Текст книги "Всей землёй володеть"

Глава 28. Купальская ночь

Роксана смотрела на девичьи венки, плывущие по тихим волнам лесного озерца. С какой стороны придёт возлюбленный, в ту сторону и унесёт вода брошенный ею венок. Девушка задумалась и присела на берегу, подперев кулачком щёку. Ветра не было, венки почти не двигались с места и лишь покачивались на маленьких волнах, слегка озаряемых тусклым светом луны.

Подружка, Милана, подошла к Роксане, опустилась рядом на траву и ласково обхватила руками её тонкую шею.

– Чего грустишь? Тамо через костры прыгают, мы с Ратшей такожде, – улыбаясь, сказала она. – Пойдём, Роксанушка.

– Нет, потом, после. Гляди, поплыл! – Роксана встрепенулась и указала на венок, уносимый ветром в сторону Днепра, с трудом различимого за камышами в вечерней дали.

– Скажи, Милана, ты любишь Ратшу? Ты боярская дочь, а он – сын ремественника.

– Что с того?! – вспыхнула Милана. – Да он в тысячу, в десять тысяч раз лучше… Всех сих боярчат! Аще не отдадут мя за его, сама пойду, убегу из терема отчего! Люб мне Ратша!

Роксана ласково улыбнулась подруге, погладила её по румяной щеке и шепнула:

– Ежели что, я те помогу. В беде не брошу.

Милана, маленького роста, светлоглазая и белокурая, живая и весёлая, лёгкая нравом, казалось, была полной противоположностью высокой русоволосой Роксане, часто пребывающей в задумчивости и любящей тишину, но подруги всегда были вместе и делили между собой сердечные тайны.

– Вот Вышеслава сказывает: грешно на празднества языческие хаживать. А я вот мыслю: чего ж грешного-то? Люди веселятся, сердце радуется. Глеб тож, не ведаю, придёт ли. – Роксана тяжело вздохнула.

– Придёт, ясно дело, придёт. Ты, Роксанушка, верь, – попыталась ободрить её Милана.

Внезапно она порывисто вскочила, с громким смехом побежала по песчаному берегу озера, обернулась и крикнула издали:

– Пошла я! И вы со Глебом приходите, не бойтесь, в веселье греха нет!

Роксана с грустью смотрела вслед подруге. Как бы и ей хотелось мчаться туда, к костру, радоваться, заливаться смехом от счастья! Кто-то сзади осторожно тронул её за косу. Девушка вскрикнула от неожиданности, оглянулась и, увидев перед собой Глеба, весело засмеялась. Вмиг улетучилась, исчезла, провалилась в небытие владевшая ею доселе весь вечер печаль.

– Ждала я тя, Глебушка, тосковала, думала – не придёшь. Ты – суженый мой! Гадала я на венок. Пойдём, чрез костры будем прыгать. Веселиться, гулять будем!

Княжич Глеб, старший сын Святослава, богатырского телосложения юноша с немного худощавым лицом, на котором выделялись пухлые губы и большие, слегка навыкате глаза, с густой копной сильно вьющихся светло-русых волос, несколько подрастерялся и, смутившись, глуповато улыбался в ответ на Роксанины призывы.

Девушка ухватила его за руку и, не давая опомниться, потащила за собой к разожжённому посреди широкой лесной поляны костру.

Вокруг царило оживление, раздавался звонкий смех, мужской и женский, девичьи восторженные повизгивания. Роксана узрела Милану: с диковатым блеском в исполненных счастья очах та, обняв за шею стройного богатыря Ратшу, раз за разом перепрыгивала через взвивающееся ввысь пламя. Ноздри её раздувались, голова запрокинулась назад, плечи судорожно вздрагивали от хохота, она что-то кричала, обнажив белые крепкие зубы. Роксана заулыбалась, видя радость подруги, но затем повернулась к Глебу и с притворным недовольством свела брови.

– Ну же, развлекай меня, – сказала она обиженно. – Вон, поглянь на Милану. Я такожде хощу.

Уже наступила глубокая ночь, а празднество продолжалось, не смолкало дикое, необузданное веселье…

Четырнадцатилетний княжич Святополк спрятался меж деревами и, затаив дыхание, пристально рассматривал пляшущих вокруг костра девушек. Кажется, он узнал её. Да, конечно, вот она, Роксана. Такую красоту без труда различишь среди сотен.

Святополку захотелось в тот же миг броситься туда, к костру, разогнать всех этих беснующихся, растолкать их, добраться до Роксаны, а потом… Он и сам не знал, что было бы потом. Но покуда приходилось скрываться посреди зелёной листвы, терпеть, ждать и чувствовать, сколь сильно колотится в груди сердце.

Обняв Глеба, Роксана приложилась головкой к его плечу и шептала:

– Глебушка, твоя я. Возьми меня. Возьми сейчас. Хощу ныне же женой те стать. Страсть как хощу! Давай створим с тобою…

– Роксана, лада моя милая! Грех се. Уразумей, глупенькая! – усмехнулся Глеб, проведя широкой ладонью по гладким русым волосам девушки.

– Почто ж грех? Яко поп, баишь ты! Люб ты мне, и я те такожде. Вот, поглянь, Ратша с Миланою, – не соглашалась Роксана.

– Дак ить князь я. Нет, не могу… Без венчанья, без благословенья батюшкова. Пожди ещё. Ну, до осени токмо. Я ж, Роксанушка, любая моя, прощаться пришёл. Отец в Тмутаракань посылает. Сказывают, непокой тамо. Ростислав объявился, погнал воевод наших. В Долобске дружина мя сожидает, – с заметным сожалением в голосе говорил Глеб.

– Но ты не бросишь меня, не забудешь? Правда?!

На него взирали серые девичьи глаза, такие прекрасные, бездонные, словно вбирающие в себя всю красоту мира и все его печали.

– Тогда… – продолжала девушка. – Ты поклянись, роту дай, что возьмёшь в жёны.

– Вот те крест истинный! – Глеб перекрестился. – Ну, а покуда… Извини уж. Пора мне. Не серчай.

Уста их слились, сомкнулись в жарком поцелуе, и долго ещё стояли они в молчании, не в силах произнести ни слова. Наконец, Глеб тяжело вздохнул, оторвал от себя трепещущую Роксану и нехотя двинулся восвояси. Он не оглядывался, но знал, что вослед ему смотрят серые прекрасные глаза, на которые навернулись чистые, прозрачные слёзы.

Роксана села под деревом и, не выдержав, зарыдала, в отчаянии уронив голову на руки. Её уже не радовали, а раздражали весёлые крики подруг у костра, громкий смех и взвивающееся в небеса пламя. Девушка резко вскочила, бросилась прочь от этого места, такого несчастливого для неё, и без страха бежала по ночному тёмному лесу, через чащи и поляны. По щекам её ручьями текли слёзы. Не думая ни о чём, пребывая как будто во сне, Роксана не заметила сразу, как заблудилась, а когда невзначай подняла голову, то вскрикнула от ужаса: вокруг неё возвышались могучие чёрные дубы с огромными раскидистыми ветвями. Где-то над самой головой её пролетел, шелестя крыльями и ухая, филин-пугач. Девушка прижалась к толстому, покрытому мхом стволу дуба. Тело её содрогнулось от страха.

Вдруг Роксана ощутила, как кто-то легонько коснулся её руки. Она круто обернулась и, увидев перед глазами в серебристом свете луны лицо княжича Святополка, почувствовала его полный страсти взгляд.

– Не бойся, – шепнул Святополк.

Обхватив девушку за талию, он с силой притянул её к себе.

– Пусти! – Роксана вырвалась и, глядя на него с отвращением, сжала длани в кулачки. – Ступай от меня, не смей трогать! Лиходей какой! Не люб ты мне! Вот тебе!

Она что есть силы ударила Святополка по лицу, острыми ногтями разодрав кожу у него на щеке.

– Да успокойся ты! – Святополк досадливо скривился. – Полно. Не сделаю я тебе худого.

– Да ну тя! – Девушка побежала от него и на ходу стала шёпотом повторять: – Не боюсь, ничего не боюсь!

Она мчалась через лесные заросли, упругие ветки хлестали её по лицу, она порвала, зацепившись за сук, саян, потеряла где-то цветастый плат, наброшенный на плечи. Вконец уморившись, она присела на землю под одним из дубов, доверчиво прислонилась спиной к стволу, понемногу успокоилась и сама не заметила, как погрузилась в сон…

Разбудила Роксану звонкая трель соловья. Девушка подняла голову. Небо светлело над вершинами дерев. Прямо перед ней догорал костёр, а сидевший возле него Святополк ворошил палкой тлеющие угольки. На лужайке паслись две лошади – Роксанина и Святополкова.

– Ты проснулась. – На неё смотрели чёрные, чуть продолговатые глаза отрока-княжича.

На лице его остались следы от Роксаниных ногтей.

Девушка вскочила и попыталась убежать. Святополк удержал её, схватив цепкой дланью за локоть.

– Пойдём со мной. Выведу тебя. Садись на коня, – предложил он.

– Не надо, не хощу. Одна я поеду. Уйди отсюдова.

– Но ты не знаешь дороги. Поедем вместе.

Роксана нехотя согласилась и ловко вскочила в седло. Святополк придержал за повод её коня и, подняв голову, неожиданно спросил:

– Ты гневаешься на меня? Но я… Я люблю тебя, милая. Красота твоя затмевает разум. И я… Я хотел спасти твою душу от поганства. Ты ведь православная христианка. Зачем же тогда ходишь на эти поганые празднества, где предаются блуду и пьянству?

– Строишь из себя святошу! – Девушка недовольно наморщила прелестный носик. – Не верую я тебе. Силою ты мя взять пришёл, – добавила она.

– Так ведь мог же я, но не стал творить грех, – покачал головой Святополк.

– Сему и дивлюсь! – В словах Роксаны послышалась насмешка.

– И Милана сия… Зря ты с нею водишься. Поганинка нераскаянная. Видала сама, какова она.

Святополк свистом подозвал своего скакуна и не спеша забрался в седло.

– И какова же она, по-твоему, Милана? – подбоченясь, с вызовом спросила Роксана.

– На бесовских игрищах сих всякий разум и стыд она теряет, – ответил княжич. – Нельзя так.

Роксана в ответ презрительно хмыкнула.

– Милана с Ратшей пошли, верно, искать папоротник в полночь, – с мечтательным вздохом промолвила она. – Коль узреют они, как распускается цветок, то будут счастливы. Сколь бы и я хотела тако. Токмо, ясно дело, не с тобой. Сам ведаешь, с кем. Ответь, веруешь ли в сию примету?

– Я понимаю её иначе. Блеск счастья обманчив и столь же краток, сколь коротко время цветения папоротника.

Дальше они долго ехали молча. Вдруг Роксана беспокойно подняла голову, осмотрелась по сторонам и с удивлением спросила:

– Куда ж мы едем? Не ведаю, что за лес.

– Идола вашего поганого тебе покажу. Он в Киеве, на Подоле стоял когда-то. Голова у него серебряная, усы позлащены, а в очи, сказывают, раньше каменья алмазные были вставлены. Токмо нету их давно. С той поры как крестил Русь прадед наш Владимир, перенесли волхвы сего идола в пущу лесную. Тайком поклоняются ему, жертвы приносят.

– Гляди, не дамся те. Не смей силою, сама выберусь. – Роксана подозрительно покосилась на Святополка и погрозила ему кулачком.

– Да я бы тебя давно… Когда ещё спала ты… Не гляди так, не смейся. Осилил бы. Только разве в этом дело? Шла бы ты за меня по своей воле, Роксана. На что сдался тебе Глеб? Он будет неверен тебе. Ведаешь, сколь много в Тмутаракани волооких красавиц? Вот послушай как-нибудь песни старых гусляров о готских красных девах.

– Замолчь, коли сызнова получить не хошь! – Роксана угрожающе подняла десницу. – Не люб ты мне. Да и мал ты в сравненьи со Глебом. Тебе в куклы ещё играть. Пятнадцати годов нету.

– И что с того? – возразил ей Святополк. – Дед вон мой, Ярослав, не старше был, когда поял[227]227
  Поять – взять в жёны.


[Закрыть] первую свою жену, княжну Анну. А она уж не первой младости была. Да и не девица – жёнка. Ты же мне ровесница, не старше нисколько.

Роксана не ответила.

Долго, зачарованно глядя по сторонам, любовались они красотой летнего леса и слушали пение птиц. Незаметно наступил полдень. Сильно припекало солнце, золотя вершины вековых деревьев. Из чащи вышел рогатый лось. Заметив людей, он стремглав метнулся в густо поросший орешником буерак.

По лицу Святополка из-под войлочной шапки катился градом пот, Роксане тоже стало жарко, она спешилась у ручья и чистой ключевой водой омыла лицо. Сейчас она была особенно хороша собой, и княжич, вслед за ней спрыгнувший с коня, невольно залюбовался красавицей.

– Не смей глядеть тако! Чай, не невеста тебе я! – недовольно промолвила девушка и, зачерпнув рукой воды, обрызгала Святополка.

– А ведаешь ли ты, Роксана, как некогда прадед мой, князь Владимир Красно Солнышко, отроком один цельный год в лесу жил? Отец его, Святослав, порешил как-то испытать сына и оставил его в глухой чащобе. И тот жил, речи человечьей не слыша. Охотился, ставил силки на птиц, острогою рыбу ловил. Вельми трудно было, но выдержал Владимир, выжил, а после стал князем великим. Вот и я… Один раз убежал из дому, умыслил тож, как прадед. Ходил два дня по лесу, шалаш поставил, а на третий день… Есть сильно захотелось, воротился в терем к отцу с матерью. – Святополк рассмеялся.

Хихикнула в ответ и Роксана, приложив руку ко рту.

– Не годишься ты, стало быть, во князи великие, – с издёвкой заметила она.

Княжич прикусил от досады губу. Затем он внезапно резко повернулся к Роксане, обхватил её руками за тонкий стан и прижался устами к нежной, румяной девичьей щеке.

– Пусти, лиходей! – Роксана вырвалась и больно ударила его по лицу. – Вот тебе, получи ещё! Будешь ведать, разбойник! – приговаривала она и что было силы хлестала Святополка по щекам.

А он стоял, не шелохнувшись, задумчиво смотрел куда-то вдаль и словно не замечал разгневанной Роксаны, не ощущал боли.

Девушка вскочила на коня и, стегнув его хворостиной, умчалась прочь. Святополк глядел ей вслед и чувствовал, что нежность к Роксане тает в душе его с каждым мгновением, что сердце уже не бьётся так сильно, как раньше, что восхищение необыкновенной Роксаниной красотой уступает место затмевающей разум ненависти, ненависть эта проникает в его душу, разливается, заполняет её всё более и более.

Горечь и ожесточение овладели княжичем, он послал мысленно проклятия на голову девушки и, взяв за повод коня, побрёл по одному ему ведомому пути.

– Скоро, Гермес, выйдем, – разговаривал он дорогой с вороным иноходцем, который нервно стриг ушами при каждом лесном шорохе.

Когда уже вечерело, Святополк остановился на полянке, окружённой высокими дубами. Он накормил коня и поел сам, после чего привязал Гермеса к стволу дерева и, стараясь не шуметь, осторожно пробрался через густой перелесок к другой поляне, посреди которой курились белые дымки потухающих костров. Возле могучей старой ели, неведомо как очутившейся в здешнем лесу посланницы с далёкого севера, стояло высеченное из дуба изваяние Перуна[228]228
  Перун – бог грома и молнии у древних славян. Очевидно, культ Перуна пришёл на Русь из Прибалтики. Аналог – Перкунас у древних литовцев.


[Закрыть]. Прямо на Святополка смотрели огромные пустые глазницы, страшные своей пустотой, заставившие его содрогнуться. С трудом уняв дрожь, Святополк шагнул вперёд. Серебряная голова идола, позлащенные усы – какое богатство! Перед этим отступят любые страхи.

Княжич попытался руками отделить голову Перуна от туловища. Тщетно – голова была посажена на деревянную шею с большим натягом.

– Умели, поганые ироды, делать! – злобно проворчал Святополк и, достав из-за пояса топор, с силой вонзил его остриём в древо.

– Получай, Перун, вражина языческая! – Он с яростью рубил крепкую древесину. Удар за ударом. Пот катился градом, спина стала мокрой, а Перун всё стоял несокрушимо. Наконец, дерево затрещало. Отделившись от туловища, круглая серебряная голова тяжело рухнула на землю и покатилась по траве.

Святополк устало присел на пень. С трудом подняв тяжёлый слиток, он вожделённо прошептал:

– Теперь ты мой. Не отдам никому.

На небе догорала вечерняя заря, и казалось княжичу, будто это заканчивается целая эпоха, навсегда уходит в прошлое старая языческая вера, а с ней – жестокие волхвы и обезглавленный идол, который всё ещё упрямо стоял под елью, прикрытый густыми хвойными ветвями.

Глава 29. Свадьба в Чернигове

Весёлым гулом встречал Чернигов гостей. По кривым улочкам носились, вздымая клубы густой осенней пыли, расписные нарядные свадебные возки. Радостно перекликались тоненьким перезвоном серебряные колокольчики, слышались задорные припевки скоморохов, гремели литавры, лилось стройное пение хора. И повсюду – смех, улыбки на румяных здоровых лицах.

По велению князя Святослава прямо на торговую площадь выкатили огромные кади с медами, раздавали нищим и голодным рыбу, овощи, печенье.

Так, на широкую ногу, всем городом хотел отпраздновать Святослав свадьбу своего первенца Глеба.

Всеволод с сыном не без труда пробрались сквозь толпы людей к каменному княжескому дворцу. Их встречали поясными поклонами бояре, среди которых мелькнуло на мгновение спокойное продолговатое лицо Яровита, затем на крыльцо вышел сам князь Святослав, весь какой-то бесформенный, расплывшийся, исполненный важности и самодовольства. Он сухо расцеловал брата и племянника и пригласил их в палаты.

«Странно, а Изяслава не позвал на свадьбу. Не к добру это», – пронеслось в голове Всеволода, когда он шёл по широкой, светлой галерее с толстыми изузоренными резьбой столпами и говорил обычные пустые приветственные слова Святославу и разряжённой в ромейский аксамит юной княгине Оде.

Шедший за ними следом Владимир натянуто улыбался. Он уже знал, что невеста Глеба – та самая девушка, Роксана, которую они со Святополком встретили тогда возле терема Вышаты. Запала в сердце паробка занозой светлоокая красавица, ещё не видел он её в свадебном багряном одеянии, но уже живо представлял, как плывёт она лебёдушкой, как оборачивается, чуть щуря смеющиеся лукавые глаза, с виду серьёзная, но вся словно бы залитая, наполненная изнутри светом жизнерадостности и неуемного веселья. И когда сели за столы, уже не спускал глаз Владимир с Роксаны. А она, столь близкая и в то же время очень далёкая, видно, заметила его и слегка улыбнулась пухленькими алыми губками. Боже, как было бы сладко прикоснуться, пусть хоть на краткое мгновение, к этим губам, ощутить их нежность и аромат, перенять эту её жизнеутверждающую весёлость, пусть наивную, но всё же такую притягательную! Но нет, княжеские дела, заботы, – Владимир понимал и чувствовал со всей неизбежностью, – отодвигают уже и отодвинут потом, после навсегда его от этих свежих, простых ощущений и переживаний. Ждёт его иная стезя, иной путь.

– Чего сидишь, яко жених?! – смеялся вкусивший излиха мёду Святослав. – Пей, ешь, не робей, сыновец! В шкуре жениха ещё, даст Бог, побываешь!

Щёки Владимира окрасил густой румянец смущения. А к нему уже подходил тем часом сын Святослава, Олег, такой же, как и Владимир, подросток, почти ровесник его, поднимал чарку, чокался, хвастливо рассказывал о соколиной охоте и обещал подарить доброго коня.

Под крики «Горько!» светловолосый красавец Глеб жадно и страстно целовал Роксану. Владимиру стало отчего-то обидно и неприятно, он потупил очи и готов был в сие же мгновение выскочить из-за стола, убежать, укрыться где-нибудь подальше, пусть хоть в глухой лесной чащобе.

Он с нетерпением ждал конца ставшего ненавистным пира. Молодых сопроводили в холодные сени, где постелены были снопы. Там должны они будут провести свою первую брачную ночь.

– Отчего грустен? – спросил после Всеволод, когда они с сыном остались вдвоём в отведённом им покое.

– Да так, устал, отче. Шум, гам, – отмахнулся Владимир.

– Вижу, сын, ты глаз с Глебовой невесты не сводил, – строго и спокойно сказал ему отец. – Рано тебе ещё о красных девках думать.

– Да я и не думал, а так… Второй раз её узрел, – пролепетал зардевшийся отрок.

– Вот-вот. Узрел. Смотри у меня. Ну да ладно. Выброси её из головы, Влада. Не о такой невесте надо тебе мечтать. Что там красота? За ней ничего, никого. Дочь дружинника, из бояр далеко не первых. Святослав удумал с простым людом сблизиться, черниговцам своим показать – вот, мол, я каков, не чинюсь, невесту сыну из вашего круга подобрал, одной лишь красы её ради. Важней и опасней здесь другое – черниговские были его на прю толкают. Жаждут обильных зерном и сочными лугами киевских волостей. Потому и горой за него стоят. Силён стал Святослав, слишком силён. Опасно силён.

Последние слова Всеволод говорил, задумчиво разглаживая бороду, скорее обращаясь к самому себе, чем к Владимиру. Ведь паробок, хоть и слушал со вниманием и сосредоточенностью отцовы слова, был всё же в свои годы далёк от высоких княжеских помышлений.

– А в Ромее, ты ж, отче, сам рассказывал давеча[229]229
  Давеча – недавно.


[Закрыть], как невест на погляд выставляют, – возразил Владимир после недолгого молчания. – Ездят гонцы от базилевса по всем весям, отбирают самых красовитых. И не смотрят – смердова ли дочь, боярска ли.

– Верно. Но у нас тут с тобой не Ромея, сын, не Ромея. Помни об этом. В другой раз ещё с тобой поговорим. А сейчас спать. Ночь глубокая.

Они легли. Под дверью устроился, накрывшись дорожным вотолом, верный Хомуня. Владимир почти сразу заснул, утомлённый переживаниями, Всеволод же, забросив руки за голову, долго ещё взирал в темноту и размышлял о странностях судьбы и нелепом поступке Святослава.

«Не позвал Изяслава. Значит, правда, раздор назревает между братьями. И что же мне? Кого из них держаться? Или… оставаться в стороне, ждать? С Яровитом надо перетолковать. Он всё знает. А если чего не знает, догадывается».

Наконец, веки князя смежились. Он погрузился в тяжёлый, беспокойный сон.

…Наутро Всеволод вызвал к себе воеводу Ивана.

– Вот что, Иване, – говорил он, глядя на простодушное усатое лицо бывалого воина. – Владимиру расскажи о княжеских наших делах, о Ростиславе, поясни о Залесских наших вотчинах. Ничего не скрывай, не утаивай от него, ничего не упускай. Пусть знает и о спорах между Изяславом и Святославом, и о шкодах полоцких князей. Державный муж растёт. А как вернёмся в Переяславль, готовься, в Ростов со Владимиром поедешь. Пора ему на стол садиться. Вроде он и смекалист, и силушкой Бог его не обделил. Самое время. Воевода ты добрый, Иван, в иных прочих делах тоже смыслён. Вот и подскажешь Владимиру, где что нужно будет.

Иван молчал, согласно кивая. Что ж, Ростов, так Ростов. Он давно ждал такого разговора и ничему не удивлялся.