Текст книги "ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2"
Автор книги: Олег Свешников
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
И все, больше не поднялся.
Ушел в смерть.
IX
Брянский фронт был окружен танковыми армиями Гудериана, рассечен, разгромлен, истерзан гусеницами танков. И отступал от города Семилуки к Сталинграду. Поля, где шли жестокие битвы, какие были густо омыты кровью, досыта напитаны стоном, болями и мужеством, понесли печаль сиротливости и скорбные, скорбные во всю Русь братские могилы.
Отступая, солдаты шли по жаре, шли, молча, испытывая неукротимую боль и печаль, и по тяжести несли на себе пулеметы «Максим», противотанковые ружья, гранатометы, ящики с патронами, с трудом выплевывая дорожную пыль, какая забивала легкие. На гимнастерке, как севшие белые голуби, выступала соль. Не легче было и артиллеристам полковника Ильи Орешникова. Все лошади были убиты в сражении. И теперь на себе приходилось тянуть орудия, впрягшись бурлаками в лямки, обливаясь потом, разрывая жилы. Раненые шли рядом, опираясь на осиновый посох, на плечо товарища, тихо постанывая от ран, от боли, оставляя на земле кровавые следы.
Вместе со всеми катил орудие, натирая плечи до слез и крови Александр Башкин. Трудно сказать, какие боги опять спасли его, земные или небесные? Невозможно объяснить его невероятную живучесть, его воскресение! Что ни битва, где от пуль, от танка, он гибнет и гибнет, как Христос на Голгофе, и как он, неумолимо воскресает и воскресает! Поневоле начинаешь думать, есть, есть невидимая, загадочная, милосердная связка между Вселенною и каждым человеком на земле! Где от века, на тысячи лет расписано, кому жить под пулями в битве, кому умирать? Не хочется верить, что вся невероятная, земная, милосердная живучесть Александра Башкина ─ от случая! Даже пусть от случая, все едино это ─ загадка!
Но раздумье раздумьем, а правда правдою. Смерть еще раз обошла воина. И все объяснимо! На бастионе, что был уже эшафотом, разорвался снаряд; он взрывною волною отбросил воина к подножью холма. Немцы даже не стали его достреливать, ибо он был мертв! Не влетел бы тот снаряд от танка на бастион, Александр Башкин через мгновение взорвал бы гранату, зажатую в руке, и погиб с десятком немцев!
Его и свои уже повезли к братской могиле! Но он пришел в себя; в результате, как, оказалось, получил сильную контузию, утратил слух и речь. У братской могилы воина забрали сестры милосердия, повезли в госпиталь. Но лечь в госпиталь Александр Башкин отказался.
Не мог. Душа не позволяла! Враг неумолимо преследовал отступающее русское воинство! По привольным донским степям, след в след, двигались к Сталинграду орды чужеземцев, взметывая танками смерчи просушенной зноем земли, в каждом городе разжигая пожарища, каруселью разгоняя смерть.
Гибель и гибель кружила над войсками. Огонь с тыла, огонь с фронта, огонь из леса, огонь с неба. Вся земля была в огне. И повсюду лязг гусениц, скрежет немецкой брони. Отбивались, как могли. Кровопролитные бои не затихали ни на мгновение. Те, кто умирал, оставаясь незамеченным на лежбище в лесу, шептал в бреду запекшимися губами:
─ Сталинград! Спасите Сталинград!
Вместе с товарищами, отчаянными смельчаками и жертвенниками, Башкин сдерживал бешеный натиск врага у станиц Каширская, Верхняя Тишанка, Михайловская,
Серафимовичи. Бился и с танками, и с озверелою пехотою. И как артиллерист, и как пулеметчик, и как боец рукопашной. Густо и там поливалась земля святою славянскою кровью.
И все напрасно, напрасно!
Отвоеванные крепости приходилось сдавать.
И отступать дальше. К Сталинграду.
Все отступать, отступать
Где героическое, а где паническое отступление русского воинства, сильно сказывалось на настроении, тревожил горечь, страдание. Свершался душевный надлом! И на чем держаться сердцу? Фронт у Сталинграда рухнул! Отечество гибло! Велико храбр русс! Но его гнев, ненависть, несравненное мужество не смогли остановить орды чужеземцев! Сила ломала горстку жертвенников! Крестоносцы фюрера казались непобедимым! Поддавшись панике, ослабевшие воины бросали оружие на поле сражения. И уходили Каинами в леса, жили на болоте, затаивались на мельнице, в избе вдовы-крестьянки. Отчаянные стрелялись. Те, кто еще пытался спасти Отечество, истинные воины Руси, кто нес в сердце честь и совесть, отважно бились с врагом.
Но отступали, отступали!
Мудрые старцы, русские мадонны с младенцами на руках, встав у калиток своих изб, скорбно, со скрытым осуждением смотрели им вслед.
Черные дни!
Черные мысли.
Александр, как человек и воин, как сын Руси, тоже испытывал потрясение. Тоже шел и плакал. Его душа тоже стонала, билась в крике, почему так? Почему отступаем?
Поневоле задумаешься, все дальше отступая к городу Сталина под натиском несметного немецкого полчища, а выживет ли Россия? Не уведут ли ее потомки гуннов царя Аттилы в полон с петлею на шее? Как рабыню, как земную оскорбленность, надруганность? Не станет ли разрушенным миром во Вселенной?
Тому, кто любит Россию, тяжело видеть ее в несчастье, в рабстве, видеть на смертном одре!
Можно с отчаяния застрелиться! И были такие мысли, были! Чего греха таить? Тянулась рука к оружию! Сам себе не признаешься! Ибо стыдно, стыдно! За слабость свою стыдно. Но было! Тянулась рука к оружию! И не от горя, а от печального сердца! Он есть ─ Русь святая! Если кончается Русь святая, то зачем ему быть на земле? Зачем, если земля осиротеет от Руси? С каким смыслом? С какою правдою? С какою честью? С каким милосердием? С какою любовью? С каким сердцем?
Он знал, сдаться легче легкого. Пустил пулю в висок, и не стало тебя! Мук не стало! Немцев не стало! России не стало! Ничего не стало. Так поступали воины не раз, когда приходила душевная опустошенность, утрачивалась всякая надежда на спасение. Он не раз видел в лесу человека-воина с простреленным виском, который сидел скорбно, сгорбленно на сваленном дереве или на траве, лежащим на земле, как на Голгофе, руки раскинуты, как прибиты к кресту, а сам смотрит в небо со всеми печалями! Они умирали с дивным спокойствием, с достоинством и честью русского офицера. Он не мог себе объяснить, что это: трусость? Или геройство? Осудить всегда легче. Понять намного сложнее. Во время боя, на миру и смерть красна! Но как быть, если ты остался один на один с собою? Со своим страданием? Как быть, если нет больше сил, уходить в лес от наседающего фашиста? Ты ранен и не желаешь больше быть тяжестью для воинов, в надежде уходящих от погони, но кому тоже вряд ли удастся сберечь себя в дьявольской игре со смертью? Но их не мучают раны, они не теряют сознание, не орошают своей кровью землю, у них есть посох – сила и воля. Они имеют возможность выжить! Зачем же собственною слабостью обрекать их на смерть?
Милосердно?
Не лучше ли застрелиться? Спасти еще живые души, тоже попавшие в гибельное половодье? Сколько их, сколько уже застрелилось от отчаяния, от утраты веры в победу, Россию.
Растревоженность за Отечество отнимает последние силы, отбирает волю, кровавым бредом заполняет сознание, и не остается ничего, совершенно ничего в глубине человеческого сердца, чтобы вести с собою заманчивую и расчетливую борьбу за жизнь. И человек опускает себя в могилу. Это самое страшное, что бывает на войне.
Александр Башкин отказался от выстрела.
Он имел характер и волю. Не было в мире бури, кому бы он покорился, поклонился! В сердце, от предков, жило истинное дыхание вольного духа, бунтарства! И считал роскошью расслабляться, уходить в угрюмое забытье. Он умел властвовать собою, быть диктатором собственной воли! Он был тот, кто не испытывал страха перед вечностью! Смерть никак не могла быть властелиншею его сердца! Он был выше ее, сильнее.
Вместе с тем, разве он один отступает?
Разве только его душа плачет на всю Русскую землю?
Все русское воинство слышит в себе печаль за Отечество!
У всего народа стонала, билась в крике и плакала надруганная душа! Воины понимали, дальше Сталинграда отступать было нельзя!
Тогда, 28 июля, и появился карательный приказ Сталина за номером 227. В приказе с суровою правдивостью раскрывалась опасность, какая нависла над Отечеством, говорилось о падении воинского духа, об утрате веры в победу. И законом вменялось для русского воинства требование: «Ни шагу назад!» ─ повернулся спиною к фашисту, предательски бежал с поля битвы, получи в награду пулю. Справедливую пулю! Чекисты будут ждать тебя с пулеметом!
Жестокий приказ.
Бесчеловечный!
Но он давал надежду на спасение России!
Даровал надежду на победу!
Александр Башкин сердцем воспринял его; нельзя предавать Отечество!
Верховный главнокомандующий Иосиф Сталин вместе с народом и воинством тяжело переживал разгром Брянского фронта, назвал Федора Голикова бездарным генералом в Красной Армии. И снял его. Был создан Сталинградский фронт, во главе его стояли генералы от таланта Константин Рокоссовский и Николай Ватутин.
Битва за город Сталина началась 17 июля. Александр Башкин продолжал воевать в артиллерийском полку полковника Ильи Орешникова. И снова оказался там, где шли ближние битвы с фашистами. Где надо отбивать танки! Где люто лютует смерть! Где пули летают и жалят так осы, растревоженные на меду. Воин, в ком жила несокрушимая сила Пересвета, скорее, был повенчан богами Руси, стоять с мечом и щитом в первом ряду, на самом излете жизни и смерти. Артиллеристы заняли оборону в излучине Дона у хутора Ерзовка. С ее взгорья открывался весь Сталинград. Черные стаи крестоносцев, как лютые могильщики, уже бомбили город от красоты, от величия. И город по боли уже погружался в огненное пламя, где слышался плач земли, плач женщины с сыном.
18 июля в атаку на город Сталина пошли сотни танков. Они шли грозно, воинственно, стреляя на ходу, следом бежала пехота, прячась за броню, стреляя из автоматов трассирующими пулями, они бились светлыми шарами по щитам пушек, по брустверу, по каскам воинов. Грохот сотрясал землю. Орудия полковника Орешникова открыли ураганную стрельбу, желая сдержать, приостановить натиск орды. Повергнуть знамена со свастикою! Поле битвы запылало огнем, покрылось пороховым дымом. Началось еще невиданное сражение! Такое скопище танков воин Башкин еще не видел, ─ танки-крестоносцы закрыли собою всю землю, куда не глянешь, танки и танки.
Сила шла страшная, повелительная!
Встанет на пути Вселенная, сметет и Вселенную!
Битва, где сбились на дуэли несметные силы, где жизнь и смерть перестали быть ценностью, где в пиршестве свободы стояла только ценность Отечества, ее честь, ее свобода, ─ напоминала сражение при Бородино, но только на поле сечи была не конница, а танки, танки.
Командир батареи капитан Никита Данилов, с красивым ликом, белокур, как Лель, с крутыми плечами богатыря, не отрывал взгляда от стереотрубы, умно, вдумчиво рассматривал поле сражения, и не забывал покрикивать по связи командирам орудий:
─ Метче бейте! Владеть собою! Владеть! Посмотрите, на нашу высоту нахально прут двенадцать танков и рота автоматчиков! Делим на четыре пушки! Что получается? По три танка на брата! Заряжать бронебойными! Прицел постоянный! Огонь! Огонь! Не пропустим врага к Дону!
Александр Башкин, чья душа уже не раз была обожжена боями, снова воевал по смелости, по таланту. Он в кресле наводчика, без нервности, выискивал танк в перекрестье прицела, кричал командиру орудия:
─ Есть цель!
В ответ слышалось грозное, неизменное:
─ По фашистским гадам огонь! Огонь!
Сражение длилось трое суток с переменным успехом. Бились со страшною силою. Неумолимая смерть кружила то над русским воинством, то над воинством завоевателя! Они опять брали числом, танками и самолетами. И сражались отчаянно, умно, с невиданным упорством! Поле битвы сплошь было усеяно фашистами, горевшими танками. Но танки шли и шли на редут Данилова-Башкина у хутора Ерзовка! Генерал Вильгельм Паулюс начертал немецкому воинству на черном знамени бессмертия, ─ погибни, но зачерпни каскою воды из Дона!
И жаркая битва не утихала! На батарее было разбито две пушки. Ее расчеты, кто оставался живым, в самые острые мгновения, когда танки-крестоносцы устрашающе приближались к траншее, брали связку гранат и гордо, бесстрашно ползли на танк, прячась за обгорелую траву. И в ловком броске взрывали себя и танк! Такую долю уготовил себе и Александр Башкин. Выжить в таком бою было немыслимо! Оставалось две пушки, а танков тьма и тьма! Рано-поздно, но танки доберутся до редута и каждого артиллериста-защитника, кто останется жив, бесславно раздавят тяжелыми гусеницами, перемешают с могильною землею. В плен не возьмут! Ни одного! У редута горят десятки танков-крестоносцев! Несомненно, несомненно, прокатятся мщением за своего брата-тевтонца, кого полегло у подножья превеликое множество.
И покатят дальше, к городу Сталина. И герои продолжали биться, удерживать редут! Вскоре разнеслась по полю битвы горестная весть, ─ снаряд разорвался на батарее, тяжело ранен любимец артиллеристов командир Никита Данилов с Рязанщины, с родины Есенина. Он и ликом был похож на Сергея Есенина. Спасти ему жизнь не удалось. И разбита, изувечена снарядом и грозная пушка.
На батарее осталось одно орудие. То самое орудие, где воевал наводчиком Александр Башкин. Это орудие и повело, один на один, смертельную дуэль с немецким воинством! Орды обрушили на редут пиршество снарядов и огня! Гибли воины! Гибли в стоне, в прощальном крике, в плаче. Но воин Башкин стоял и стоял над полем битвы, как святорусский богатырь, как внук Ильи Муромца, как заколдованный, заговоренный от пуль и снарядов. Стоял как сама Русь, непреклонно и непоклонно. И упрямо, задыхаясь в огне и дыму, на прощальном усилии, отбивал и отбивал атаки врага!
Но сила шла несметная. Чужеземцы-крестоносцы окружили редут. Один танк удачливо, воинственно ворвался на позицию и подмял, исковеркал гусеницами пушку, вмял ее в землю! Все произошло в мгновение. Воин Башкин даже не успел снять с пояса гранаты. Все, что успел, рысью отпрыгнуть в глубину траншеи. Танк не стал им заниматься. Пушка была разбита, а человек без пушки ему был не страшен.
Пережив страх, успокоив себя, Александр Башкин переполз по огненному полю к траншеям, где отбивалась от врага пехота. И стал воевать как пехотинец. По команде ротного поднимался в атаки, разил врага очередью из автомата, вел гранатные схватки. Забивал его ножом врукопашную.
Ночами не спал. Не позволяли нервы. И было в обиду, невыносимо слышать злое, оскорбительное со стороны немецкого воинства:
─ Рус, сдавай-с, возьмем Дон, будет буль-буль!
Немцы были уверены в победе. И с рассветом снова бросались в атаку за атакою. И Башкин, как мог, держал удары. В его сердце требовательно заселилась святая жертвенная обреченность: лечь в землю, но не пустить врага в Сталинград!
12 августа он принял последнюю битву с немецким воинством. К траншеям, где отбивалась от штурма пехота, близко-близко подошли танки-крестоносцы. Надо было сбить головную, командирскую машину! И воин Башкин усиленно пытался зажечь ее, зная по битвам, не будет командира, остальные танки обратятся в стадо! Но сколько он не бросал гранаты, ни одна не поразила цель; то ли руки тряслись от усталости, то ли сдали нервы! Он, во зло себе, выполз из окопа, достиг танка и, поднявшись в рост, бросил в грохочущее чудище связку гранат. И только успел это сделать, успел увидеть, как он содрогнулся, запылал пламенем, но успел дать гибельную очередь из пулемета.
По груди прошел жар, ноги, как подрезали косою, он услышал в боль. И со стоном упал на поле сражения, на пепелище, на свою могилу, раскинув руки крестом. Он еще слышал, как горячая кровь густо изливалась из тела, обильно смачивая землю. Но перевязать раны, не было сил. Без страха, без мук, пришло забытье. И воин Белым Лебедем отделился от земли и легко, по сладости и покою, полетел в загадочное созвездие Ориона, которое от века светило над его милою деревнею Пряхино. Сблизился со звездами, растворился в синеве, в вечности, где не бывает воскресения.
Наверное, все же жила на прощание радостная мысль ─ враг не прошел к Сталинграду!
Глава семнадцатая
ТАНКИ ИДУТ НА РАСПЯТЬЕ
I
На полуразрушенном вокзале в Сталинграде усердно раздувал пары заезженный, с латаными пробоинами, паровозик. Рывком выбрасывал из трубы дым, пахнущий мазутом и углем. Поезд-госпиталь под белым флагом с красным крестом отправлялся в Сибирь с минуты на минуту. Сестра милосердия неотступно следовала по перрону за начальником госпиталя Павлином Георгиевичем Булановым, благообразным старичком с добродушным лицом, умным и острым взглядом, и со слезами просила:
─ Товарищ полковник, возьмите еще раненую троицу. Привезли с поля битвы! Они истекли кровью. Им срочно необходима операция! Могут умереть. Проявите сострадание, пожалуйста!
─ Милочка, куда я их возьму? Посмотрите, что творится в каждом вагоне! Они переполнены! Раненые лежат в проходе, ─ неизменно отвечал он, приостанавливаясь, опираясь на трость, с рыцарским сочувствием рассматривая веснушчатое лицо девушки. ─ И документы не оформлены. Я не могу нарушить законный порядок. Или вы желаете, чтобы меня как преступника судил военный трибунал?
─ Куда теперь воинов? ─ не унималась сестра милосердия. ─ Оставить на перроне, под бомбы фашистских самолетов?
─ Везите в полевой госпиталь. И срочно! Не теряйте времени, милочка, если хотите сохранить им жизнь.
─ Не успеем, товарищ полковник! Он в станице; езды двадцать километров. Воины погибнут! Они бились с танками, и лежали там, где вокруг горели костры! Еще бы мгновение, и танки с крестами раздавили героев, мы еле успели стащить в траншею! И к вам, к поезду! Какие документы? У вас два сына на фронте. И вы им убийца! ─ не сдерживая слез, по боли выговорила сестра милосердия. ─ Если они умрут, так и будет! Посмотрите, совсем еще мальчики, им жить и жить.
Полковник Буланов остановился у носилок с раненым Башкиным, долго рассматривал его бледное, мертвенное лицо, пощупал пульс. Да, жизнь теплилась только с Божьего благословения.
─ Эх, эх, ─ соображая, он почмокал губами. ─ Верно заметил мудрец: чего хочет женщина, того хочет Бог. Отнесите юношу в мое купе. Он, похоже, на фатальном исходе. Остальную рать, пусть расселят в четвертом вагоне.
Начальник поезда живо написал записку, отдал ее сестре, она бросилась профессору на шею, стала целовать. Он отстранился, сухо заметил:
─ Милочка моя, потрудитесь срочно выслать документы на самозваную рать в город Сталинск Кемеровской области, на военный госпиталь.
После чего милостиво раскланялся и пошел дальше вдоль эшелона лично проверить готовность к отправлению.
Рана оказалась тяжелою. Александр Башкин находился на излечении в госпитале в Сталинске месяцы. Долго лежал в беспамятстве. И хорошо еще, что отлежался. Рана оказалась зловещею, роковою. Угрожала жизни. Врачи даже хотели отнять ногу. Он не согласился.
И сказал гордо:
─ Я воин Руси, и с тросточкою? Лучше смерть!
И все же без тросточки не обошлось. Врач Ирина Владимировна, сняв гипс, строгим, профессорским оком осмотрела зажившую рану, прямо заявила:
─ Все, солдатик, отвоевал! Радуйся! Теперь не убьют. Жить тебе сто лет!
Он с мольбою посмотрел на врача:
─ То есть, как отвоевал? Вы шутите, Ирина Владимировна! Я хочу на фронт.
То же самое Александр Башкин пытался объяснить на авторитетной медицинской комиссии при выписке из госпиталя. Но врачи, внимательно изучив историю болезни, тоже не пошли ему навстречу.
Начальник госпиталя профессор Владлен Львович Брокгауз, когда иссяк резерв уговоров, с раздражением заявил:
─ Молодой человек, вы стоите на костылях! О каком фронте мы можем говорить? Зачем смешить врачей, генералов, себя? И министра пропаганды Геббельса?
Ему выдали документы, где было написано: солдат Александр Башкин признан непригодным для службы в русском воинстве. Покинул он госпиталь с тяжелым сердцем, как раз на Новый 1943 год. У пивного ларька остановился, выпил сто грамм водки, кружку пива, и пошел на площадь, опираясь на костыль, ежась от мороза. И долго кружил вокруг елки, любуясь разноцветью гирлянды, рассматривая причудливые игрушки, шары, какие красиво качались на ветру в загадочном свете. Великолепна была и красная звезду на макушке таежной сибирской красавицы. И в то же время, ни водка, ни елка душу не грели! Волчий билет в кармане гимнастерки тревожил печаль, хор плакальщиц над могилою! Казалось, что жизнь кончена! Быть воином Руси, храбро сражаться с врагом, жить на острие жизни и смерти, чувствовать свою душевную соборность с Отечеством, и вдруг оказаться даже ─ не хлебным колосом, а травою-лебедою на ветру, на русском поле! Такая угрюмая явь обижала, оскорбляла! Сжиться, свыкнуться с такою былью, с такою печалью было невозможно. Свыше сил.
Думается, в благородном сердце Александра Башкина еще со времен жизни Великого князя Руси Буса Белояра, кого крестоносцы распяли на кресте и сожгли, и кого в народе назвали русским Христом, ─ неизменно, неисцелимо, ожили вещие зовы воина и пахаря! И он им стал, и слышал в себе постоянно, требовательно мудро-загадочный зов России, будь воином, будь воином! На то тебя благословили боги Руси. Вернешься в свои края, становись за плугом, паши землю, дари людям караваи хлеба, как Христос! Были такие зовы, были! Во все русское пространство разливали о том русские церкви, разливали благовестом, строго-радостным благовестом, в пиршестве перезвона колоколов!
Он слышал в себе такие зовы!
Слышал, слышал!
Откуда еще мог явиться в сердце вечный зов ─ быть Пересветом в грозовое время для Отечества, и мчать, мчать с копьем и мечом на белом коне на поле битвы?
И вот он, трава-лебеда, даже не хлебный колос от пахаря Руси!
Легко ли о себе такое знать?
И он ли на костылях? Не дьявол ли? Не сон ли?
Конечно, Русь не упрекнет, а в трамвае даже уступят место. Он теперь земная печаль! Горечь войны! В его глаза люди будут смотреть с жалостью. И, конечно, сострадать! Но зачем ему такая доля? Нет и нет, Башкин, как земная плоть от гордости, от непоклонности, так жить не мог! Он станет биться за фронт!
Одно время подумалось, не навестить ли матерь Человеческую, родное Пряхино? Все же соскучился, очень соскучился! Но остановил себя! Возвращаться в родные края, ─ возвращаться на посмешище? Кому будет в радость и сладость калека? Только с печалью, с болью будут смотреть вслед деревенские! Отыщутся и злобные змеи, кто любит быть не пахарем, а Диогеном в бочке, те, непременно, ударят тугою вожжою, ласково, пьяненько спросят, не рано под пули подставился? Мудро, мудро! Пусть Россия воюет, гордые соколы гибнут за русскую правду, а мы на костыле погуляем! Угостись самогонкою, тебе теперь можно, сам себе хозяин!
Ни воин, и не пахарь!
Калека!
И смех завьюжит над деревнею!
Нет, только фронт, только битва за бессмертие России!
Но пока надо было жить, и он пошел работать в Кузнецке на металлургический комбинат, охранником в бюро пропусков. Но с вещим желанием, попасть на фронт! Башкин каждый вечер занимался в спортивном зале комбината, а утром совершал километровые прогулки; воин пытался оживить ногу. И не щадил себя, работал до головокружения, до остановки сердца. И вскоре подарил костыль старушке-вахтерше, которая страдала одышкою. Выстругал себе березовый посох! И снова работа, работа над собою, и полное презрение к боли! И свершилось, он услышал в благословении под собою целительную силу земли.
Башкин пошел в Сталинске в военкомат. И попросил отправить его на фронт. Военный комиссар, однорукий майор, тщательно ознакомился с его солдатскими документами, выпискою из госпиталя, устало спросил:
─ Не надоело воевать?
─ Никак нет, товарищ майор!
─ Медом там помазано?
─ Так точно, товарищ майор! ─ гордо подтянулся воин.
─ Эх, эх, ─ стал серьезным фронтовик. ─ Бестолковый вы народ, молодые. Врачи госпиталя признали вас непригодным для армии! Как я могу возражать служителям Гиппократа? Я давал присягу! Нарушу ее, отправлю вас на фронт! Меня, куда отправят? В военный трибунал! Толпами идете, толпами! Мне больше заняться нечем?
Он вернул Башкину документы:
─Все, вы свободны Кругом марш! И больше в мою душу не лезьте!
Александр Башкин не шевельнулся:
─ Врачи ошиблись, товарищ майор! Ошиблись! Желаете, станцую? Сами убедитесь.
Военный комиссар устало подпер ладонью щеку, ради вежливости, согласился:
─ Ну, станцуй!
Башкин прошелся кадрилью.
─ Как? Устойчив? Я же говорю, ошибочка вышла!
─ Ошибочка, да не совсем! ─ не согласился майор. ─ Прихрамываешь! Правда, хитро, как бы в танце прихрамываешь, но прихрамываешь! Кого провести хочешь?
Воин тоже не согласился:
─ Хорошо, не буду скоморохом! Буду воином императора Руси Павла Первого!
И он стал ходить строевым шагом, как по плацу, высоко поднимая ногу, припечатывая шаг!
─ Довольно, брат, ─ остановил его офицер военкомата. ─ Вижу, разработал ногу, раструдил ее! Эх, эх, понимаю я тебя, солдат! Самому неохота черта в тылу гонять! Да отвоевал! Руку вражескою гранатою срезало. Что ж! Влюбил ты меня! Дам направление на медицинскую комиссию. Пройдешь ее, пошлю учиться на танкиста, там не так заметна хромота!
Они простились друзьями.
II
Военную науку танкиста Александр Башкин постигает в сибирском городе Кургане. На полигоне Уральского военного округа, стреляя на ходу из танка, показывает чудеса меткости; бьет без промаха, куда укажут генералы: по венцу ли башни, по перископу ли командира, по гусенице ли, рассыпая ее на траки. Ему присваивается звание сержанта. На полигоне к воину подходит лейтенант с белокурым вихром из-под ребристой ушанки.
Отдал честь, представился:
─ Командир танка «Т-34» Роман Завьялов! Ищу башнера! Сговоримся?
─ Как начальство распорядится, ─ тут же согласился Башкин, все еще живя в неизвестности, в страхе, возьмут ли на фронт?
─ Вижу, воевал? ─ поинтересовался офицер.
─ Было, и в пехоте, и в артиллерии.
─ Вижу, хорошо воевал. Метко стреляешь. Отточил глаз. И по крестам бил?
─ Жег и танки, ─ скромно отозвался Башкин.
─ Странная судьба получается, как находишь? ─ с улыбкою заметил лейтенант. ─ Ты жег танки, теперь пушкари тебя станут жечь в танке! Выстоим! ─ он дружески ударил его в плечо.
Воин отозвался в согласии:
─ Ясно, выстоим! Я знаю, с каким замахом бьет наводчик! Бок с горючим не подставлю!
Танкистам Сибири выпало воевать на Первом Украинском фронте под командованием генерала армии Николая Ватутина. Краснозвездные машины воины получили сами на заводе в Нижнем Тагиле, сами погрузили не открытые платформы длиннющего поезда, где стояли для защиты зенитные орудия. До Киева воинский эшелон мчался на предельной скорости, без задержки, на каждой станции молниеносно зажигались зеленые огни светофоров.
Экипаж танка молод. Все ребята нецелованные, необстрелянные. Над губою едва пробивается светлый пушок. Но воины долга, живы бесстрашием. Командир танка лейтенант Роман Завьялов совсем молод. Белокур, синеглаз, похож на пастушка Леля. Получил аттестат зрелости, и добровольно поступил в танковое училище. Офицер без году неделя. Строгость дается с трудом! Телом гибок, лицо полное, девичье, напоминает большую радостную вишенку. Играет на гармошке. Любит петь старинные сибирские песни. Сердце боевое. Под стать ему живые, взвихренные, чтущие святые узы боевого товарищества: механик-водитель Никита Пекарь, тракторист, а теперь радист-пулеметчик Алеша Правдин, заряжающий Юра Осокин. Командир башни Александр Башкин тоже юн. Фронтовая, бескорыстная дружба наладилась в мгновение.
Сейчас все сидели за танком, укрывшись от ледяного ветра брезентом, пили спирт. И под гармонь командира пели песню, испытывая ласковое тепло от близости, от соседнего сердца, от красиво-печальной мелодии. И песня эта, песня от Михаила Лермонтова широко разносилась над заснеженными просторами, как молитва-исповедь души:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
Метели, как белые змеи от безумия, откружили за поездом. Взору открылся Киев, украинская земля, откуда, только изгнали крестоносца-завоевателя! Грустно было смотреть Александру Башкину на села, похожие на кладбища, с сожженными, обугленными домами, где печи стояли сиротливо, одиноко, не скрывая печали, стояли, как поминальные кресты, на хлебные нивы, осыпанные густым серым пеплом, перепаханные гусеницами танков. Разбитыми, сломленными стояли в саду яблони и вишни, сложив, как в молитве, руки-ветви, как просили не сечь, не убивать земную радостную плоть. Но ее убили, сожгли, и ослабевшие ветви в подступающем огне упали на землю, упали в смерть! По горько-сиротливой деревне, снежная замять перекатами гнала мерзлую ржаную солому, повыдергав ее из снопа, какие одиноко стояли на мерзлом ветру.
Одна печаль! Одно, одно пиршество боли! Отсюда начиналась Русь! Что оставили варвары? Ненасытную разрушенность! Ненасытную обреченность земли Русской! Ненасытное желание мстить и мстить самозваному крестоносцу-захватчику! Кто звал на Русь такого зверя? Такую злую бесчувственность?
В Киеве сибирское воинство было зачислено в гвардейскую танковую армию генерала Михаила Евграфовича Катукова. Как раз начиналась Житомирская операция по освобождению Украины до Южного Буга с выходом на рубеж Винница ─ Липовец. Танкисты Сибири без промедления получила задание ─ взять крупное селение Боярка. И по декабрю гвардейские краснозвездные машины упругим марш-броском устремились к немецкому бастиону, оглашая все окрест вселенским грохотом, гордо и яростно врубаясь гусеницами в снежно-разжиженную плоть дороги.
Подступив незаметно к селу, командир танкового полка Иван Терещенко не пожелал ожидать стрелковые батальоны. Было заманчиво, ударить по фашисту внезапно, когда он того не ожидает. Он согласовал свое желание со штабом армии И на рассвете, едва опали зимние сумерки, танки с зажженными фарами лютою лавиною ворвались в спящую немецкую крепость. Танк Завьялова ─ Башкина шел впереди, пробиваясь со стороны вокзала по колее железной дороги. Тесно было Башкину в строго и повелительно ограниченной келье-башне, непривычно от жары и качки, но он и сгорбившись метко поражал железобетонные доты, тяжелые танки, едва те выдвигались на огневые позиции из своих логовищ, противотанковые пушки, растянувшиеся на земле зелеными змеями. Командир тоже был молодцом. Он хорошо видел поле боя, ловко, находчиво и бесстрашно маневрировал. Решительно бросал машину туда, где подстерегала опасность, не считаясь с превосходством врага. И все чаще слышались под гусеницами сокрушающий железный хруст пушек, крики немцев.
─ Это вам за Украину! ─ в радостном азарте боя кричал Завьялов, протирая глаза от гари, жадно высматривая новую цель.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
