Текст книги "Любовь без гарантий (сборник)"

Паренек молча остановил лошадь, спрыгнул с подводы, помог сойти ей… Они не сказали друг другу ни слова, пока, держась за руки, шли к ближайшей роще… Не дошли. В молчаливой истоме опустились на траву.

Девчонки мирно спали, лошадь спокойно стояла, отдыхая… А они лежали в траве, среди полевых цветов под безоблочно-голубым небом и не понимали, что с ними происходит… Он шептал ей: «Какая ты красивая!» Она удивленно повторяла про себя: «Господи, что это со мной?!» И в то же время обмирала от восторга, желания, удовольствия, страсти…

Только потом, когда шли назад, он назвал свое имя – Василий – и сказал:

– Вечером приду за тобой.

– Ой… Не надо. Меня же все знают. Увидят вдвоем… Не дай Бог.

– Тогда приходи в ближнюю рощу. Знаешь?

– Знаю, конечно…

– Как стемнеет, приходи…

Сима никогда не предполагала, что любовью можно заниматься не только лежа, а сидя и даже стоя… Что от поцелуев голова кружится так, что теряешь равновесие… Что она вообще способна на такое. Даже от воспоминаний о том, что они вытворяли в ближней роще, ей самой делалось неловко. Такого всепоглощающего желания, нескончаемой жажды новых соитий, бесконечного оргазма, слившегося в один счастливый полет, она не испытывала никогда.

С мужем всегда все происходило тихо, без резких движений, без изысков и, как она теперь поняла, безо всякого желания с ее стороны. Мужу надо? Пожалуйста! А надо ли это ей самой, Сима никогда не задумывалась. Спала с Левой, беременела, рожала детей… Незатейливо, просто, тускло…

Василий же был неутомим, неистов, безудержен. Он не мог надышаться близостью Симы, не мог оторваться от нее, не мог остановиться. Какие-то девушки, случавшиеся в его жизни, не шли ни в какое сравнение с этой роскошной женщиной. Он растворялся в ней, он обожал ее, он рычал от страсти и терял голову…

…На рассвете расстались. Через два дня Сима уезжала. Ни о чем не договаривались, ничего друг другу не обещали.

– Я приеду, – только и сказала Сима.

– Я всегда тебя жду, – только и ответил он.

Домой Сима вернулась сама не своя.

– Что там, в деревне? Как твои? – спросил Лева.

– А? Мои? – Сима скинула с себя оцепенение. – Да нормально… вроде бы… По-прежнему. Летом полегче, конечно. Как зиму переживут, не знаю.

– А ты будто другая какая-то вернулась? Случилось чего? – Лева пытался заглянуть жене в глаза, но Сима взгляд отводила и куталась в платок, будто ее знобило.

Отговорилась какими-то общими словами, типа: «устала» и все.

Девчонок уложила пораньше. И сама улеглась следом, не дожидаясь мужа. Лева принял ранний отход жены ко сну за недомогание и больше в тот вечер не приставал с расспросами. Но и в последующие дни замечал за супругой какие-то непонятные изменения: то глубокую задумчивость, то внутреннюю улыбку, озаряющую лицо, то горящий взор.

«Неспроста, ох, неспроста!» – думал про себя Лева.

А Сима копалась в себе, задумываясь о том приключении, которое случилось с ней. Замирала от неловкости и восторга, вспоминая смелые ласки Василия. Закатывала в сладкой истоме глаза, повторяя про себя откровенные слова признаний, которые шептал ей молодой человек в неутомимом своем любовном порыве. Она, прожившая девять лет в браке, не знала, что бывает такой неистовый напор, что страсть одного способна зажечь другого, что желание может нарастать раз от раза и так до конца и остаться неудовлетворенным… Она вспыхивала всем телом, вновь и вновь переживая острые моменты своей внезапной связи.

Тоска по Василию лишала ее сна. Сима мучилась, скучала, желала его. Понимала, конечно, что очередная встреча возможна лишь через три-четыре месяца. Именно с таким временным перерывом было принято навещать родителей. Но не было сил ждать, не было сил сопротивляться своим женским волнениям…

Муж был по-прежнему скучен и никак не снимал ее сексуального напряжения. Лева, в свою очередь, почувствовав изменения в состоянии жены, не знал, как реагировать, о чем спрашивать и что предпринимать. Естественно, он даже предположить себе не мог какой-то связи на стороне. Подобная мысль просто не могла родиться в его мозгу. Даже теоретически такого вопроса не возникало. Сима с двумя малолетними детьми, с заботой о престарелых родителях, в своей деревне, где ее любая собака знает… Нет, никакие умозаключения о возможной измене или влюбленности супруги в голову Леве даже не приходили. Но что-то в Симе стало настораживать его. Ее поведение… Вернее, и не поведение даже, а скорее, странное состояние, отсутствующий взгляд, не свойственная ей прежде глубокая задумчивость, непонятная грусть… Все это не могло оставить Леву равнодушным. Он донимал ее вопросами о доме, о соседях, о родственниках. Сима понимала, что мужа мучают смутные подозрения. Она и сама терзалась угрызениями совести и чувством вины, однако не могла не признаться себе, что мечтает вновь испытать те же ощущения близости с Василием…

Для Левы она придумывала истории про каких-то дальних родственников, про трудности, которые якобы свалились на ее родных в одной из дальних деревень, что-то про коллективизацию, про все свойственные тому времени перипетии становления колхозной жизни, в водоворот которой попал вроде бы кто-то из ее дядьев по отцовской линии. А может, даже и не придумывала, а пересказывала мужу реальные события, просто окрашивала их в своей интерпретации в более насыщенные и тревожные тона, чтобы за мнимой тревогой скрыть свою боль и тоску по молодому любовнику. Лева и верил и не верил одновременно, хотя верить оснований было гораздо больше.

Со временем Сима внешне сумела привести свое состояние в привычный вид. Во всяком случае что касается выражения лица, то она научилась его контролировать в присутствии мужа. Постепенно Лева успокаивался. Да и Сима, приняв для себя решение о скором визите к своим, тоже как-то пришла к внутреннему балансу.

В конце лета она сказала мужу:

– Надо, наверное, съездить в деревню, пока дожди не зарядили…

– Сима! Ты о чем? Ты же всего полтора месяца как вернулась. Поедешь в октябре—ноябре.

– Нет! – Сима решительно запротестовала. – А то дороги развезет, не доберешься.

Лева посмотрел на жену строго и недоброжелательно. Сказал с нажимом:

– Сейчас не время. Поедешь осенью, а то и зимой. Ишь, моду взяла кататься туда-сюда…

Но Симу несло, остановиться она не могла:

– Я сон видела. Мне надо ехать!

– Сон? Какой сон? С каких пор ты обращаешь внимание на сны, Сима?!

– Лева! Ты что, не понимаешь?! Родители не очень здоровы, они там одни, им сложно. Я хоть чем-то им помогаю, поддерживаю. А потом… ты не думал, что я могу просто скучать по ним, по своим маме с папой?

Лева отреагировал иронично и скептически:

– Подумаешь, маленькая девочка! Соскучилась она, видите ли… У тебя уже у самой трое, а ты все себя ребенком воображаешь…

И после паузы:

– А ты подумала о том, что я здесь без тебя скучаю, когда ты уезжаешь, что Лида целыми днями сидит, как неприкаянная, с посторонним человеком, с соседкой нашей престарелой, которой уже за собой-то следить трудно, не то что за чужим ребенком! Девочка только и считает минуты, когда я с работы приду…

– Я могу взять всех троих, если тебе так тяжело оставаться с Лидой…

– Сима! Ну стоит ли детей таскать в такую дальнюю дорогу?! Тем более что ты была там недавно… Говорила же сама, что там у них все более-менее нормально, что соседи иной раз заглядывают, родственники заезжают…

Сима заметалась. Неужели не отпустит?! Неужели не получится?!

– Сиди дома! Нечего мотаться! И детей мотать нечего! Поедешь, как обычно, осенью… Все! Не морочь мне голову!

Вот это его «не морочь мне голову!» Сима ненавидела. Разве она морочит? Она же так доходчиво, так аргументированно объяснила ему, что не куда-нибудь, а к родственникам, к родителям собирается ехать. При чем тут «морочить голову»? И в сердцах бросила ему в лицо:

– Все равно поеду!

И тут он ударил ее! Наотмашь по лицу! Голова Симы дернулась, щека загорелась, рот непроизвольно открылся в удивленном возгласе «Ах!», слезы подступили близко-близко…

Сима сдержалась, не заплакала. Отвернулась, отошла. Смотрела в окно, держалась за пылающую щеку и зло цедила про себя абсолютно непривычные для себя прежде ругательства в адрес мужа. А тот сказал спокойно:

– Охолонись! – и вышел из дома.

Ни летом, ни осенью Сима в деревню не ездила. Выяснилось, что она беременна. Самочувствие было не очень. Слабость, тошнота, вялость и общее ослабление жизненного тонуса. К Новому году засобиралась было поехать, но по морозу да с животом не решилась…

От кого ребеночек, Сима не могла сказать точно. Ни с мужем не предохранялась, ни с Василием. Ну с ним-то она вообще голову потеряла. Да и какие в ту пору методы предохранения были? Если только «вместо того». Как в анекдоте:

– Доктор, что нужно делать, чтобы не забеременеть?

– Пить чай!

– Чай?! Так просто! До того или после?

– Вместо.

Короче, беременность протекала своим чередом, тоска по Василию затихала, перебиваемая плохим самочувствием и долгой разлукой, в деревню Сима больше не рвалась. Было принято решение, что на Рождество туда поедет Лева, тем более что от работы ему пообещали машину на два дня.

Лева съездил, отвез гостинцев, передал приветы, сказал, что ждут они пополнения… Натопил баню, искупал деда, помог теще с бельем управиться. Не мужское занятие, конечно, а что делать? Вместе стирали, потом Лева отжимал, вешал на мороз. На следующее утро белье хрустело, пахло снегом и радовало глаз чистотой… Лева занес белье в дом, развесил на стульях, чтоб высохло окончательно…

Теща благодарно кормила зятя щами с салом и деду позволила выпить граммов пятьдесят. Тот, конечно, пятьюдесятью граммами не ограничился, а выпив, разоткровенничался и сказал Леве:

– Спасибо тебе, зятек! И Симу к нам отпускаешь с девочками! И сам нас не забываешь. Хороший ты человек, Лева! Дай Бог тебе здоровья…

И заплакал.

А на прощание вышел к калитке и, ежась от холода и кутаясь в бабушкин платок, попросил:

– Приезжай почаще… Может, еще разок… вместе… в баньку… А то я один не справляюсь. На бабку никакой надежды нет. Сама она, видишь, сдавать стала. А я и подавно… А ты нас порадовал, зятек. Приезжай! – и опять в глазах слезы.

Ехал Лева домой в прекрасном расположении духа. Хорошая поездка получилась. Порадовал он стариков, правда, порадовал. Только зря он, наверное, тогда… сгоряча Симу-то… Ну и поехала бы, и что такого… Но меж собой они больше к тому разговору не возвращались и вслух никогда не вспоминали.

И только спустя несколько лет Сима, проснувшись среди ночи, разбудила Леву и вспомнила про ту злосчастную пощечину.

Больше рожать Ирина не хотела. Двое пацанов доставляли столько хлопот и волнений, что у нее и мысли не возникало о пополнении семейства.

Иван же, напротив, то и дело заводил разговор о девочке, уговаривал супругу и даже всерьез предлагал прекратить прием противозачаточных таблеток, которыми Ирина пользовалась последнее время.

– Вань, ну о чем ты? – волновалась Ирина. – Только-только немного полегче стало, пацаны в школу пошли, а ты опять за свое…

– Ну, Ириш! Ну посмотри, какие дети красивые у нас получаются… А потом – разве тебе не хочется дочку? Будет тебе подружка!

– А где гарантия, что получится девочка? А если опять пацан? Четвертого мужика в доме я не выдержу!

Подобные разговоры возникали между супругами периодически. Ирина недопонимала: с чего-то вдруг мужу хочется еще детей? Пока однажды подруга ее Валентина не объяснила ей:

– Дурочка ты, Ирка! Любит тебя мужик! Понимаешь? Любит! Жить хочет с тобой долго, большой семьей… Боится тебя потерять…

– А чего меня терять? Я, во-первых, никуда не собираюсь деваться… А во-вторых, для того, чтобы привязать к себе, разве двоих детей недостаточно?!

Подруга вздыхала и с завистью повторяла:

– Говорю же: дура! Да он, каждый раз заговаривая о ребенке, в любви тебе объясняется! Не то что мой… Только и слышу от него: «Ты позаботилась о контрацепции?!» Слово-то какое выучил! И чуть какая задержка, у него ужас в глазах… В глазах ужас, а на языке только одно слово: аборт. А ты, Ирка, счастливая! И мужик у тебя – золото!

Валька была самой близкой Ириной подругой еще со школы. Не очень-то везло ей в личной жизни. От первого мужа росла у нее дочь Риточка. А второй детей не просто не хотел, а похоже, ненавидел. Валя иногда недоумевала, почему он вообще на ней женился, на женщине с ребенком? Хотя, может, потому и женился, чтобы вопросов с деторождением у супруги больше не возникало.

Риточка, надо признать, росла очень положительным ребенком и никоим образом не нарушала покой отчима. Валя же, мечтая о полноценной семье, была бы рада родить второго, но, видимо, мечте ее не суждено было сбыться. По крайней мере, с этим супругом… Да и вообще, годы уже приближались к сорока. До родов ли?!

Ирину она абсолютно искренне считала счастливой, Ивана очень уважала и вообще к их семье относилась с истинной любовью и приязнью. Они и семьями встречались периодически в большой компании, но кроме этого Валя частенько забегала в гости к подруге вечерком, просто попить чайку, поболтать, обсудить, посоветоваться, поплакаться и прочее, прочее…

В этот раз Ирина делилась с Валей своими сомнениями по поводу того, что Ивану неймется вновь сделать ее беременной, а та смотрела на подругу грустными глазами и твердила:

– Не понимаешь ты, Ирка, своего счастья… Нет, не понимаешь…

Под влиянием подруги и под нажимом супруга Ирина как-то бросила Ивану, скорее, чтобы отмахнуться, нежели по истинному порыву души:

– Ладно! Будет новая квартира, тогда… А то в нашей малометражке нам самим повернуться негде… Где уж тут о третьем ребенке разговор заводить?

Сказала и забыла.

А Иван не забыл. Более того, он решил, что надо браться за жилищный вопрос по-серьезному… Конструктивно, кардинально. И что там менять шило на мыло? Из одной квартиры в другую? Чуть больше, чуть меньше… Это не решение вопроса. И он сделал абсолютно неожиданный ход. Для Ирины во всяком случае он был неожиданный. Иван принялся за строительство дома.

К тому времени уже грянула перестройка. Люди предприимчивые смогли кое в чем продвинуться: кто в организации собственного дела, кто в сотрудничестве с иностранными фирмами, для кого появились новые возможности в творчестве…

Иван с товарищем смог открыть автомобильный салон. Поначалу это была просто мойка. Потом рядом удалось построить бензоколонку. Затем друзья разделились. Один остался хозяином бензозаправочной станции вместе с мойкой. Иван же открыл автослесарную мастерскую, затем приобрел помещение под автосалон. Задумывался о сети подобных салонов по Москве.

Встречался со знакомыми людьми, заключал договора, брал кредиты… В общем, развивал свой бизнес, развивался сам.

Ирина с удовольствием поддерживала мужа. Занималась поначалу всем: и дизайном помещений, и обустройством прилегающей к салону территории, и набором персонала. Потом просто-напросто Иван оформил ее исполнительным директором, и Ирина стала полноценным соратником и помощником мужа во всех его начинаниях.

Она предложила мужу открыть сеть магазинов по продаже автозапчастей и аксессуаров для автомобилей. Она же уговорила его организовать при каждом салоне кафе-бар для клиентов. Придумала, как оформить помещения в стиле зимнего сада, и сама занималась зелеными насаждениями.

Иван, погруженный в стратегические задачи развития, работал на перспективу. Ирина же руководила сиюминутными задачами, и вдвоем они успешно развивали свое дело.

Непросто приходилось… За внешним фасадом благополучия и стабильного достатка скрывались колоссальные трудности. И речь шла даже не о том, как скрыть те или иные финансовые показатели или как уйти от налогов. Задачи эти более-менее решались опытным бухгалтером и хорошими взаимоотношениями с налоговой. Кроме текущих вопросов возникали гораздо более сложные. Бизнес этот представлял собой довольно лакомый кусок для криминальных структур. Кроме того, бытовавшие в ту пору так называемые «крыши», бесконечный передел сфер влияния и прочие «прелести» первых лет становления предпринимательства вызывали колоссальные проблемы и подчас не давали спокойно работать…

«Наезды», «базары», «терки» – эти и прочие словечки прочно вошли в лексикон любого бизнесмена, и скрывавшаяся за ними суть была понятна всем и каждому.

Сколько раз Ивана пытались обмануть, украсть машины, уехать не расплатившись… Сколько раз угрожали, предлагали сомнительные сделки, «разводили»… Он нанимал охрану, усиливал службу безопасности. В наиболее тяжелых случаях сам вступал в переговоры… В те годы он научился быть другим. Жестким, хитрым, терпеливым… Словом, таким, каким, наверное, и должен быть руководитель, если хочет не просто выжить, а преуспеть.

На работе Иван мог запросто закричать, оскорбить, даже ударить. Научился блефовать, рисковать, уходить от удара. Брал уроки рукопашного боя, бокса, тяжелой атлетики. Развивая силу и мощь физическую, становился и в жизни более жестким, деспотичным, подчас агрессивным.

В семье с пониманием относились к происходящему и принимали перемены. Правда, сыновья немного побаивались отца. И было за что. Он требовал выполнения обещанного, заставляя пацанов держать слово. Обязал их заниматься спортом, ежедневно сам проводил с ними зарядку до школы. Кроме того, привлекал к строительству дома: помогать рабочим, убирать территорию, выносить мусор из строящегося дома – может, и не слишком эффективное использование труда подростков, но Иван любой труд считал необходимым условием успешного воспитательного процесса и спорил с Ириной до хрипоты о пользе силовых методов в педагогике.

Вообще они почему-то стали чаще спорить. Сначала спорить, потом ссориться, а затем и вовсе – ругаться.

Когда это случилось впервые, Ирина даже расплакалась:

– Ну зачем ты так? Почему так грубо разговариваешь? Ведь я же самый близкий человек тебе… За что ты меня обижаешь?

– Слушай! – он кривил лицо и устало отмахивался. – Раз ты близкий, то должна понимать, почему я такой… Потому что если я буду другим, то меня сожрут! Сотрут в порошок, понимаешь? Понимаешь, я тебя спрашиваю, или нет?!

Он повышал голос, требуя ответа, сжимая кулаки и сверкая глазами.

– Понимаю… – горько соглашалась Ирина. – Только я-то как раз сжирать тебя не собираюсь. Со мной можно и помягче разговаривать…

– Те, кто помягче, знаешь где? Витька… на зоне. Андрей в могиле. Серегу вон бандюки так в угол загнали, не знает, как из ситуации выкрутиться… дальше продолжать?

– Да не надо продолжать. Я все про всех знаю.

– Ну а раз знаешь, то нечего мне нервы трепать. Не до нежностей сейчас, неужели непонятно?!

Ирина, естественно, понимала. И прощала мужу его грубость, жесткость, неспособность сдерживаться… Хотя что-то начинало ломаться внутри. Менялось ее отношение к Ивану. Причем Ирина заметила интересную деталь: уважение ее к супругу только росло. Она отмечала силу его характера, волю, ум, расчет. Умение работать на опережение, способность держать удар, сильно развитую интуицию, гибкость делового поведения, четкость мышления… Она прекрасно понимала, как он вырос за последние годы – и как предприниматель, и как личность. Видела, что он не стоит на месте. Тяга к постоянному развитию была, вероятно, заложена в его характере. Он много читал, вел записи своих умозаключений, глубоко анализировал все происходящие вокруг него события…

Но… наряду со всеми этими многочисленными изменениями в образе мужа, наряду с явным личностным ростом замечала Ирина и другое. Тускнело ее чувство к Ивану как к мужчине. Личность его яркая и неоднозначная выступала на первый план. Он был интересен ей как собеседник, как оппонент в спорах, как эрудированный, много знающий человек… Но чисто мужские характеристики почему-то вдруг стали менее важны. Все реже возбуждал его голый торс, который ранее, бывало, приводил ее в неописуемый восторг. Она разлюбила целоваться…

Все чаще старалась лечь спать позже мужа, чтобы быть уверенной, что он заснул, и таким образом избежать интимной близости.

Сначала Ирина делала это неосознанно, не признаваясь самой себе, что остывает… А потом вдруг явственно поняла: она почти не хочет своего мужа. «Почти» – потому что редкие проблески имели место быть, но именно редкие и именно проблески…

Иван, скорее всего, заметил некое отчуждение супруги в постели. Не мог не заметить… Первое время удивлялся… Хотел поинтересоваться, в чем дело, но что-то помешало ему задать вопрос, а потом не задал его осознанно. Видимо, из опасения услышать ответ… Он, в отличие от многих, мог избегать ненужных вопросов. Если не хочешь услышать неприятное для себя, незачем и спрашивать…

Короче, сначала не спросил, а потом передумал задавать вопрос. А вскоре смирился. Ну подумаешь, реже стали заниматься любовью… Так уж сколько лет они вместе, пора бы страсти и поутихнуть…

Иван почти никогда не отдыхал. И семья его тоже. Дети проводили летние каникулы, считай, кое-как. Пионерские лагеря в ту пору уже прекратили свое существование. Понятия «молодежный отдых» еще толком не было. За границу Иван отправлять детей категорически отказывался, считая подобные замашки мажорскими и недостойными детей честных бизнесменов.

По этому поводу они опять ссорились с Ириной, которая настаивала на организации детского отдыха, на что Иван после очередной размолвки по этому поводу махнул рукой и устало бросил:

– Делай что хочешь!

На деле «что хочешь» выглядело так: Ирина уезжала на две-три недели с пацанами к морю, в Крым или на Азов. Все остальное летнее время сыновья болтались без дела, предоставленные сами себе или в лучшем случае мотались по уже построенному дому, обживая то чердак, то подвал.

Однажды они, изучая отопительный агрегат в котельной, что-то крутанули. Дело чуть не кончилось трагедией. Слава Богу, вовремя подоспели рабочие, и ничего страшного не стряслось. Но тот случай заставил Ивана задуматься… Что-то он делает не так.

И в самом деле, наверное, права Ирина: нужно как-то иначе организовывать жизнь. Неправильно это – бесконечная работа и недостаток внимания семье. Неправильно!

Сеня родился чуть раньше срока, довольно слабенький и, как уже было сказано, с пятном на лице. Пятно это ни на кого особенного впечатления не произвело. Лева был несказанно рад рождению сына, носился вокруг Симы, не зная, чем угодить. Та тоже выглядела вполне счастливой. Малыш хоть и небольшим родился, но ел активно и набирал вес хорошо. С молоком у Симы никогда проблем не было.

Единственное, что ее тревожило, так это до сих пор невыясненное ей самой обстоятельство: кто отец ребенка? Она вглядывалась в детское личико и пристально изучала неясные пока черты. Мысленно воскрешала образ Василия и успокаивала себя: ничего принципиально разного во внешности двух мужчин не было. Оба кареглазы и темноволосы. А уж такие детали, как крылья носа, форма ушей и уголков губ, вряд ли кто-то будет исследовать досконально.

Семен рос смышленым мальчиком, рано выучился читать. В этом, правда, была явная заслуга девчонок. Они занимались с ним напропалую: одна учила писать, другая читать, третья завязывать шнурки на ботинках и справляться с пуговицами… К пяти годам он собрался идти в школу. Но не брали, никак не брали. Впереди маячила старшая группа детского сада, куда его по очереди водили старшие сестры.

Он рос любимчиком, заласканным, избалованным, но не капризным. Видимо, просто не было повода капризничать, поскольку все его желания удовлетворялись, не успев возникнуть.

Жили они в Белоруссии. Отец работал в администрации города. Мать тоже решила выйти на работу. Благо все дети были под присмотром: девочки в школе, Сеня в саду. Навещать родителей она по-прежнему ездила два-три раза в год. Чаще не получалось. Василия больше не встречала никогда. Томилась, изнывала, мечтала увидеть, но увы… И спросить ни у кого не могла. Ну как обнаружить вслух свой интерес? Как озвучить вопрос? С какой стати она, городская, замужняя женщина интересуется каким-то молодым конюхом? Да она, кроме имени-то его, и не знает ничего. Про себя решила: наверное, в город подался. Иначе за столько лет встретились бы… Она неоднократно ходила гулять в ближнюю рощу, будто бы по грибы, по ягоды, а на самом деле – вспомнить те несколько упоительных часов женского счастья, что удалось ей вырвать у непростой своей судьбы… Спасибо ей, судьбе, за такой подарок!

Родители «скрипели» потихоньку. Они будто бы законсервировались в своем состоянии, не ухудшая особенно его, но и не оздоравливаясь. Так, кряхтели, вздыхали, но держались. Ждали приездов Симы. От детей, правда, стали уставать. И она все чаще приезжала одна. Внука привезла как-то раз. Так отец первое, что сказал:

– Вот это богатырь! Вылитый Лева!

На этих словах Сима вздрогнула и четко вдруг осознала: Василий! Василий – отец ее мальчика. И клеймо – это отметина ее измены. Такой сладкой, но, видимо, преступной! И незаслуженно пострадавший ребенок – это ее напасть, ее беда, ее вина и боль! Она и не надеялась, что это гематома, что пройдет, рассосется, побелеет… Нет. Это ее наказание. Как наказание может рассосаться? Напоминает о себе каждый раз, когда она на сына смотрит. Но не только о наказании напоминает, о Василии в первую очередь.

Семья жила непросто. Материально в те годы всем было нелегко. Но с четырьмя детьми, что и говорить, управляться было сложно. И если девчонки еще кое-как справлялись с одеждой, донашивая друг за другом валенки, пальтишки и рейтузы, то для Сени нужна была мальчиковая обувь, рубашки и брюки.

Сима что-то перешивала из старых отцовских вещей. Бабушка вязала детям из собачьей шерсти носки, варежки, шарфы и даже безрукавки. Соседи отдавали что-то из одежды своих повзрослевших детей. Тяжело жили, но довольно мирно…

Война, случившаяся неожиданно, в первую очередь затронула именно Белоруссию. Неожиданность нападения и неподготовленность к боевым действиям рождали неразбериху, ужас и панику. Но как только население осознало опасность происходящего, все бросились спасаться. Хотя эвакуироваться удалось далеко не всем.

Лева, работая в администрации, прекрасно понимал необходимость эвакуации семьи. Но в первые недели никакой возможности вырваться не было. А когда ему выдали машину на два часа, сказав: «Срочно собирайся, вывози своих!», он буквально ворвался в дом:

– Сима! Дети! Срочно! Самое необходимое – и на вокзал! Поезд через два часа. – И добавил тихо, почти про себя: – Еще надо умудриться сесть в него…

Сима с дочерьми заметалась по квартире. Документы, жалкие запасы денег, кое-что из одежды, кое-что из еды…

Господи! Что брать-то?!

Лева бестолково носился от комода к столу, кричал только одно слово: «Скорее!» и ничего толком не мог собрать. Почему-то в руках у него оказались лыжные ботинки, он непонимающим взором долго смотрел на них, потом все же сунул в рюкзак…

В суматохе выбегали из дома, оставляя за собой разбросанные вещи, растрепанные книги, рассыпанную второпях крупу…

На пороге Сима обернулась, замерла на мгновенье, оглядывая с тоскою свое жилище, и вдруг с ужасом прошептала:

– Сеня…

И тут же заорала во весь голос:

– Сеня!!! Где Сеня?!

Девочки уже бежали с узлами по двору, водитель сигналил, торопясь уехать, а Сима никак не могла понять, где ее любимый сынок, где же Сеня…

Обезумевшими глазами она смотрела на мужа. Но тот ничего не видел и не слышал. Он укладывал узлы в багажник, покрикивая на своих:

– Быстро уселись! Ближе друг к другу! Сима, давай на заднее сиденье, к девочкам!

– Лева! Лева! Сени нет… – в голос рыдала Сима.

– Что? Почему нет?! А где он? – отец только теперь заметил отсутствие сына.

– Не знаю… – Сима беспомощно опустила руки.

– Он ушел к Сашке Ковальчуку… С утра еще… – сказала одна из девочек.

– Ладно, Сима, садись! Сейчас я вас на вокзал отвезу, потом за ним вернусь. Или водителя отправлю… – принял решение Лева.

Сима, беспомощно оглядываясь по сторонам, послушно подчинилась мужу, хотя внутри все сопротивлялось и трепетало. Тревога сжимала сердце так сильно, что Сима прижала руку к левой стороне груди, чтобы хоть как-то унять его бешеный ритм. Так и села в машину со слезами на глазах, сжимая рукой грудь…

Бегом, скорее, на всех парах… Машина рванула с места и понеслась в сторону вокзала…

В эту минуту с другой стороны улицы показался Сеня. Он возвращался от Сашки Ковальчука. Мать велела быть к обеду, вот он и шел. Шел и ворчал:

– Сколько можно командовать? Будь к обеду! Будь к ужину! Как будто я малолетка какая. Мне уже двенадцать, а мной все руководят… до сих пор меня маленьким считают…

Его бормотанье прервала соседка из дома напротив:

– Сенька! Где тебя носит?

«Ну вот, и эта туда же!» – зло подумал он.

А вслух недовольно ответил:

– А что такого?

– Да твои только что уехали! Вон, видишь, пыль еще не осела…

– Как уехали? – Колени почему-то подкосились и мелко-мелко задрожали… – Куда? А как же я?

– Вот я и говорю: где тебя носит? Беги, может, догонишь… Увидят, может, тебя…

На трясущихся ногах, с колотящимся сердцем, Сеня бежал долго. Пыль забивалась в рот, мешала дышать. Он кашлял, размазывал слезы по грязным щекам, спотыкался, падал и никак не мог осознать, что его бросили, оставили, покинули… Поверить в такое в двенадцать лет действительно невозможно…

Машину он не догнал. Шофер за ним не вернулся. Хотя он ждал. Сначала во дворе, потом дома, потом опять на улице. Периодически поднимался в квартиру, собирал в свой школьный ранец то одно, то другое… Ранец получился надутый, тяжелый и неудобный. Зато в нем лежало тонкое одеяло, бабушкины носки, спортивные штаны, нож, ложка, стакан, полбанки варенья, фонарик и свитер. Свитер никак не хотел умещаться, и Семен решил надеть его на себя, чтобы тот не занимал место в рюкзаке. Но в нем было очень жарко.

«Зачем мне свитер? – думал он. – Сейчас лето, жарко… Лучше рубаху взять».

Рубаха кое-как улеглась в рюкзак, и Семен, по-хозяйски закрыв дверь на ключ, спрятал его под коврик. Они всегда так с сестрами делали.

Он еще надеялся увидеть машину, он высматривал ее, вытягивая шею и оборачиваясь, но напрасно. Машины проезжали, конечно, только не за ним.

Люди бежали с тюками, с узлами, тащили детей за руки… Все направлялись в сторону вокзала. Семен не представлял, сколько до него идти. Кто-то подсказал ему сесть на трамвай. С трудом он втиснулся в переполненный вагон, чудом не свалился по дороге, поскольку двери так и не закрылись до конца. Ожесточенно работая локтями, он пробрался на перрон, не понимая, зачем он здесь, куда ему дальше и как вообще жить теперь. Одному, без копейки денег, без единого документа, без семьи.

Когда ждал, когда собирал вещи, когда ехал и пробирался сквозь толпу в переполненном вокзале, у него еще была надежда увидеть своих, но в том хаосе, который творился на путях, она растаяла моментально.