Текст книги "Спящий город"

15

– Вот так воевать мне нравится! – мечтательно протянул полусидящий спиной к брустверу Мелов. – Сидим, как те мушкетеры при осаде «Бля-Рошели»!

Юрий Сергеевич несколько напряженно усмехнулся – последние пятнадцать минут действительно прошли в каком-то непривычном после трех отбитых атак расслабленном бездействии и ожидании.

Персы, увидев, что случилось со входом, незамедлительно отступили, оставив под самыми стенами не более двух десятков лучников, в обязанности которых входило, видимо, удерживать противника в должном напряжении и не позволять ему особенно высовываться. «Чтобы нам жизнь медом не казалась, – как объяснил Монгол. – Секретная тактика „шило в заднице“…

Штурмовать стену, используя обычные для этого случая крючья, стальные «кошки», веревочные и раскладные лестницы, они тоже не спешили, то ли не желая больше рисковать, то ли чего-то ожидая («Если у них остался хоть один толковый командир, – подумал генерал, – сейчас он должен наконец догадаться послать отряд на поиски второго входа. Теперь вся надежда на Обиру»).

Уцелевшие защитники, за исключением четырех раненых, отосланных генералом к Хранительнице за новостями и оставшимся у Башки нерастраченным боекомплектом (о засидевшемся «в тылу» спецназовце Юрий Сергеевич вспомнил как нельзя кстати – патронов осталось по пять штук на человека – прямо как в сорок первом, когда на каждых двух бойцов зачастую выдавалась одна винтовка и именно столько патронов: кто уцелеет в бою – того и оружие), растянулись по стене реденькой цепью и залегли в недосягаемости для вражеских стрел.

В общем-то подобное положение вполне устраивало Юрия Сергеевича, понимающего, что с их четырьмя оставшимися гранатами и жалкой полусотней патронов было бы смешно говорить о сколько-нибудь значимом перевесе в силах – ну не камнями же, в самом деле, забрасывать штурмующих стену персов?! Последнюю мысль Музыкальный, задумавшись, произнес вслух – на что немедленно отреагировал Монгол:

– Зачем камнями, Юрий Сергеевич? Вон в зельцевском танке горючки полные баки и пустых канистр до фига. Давайте разольем по ним соляру или бензин, к четырем примотаем гранаты, остальные трассерами или сигнальными ракетами запалим. Чем не зажигательный фугас? – чрезвычайно довольный своей сообразительностью Мелов подмигнул генералу и вытащил из кармана две пачки дешевых индийских презервативов. – А я вам потом еще одну совершенно убойную штуку покажу – «коктейль Молотова – Чиччолины» называется. Радиус сплошного поражения – полтора метра, чрезвычайно легок в использовании и весьма эффективен. Эх, не так хотел я вас использовать, ну да ладно… – с деланым сожалением добавил он, обращаясь к глянцевым пышногрудым красоткам на обложках картонных коробочек с «изделием № 2»: – Мне для победы ничего не жалко! Как писал великий русский поэт: «Залью соляр в кондом я туго и угощу араба-друга»…

Юрий Сергеевич подозрительно посмотрел на снайпера:

– Это вам что – тоже на курсах преподавали? Что-то я такого не помню…

– Ну как же, товарищ генерал, цикл по минно-взрывному делу и устройству ландшафтных и техногенных пожаров в тылу врага – два рубежных контроля, практические навыки и итоговое занятие на оценку. Хотя, честно говоря, я эту штуку с презиками еще в пионерлагере опробовал…

– Хотел бы я знать, для чего у тебя в пионерлагере презервативы водились, – буркнул Музыкальный. – Я в пионерлагере на горне играл и кораблики строил. А если б нашел эти, как ты выразился, «кондомы» у своего внука, – все уши бы поотрывал…

– Я ж вообще-то вожатым был… – смущенный реакцией начальника, пробормотал Монгол. – И ничего такого… – Он хмыкнул. – Почти ничего и в мыслях не держал… Так что будем делать? Подходит мое предложение?

Генерал кивнул и отдал приказ, отсылая нескольких солдат вниз, не успели они спуститься, как в люке показалась коротко стриженная – простите за очередной громоздкий каламбур – голова спецназовца Башки.

– Докладывай, – кивнул ему Юрий Сергеевич. – Только не высовывайся – у нас тут постреливают.

– Хранительница передает, что пока все нормально, энергия еще есть. Были небольшие возмущения – это когда они стрелами по вам шарахнули, – но сейчас все спокойно.

– А что с южным входом?

– Туда идет небольшой отряд этих, но Обира сказала, что сама справится.

Юрий Сергеевич фыркнул – с их боезапасом последнее утверждение потеряло всякую актуальность – даже если б они каким-то чудом мгновенно перенеслись к южным воротам, встретить противника было бы все одно нечем. Разве что, говоря словами Лего, «матом и прочими непристойными жестами».

– Хорошо, раздели свой бэка с остальными, оставь себе треть магазина и возвращайся к Хранительнице и раненым. Как они, кстати?

– Да нормально, товарищ генерал, Лего только матерится сильно – аж перед девушкой неудобно. Я им обезболивающее вколол и сюда побежал… Жарко было?

– Да уж, было… – вздохнул генерал, предостерегающим жестом заставляя пытающегося выглянуть из-за бруствера бойца пригнуться. – Не лезь, говорю! Они неплохо стреляют… Я свою жизнь, как ты понимаешь, не только в кабинете просидел, много чего повидал – но такого… Незабываемые впечатления перед неминуемой старостью! – Юрий Сергеевич передернул плечами. – Новый аттракцион: «Реки крови, горы трупов и веселые клоуны». А, ладно… Иди давай… Монгол, ну что там?

– Глухо, как в танке, может, у наших арабов стрелы закончились? Ща проверим. – И, прежде чем генерал успел сделать запрещающий жест, Мелов подобрал здоровенный, килограмма на четыре, камень и легко – благо комплекция позволяла – перебросил его через бруствер.

Спустя секунду снизу донесся глухой удар и сдавленный вскрик, и тут же несколько пущенных стрел звякнули о камень.

– Не, не кончились. – Монгол покрутил головой, выбирая следующий «снаряд», однако строгое «хватит!» Юрия Сергеевича заставило его замереть…

Снова потянулись вязкие минуты ожидания…

* * *

– Вы умрете немедленно… – Искаженный страданием голос биокомпьютера звучал теперь едва слышно, словно с трудом продираясь сквозь завесу человеческих мыслей. – Как я мог поверить вам, мерзким и примитивным прямоходящим? Как я мог совершить такую роковую ошибку?

– Как ты мог столько трепать языком, вместо того чтобы давным-давно прикончить нас? – рявкнул Московенко, с силой опуская приклад автомата на ствол ближайшей «лианы», – Кретин разговорчивый…

Компьютер не ответил, сдержал даже уже наверняка готовый вырваться новый импульс боли – зато откуда-то издалека донесся скрежещущий металлический лязг. Звук был слабый, людей от его источника отделяли километры коридоров и десятки палуб и уровней, однако в его происхождении никто не сомневался: сумасшедший компьютер исполнил свою угрозу и открывает внешние шлюзы станции, впуская внутрь смертоносный космический вакуум. Зельц осторожно тронул майора за рукав:

– Что происходит, Алекс?

Напряженно вслушивающийся Московенко взглянул на капитана:

– Он начинает разгерметизацию станции – выпускает из нее воздух. Скоро здесь будет очень-очень холодно и… пусто.

– Мы погибнем от удушья?

– Скорее уж от перепада давления – наша кровь закипит раньше, чем мы начнем задыхаться. Впрочем, вам эти подробности ни к чему – я не собираюсь доставлять ублюдку удовольствия видеть нашу смерть. – Майор вытащил из кармана рацию с примотанной к корпусу пластинкой-ключом. – Боюсь, придется возвращаться ни с чем. Если, конечно, вообще есть смысл возвращаться…

Зельц не ответил и, вытащив сигарету, закурил – впервые с момента высадки на станции.

Не привыкший откладывать в долгий ящик никаких дел, Московенко уже коснулся пальцем клавиши вызова, когда за спиной раздался неунывающий голос

– Ой, я не могу, гляньте на это чудо в форме! Ну, Мудель, ты и мудель, чистое здоровье!

* * *

Жуткое зрелище гибели двух бойцов от клыков и когтей атаковавших тварей потрясло Муделя настолько, что он даже забыл на время о своей ужасной ране и любезно выданном господином майором шприц-тюбике с дарующим чудесное забытье зельем.

К чести несгибаемого фельдфебеля, он совсем даже не испугался, а то, что глаза закрыл, – так это дабы не видеть чужих страданий и не становиться вящим свидетелем столь интимного процесса, каковым является чья-то смерть…

К счастью, все окончилось благополучно – кровожадные существа были побеждены даже без его, Муделя, участия, и он мог наконец заняться своим боевым ранением. Правда, некоторые сомнения внесли в его бесхитростную солдатскую душу сказанные этим непонятным голосом слова относительно их немедленной гибели (кто это говорит, фельдфебель так и не понял да, впрочем, и не старался особенно понять), однако он без особого труда заставил себя не думать об этом – в конце концов не он сейчас старший по званию офицер…

Успокоившись, Мудель глубоко вздохнул и провернул колпачок шприц-тюбика, прокалывая перепонку однокубового резервуара. Вздохнув еще раз, выбрал место на бедре, куда, как когда-то объяснял ему санитар Карл Линкер из второго мотопехотного, следовало производить инъекцию, и, крепко зажмурившись, бесстрашно ткнул иглой…

Уколов Мудель боялся с детства… Точнее, с того самого момента, когда неуемное желание в кратчайший срок покорить двухколесного железного коня привело его на резко пахнущую карболкой больничную койку. После выписки будущий фельдфебель отметил в себе некоторые изменения, связанные как с категорическим неприятием всех видов и марок велосипедов, так и с паническим страхом перед самыми разнообразными медицинскими процедурами, коими во множестве пользовали его лечащие врачи…

Посему не стоит и удивляться, что рука фельдфебеля, помимо его воли, слегка отклонилась в сторону и игла, вместо затвердевших в ожидании болезненного укола бедренных мышц, вошла в мясистую ткань биокомпьютерного нервного волокна, возле которого возлежал раненый «солдат рейха»…

* * *

– Нет, ты посмотри, командир, что этот красавец сотворил! – Истерически хохочущий Окунь ткнул пальцем в сиротливо торчащий из белесого ствола пустой шприц-тюбик. – Решил облегчить нашему другу страдания и провел обезболивание по всем правилам военно-полевой медицины! Ой, не могу. – Лейтенант хлопнул по плечу испуганно сжавшегося и вконец обалдевшего Муделя. – Ну, звездец, чистое здоровье… Наследник Пирогова военный анестезиолог фельдфебель Мудель! Ну, че застыл-то? Давай, ампутируй теперь ему конечность, «гений, парадоксов друг»…

Московенко, мысли которого были весьма далеки от всех вместе взятых муделей, биокомпьютеров и растраченных не по назначению обезболивающих средств («хотя неплохо было бы, конечно, чтобы нашего телепата на омнопоне „повело“), сдержанно хмыкнул и вновь собрался было начать свой первый и последний сеанс связи с Городом, но…

Вызванная последней сказанной фразой ассоциация не дала ему нажать на кнопку вызова… Что-то очень-очень далекое, неоформившееся еще в полноценную мысль, слабый отзвук всего того, о чем говорила Хранительница… Некое слово, ключ к недоступному пока знанию… Эфемерный призрак возможного спасения…

– Окунь, – сдавленным голосом позвал майор, лейтенант с готовностью обернулся к командиру и вопросительно качнул головой. – Повтори, что ты только что сказал…

Если Окунева и удивила просьба майора, то вида он не подал:

– Ну… наследник Пирогова… анестезиолог… ампутация… Что именно-то?

– Дальше… – Напрягшийся, словно почуявшая дичь борзая, Московенко, затаив дыхание, вслушивался в самого себя, ожидая появления того самого отзвука. – Дальше, Андрюшка…

Тот факт, что командир назвал его именно «Андрюшкой», кое-что да значил, и Окунь, старательно наморщив лоб, продолжил:

– Ампутируй конечность… гений… парадоксов друг… э… все, кажется…-Лейтенант осекся, увидев в глазах майора короткую вспышку понимания… Вот только понимания чего?

– Последнюю, Андрюша, повтори еще раз последнюю фразу… – Голос Московенко стал пугающе тихим, теперь он говорил едва различимым шепотом…

– Гений, парадоксов друг… – неуверенно повторил тот. – Это Александр Сергеевич Пушкин, великий русский поэт с очень хитрой и запутанной эфиопской родословной – стыдно не знать, товарищ майор, школьную программу за пятый класс! – в обычной своей манере докончил он.

Впрочем, Московенко его уже не слышал, вновь и вновь повторяя про себя то самое, ключевое, слово: «парадокс… парадокс… ПАРАДОКС»!

– Все нормально, Саша? – неуверенно осведомился Окунев, несколько испуганно глядя на пребывающего в легкой прострации командира. – А?

Губы майора изогнулись в легкой улыбке, и он неожиданно сильно хлопнул товарища по плечу:

– Все о’кей, Окунь, все о’кей… Теперь все будет хорошо, солдат. Мы выполним свою задачу. Прикройте меня, пока я буду разговаривать с Обирой, и, что бы ни случилось, не подпускайте тварей слишком близко. И не спрашивай ни о чем – я и сам половины не понимаю. Давай, Андрюха, работай… – С этими словами майор поднес к уху черный прямоугольник радиостанции и нажал наконец кнопку…

16

– Вот так… – удовлетворенно крякнул Монгол, примотав последнюю ручную гранату к корпусу заполненной соляркой нестандартной, на двенадцать литров, канистры. – Игра с осколочной гранатой – частая причина бытовых пожаров. Уважаемые родители, держите гранаты в недоступных для детей местах!

Он со скрежетом придвинул «снаряженную» канистру к трем двадцатилитровым товаркам и подмигнул помогающему ему немцу: «Вот так, фриц».

Не знакомый, видимо, с русской традицией называть всех немцев «фрицами», тот вежливо поправил:

– Меня зовут Курт, господин Мелофф. Монгол пожал плечами: «А какая разница?» и, видя непонимание в глазах солдата, усмехнулся:

– Ладно, ладно – пусть будет Курт. А что, камерад, любишь жареные персики? – Он похлопал по отозвавшемуся негромким гулом жестяному боку импровизированного зажигательного фугаса. – Вот и я не пробовал. Ну, ничего, скоро попробуем…

Этот исполненный глубочайшего смысла разговор мог бы продолжаться до бесконечности, однако в следующий момент неожиданно ожила радиостанция, и сквозь извечный эфирный шум прорвался на удивление четко слышимый голос майора:

– Город, я Станция, прием…

Не ожидавший услышать именно этот голос, Музыкальный чуть ли не подскочил на месте и, дотянувшись до передней панели РДС, довернул верньер громкости почти до отказа: что бы ни сказал сейчас майор, это имели право слышать все защитники Города…

А в заставленном сложными приборами подземном зале точно так же метнулась к лежащей на столе портативной рации разом побледневшая Хранительница… Схватив пластиковую коробочку, она переключила ее в режим передачи и, стараясь говорить своим обычным голосом (удавалось плохо – голос предательски дрожал и срывался), ответила – почти что выкрикнула:

– Станция, я Город, слышу вас, прием…

Словно отделяя прошлое от будущего, то, что она уже знала, от того, что еще только предстояло узнать, щелкнул тумблер переключения режима, и в уши ударил, опережая новое сердечное сокращение, успевший стать таким родным голос:

– Станция на связи. Обира, ты? Прием… Щелчок. «Я». Щелчок.

– Обира, девочка, у меня очень мало времени. Слушай внимательно и, главное, не спорь. Отвечай кратко, только «да» или «нет» – и, может быть, у нас останется несколько лишних минут. Слушай, если ты отключишь щит вокруг станции прямо сейчас, до того, как мы отсюда уйдем, – возникнет временной парадокс, правильно? Прием…

Щелчок («Что он задумал, что он хочет сделать? Неужели?!»). «Да». Щелчок.

– И станция погибнет, так? Она разрушится, потому что на ней будут находиться люди из двух разных времен, верно? Прием…

Щелчок («Пусть я ошибаюсь, пусть там останется не он сам!»). «Да». Щелчок.

– Хорошо. Тогда слушай дальше. Только не спорь, прошу тебя, пожалуйста, девочка, не спорь. Сейчас ты откроешь портал и заберешь отсюда людей. Останемся мы с капитаном Зельцем. Как только они уйдут, отключай щит – в общем, ты сама знаешь, что сделать. Поняла? Прием…

Щелчок («Сердце, кажется, вовсе перестало биться… Да, он прав, это можно сделать. Даже странно, что такое простое решение не пришло в голову раньше. Это же так элементарно – два временных слоя слиты воедино в пределах окружающего станцию временного экрана. Отключи его – и разделяющие два эти времени годы уничтожат станцию… и всех оставшихся на ее борту. И конечно, остаться должен именно командир – в такой ситуации он не вправе приказывать. Это дело чести. Офицерской чести. Чести ее Саши…»). «Я поняла, Саша. Я сделаю это. Портал будет открыт через две минуты пятьдесят секунд». Щелчок.

– Спасибо, милая. Я рад, что ты все поняла. Прости меня, но я, кажется, не смогу выполнить своего обещания и вернуться к тебе… Прости… Я не могу поступить иначе, никак не могу – надеюсь, ты поймешь почему. Есть вещи, поступки, которые можем выполнить только мы. Должны выполнить, понимаешь? Это мой долг – и как офицера, и как человека, и как мужчины. Капитан Зельц думает так же. И… – Голос потонул в сумасшедшем грохоте выстрелов. – Ну вот и все, опять началось. Полезли, твари… Прием…

Щелчок («Как бы не так, Саша, как бы не так. Я вытащу тебя оттуда, живого или мертвого – но вытащу! Я слишком долго тебя ждала, чтобы вот так потерять, ясно?»). «Слушай внимательно, Саша, теперь слушай ты. Я все сделаю, как ты сказал, но постараюсь забрать и вас с Зельцем. Я уже все обдумала не хватит энергии на то, чтобы продержать портал открытым до момента, когда парадокс станет необратимым. И тогда я заберу вас обоих. У меня нет времени на расчеты, но, надеюсь, все получится именно так. Запомни: когда исчезнет щит, вам с Зельцем надо будет постоянно находиться рядом, держаться друг за друга – иначе парадоксальные силы противодействия… Впрочем, ладно, нет времени объяснять. Короче, я думаю, ты понял». Щелчок.

– Я понял, милая (грохот близкой автоматной очереди и чуть запыхавшийся голос майора продолжает), понял. Не думаю, что у тебя получится, но попробуй. Все, больше не могу говорить, эти твари взбесились окончательно (выстрелы, рокочущий раскат взрыва, крики). Прощай, милая! Я люблю тебя! Прием…

Щелчок. Холодный пластик скользнул по мокрой щеке. «И я люблю тебя». Щелчок. Тишина. Ключ отдал всю свою энергию, радиостанция мертва. Щелчок… Еще один… И еще…

Хранительница еще несколько мгновений смотрела на замолчавшую рацию в своей руке – и вдруг, словно опомнившись, рванулась к приборам. За оставшиеся секунды ей предстояло еще слишком многое успеть. Слишком многое. Например, спасти Землю… и своего любимого… Сверкнул в волосах серебристый обруч, тонкие пальцы коснулись клавиш на панели одного из приборов – пусть только он продержится еще немного, а уж она не подведет. У него свой бой, у нее – свой, но войну они выиграют вместе. Смахнув предательские слезы, Обира начала работать…

* * *

– Молодец, Сашка, – тихонько шепнул генерал, отключая РДС, – я знал, что ты найдешь выход. Ты ведь никогда не проигрывал, никогда и нигде. Молодец. Прощай, майор…

Юрий Сергеевич замолчал, молчали и остальные – в такой момент все разговоры ни к чему. Все ясно и так – точки над «i» расставлены, роли – кому жить, а кому умереть – распределены… К чему еще какие —то слова?

Стараясь не встречаться взглядом ни с кем из своих бойцов, генерал поднял бинокль и с удвоенным усердием принялся обозревать знакомую до боли панораму окружающей пустыни. Больше ему теперь все равно ничего не оставалось делать. Только ждать…

* * *

Отряд выполнил приказ майора, не подпустив к нему ни одну из атакующих тварей. Увы, это стоило ему еще двух жизней – последнего из зельцевских солдат и бросившегося ему на помощь Глаза: сказался недостаток боекомплекта. Люди уже не могли встретить нападавших массированным заградительным огнем, а прицельная стрельба больше не приносила желанного результата. Конечно, и твари дорого заплатили за свой успех – четыре или пять из них остались лежать на подступах к обороняемому участку, однако воскресить погибших товарищей это не могло…

Последнее из атаковавших отряд майора существ уничтожила, сама того не зная, Обира – сфокусированный ею портал открылся на пути прыгнувшей твари и попросту разметал посторонний объект на разрозненные молекулы. Еще один отчаянный, на пределе возможностей бой закончился в пользу людей, но это был еще не конец: из глубины заброшенных коридоров уже приближался совершенно иной враг – бестелесный, не облеченный ни в одну из привычных форм, не способный размышлять… Враг, против которого бесполезно самое совершенное оружие и самые изощренные боевые навыки, враг, убивающий одним только своим присутствием… Враг, имя которому – вакуум, великое космическое Ничто…

Воздух стремительно покидал агонизирующую станцию. Вырываясь через раскрытые шлюзы, он мгновенно замерзал, окружая искусственную планету хрупкой ледяной оболочкой, удерживаемой силами притяжения, – казалось, боевая станция вдруг обрела собственную атмосферу. В многокилометровых коридорах, впервые за миллион лет, господствовал порожденный разностью давлений ветер – самый настоящий ветер, не имеющий ничего общего с работой обычных вентиляционных систем…

Воздух в гигантской оранжерее тоже пришел в движение, будто стремясь как можно скорее покинуть это надоевшее ему место, освободиться от намертво въевшегося в его эфемерную плоть порохового дыма и резко пахнущей какой-то чужой химией гари…

Дождавшись, пока окно входа засветится ровным жемчужным светом, майор отдал свой последний приказ…

Окунь, которому предстояло первому шагнуть в зыбкое телепортационное ничто, пожалуй, впервые в жизни отказался подчиниться командиру:

– Ты не прав, Саша. – Глубоко посаженные, покрасневшие от усталости и дыма глаза в упор смотрели на майора. – Почему именно ты? Давай я останусь, а? Прошу тебя, Сашка, разреши мне… – О серьезности намерений старлея говорило уже то, что он даже не добавил к сказанному своего обычного «чистое здоровье». – А, командир?

– Нет, Андрюша, извини – нет! – твердо ответил майор. – Это моя идея, и выполнить ее должен тоже я…

– Да что вы спорите? И так ясно – остаться надо мне! – морщась от боли в раненой руке (последний «привет» от подобравшейся слишком близко твари – теперь уже, конечно, дохлой), встрял в разговор Анаболик. – Тебя, командир, Обирка ждет, а мне с такой рукой (тут он слегка преувеличивал – ничего особенно страшного с его кистью не случилось – так, небольшая рваная рана да, возможно, пара сломанных пальцев) все одно в спецназе делать нечего. Я и останусь…

Московенко нашел в себе силы улыбнуться и, обняв обоих друзей за плечи, сильно прижал к себе:

– Спасибо, мужики, но приказы не обсуждаются. А это именно приказ, ясно? Так что – кыш отсюда, мелочь пузатая! И давайте без долгих прощаний, о’кей? Времени нет…

– О-би… – в голос, хотя и излишне кисло, ответили оба и, пожав руку подошедшему Зельцу, шагнули к волнующейся поверхности портала. – Прощай, майор, прощайте, герр капитан, легкой вам смерти…

– И вам, мужики. Обире, Сергеичу и всем нашим – привет. Ну все, пошли, я сказал…

Окунев, больше не оглядываясь, исчез за призрачным занавесом искривленного пространства, идущий следом Санжев все-таки обернулся, подмигнул офицерам и, как и в прошлый раз перекрестившись здоровой рукой, растворился в перламутровом сиянии открытого портала…

– Вы уверены, что хотите поступить именно так, капитан? – повернувшись к Зельцу, спросил Московенко. – Еще не поздно передумать, Ольгерт…

– Обижаете, господин майор. – Зельц подошел ближе и посмотрел Московенко прямо в глаза. – Помните, что вы сказали фройляйн Обире? Так вот, я тоже офицер. И мои представления о чести, поверьте, не слишком отличаются от ваших. Я остался бы с вами в любом случае, Алекс. И как офицер, и как солдат, который имел честь сражаться с вами плечом к плечу. Понимаете?

Московенко кивнул – иного ответа он, в общем-то, и не ждал: капитан Зельц импонировал ему с самого начала их знакомства.

– Что ж, капитан, воля ваша. Мне тоже было весьма приятно воевать рядом с вами и вашими бойцами. Давайте-ка тогда закончим с эвакуацией. Майор качнул головой в сторону как никогда сосредоточенного фельдфебеля, Зельц согласно кивнул в ответ и даже помог тому подняться на ноги: раненый все-таки. Мудель безропотно дошел до загадочно мерцающего портала, однако вместо того, чтобы сделать еще один, последний, шаг, неожиданно уцепился за рукав зельцевского кителя:

– Господин капитан, я хотел бы… немедленно… вам… я…

– Время! – коротко рявкнул Московенко, подсознательно почувствовав в окружающей их реальности какие-то необъяснимые словами изменения, – и оба офицера, не сговариваясь, подхватили фельдфебеля под руки и буквально впихнули в телепортационное окно. В ту же секунду портал ослепительно вспыхнул и качнулся куда-то в сторону, мощный толчок содрогнул – нет, даже не исполинский корпус боевой станции, а само наполняющее суть ее существования Время…

– Нет! Это невозможно! Не… – вспыхнул и навсегда угас в головах Московенко и Зельца последний отзвук чужого разума.

Время было неподвластно пониманию даже суперкомпьютера, до самого последнего момента уверенного, что люди затеяли с ним какое-то очередное ментальное состязание и все, о чем они говорили, – не более чем хитроумная дезинформационная ловушка. Оставшихся мгновений ему хватило, чтобы понять все…

Московенко протянул руку:

– Будем прощаться, капитан? Кстати, давайте наконец перейдем на «ты». Идет?

– Конечно, Алекс. – Зельц крепко пожал ладонь майора и неожиданно (едва ли не впервые за все последние дни) широко улыбнулся. – Рад, что был знаком с тобой, майор!

– И я тоже, Ольгерт, и я тоже… – Московенко улыбнулся в ответ и еще сильнее сжал ладонь Зельца. – Запомни: что бы ни случилось, держись около меня. Пока все это будет… э… происходить, мы должны быть рядом. О’кей?

– О-би! – неожиданно и для себя, и для майора произнес тот непонятное слово. – Прощай, Алекс… У вас говорят «легкой смерти», да?

– Прощай, Ольгерт… Да, так говорят в спецназе. Легкой смерти, капитан…

Офицеры застыли спина к спине (так было проще удерживаться рядом), сплетясь локтями, словно играющие в «кто кого перетянет» дети, – только вот бушующие вокруг силы, до хруста в суставах старающиеся оторвать их друг от друга, были отнюдь не детскими…

Нет, конечно, вокруг не стали хлестать молнии, разреженный воздух не обратился в огонь, не закружили в неистовом хороводе вихри – не было ничего из богатого арсенала обязательных голливудских спецэффектов, без которых не обходится ни один фильм в жанре «экшн». Отнюдь. Сущность временного парадокса оказалась куда проще и одновременно сложнее… Капитан Зельц – суть «прошлое», и майор Московенко – суть «будущее» в буквальном смысле разрывали станцию пополам. В «буквальном» – потому что время в гораздо большей степени, чем принято считать, связано с материей. И принадлежащая своему собственному времени материя боевой станции не могла существовать одновременно в двух временных ипостасях. Проще говоря, ее реальность стремительно молодела, возвращаясь в прошлое, со стороны Зельца и старела, уходя в будущее и проживая за считанные секунды сотни и тысячи лет, там, где стоял майор… В этом и был, собственно, парадокс, истинной сущности которого не понимала даже сама Хранительница… Но самым, пожалуй, поразительным было то, что все это происходило в абсолютной, непередаваемой словами тишине…

Перед глазами Зельца исчезали оплетающие стены лианы и лишайники, оголялся покрытый многометровым слоем перегноя пол, все ярче и ярче разгорался излучаемый самими стенами свет, белесые листья приобретали былую зелень и свежесть – все происходило будто в отматываемом в обратную сторону немом кино. Вот мелькнули и исчезли «за кадром» человекоподобные двуногие существа – видимо, те самые боевые роботы, коими немало напугала их Хранительница, проплыли мимо загадочные Завоеватели – бесформенные, неопределенного цвета создания, описать которых подробнее капитан все одно бы не сумел, исчезли, являя взору несущие балки, стенные панели, растворились в воздухе еще не наведенные потолочные перекрытия… И наконец среди хитросплетений оголившегося исполинского каркаса мелькнул «звездно-снежный» купол космического пространства… Удивительная трансформация завершилась – помолодевшая почти до самого момента своего создания станция практически перестала существовать…

Нечто подобное – только с точностью до наоборот– наблюдал и Московенко: различие заключалось лишь в том, что «с его стороны» искусственная планета необратимо старела. Утолщались слои древесных отложений на палубе, корни взламывали потерявшие былую прочность перекрытия, источенные ржавчиной, проваливались потолки и опадали бесформенными лохмотьями обломков стены, словно ребра у разлагающегося трупа, просвечивали сквозь прорехи стен проржавевшие конструкции внутреннего «скелета» станции, грудами бурой трухи осыпались механизмы… И только под ногами у застывших в неподвижности, задыхающихся от недостатка кислорода людей оставался нетронутый пятачок той станции, какой они увидели ее менее суток назад. Да еще приветливо светился парящий в пустоте портал, терпеливо ожидающий двух своих припозднившихся пассажиров…

Чем они дышали все это (очень недолгое, впрочем) время – неизвестно, наверное, объяснить сей удивительный факт не сумел бы никто в целом мире. Возможно, чужих для собственной реальности станции людей все-таки окружало некое подобие остаточного временного щита, либо – что более вероятно – сказывалось влияние открытого телепортационного канала – ведь в противном случае парадокс в первую очередь уничтожил бы самих давших ему жизнь людей… Но, как бы там ни было, к тому моменту, когда светящееся пятно портала неожиданно сдвинулось с места, приближаясь к людям, они были еще живы. Заметивший это движение первым, Московенко попытался было предупредить Зельца, но окаменевшие от напряжения и гипоксии мышцы не позволили ему даже разомкнуть сведенные судорогой челюсти:

– Зе… – прохрипел он…

И в следующее мгновение рванувшийся вперед портал поглотил их, вырвал из смертельных объятий ставшего необратимым временного парадокса…

Сознание людей на миг заполнил жемчужный всполох разворачивающегося в обратном направлении телепортационного канала, и все исчезло…

Если бы кто-то наблюдал в этот момент за станцией, он бы увидел, как ажурный, обглоданный временем скелет искусственной планеты точно посередине, от полюса к полюсу, пересекла идеально ровная линия. И в следующее мгновение (хотя какие могут быть «мгновения» в самом эпицентре временного парадокса?) она, словно разрубленная исполинским мечом, распалась на две медленно удаляющиеся друг от друга полусферы. Они почти сразу же начали двигаться в обратном направлении, будто стремясь вновь воссоединиться в единое целое – вызванный к жизни ошибкой Муделя и случайно брошенной в его адрес ничего не значащей фразой Окуня парадокс достиг своего апогея. Обе продолжающие таять половины, одна из которых ныне принадлежала прошлому, а вторая – будущему, сблизились и, вместо того чтобы столкнуться и рассыпаться мириадами искореженных обломков, неожиданно прошли друг сквозь друга и… исчезли, вызвав лишь короткую судорогу тонких материй нашего с вами пространственно-временного континуума…