Текст книги "Похищение чудовищ. Античность на Руси"

Демонический Екатерин

В сборниках XVII в. со ссылкой на Григория Богослова описывается явление некоего Екатерина. Он показался ночью и разъезжал в колеснице, запряженной львами, да еще и весь обложенный змеями. Кроме того, Екатерин создавал и демонстрировал страшные призраки, например, змееголовых великанов. Видевшие это люди были настолько потрясены, что приходили в исступление вплоть до помешательства.

Екатерин – вид в нощи ходящ, на колеснице лвове ездящ и змеями облежащ, и страшныи мечты показующ: человеки некия, великия главы имущи змиевы. Видевшим же многим неистовом быти, сиречь ума изступити.

Азбуковник

В другом, более раннем варианте описания Екатерин назван Екати и Екатерий. Поскольку рассказ об этом явлении включен в словарную статью XVII в., он содержит ценное уточнение: мол, некоторые говорят, что этот Екати – наименование луны, но они заблуждаются. Не столь важна критика такого подхода, сколь упоминание о нем. В словари XVII в. действительно вносилось слово Екати в качестве синонима луны, которую тогда на Руси еще считали планетой.

Аллегория Луны. Календарь. XVIII в.

Женское имя Екатерина на Руси XVII–XVIII вв. было достаточно популярно, изготавливались даже наборные пряничные формы с надписью «КАТЯ» по четыре пряника, чтобы кавалеры могли одарить многих девушек. Но сближение мистического Екатерина с привычной Катей наверняка вторично. В тех же сборниках при толковании имени Екатерина его разбивали на два слова, Екати + Ирина, и «расшифровывали» как мирную, смиренную луну, что, конечно, позволительно авторам Средневековья, не знавшим современных достижений науки о языке.

Сменивший пол Екатий – это след древнегреческой богини Гекаты, рассказ о которой попал на Русь через сочинение Григория Богослова, критиковавшего поклонение античным божествам. В XI в. Никита Ираклийский пишет свои толкования на этот текст, где кратко пересказывает некоторые мифологические сюжеты, реалии из которых упомянуты Григорием Богословом [14]. Древнерусские рукописи, называемые «Словами Григория Богослова», содержали параллельные тексты источников и толкований – именно пояснение Никиты Ираклийского на риторическое вопрошание: «Где ли Екати темныя и страшныя мечты?» было дословно переписано в алфавитные сборники. Сходное толкование на это место дает и Максим Грек (XV–XVI вв.), хотя змеиная составляющая античной богини у него не упоминается.

А Екати – богына же их быст темна и преисподня и мечтаниа страшна нощнаа являющи им, юже и почитаху с страхом зелным.

Никита Ираклийский

Попав в русскую культуру, Геката могла восприниматься по крайней мере в двух ракурсах: это герой-триумфатор в духе аллегорий классицизма или же мучимый грешник в духе традиционных загробных видений.

Эмблема «Даже самые свирепые укрощены» (Etiam ferocissimos domari) из западноевропейской книги А. Альчиато, по рисунку Й. Брея Старшего, XVI в.

Описание Екатия как античного триумфатора может вызывать в памяти читателя изображения и описания из западноевропейских сборников эмблем, которые в XVII–XVIII вв. с интересом просматриваются русскими авторами, а затем их аналоги воспроизводятся и в русских книгах.

Колесница, влекомая коньми, львами, тиграми или слонами означает триумф, торжество победы и обоготворение древних государей и других славных мужей.

Емвлемы и символы

В XVIII в. эмблемы активно использовались в придворном церемониале, на дворянских гербах, при создании литературных текстов. Кстати, символическая езда на львах особенно актуализировалась в петровскую эпоху в связи с победой над Швецией. Кроме того, существовали европейские гравюры, изображающие появление всклокоченной, почти змееволосой Гекаты перед волшебницей Медеей – иногда в летучей колеснице, запряженной крылатыми змеями (драконами).

Но если говорить о восприятии рассказа про Екати в рамках древнерусской культуры, то важной ассоциацией мог оказаться сюжет другого рода: явление грешницы из сборника «Великое Зерцало» (XVII в.). Благодаря широкому распространению этого рассказа сохранилось немало вариантов его записи: духовник, родной отец или посторонний человек видят душу недавно умершей молодой женщины, которая при жизни скрывала свои страшные грехи (обычно это блуд и детоубийство), представляясь добропорядочной. Визионеру показываются муки разоблаченной, которую истязают змеи, а чудовищный монстр везет ее в ад. Чаще всего рассказы по мотивам этого сюжета помещались в синодиках (книгах о необходимости поминать усопших, часто с занимательными историями и ужасающими картинками). Этот сюжет был чрезвычайно популярен на Руси: тайная грешница изображалась и на церковных фресках, и на иллюстрациях в сборниках с притчами. Правда, чаще всего она восседала прямо на змееподобном монстре (драконе, аспиде), но есть и описания с ездой в адской колеснице, непременно в сопровождении бесов и змей – традиционных участников посмертных мучений. В некоторых рассказах есть даже аллегорическое пояснение, что колесница – это ложе блуда.

Грешница в колеснице, запряженной демоническими львами. Старообрядческая миниатюра, начало XX в.

В библейском Апокалипсисе (Откровении Иоанна Богослова) сообщается еще об одном похожем видении. Речь идет о так называемой вавилонской блуднице – торжественном явлении роскошно одетой распутной дамы верхом на ужасном звере, которое потрясло визионера. В апокалиптическом образе соединены и величие, и посрамление. Судя по популярности, он существенно повлиял на сюжеты об адских муках и странных видениях. Примечательно, что грешница, наказанная за блуд, изображалась с сосудом кипящей смолы в руках, а блудница из Откровения Иоанна Богослова на гравюрах (в том числе русских лубочных картинках) держит кубок с нечистотами, словно заздравную чашу своего триумфа.

Блудница Вавилонская. Лубок. XVIII в.

Для позднего Средневековья характерно сплетение торжественного с ужасным. Уже в раннехристианской традиции возникало переосмысление античных образов богов и героев в качестве великих, но напрасно обожествленных исторических личностей. Праведные посетители загробного мира описывают персонажей мифов мучимыми в аду, окончательно развенчивая «греческие басни». В Древней Руси расхожей интерпретацией античных божеств было и отождествление их непосредственно с бесами, особенно если речь шла о чудесах, наваждениях.

В поэме Андрея Белобоцкого «Пентатеугум» античные персонажи часто фигурируют именно как исчадья ада. Одна из строф посвящена и Гекате.

 
По державе страх ходити
Екады троеглавныя,
В тюрьмах, в муках страх смотрити
жильцов гегенны вечныя.
 

Пентатеугум

Страшная богиня становится надсмотрщиком тюрем преисподней. Три головы, придающие ей особый демонизм, восходят к образу триединой Гекаты: ее трехфигурные статуи создавались в Древней Греции, и впоследствии римские копии попали в коллекции музеев Европы. Впрочем, навряд ли русский читатель представлял себе это трехглавое чудовище сколько-нибудь определенно. И жуткий облик адской надзирательницы европейского образца, и явление Екати, потерявшего связь с античным источником, удовлетворяют самый общий интерес к торжественному и страшному. По всем законам хоррора рассказы о подобных феноменах очень неконкретны, а потому неудивительно, что сюжеты теряют связь со своими историческими корнями. Содержание уступает впечатлению. Похожим образом один из энциклопедических сборников XVII в. содержит совет, как вызвать некие страшные видения при помощи магнита, но не дает конкретной информации о сути этих видений. Зато прекрасно передана эмоция, ради которой и дано описание: «Тогда видные и страшные дела покажутся, что невозможно человеку тут стояти».

Глава 4
Между Сциллой и гибридом

Описывая ужасные бедствия – морские бури или землетрясения – средневековые авторы нередко говорят, что стихия поглощает, пожирает людей. В русский Лицевой летописный свод (XVI в.) наряду с Троянской войной и иными громкими событиями мировой истории включен рассказ о приключениях Одиссея. Страшный водоворот в этом рассказе хотя и опрокидывает, поглощает корабли, но все-таки не наделяется чертами живого существа. Сцилла отсутствует, как и Харибда, но сохраняется идея жертвы – гибели части спутников Одиссея.

От того морьскаго поглощения боле половины кораблей многих пожроша, тем же общники мои пловущие в них от поглощения онаго морьскаго опровержением изгибоша.

Лицевой летописный свод

Такие сюжеты, «потерявшие» Сциллу и Харибду, возникают и два века спустя, когда сведений об античных монстрах на Руси накоплено уже немало. В пьесе «Образ торжества российского» (1740-е гг.) главный герой вспоминает о легендарном путешествии аргонавтов и даже называет Ясона по имени, но морскими бедствиями в его рассказе становятся какие-то безымянные драконы и «пропасть шумяща».

 
В зельных пучинах моря в пропастех ужасных
немало бед претерпел от змиев престрашных,
Плывущи нападе на пропасть шумящу,
всякаго человека ко смерти ведящу.
 

Образ торжества российского

На географических картах средневековой Европы изображения морских змеев и монструозных китов из предупредительного знака довольно быстро становятся украшением [88]. Собственно, рационалистические толкования мифологических монстров (не дракон, а извержение вулкана; не прожорливый чудо-кит, а омут) появляются уже в античности. Аристотель (если именно он является автором сочинения «Рассказы о диковинах»), говоря о чудесах Сицилийского пролива, описывает кипящий водоворот: словно «извивания гигантского дракона вызвали к жизни это непрестанное верчение» [53: 191]. Однако для русских авторов морские путешествия долго оставались явлением экзотическим, и свидетельства о существовании морских змеев, гигантских рыб время от времени все-таки появлялись в книгах, тем более что еще из Библии была известна история поглощения огромной рыбой пророка Ионы, изображавшаяся в книгах, на миниатюрах и церковных фресках.

Кит и Иона. Панель иконостаса. XVIII в.

Чудовищное, пришедшее из Средневековья, причудливо сочеталось с фактами истории Нового времени. Например, в раннем стихотворении Симеона Полоцкого говорится о том, что Христофор Колумб и Америго Веспуччи, открывая новые земли, претерпели немало бедствий от морских монстров. Но и в русских текстах наделение стихии свойствами чудовища далеко не всегда обусловлено верой автора в происки чудовищ. Часто так говорится для красного словца, для художественной выразительности. На Руси в XVIII в. переводные словари по эмблематике настоятельно рекомендуют изображать море «в виде кита, дельфина и других морских чудовищ» – и все понимают, что речь идет об аллегории, художественной форме, а не о вере в монстров.

Устрашавшие древних путешественников чудовища Сцилла и Харибда то и дело становились аллегориями неспокойного моря, но иногда все-таки возвращали себе монструозные признаки. В собственных исторических странствиях они перенесли немало превращений и «от испуга скушали друг друга». Обычно такое сложно себе представить, но у многих заимствованных чудовищ было «несколько жизней», то есть несколько вхождений в культуру. Биографии монстров на Руси могли начинаться с переводов византийских комментариев в древности; затем с интереса к западноевропейским переводным произведениям в XVI–XVII вв.; и наконец, с эпохи так называемого Раннего Нового времени (XVII–XVIII вв.), когда в моду входят многочисленные античные эмблемы, аллегории и символы. Если какое-нибудь чудовище понемножку заимствуется в каждый из этих периодов, то его «жизни» могут быть совершенно не связаны между собой. Исторически это один и тот же персонаж, но, как в игре, с переходом в новую культурную традицию для него все начинается сначала.

Собачья красота

Парные монстры Сцилла и Харибда, подстерегавшие путешественников на двух морских утесах, известны в основном из рассказов о приключениях Одиссея. Но уже в античной литературе их чудовищные поступки начинают объяснять рационально. Ужасная дочь Посейдона Харибда, всасывавшая в себя воду трижды в день, рано утрачивает человеческие черты и становится просто водоворотом. Сцилла же, как существо, наделенное несколькими звериными головами, кажется ближе и понятнее, а потому чаще изображается в виде монстра.

Превращение Сциллы. «Овидиевы фигуры», XVII

Заинтересовала Сцилла и русских авторов: в XVII в. именно ее описание встречается в сборниках о чудовищах. Согласно античным легендам, Сцилла была рождена прекрасной девицей, но из-за ревности Цирцеи (по версии Овидия) превращена в многоногого монстра с шестью собачьими головами. Это «чудище обло» непрестанно визгливо лаяло и с удовольствием пожирало моряков. В некоторых западноевропейских текстах Сцилла получала в придачу драконий хвост, яд и по три ряда челюстей на каждую голову (как в отдельных описаниях Цербера, Мантикоры). Русские авторы продолжили серию превращений Скиллы, сближая несчастную то с китом, то со змеем. При этом для нее, как и для Сирены с Мелюзиной (чудовищ с подчеркнуто женскими характеристиками), стало значимым главное свойство дивных существ – их двойственность и контрастность. «Сверху красна, снизу безобразна» (так писали о сиренах) – то есть красота, переходящая в чудовищность; привлекательность, несущая смерть. Традиционно Скилла описывалась опоясанной собачьими головами или имеющей их где-то в районе ног. Реже эти головы располагались на плечах, например, по обеим сторонам от человеческой головы. Но в разных описаниях Скиллы из русских рукописей XVII–XVIII вв. постоянно подчеркивается: она прекрасна, статна, хорошо сложена, желанна – право, непросто представить собакоголового людоеда с такой позитивной характеристикой. Чтобы выйти из этого затруднения, авторы поясняли, что тело Скиллы прекрасно «до очей», «до пояса» – словом, где-то между собачьими пастями и змеиным хвостом. Автор «Книги естествословной» рассматривает чудовище как разновидность морского змея, но наделяет Сциллу еще и смертоносным ядом, сближая ее с коварными и очаровательными женщинами-змеями.

Сцилла. Из западноевропейской книги эмблем А. Альчиато, по рисунку Й. Брея Старшего, XVI в.

О скиллах. Скилла есть некое чудо или морский зверь, имать до очеи своих образ прекрасной жены, <от> обоюду <же> шесть глав песиих. А протчее тело ея змиино. Имат у себе яд злолютеишии, живут в мори в Тиринской пучине.

Книга естествословная

Сведения о Сцилле почерпнуты автором из словарика, «Экстракта сумненных вещей», подготовленного к книге Псевдо-Аполлодора ее переводчиком Алексеем Барсовым. Надо сказать, что многие интерпретации в этом «Экстракте» – рационалистические и вовсе не сочетаются с основным текстом книги про подвиги великих античных героев (хотя отчасти сочетаются с задачами других обрамляющих частей, добавленных в русском издании). И автор «Книги естествословной» обычно выбирает чудовищ из основного текста, предпочитая описывать огнедышащих змеев, а не вулканы, якобы принятые за них древними «баснословцами». Но беда в том, что приключения Одиссея, который должен встретиться со Сциллой, не попали в книгу: они оказались в утерянной части оригинального сочинения, хотя статья «Скилла» все-таки присутствует в словаре Барсова. Начинается эта статья с указания на реальное одноименное место «на Тирринийской пучине» (Тирренский пролив). К нему добавляется мифология: «А сказывают басни, что есть Сцилла-зверь» – с соответствующим описанием полудевы-полузмеи с шестью собачьими головами (про яд не говорится ничего). Автор «Книги естествословной» излагает эти сведения в новой последовательности и описывает прежде всего «девку змеину», поселяя ее в очередной пучине, где и полагается обитать монстрам (отдаленно напоминающая Сциллу Рыба-Мелюзина с лубка XVIII в., известного автору «Книги естествословной», живет в Ефиопской пучине).

Харибда тоже есть в «Экстракте», но без мифологического толкования. Снова указывается конкретное место: «Харивдис – море пожирающее, около Гадир, и паки спешно отрыгающее». Такая Харибда при общем сходстве поведения с оригинальным чудовищем не заинтересовала автора «Книги естествословной» и никуда дальше не попала.

Сцилла. Физиолог Дамаскина Студита, XVIII

Сближения с хорошо известными чудовищами постоянно возникают в культуре при попытке изобразить что-то незаурядное, непривычное. Создатель русского «портрета» Скиллы в «Физиологе» Дамаскина Студита (где Харибды нет и в помине) заменяет женскую голову шестью собачьими и венчает свой гибрид впечатляющими кольцами змеиного хвоста. При такой интерпретации красоты в традиционном понимании остается очень мало, поэтому миниатюрист показывает женственность бестии через грудь и пупок. Похожим образом через прическу и грудь будет акцентироваться женская природа сирены-фараонки, особенно при изображении пары персонажей разного пола. Также и в описании кентавра женского пола обычно подчеркивается: «имут при персех своих два сосца великия, ими же чада своя рожденная воспитовают» (подробнее об этом поговорим в следующих главах). Пупок (в широком смысле – низ живота) иногда использовался в русской книжности в качестве эвфемизма.

Совершенно вытеснив из русских энциклопедий Харибду, Скилла получила ее выдающуюся способность проглотить среди морей три десятка кораблей, а то и больше. Произошло это в том числе благодаря искажению и дальнейшему распространению пояснительного текста, вместе с которым были похищены эти чудовища. В источнике было сказано о двух монстрах, и подробное описание Скиллы завершалось связкой: живет она вместе с Харибдой, в тесном проходе между морскими утесами, где последняя, подобно водовороту, пожирает корабли. Название Харибды было со временем принято за название места обитания Скиллы. Поэтому в словарях начала XVII в. Сцилла осталась монстром, а Харибдис, Харивдис и даже Ихавридес (союз «прилип» к малопонятному слову – так бывает) превратилась в географическое обозначение. Пожирать корабли досталось Скилле: ни к кому другому при таком прочтении текста это свойство относиться не могло. Вдобавок к этому Сцилле снова пришлось изменить облик из-за ошибки. В раннем переводе водоворот, создаваемый Харибдой, обозначался древнерусским словом вир, а в поздних копиях это слово было неверно прочитано (по сходству в начертании букв) и переписано как кит, то есть Сцилла стала сравниваться с гигантской рыбой или Левиафаном [6: 229]. Однако в некоторых рукописях это «темное место» так и осталось загадкой для читателя: при характеристике тесного морского прохода под названием Харивдис сказано, что там обитает некий яквир или яковыр, пожиратель кораблей.

Скилла, зверя морское, о шести головах песих, а постать красной невесты, а остаток тела як уж, в тесном месци живет, где и Харивдис, то есть, тесное море, где, як вир, пожирает корабли.

Лексикон Памвы Берынды

Скила – зверь морской о шести главах песьих, а стан до пояса как у рядныя добросложныя жены, а от пояса хобот <змиев>; живет же в месте Ихавридес, то есть тесное <место в мори>, идеже, яко кит, пожирает корабли.

Физиолог Дамаскина Студита

Харибда-2

Другая попытка пересадить Сциллу и Харибду на русскую почву была сделана в эпоху барокко авторами, ориентировавшимися на западноевропейскую культуру символов и эмблем. Ни монстры, ни античные боги, ни герои не были в этой литературной традиции живыми персонажами. Они сделались красивыми формами, способными символизировать отстраненные явления и подсвечивать отношение автора (обычно восхваление и порицание) через известный сюжет. Харибда снова приходит в русскую культуру через пьесы, декламации, стихотворения. И на сей раз в смысловом отношении именно она подавляет и поглощает Скиллу: последняя теряет все свои головы, и теперь оба чудовища символизируют водоворот, враждебную стихию, аллегорическое препятствие на пути добродетельного героя.

В «Диалоге о Гофреде, победившем сарацины» (1720-е гг.) Сцилла и Харибда упомянуты как пара однотипных чудовищ в одной из лучших сцен этой плохо сохранившейся пьесы. Перед изумленными зрителями представлен попавший в бурю кораблик героев. За них заступаются небесные силы, но в то же время им строят козни посланники ада, которые, как водится, покровительствуют врагам. Ужасные духи под предводительством Люципера и три злобные фурии, подобно ведьмам из «Манфреда», заклинают волны и ветры. Повелитель ветров Эол тоже представляет враждебную героям стихию. И он, и Сцилла с Харибдой, которым предлагается поскорее проглотить героев, умножены – не по незнанию, а потому, что для автора они являются лишь художественными персонификациями ветров и волн (сцилл просят расступиться, чтобы потом сомкнуться над кораблем, – просьба, с которой можно было бы обратиться к волнам), а их чудовищные имена символизируют дикое, враждебное, демоническое.

 
Еолю, от дна моря волны возбудите,
Воинство Гофредово, Харибды, пожрите.
Расступитеся, Сцилли, вскоре пожирайте,
бури водны морские, корабль разбивайте.
 

Диалог о Гофреде

Идея о доблестном герое-мореплавателе, побеждающем символических монстров в бурном океане бытия, очень популярна в XVII–XVIII вв. В литературе то и дело соединяются, как бы нанизываясь друг на друга, Одиссей и Ясон, Геракл и Тесей, а Сцилла с Харибдой находят себе место в галерее побеждаемых бестий наряду с драконами и Минотавром. Этот многослойный эмблематический пирог из героев и монстров – не путаница, а важный прием культуры барокко. Античные имена здесь – только формы и украшения, а чем больше украшений, отсылок, тем сильнее текст.

 
Сциллы же и Харибды, жестокое море
преплывати в бедствии, о коль тяжко горе!
Златое чести руно трудно доставати,
аки Геркул с зверми на брань ся вдавати,
Зде драко, зде Минотавр предстоит высоки,
их же разве победят вой в брани жестоки?
 

Образ торжества российского

Симеон Полоцкий осваивает эту технику в ранний период своего творчества – в текстах на польском языке. В стихотворении Rozkosz силы зла, желающие заключить душу человека в аду, воплощены в разнообразных монстрах: сирены заманивают моряков сладким пением на съедение к «ядовитой» хищной Сцилле, причем песья природа последней позволяет автору включить в этот ряд еще и Цербера. Сирены – это искушения, наслаждения, отравленные ядом грядущих несчастий. Поэтому мудрейший и сильнейший герой среди всех героев Геракл (не Одиссей) просит команду привязать себя к мачте спасения, проплывая «через Сциллу», чтобы не погрузиться в ад по вине коварных демонов. В стихотворении Симеона того же периода Caesarem defens et fortunam eius говорится о Сцилле и Харибде как о символических опасностях, которые подстерегают человека в плавании жизни, но не стоит их бояться, если на том же корабле Христос (Мф. 8:23–27; Мк. 4:35–41; Лк. 8:22–25). Через несколько десятков лет в русском тексте проповеди Симеон использует все тот же знаменитый в Средневековье прием уподобления жизни христианина плаванию в бурном море и вообще опасному путешествию. Перечисляя ужасы, с которыми столкнется мореплаватель, он говорит о многообразии водных чудовищ, гигантском змее, глотающем корабли, а также о пагубных местах: Сирти и парном к ней, уподобляемом даже по форме слова, месте Харивдь.

Плаваем на велицем сем море и пространном – в нем же гади, их же несть числа; в нем же животная малая с великими; в нем же змий жесточайший, выну готов есть поглотити; в нем же суть места, бедств полная, Сирть и харивдь, и ина безчисленная, в них же потопают плавателие неопаснии…

Слово в день святыя мученицы Татианы

Сцилла с Харибдой хотя и не названы здесь монстрами, но упомянуты рядом с морским змеем. Чуть раньше в этом тексте Симеон упоминает одну только «страшную и кораблей губительницу сирть», где судно возносится на гребне волны, а затем низвергается в бездну. Загадочная Сирть берется из Библии: «боящися, да не в сирть впадут» (Деян. 27:17) – говорится при описании опасного путешествия апостолов. Вообще-то Сирт (Syrtes, Σύρτιν) – название реальной африканской отмели, которое, видимо, приходит на Русь как раз через перевод Священного Писания и становится нарицательным. В словари XVI–XVIII вв. это слово попадает с характеристикой «омут», «злое место на море», «запрудная места». Сирты описываются как некие области-ловушки: «вход имат глубоко, а выход и по странам мелко, и невместно корабельному выходу». То есть сирты могут возникать в текстах независимо от Харибды и вовсе не иметь монструозных признаков. Русский переводчик произведения об Аполлоне и Дафне (нач. XVIII в.) вкладывает в уста героини такие слова о предпочтении гибели позору: «Лутче между Сиртами желаю пропасти, // Нежели в безчинныя в руце его впасти» («Дафна, превратившаяся в лавр»). Эти Сирты приходят из оригинального польского текста Самуэля Твардовского (1638), который лег в основу русской пьесы. И хотя отчаявшиеся герои ранних русских пьес часто заявляют о желании быть съеденными всякими монстрами (якобы предпочитая страшную смерть выпавшим на их долю страданиям), в этом эпизоде речь о чудовищах как будто не идет.

Все же рядом с сиртами, даже совершенно не монструозными, постоянно появляется Харибда. В словаре Федора Поликарпова (1704) харивдис даже характеризуется как синоним сирти – то есть тоже омут, опасное место в море.

Монструозное и реалистическое замысловато переплетаются в образах Сциллы и Харибды. В одном и том же произведении они могут быть изображены то чудовищами, то аллегорией ненастья, но даже в этом случае часто остаются в паре. Особенно замечательно разделение, которое делает Симеон Полоцкий: он хорошо знает мифологических Сциллу и Харибду, но для текстов на русском языке автор предпочитает компромиссную сирть. И только колоритное имя Харибды выдает морских змеев, затаившихся в опасных пучинах.