Текст книги "Похищение чудовищ. Античность на Руси"

Скромный платочек Улисса

С точки зрения древнерусской культуры Ахиллес и Гектор, Одиссей и Ясон, Персей и Эгей – не герои мифов, а исторические персонажи далекого прошлого. Поэтому сначала рассказы об их злоключениях, которые мы сегодня читаем как художественную литературу, приходили на Русь в составе переводных исторических сочинений, хроник. Конечно, эти изложения не были подробными, а чудеса в них часто затушевывались или толковались рационалистически, как, собственно, и в переводимых источниках. Но с течением времени интерес к необычному усиливался, и чудесные существа выходили за пределы исторических текстов.

Первые сирены оказались на Руси благодаря Одиссею (он же Улисс, Улисан, Урекшиш и др.) и его участию в Троянской войне. Тексты о взятии Трои (ее история была известна не столько из поэм Гомера, сколько в поздних эллинистических, а затем и средневековых изложениях) содержали и повествование о битвах, и краткий рассказ о странствиях Одиссея. В Хронике Иоанна Малалы (X в.), не особенно популярной, но все-таки переведенной на Руси, есть очень робкая попытка похищения сирен. Правда, они поглотили Сциллу (а Харибда, как и положено, поглотила корабли Одиссея), но все же не реализовались в качестве чудовищ. И сирены, и харибда здесь – просто слота, то есть непогода, а скалы (стены) сирен, оказывается, называются сладкоголосыми из-за шума волн.

…и отшедше оттуду, слоте мнози бывши по морю, привержен бысть к нарицаемым Сирньскым стенам, от сбивания многаго волн глашаху сладце. Оттуду же угонзнув, прииде к нарицаемей Харувдина, места свирепа и дивия…

Хроника Иоанна Малалы

В XV–XVII вв. «Троянская история», включавшая рассказ об Одиссее, становится популярной в рукописях, а в XVIII в. ее текст снова перерабатывается и неоднократно издается в виде книги «История о разорении Трои, столичного града Фригийскаго царства, из разных древних писателей собранная». Считалось, что в основе этого переводного романа лежат свидетельства реальных участников и очевидцев Троянской войны (что, конечно, вызывает сомнения). Во вступлении читателя уверяют в достоверности описанных событий, а Овидий, Гомер и Вергилий обвиняются в искажении истории, введении каких-то смехотворных богов. Вопреки всем этим заявлениям в «Истории о разорении Трои» очень много увлекательного и чудесного. Необыкновенные явления описываются достаточно развернуто, взять хотя бы кентавра Дама.

Сирены топят корабли Одиссея. Лицевой летописный свод, XVI в.

По мере возрастания интереса к троянским событиям появлялись и иллюстрации. Ранние русские изображения сирен очень целомудренны. Пользуясь тем, что эти гибридные существа обитают где-то в море, художники просто скрывали все «лишние» части водой (возможно, так выражалась еще и идея обмана, сокрытия монструозных частей). На иллюстрациях к истории Одиссея из «Лицевого летописного свода» (XVI в.) эти кудрявые белотелые купальщицы сначала скромно толпятся где-то с краю картинки, а затем бодро переворачивают корабли вверх дном. Вообще иллюстрации к этому произведению довольно сдержанны в изображении чудесного или даже просто экзотического (как, впрочем, и сам текст). Например, вместо греческих богов там действуют пророки или волхвы. Греческие цари, иногда даже герои-воины, одеты в платно, которое носили правители Руси. Легендарный суд Париса происходит в присутствии трех пожилых пророчиц в платках: они нарисованы единообразно и отличаются лишь цветом одежды, а лестригоны с циклопами в этой трактовке – просто враждебные цари и царевичи. В конце концов, «Лицевой летописный свод» все еще мыслился как историческое сочинение, но это не помешало рассказать в нем о кознях сирен.

Сиринес описаны как великое морское диво, полудевы-полурыбы, «в пучине гуляющие» и сладко поющие для мореплавателей. Их «чудны гласы чудным шумом» настолько хороши, что едва ли не лучше ангельского пения. Заслушавшись, люди забывают обо всем, засыпают, после чего сирены, поднатужившись, топят их вместе с кораблями. Но хитроумный Одиссей ничуть не поддается искушению: он затыкает уши и себе, и спутникам, чтобы им не быть овеянными «подобным сна заблуждением». Более того, моряки убивают «боле тысящи» зловредных сирен просто благодаря тому, что оказались неподвластны их чарам (это соответствует некоторым античным версиям). Одиссей в ранних русских изложениях этой легенды вовсе не любопытствует послушать сирен и не выдумывает никаких привязываний к мачте.

Похожим образом сирены будут изображаться в XVIII в. уже в качестве назидательной эмблемы в печатной книге «Ифика иерополитика» и ее рукописном варианте (то есть кому-то так понравилась книжка, что ее переписали от руки и перерисовали картинки).

 
Аще тя молят, аще слезят д<е>вы,
Не ими веры: Сирены то лстивы.
Зри трупы многих, от притчи учися,
Весма от гласов таковых блюдися.
 

Ифика иерополитика

Здесь сирены – не только коварные губительницы, оставляющие за собой горы трупов, но и искушения мира в широком смысле. Автор говорит не столько о чудесном пении, сколько о содержании «песен», которым пленяются «сердца неутвержденных». «Бегай погибелнаго гласа сирен века сего» – поучает автор наивную молодежь. Правда, гофрированный воротник скромного юноши в перерисовке становится больше похож на бороду старца, а таинственные сирены приобретают ехидные выражения лиц, да и грудь (признак опасной привлекательности) у них выражена сильнее, но на обеих картинках рыбьих или птичьих хвостов как не бывало. Центральной фигурой эмблемы является, конечно, человек в лодочке жизни, а не опасные девицы.

Эмблема со льстивыми сиренами. «Ифика иерополитика» (гравюра и перерисовка). XVIII в.

Вообще, в древнерусской традиции жест затыкания ушей чаще характеризует порок: нежелание слушать хорошие советы или обличения в свой адрес. Символом такого неслуха на Руси становится аспид – летучий дракон, но изначально змея, легенда о которой восходит к Античности. Заклинатель, желая победить аспида, упоительно играет на дудочке или ужасно дудит в трубу, но змей стремится избежать поимки или смерти от этих звуков. Он пригибает ухо к земле, набивает уши грязью, затыкает кончиком хвоста ухо или даже оба уха – видимо, специально ради этого – раздвоенным хвостом. Среди подобных аспидов, диких зверей и змей изображали вздорных жен – злобных, глупых, упрямых, заглушающих голос разума. Но в Библии спасительное поведение аспида трактуется скорее как змеиная мудрость, то есть одобрительно (Пс. 57: 4–5). Именно такая традиция толкования становится популярной в западноевропейском Средневековье. Наряду с грешником, который не слушает увещеваний, аспид соотносится с праведником, не слушающим речи искусителя, или даже с влюбленным, который должен опасаться чарующего голоса своей возлюбленной, чтобы не потерять власть над собой [41: 383–384].

Отголосок такой интерпретации приходит на Русь благодаря сиренам, которые в поучительной литературе становятся символом ложных ценностей. Едва ли существуют рассказы, в которых сирена заклинает аспида. Но на Руси эти чудища явно подменяют друг друга в историях о столкновении с человеком. Вопрос только в том, на чью сторону нужно встать автору: охотника или жертвы. В поединке проповедника с грешником появится глухой аспид; в поединке праведника с искусителем будет прельщающая сирена. Главное, чтобы добродетельный человек не преподносился как монстр, хотя в позднее время появляется и такое.

Злая жена, затыкающая уши, среди чудовищ и гадов. Лубок по Слову Василия Великого, XVIII в.

Сирены как монструозные существа очень интересуют автора «Книги естествословной», который для качественного описания античных чудовищ обычно заглядывает в издание «Мифологической библиотеки». Там сирены названы сиринами, и подробный рассказ о них обещан в связи с приключениями Одиссея, но эта часть античного текста была утрачена, и автор «Книга естествословной» не смог воспользоваться материалами из нее. Правда, в начале «Мифологической библиотеки» кое-что говорится о происхождении сирен от неких Мелпомены и Ахелоа – эта информация все же попала в «Книгу естествословную». Но автор – или, скорее, переписчик, – по-видимому, не разобрался с вопросами пола иностранных персонажей. Вместо пояснения «одна из девяти муз» о Мельпомене в рукописях сказано: «от девяти мужей». Еще пара слов о сиренах есть в связи с путешествием аргонавтов. Когда герои «плыли близ сиринов, тогда Орфей, противное пение поя, аргокораблеников удержал» («Мифологическая библиотека»), – то есть заглушил сирен, но только не противным голосом, а вступив в музыкальное противоборство с ними. Из этого источника, возможно, берется слово кораблен(н)ики, которое в поздних рукописях «Книги естествословной» все-таки заменяется на более привычных кораблеплавателей, но для описания дивных певиц ничего из этого эпизода не подошло. К счастью, у автора «Книги естествословной» была еще одна отличная книга, где сохранился рассказ Одиссея. Это та самая печатная «История о разорении Трои» (XVIII в.). Там сирены называются сиренами, но автор «Книги естествословной» все-таки пытается воспроизвести вариант названия из «Мифологической библиотеки», хотя в рукописях этой главы до нас дошли в основном невнятные сирипы.

О сирипах. Сирипа есть некая дивеса морская, сии в пучинах в мори пребывающ<е> на<д> кораблеплавателмы <корабленниками> морскими глумятся. Имут подобие дивное: от пупа вверх аки девица прекрасная, низу же имут хобот или хвост рыбий. Глас пения их толико сладостен <бяше>, аще кто от плавающих услышит глас их, абие пленяются сладостию пения их. И себя самых весма забывают, и всякия своя вещи <в>ничтожают, <д>аже и весла гребии своея отлагают, потом же сон дивны<й> на них нападает, им же уснути имут д<о>толика, яко отнюдь себе н<е> памятствующе. Тии же сирины <егда> ощутят их спящих, тогда собира<е>тся их множество и, емшеся за корабль, спящих людей тех опровергают <…> сих сиринов род по повествованию еллинских стихотворцев произыде от совокупления Афелое и Мелпомены, единыя от девяти муж<ей> бывшия.

Книга естествословная

В оригинале глумливые сирены названы морскими чудовищами, но автор «Книги естествословной» заменяет это определение на более мягкое, дивеса. Исходно благообразная девичья часть становится прекрасной – как обычно у этого автора, чудовища украшаются.

В «Истории о разорении Трои» подробно описывается состояние, в которое впадают зачарованные сиренами люди: полное забвение себя и своих дел, прекращение всех разговоров, а затем погружение в сон. Автор «Книги естествословной» толкует слово вещи (под которым скорее подразумевались земные заботы, цель путешествия) прямолинейно и говорит о физическом уничтожении моряками своих личных вещей и бросании весел. Правда, упоминания о спущенных парусах и покинутых веслах есть в латинском источнике и в еще одном русском переводе, более раннем, – возможно, автор бросил взгляд и туда.

Сирены. «Овидиевы фигуры», XVII в.

Сирены в «Истории о разорении Трои» поступают как богатырши из «Лицевого летописного свода»: собираются вместе, а затем «опрометывают и топят» корабли. Подобные богатырские русалки изображены на гравюре из «Овидиевых фигур». Пока моряки отчаянно затыкают уши, сирены спокойно разгуливают и по-деловому обсуждают сложившееся положение. По гравюре хорошо видно, что им море по колено, да и в подписи сказано, что ведут они себя совершенно как разбойники, несмотря на «умильное» пение.

Сирены, водяныя обманчивые богини. Сирены до половины своего тела были девы, а другая их часть – рыбы. И умильным своим пением мимо плавающих привлекали к себе. А который корабль на то место придет – розбивали. Токмо Улиссес премудро от них знал стрещися.

Овидиевы фигуры

Рассказ о победе хитроумного Одиссея над сиренами тоже сохранен в «Книге естествословной» – видимо, троянские события вызывают у автора больше доверия, чем «басни» о каком-нибудь Геракле.

Абие в сицевыя страны древле возвращаяся, шествуя некогда по раззорении славнаго града Трои, некто един бяше от греческих царей, Уликс именованныи, со оставшим своим воинством плывущ в неколицех кораблех своих, вплыве абие в то место и сицевую хитрость сотворил есть противу их. Повеле бо всем бывшим в кораблех <своих> с собою слухи ушеи своих воском затыкати и убрусами главы своя крепце об<в>язати, до толика яко невозможно бяше слышати нимало гласу их пения, и тамо <тако> более их тысящи убиша, сами же цело и невредно место <то> проидоша.

Книга естествословная

Удивительно, но в этом рассказе Одиссея и его спутников спасают платки-убрусы, которые использовали русские воины. Замотанные платками уши – похоже, русское изобретение.

В латинском источнике было сказано без какой-либо конкретики, что Одиссей крепко заткнул, закупорил всем уши, и пения не было слышно. В переводе для русского издания, наверное, из-за слова крепко появилось дополнение про голову: «и главу крепце обвязах». А автор «Книги естествословной», большой эрудит и любитель конкретики, уточняет, что средствами этих манипуляций были воск (о котором он явно знал из другого источника) и убрус, то есть полотенце или платок.

Полюбить чудовище

Самая частая характеристика средневековой русалки, как и большинства гибридных женских персонажей, – двойственность, сочетание мерзости с красотой. На западноевропейских изображениях сирены (часто сразу с двумя рыбьими хвостами) в основном занимаются самолюбованием: они смотрятся в зеркала, расчесывают волосы гребнями, кокетливо придерживают кончик хвоста. Недаром в эмблемах они трактовались как аллегории роскоши, легкой «красивой жизни». На русских перерисовках XVIII в. руки сирен чаще заняты букетами, как у чудесных женщин-птиц, а хвост бывает по-прежнему скрыт под слоем воды (например, на изразцах). В Средневековье рыбий хвост у женщины вовсе не воспринимался как нечто поэтическое, притягательное, а в русской культуре его особенно избегали. Но в позднее время русские сирены, уже предъявлявшие хвост, под влиянием литературных текстов становятся и человечнее, и красивее. Одна из первых хвостатых русских сирен появляется в сборнике «Символы и эмблемата» (1705): там она наконец почти полностью показывается из воды. Это действительно привлекательная женщина с длинными волосами и прекрасным телом. Надпись к этой картинке на всех языках гласит, что перед нами красавица… но только в верхней части. В позднем издании дается больше русского текста и очень удачно переводится девиз – стихотворным афоризмом «Сирена морская. Сверху кра́сна, снизу безобразна».

Сирена морская («Поверхней лепа»). «Символы и эмблемата> 1705 г.

Интерес к чувственности сирены и к любовной теме вообще поддерживается в это время привозными рыцарскими романами. В 1670-е гг. переводится с польского и издается знаменитая история о Мелюзине, причем персонаж влияет на фольклор, и мемозинами даже называют фараонок-сирен. В XVII в. с чешского языка переводится «Повесть о Брунцвике» – забавная история о чудесных приключениях рыцаря, своеобразная одиссея. Там герой встречается и даже строит отношения с сиреной по имени Европа («географические» имена носят несколько героев этого текста: это след эмблематической традиции, где Африка, Америка и другие части света изображались в виде людей). На вопрос рыцаря о природе сирены это существо отвечает примерно следующее: «Я такова, какой ты меня видишь, не злое и не доброе». Изумительная сирена действительно проявляет свойства то женщины, то рыбы, час от часу меняясь.

Раз сирена теряет монструозность, не грех и человека поставить на ее место. В «Книге естествословной» с сиренами сравниваются охотники на горлиц. Согласно средневековым поверьям, горлица подобна святому отшельнику, потому что любит уединение и стремится избегать людных мест. Но как же тогда ее можно добыть? Оказывается, у этой птицы есть одна, но пламенная страсть: горлица теряет волю, услышав человеческое пение. А потому птицеловам, расставляющим сети под деревьями, рекомендуется петь. Даже не играть на дудке (что могло бы подойти для аспида), не имитировать птичьи трели, но петь своим голосом что-нибудь по возможности приятное. Поверье о странном пристрастии горлиц существовало на Руси в XVII в., но автор «Книги естествословной» дополняет рассказ прямой отсылкой к приключениям Одиссея, о которых он читал в «Истории о разорении Трои». Из этой книги заимствуется даже колоритный оборот «впасть в сиринов» – то есть попасть в лапы сирен, наткнуться на них. Но, видимо, идея сравнить людей с сиренами все-таки не показалась достаточно простой для современников. По крайней мере, в нескольких рукописях финал рассказа искажен: сказано, что эти самые горлицы «уловляют ея» (то есть ловят ее). Кого именно они теперь ловят – неизвестно, таинственная незнакомка возникла из-за ошибочного прочтения слова «уловляются».

…пребывает в пустых мест<а>х и не живет с людьми, и молв и мятежей человеческих зело ненавидит. Даде ей натура охоту зелну до пения человеческаго, коего с великим пожеланным хотением слушает. Того ради хотящи яти их, простерши сети своя под древесем, и поют какое ни есть сладкое пение. Они же, желающе слышати, прилетают и помалу снисходят, <и седают> на землю, ничто же памятствующе погибели своея. Тако якоже и человецы, по еллинскому баснословию, плавающи по морю, впадают в сирины – дивеса морская – и сладостию пением их во удивително забвение приходят, и от них потопляеми бывают. Тако и сии горлицы, в сети, простертой от ловцев, увязши, уловляют<ся>…

Книга естествословная

В куртуазной культуре Раннего Нового времени сирена приобретает все больше привлекательных черт, хотя и не избавляется полностью от своей мистической двойственности. Ее соотнесение с монстрами уходит на второй план, а красота становится главной характеристикой. В первых театральных пьесах сирены участвуют в массовых сценах, где играют роль изящных духов воды, вроде наяд и нереид. Например, в спектакле «Слава печальная» (нач. XVIII в.) показано смятение морских жителей в связи с кончиной Петра I. Описывается скорбь самых удивительных существ: огромные киты ревут, а сирены, названные прекрасными, почтительно умолкают.

 
Возмутились морския волны, взревели балены,
Умолкли тихо и смутно прекрасны сирены.
 

Слава печальная

В пьесе о Дафне прекрасные и даже стыдливые сирены поют, приветствуя Венеру. Богиня остается довольна торжественной песней и вскользь замечает, что мало кто из живущих имел удовольствие наслаждаться их приятным искусством. Пожалуй, только Одиссей видел чувственную пляску сирен, но его уши были запечатаны воском, а глаза – видимо, усилием воли – словно окаменели, так что соблазну он не поддался. Венера говорит именно о притягательном облике сирен, уже не имея в виду никаких безобразий.

 
Един Улиссес был окамененный,
Имущи воском ушеса заткненны,
Нагия девы хоть сладко спевали,
Перси пред очи ему открывали,
Но его очи каменные были,
Яко склонится ни в чем не имели.
 

Дафна, превратившаяся в лавр

Конечно, монструозные русалки не уходят совсем. Самые разные типы – и романтические девы, и удивительные чудища – встречаются в народной культуре с XVIII в. В эту эпоху к большим праздникам (Масленице, Пасхе) в городах устраивались народные гуляния. На центральной площади вырастали балаганы – пестро раскрашенные деревянные павильоны, в которых показывались всякие зрелища. В XIX в. в балаганах первой линии размещались полноценные театры: каждый год в них ставились новые спектакли, в том числе там можно было посмотреть какую-нибудь авторскую литературную сказку о русалке. Размах постановок впечатляет: в них могло быть задействовано до 100 актеров, к каждому сезону придумывались невероятные костюмы, строились машины для эффектов. На второй и третьей линиях располагались балаганы поменьше, более традиционные для простого зрителя, и действа, происходившие в них, сложно назвать полноценными спектаклями. Это были сеансы по 10–15 минут, во время которых любопытной публике предъявлялось что-нибудь чудесное, часто с шуточными комментариями хозяина. За небольшие деньги можно было увидеть редкого зверя, людоеда, скелет человека-рыбы или мумию царя Фараона. Хозяева балаганов старались включать в зрелище интерактивную часть: «мумия» пророчествовала, а «прекрасная Сирена» – девочка, чьи ноги скрывала задекорированная доска, с приставленным хвостом соленой белуги – болтала о своей тоске по пучине вод морских. Лубочные картинки о поимке монструозных существ, в том числе извлеченных из воды чудищ, долгое время были популярны на Руси. Рассказы о сладкоголосых сиринах-сиренах постепенно меняли поучительный тон на развлекательный. Переводные Ундины и Лорелеи совершенно очаровали русскую публику и повлияли на современное представление о прекрасной русалке с рыбьим хвостом, которой не чужды человеческие страдания.

Эмблема «Любовь – причина всего», XVI в.

Но связь русалки с миром чудовищ не прервалась. Очаровательное и отвратительное, высокое и низкое совмещаются в культуре с древности до наших дней. Их связь очень точно выражена в эмблеме Иоахима Камерария «Любовь – причина всего» (1595) [41: 446–447]. Дракон, русалка, орел и лев скованы одной цепью и окружены языками пламени, которые символизируют всеобъемлющую любовь. Все четверо покорны ей: каждый выражает определенный предмет этой любви. Сирена обозначает чувственность, стремление человека к красоте, а дракон – это, конечно, сокровища, пристрастие к земным богатствам. Чудовища размещены на нижнем ярусе и противопоставлены более благородным животным сверху. Но и грозные лев с орлом, и удивительные сирена с драконом являются частью одной картинки. Как четыре стороны света, они заключают в себе Вселенную в миниатюре.