий в самолете. Судьба – она ведь нечто индивидуальное, у каждого человека своя, а тут она становится общей, одной на всех. Я не верю, что в самолете может собраться 200 человек с одинаковой судьбой. В самолетах индивидуальная судьба ничего не значит.

У Lufthans’ы был такой слоган – «Alles fur diesen Moment» («Всё для этого момента»). В нем есть очень много неопределенности. Создается такое ощущение, что следующего «момента» может в общем-то и не быть. Но в то же самое время говоришь себе, что это Lufthansa и бояться нечего. Однако этот слоган почему-то убрали.

Я не летаю на самолетах, потому что слишком много смотрю телевизор. Самолет и телевизор очень похожи, поэтому мне хватает телевизора. Но если бы я летал, то мне было бы все равно, разобьемся мы или нет. Смерть в авиакатастрофе, наверно, не худшая смерть. Во всяком случае, это быстрая смерть. Никто не знает, как там нам придется умирать, доживи мы до старости. А кроме того, мое имя попадет в выпуск новостей. Единственное огорчает, что оно будет стоять в середине длинного списка пассажиров. Мне было бы приятно, чтоб мое имя как-то выделили. Я думаю, что за отдельную плату, телевизионщики могли бы это сделать.

Люди, погибшие в авиакатастрофе, – люди особые. По ним объявляют общегосударственный траур, их родственникам выражает соболезнования сам президент, даже бывает, что в день траура отменяют рекламу по телевизору. Все эти почести только потому, что люди погибли не поодиночке, а вместе, коллективно. Хотя умереть всем самолетом, всем кораблем или же всем миром – уже удача, потому что умирать одному гораздо обиднее.

Но, с другой стороны, мне не хотелось бы умирать раньше времени. Во-первых, я пропущу следующий Tour de France, а во-вторых, если я полечу, то полечу с Lufthans’ой, а я свято верю, что самолеты Lufthans’ы никогда не падают. Всегда до боли обидно, когда во что-то или в кого-то веришь, а потом эта вера рушится, и не важно, человек это, авиакомпания, Бог или ботинки Ecco. Разочарование оно в общем-то по сути одно и то же. Только длится разное количество времени.

У авиакомпании Lufthansa мне очень нравятся цены. Почти в любой город мира билеты на рейс Lufthans’ы самые дорогие. Это подтверждает мою догадку, что Lufthansa – лучшая авиакомпания мира. Если бы я собрался полететь на Рождество 2006 года в Нью-Йорк, то за билет в одну сторону отдал бы 2300 евро. И сделал бы это с удовольствием. Но я не полечу в Нью-Йорк на Рождество в этом году, потому что хочу впервые попасть в Нью-Йорк именно по какому-нибудь особому случаю. Я даже не могу сказать, что это за «особый случай», но точно знаю, что полечу туда только по особому случаю. Хотя, если бы было можно, то я поплыл бы в Нью-Йорк на корабле. Пока же я сижу в Интернете на www.earthcam.com и смотрю, что там происходит на Times Square.

Мне не нравится, что самолеты так быстро преодолевают пространство. Это ненормально. Совсем не видишь, как меняется земля, воздух, люди, погода. Просто выходишь через каких-нибудь несколько часов в абсолютно новом мире. Это, должно быть, большой шок. Я бы с гораздо большим удовольствием летал бы на дирижабле. В этом тоже моя большая несовременность.

Но моя нелюбовь к самолетам никак не влияет на мою любовь к авиакомпании Lufthansa. Цвета Lufthans’ы очень похожи на цвета IKEA. А кроме того, почему-то так кажется, что самолеты, на которых написано Lufthansa, выглядят гораздо больше всех остальных самолетов. У меня такое ощущение уже давно. Самолеты Lufthansa какие-то более толстые, что ли. Как бывают обычные чайки, а бывают жирные чайки. И вот самолеты Lufthansa – это жирные чайки.

Вообще непонятно, почему нравится один бренд и не нравится другой. Мне вот просто очевидно, что Lufthansa – самая лучшая авиакомпания мира. И я не могу понять, когда кто-то говорит, что лучшая авиакомпания – это Air France или British Airways. Может, те, кто это говорит, почаще летают на самолетах, чем я, но что это меняет? Они, конечно, могут сказать гораздо больше о полетах с той или иной авиакомпанией. Но я-то не летаю. Какое мне дело до самих полетов? Я и не говорю, что летать с Lufthans’ой лучше всего, – хотя наверняка это так. Я говорю, что Lufthansa – самая лучшая авиакомпания мира. Хотя бы как звучит: «L-u-f-t-h-a-n-s-a».

Soundtrack. Sting, «Englishman in New York».

Bonus. Мы видим очень близко довольное лицо человека. Его обдувает ветер. Затем камера потихоньку отъезжает, и мы видим, что этот человек сидит на крыле летящего самолета авиакомпании Lufthansa.

Packshot Lufthans’ы и слоган: «Мы превращаем мечты о полете в реальность. Lufthansa».

13. McDonald’s

Меня зовут Энди Уорхол, и я только что съел гамбургер.

Из фильма Йоргена Лета «66 сцен из Америки»

Factum. McDonald’s – самая крупная сеть быстрого питания в мире.

Штаб-квартира McDonald’s находится в пригороде Чикаго, городке Оук-Брук.

McDonald’s основали братья Дик и Мак Макдональды. Первый ресторан McDonald’s открылся в Сан-Бернардино, штат Калифорния, в 1940 году.

Успех к McDonald’s пришел после 1948 года, когда McDonald’s окончательно сформировал свою fast food-концепцию.

Еда McDonald’s это, в первую очередь, сэндвичи (гамбургеры, чизбургеры, бигмаки и др.), картофель фри, пирожки с начинкой и молочные коктейли.

В большинстве стран мира в McDonald’s продают пиво.

В гамбургерах и картофеле фри из McDonald’s содержание акриламида (канцерогенного нейротоксичного вещества) в 100 раз превышает норму (по данным шведских исследователей).

Сейчас в мире около 30 000 ресторанов McDonald’s, где работает более 450 тысяч человек.

Символом и лицом McDonald’s является клоун Рональд Макдональд.

В 1986 году журнал «Economist» ввел «индекс бигмака», который определяет соотношение между различными валютами мира.

В 2004 году вышел фильм Моргана Сперлака «Двойная порция» («Super Size Me»), после которого McDonald’s прекратил продажу в США порций Supersize.

Прибыль компании McDonald’s достигает 2–3 млрд долларов в год.

Слоган: «Вот что я люблю» (original version: «I’m lovin’ it»).

Punctum. Мое самое больше впечатление от McDonald’s – это вывеска McDonald’s. Не знаю, кто придумал эту букву «М», но она завораживающая. Я видел немало букв, но эта буква не похожа ни на одну букву в мире. Это, наверно, самая известная буква на свете.

Когда я в этой книге дошел до буквы «М», то я точно знал, о чем писать. McDonald’s. Полно других торговых марок на букву «М»: Mercedes, Motorola, Marlboro, M&M’s, MTV. Они все мне нравятся. Но какое они имеют значение, когда на «М» уже существует McDonald’s?

Я всегда стесняюсь есть в McDonald’s. Поэтому я часто покупаю еду в McDonald’s, прошу, чтобы ее положили в пакет, потом иду домой и ем там. Возможно, мне неприятно есть среди большого количества людей. В McDonald’s всегда очень много людей. Не знаю почему. Наверно, особая аура.

В McDonald’s очень приятно находиться, но совершенно невозможно есть. Я люблю сидеть в McDonald’s и смотреть, как едят другие. В McDonald’s я обычно покупаю бигмак, чизбургер и молочный коктейль (иногда Coca-Col’у), съедаю это все, глядя куда-нибудь вниз, на поднос, в сэндвич или в стакан с коктейлем. Иногда я читаю рекламный листок, который кладут на поднос. А уж после того, как все съем, я начинаю смотреть на других.

Еда в McDonald’s очень неудобная. Она часто пачкает руки или вываливается изо рта. Но люди все равно улыбаются и продолжают есть. Это я не смотрю на других, когда ем, а они смотрят и даже разговаривают. Им нравится, что они сидят в McDonald’s – в одном из самых известных мест в мире. Мне тоже нравится. Но я эту радость держу в себе.

После еды в McDonald’s часто остается привкус во рту на несколько часов. Даже бывает отрыжка. Но я все равно прихожу в McDonald’s.

Я думаю, что еда в McDonald’s вызывает привыкание. Как героин. Интересно, что будет, если это докажут?

Я не могу назвать бигмак вкусным. Он просто какой-то завораживающий. Ты сидишь, смотришь в одну точку и ешь бигмак. Он всегда одинаковый. Он не может быть недожаренным или пережаренным, хорошо приготовленным или плохо – он всегда одинаковый.

Для еды из McDonald’s не действуют критерии, которыми мы описываем другую еду, из ресторанов или домашнюю. Fast food очарователен тем, что его нельзя приготовить дома. McDonald’s – это что-то вроде массового деликатеса. Если исчезнет McDonald’s, мы никогда не сможем съесть гамбургер. Мы будем несчастны. Потому что когда-то мы могли съесть гамбургер.

McDonald’s обладает гипнотическим эффектом, и его еда тоже. Еда намного вкуснее и полезнее в KFC, но все идут в McDonald’s. Мне кажется, что магия McDonald’s заключена в букве «М». Слово «магия» ведь тоже на «М». На «М» – слово «человек» («man»), на «М» – слово «мама», на «М» – слово «миф». Все самые сильные слова начинаются на «М». «Мессия» – тоже на «М». По-моему, McDonald’s просто повезло с названием. Называйся он как-нибудь по-другому, никому бы он не был нужен. Но это уже не проверить.

В детстве я видел какое-то кино. Там был богатый мальчик, и у него был собственный McDonald’s. Я тогда тоже хотел собственный McDonald’s, но позже я охладел к этой мечте. Если я буду один в McDonald’s, он не принесет мне удовольствия. Мне нужно знать, что я не один. Мне нужно, чтобы кто-то создал иллюзию общества, объединенного одной целью. В McDonald’s такая цель – съесть гамбургер.

В McDonald’s обычно едят люди, у которых бешеный темп жизни. 30 минут на обед и еще 15, чтобы дойти от работы до McDonald’s и обратно. На то он и fast food. Видимо, McDonald’s имеет какое-то отношение к теории информации, к скорости. Я абсолютно никуда не тороплюсь и сижу в McDonald’s по часу. Мне хорошо там думается, потому что в McDonald’s всегда все одинаково: одинаковая еда, одинаковые люди, одинаковый интерьер, одинаковый шум, там нет никакой новой информации, там ничто не отвлекает. McDonald’s – это самое скучное место на свете.

Если существует рай, то он должен быть похож на McDonald’s, но только под открытым небом. Я сижу в McDonald’s под открытым небом и чувствую себя уже умершим. Мне ничего не надо, у меня нет проблем – я в McDonald’s. Часть моей жизни проходит как будто после моей смерти.

Если человек ест в одиночестве в общественном месте, то он по-настоящему одинок. Это трагическое зрелище – видеть в McDonald’s человека, который сидит в одиночестве и ест гамбургер. Я вижу таких людей все чаще и чаще. Если ты пришел один в McDonald’s, то ты и уйдешь один. В McDonald’s никто ни с кем не знакомится. Он не создан для этого. Если человек одиноко сидит в McDonald’s, то он вызывает жалость. Если человек одиноко сидит во французском ресторане, то он кажется романтичным.

В McDonald’s всегда много зеркал. Во всяком случае, в тех ресторанах McDonald’s, где ем я. Мне кажется, что я там не один, всем кажется, что они не одни. Я ем гамбургер и смотрю в зеркало в глаза другому, который тоже ест гамбургер. Мы все едим гамбургер, и это нас объединяет.

Мне нравится, когда люди обсуждают McDonald’s. Не важно, что они говорят про McDonald’s, – это всегда интересно. Поэтому мой любимый диалог в кино – это разговор Джона Траволты и Самюэля Л. Джексона в фильме «Криминальное чтиво», когда их герои едут в машине и разговаривают о парижском и голландском McDonald’s. Le Big Mac. McDonald’s – это универсальная тема для разговора. Если не о чем говорить, говорите о McDonald’s.

Мне непонятно, когда нападают на McDonald’s из-за того, что якобы от его еды толстеют. Я думаю, что от пиццы тоже толстеют, и от черной икры, если есть ее ведрами. Я ем в McDonald’s, но я не такой уж толстый. Andy Warhol ел в McDonald’s, он совсем не был толстым. Может, дело в том, что я постоянно блюю после еды в McDonald’s, и она не усваивается во мне в полном объеме? Я блюю после McDonald’s, но мне все равно нравится McDonald’s. Я уверен, что это просто какой-то дефект моего организма. McDonald’s если в чем и виноват, так это в том, что его еда вызывает привыкание. Может, это и не еда вызывает привыкание, но что-то же вызывает, раз люди снова и снова приходят в McDonald’s.

Мне нравится смотреть на всех этих мальчиков и девочек, которые работают в McDonald’s. Мне их жаль, но они должны быть, потому что кто-то должен подать мне гамбургер. Они ангелы. Но эти ангелы глухие. Они слышат, наверно, только голос Господа нашего, потому что, когда я прошу колу без льда, они всегда кладут в нее лед. А я прошу громко и четко.

Я никогда не хожу в японский, китайский или корейский рестораны. Мне кажется, что это абсолютно не в моем стиле. К тому же есть суши сейчас стало модно. А я стараюсь не делать ничего, что модно, я стараюсь делать то, что в моем стиле. Мне вообще не нравится мода на Азию. Мне вообще не нравится Азия. Я не имею к ней никакого отношения. Так почему я должен есть их еду и смотреть их фильмы? Я никогда не стану есть собак, как в Корее, мне совершенно неинтересен ислам, мне плевать на Шиву. Мне не нужна суррогатная Азия. Запад сделал из Востока товар – Восток стал частью Запада. Отсюда все проблемы. Суши – результат того же глобализма, что и fast food. В городе, где я живу, ресторанов суши больше, чем ресторанов McDonald’s.

Я думаю, что суши нужно есть в Японии, пиццу нужно есть в Италии, пайолу нужно есть в Испании. А McDonald’s есть везде.

McDonald’s стал символом капиталистического мира. Если антиглобалистская акция, то бьют стекла в McDonald’s. Если выступления против бомбардировок Югославии, то крушат McDonald’s. Оказывается, McDonald’s еще и самый беззащитный бренд. Может, во мне срабатывает чувство жалости к нему, и поэтому я ем там снова и снова. Выходит, капитализм и McDonald’s – это одно и то же. Я абсолютно равнодушен к капитализму, но я люблю McDonald’s. Возможно, я неправильно понимаю капитализм. Он уже сто лет как другой. Мы до сих пор живем представлениями XIX века. Польза, цена, качество, надежность – все это ничего не значит.

Фраза «McDonald’s – это ресторан для небогатых. Там едят те, у кого нет денег на нормальную пищу», – это ложь. Точнее, это ни о чем не говорит – пустое место. У большинства тех, кто приходит в McDonald’s, есть деньги. У меня есть деньги, но я иду в McDonald’s. Я ем там, потому что я люблю его.

Я смотрю на рекламный слоган McDonald’s «I’m lovin’ it». Я перечитываю его десять, двадцать, сто раз. Я начинаю понимать, что значит McDonald’s. В McDonald’s ходят не потому, что там вкусная еда, не потому, что там дешево, не потому, что хочется есть, не потому, что нечем заняться, а потому, что I’m lovin’ it. И все тут.

Soundtrack. Serge Gainsbourg and Jane Birkin, «Je t’aime… Moi non plus».

Bonus. Стилизация под эпизод фильма Федерико Феллини «Амаркорд». На верхушке дерева сидит человек и кричит: «Я хочу бигмак! Я хочу биг-м-а-а-а-к!» Показывают другого человека, который разводит руками и говорит: «Ну где я ему возьму бигмак?»

Packshot McDonald’s и слоган: «Нас любят, даже если не знают. McDonald’s».