Текст книги "Бульон терзаний"

Глава одиннадцатая
Долг чести или родительский долг?

В Среднем Камерном все реже давали «Горе от ума», подстраивая расписание под гастрольный график проживающего в Ницце Чацкого. Но вот Капитана посетила свежая мысль – обзавестись вторым Чацким, а публике не сообщать, какой из двух выйдет нынче на сцену. Люди, конечно, шли, чтобы увидеть живьем народного артиста, который в последние десять лет слишком редко появляется перед народом. Обнаружив же, что вместо знаменитости вышел какой-то юноша, зрители скрипели зубами, но зал обычно не покидали – раз уж выбрались в театр, придется смотреть, деньги ведь «у плочены».

На одном из таких «обедов без главного блюда», по меткому выражению заслуженного Кощея, и состоялся дебют безбородого Владимира. Капитан перед началом спектакля как всегда отсмотрел самые сложные сцены, что-то поправил, дал несколько советов новому Чацкому и направился к себе. Потом вдруг остановился очень эффектно и, не глядя в сторону нарушителя, заметил, что дисциплина нынче не та и люди не те: ради сериальной наживы некоторые артисты готовы уже не только прическу, но и пол сменить. И исчез. Владимир пожал плечами, решив, что Петрушка и без бороды обойдется. На этом все и кончилось – даже штрафа не выписали.

Капитан очень любил поговорить о сериалах и об артистах Среднего Камерного, которые в них снимаются.

Обычно это были такие же обезличенные реплики, хотя все догадывались, кого главный режиссер имеет в виду. «Одна такая мамзель звезд с неба не хватает, десять лет в массовке бегает, но с репетиций регулярно отпрашивается, чтобы заработать денежку в мыльной опере». Или: «В сериалах вечный клоун, народ его едва увидит – и сразу в хохот. А тут у него драматический монолог. А публика ржет. Выработался условный рефлекс!»

Капитан прилагал все усилия, чтобы не отпускать артистов с репетиций, не давать им замену в спектакле ради «этих ваших мыльных делишек». Но если кто-то поднимал речь о зарплате – очень скромной по московским театральным меркам, – то начиналась иная песня. «Бабки будете на мыле заколачивать, а тут о деньгах забудьте, это искусство! Артист вообще не должен думать о еде! Если надо, он сыграет сытого так, что сам в это поверит. А не поверит – к черту такого артиста!»

Владимиру, как вы помните, с сериалами не слишком везло. Но на скромную жизнь, подчиненную режиму, хватало. Вот на загулы с «Айс-пиком» – уже нет. Однако с учетом мебельных вливаний ему, кажется, удастся не только расплатиться с долгами еще до конца года, но и выйти в небольшой плюс.

Так думал он, складывая и вычитая в уме цифры. На сковородке скворчали куриные котлеты. Миска наполнялась свежими мелко порубленными овощами и пряными травами десяти разновидностей. Владимир ждал в гости дочь Аню, которая очень скоро закончит снимать репортаж совсем неподалеку от его дома и заедет навестить старика.

Как время летит – эта кроха, которую он учил лазать по деревьям и вырывать молочные зубы с помощью нитки, уже сама снимает репортажи для программы новостей на кабельном телевидении! А ведь всего каких-то сколько-то там лет назад…

После того как вероломная Рита выбрала Стакана, Владимир пообещал себе больше никогда не жениться. Даже если нет особой любви, расставаться и больно, и мучительно. А каково было бы развестись с любимой женщиной? Зарок, конечно, не мешал ему заводить отношения разной степени близости.

С Дашей он познакомился, когда ему было двадцать семь, а ей – восемнадцать. На семейном торжестве у каких-то общих, далеких от искусства знакомых. Владимира посадили с ней рядом и сказали: развлекай девушку, ты же артист! «Ах! Артист!» – сказала девушка. Владимир использовал стандартную схему: рассказал про театр, пригласил на спектакль, взял телефон, исчез. Даша в театре скучала и ходила туда только потому, что Владимир бесплатно доставал билеты. Зато рядом с ним она всегда веселела. Он передаривал ей цветы, которые получал от поклонниц, называл «мой сердечный друг», пел под гитару песни и рассказывал театральные анекдоты. Когда же выяснилось, что цветы, песни и сердечная дружба принесли, то есть вот-вот принесут плоды, Владимир внезапно заболел и слег дома с какой-то неизвестной науке нервной болезнью. Он не притворялся. Он не играл эту болезнь, он ею жил, и начали уже опасаться за его здоровье, и даже задействовали связи бриллиантовой тещи. И тогда мудрая Даша сказала, что появление общего младенца сердечной дружбе не помешает, что она не станет требовать ничего, и Владимиру нужно только немедленно поправиться, ведь ей теперь понадобится помощь друга. Быть другом, который помогает молодой одинокой матери, и почетнее, и проще, чем быть мужем. Рита все-таки оставила неизгладимый след. Владимир поправился на следующее утро, так что теще пришлось приостановить сложный процесс задействования связей, но в убытке она не осталась: пристроила к специалисту по нервным заболеваниям сестру одного полезного человека.

Как настоящий друг, Владимир ежедневно подменял Дашу возле колыбельки с младенцем, стирал пеленки, приносил продукты, позже устроил дочь в элитный детский садик, бассейн и на занятия английским – не без помощи бриллиантовой тещи. Обнаружив, что взрослеющее чадо требует все больше и больше финансовых вложений, стал искать подработки и приносил в конверте деньги, о которых они с Дашей не договаривались. Принесет, положит на сервант – застенчиво, как взятку, – а потом как ни в чем не бывало идет пить чай или играть в куклы. Когда финансовые дела театра пошатнулись, Владимир даже сыграл счастливого вкладчика в рекламном ролике популярного банка. «Исключительно ради ребенка!» – как он всем говорил. Благодаря рекламе Владимир на какое-то время вновь стал востребованным артистом и за два года снялся в четырех фильмах, но ни один так и не стал всенародно любимым. А потом в моду вошли иные типажи – и тут уже на коне был Стакан.

В кино Владимира звать перестали. Да вдобавок здание театра приглянулось какому-то банку, и труппа чуть не оказалась на улице. Капитан задействовал газеты, радио, телевидение, для пользы дела Стакан и Владимир под запись (якобы скрытой камерой) сыграли и спели в подземном переходе заглавную песню из фильма «Разные», передача вышла под названием: «Кто гонит на улицу наших любимых артистов?» Женщины и дети плакали и писали письма в адрес телепрограммы и в правительство Москвы. Здание у Среднего Камерного все равно отобрали, но театр получил взамен новое помещение – холодный, заброшенный Дом культуры какого-то треста.

Пока решалась судьба театра, коллектив находился в неоплачиваемом отпуске и люди пробавлялись кто чем. Леха снимал российско-французско-болгарское кино.

Стакан озвучивал немецкие эротические фильмы. Владимир стал подрабатывать по ночам частным извозом: для этой роли его внешность годилась вполне. Один раз он подвозил после модной вечеринки молодого, но уже очень популярного радиоведущего и впервые в жизни решил завести выгодное знакомство – в конце концов, чем работа на радио хуже его нынешнего положения? Тем более что радийщик первый узнал его и очень смутился: как, такой замечательный артист – и вдруг «бомбит»? «Это я материал для роли собираю», – соврал Владимир, но пассажир ему не поверил. На прощание он взял у замечательного артиста автограф для своей мамы, его большой поклонницы. А взамен оставил номер пейджера.

Через неделю выгодный знакомый был приглашен в гости. Даша, как настоящий друг, навела в холостяцкой квартире Владимира уют, приготовила ужин и осталась помочь за столом, для чего дочке Ане было разрешено в этот день заночевать у школьной подруги. Радийщик привез джин и какой-то импортный тоник. Повесил в коридоре бельгийскую замшевую куртку, снял английские штиблеты, небрежно уронил на тумбочку в прихожей борсетку. Он остроумно шутил, размахивал огромными белыми ручищами, от него пахло дорогим шампунем и одеколоном. К середине ужина Владимир почувствовал себя лишним. И еще до того, как пришла пора переходить к сладкому, он осторожно вышел из квартиры, тихо закрыл за собой дверь, спустился вниз, к машине, и отправился на извозный промысел.

Выгодный знакомый никак не помог с трудоустройством, зато у них с Дашей (а она, между прочим, была на пять с половиной лет его старше) завязался роман.

Через пару лет, решив, что их чувства достаточно серьезны, молодые расписались. На свадьбе у Даши и радийщика гуляло человек триста со стороны жениха и двое – со стороны невесты: бывший сердечный, а теперь просто близкий друг и дочка Аня. Там, на свадьбе, в чаду и угаре, Владимир нашел нового сердечного друга по имени Зина. Именно она оказалась по-настоящему выгодным знакомством, потому что вскоре отвела его за руку к директору солидной радиостанции и сказала: «Возьмите этого человека, и пусть он ведет у вас передачу о театре! А я больше не могу быть его единственным слушателем. Во-первых, это огромное расточительство. Во-вторых, мне осточертело уже». Через полгода передача о театре осточертела всей радиостанции – и контракт с Владимиром продлевать не стали.

Еще через несколько лет Зина тоже вышла замуж, и тоже – за молодого. На ее свадьбе Владимир познакомился с Наташей. Но длительной сердечной дружбы на этот раз не вышло: Наташа была в ссоре с мужем, а помирившись с ним, дала Владимиру отставку. Так нарушилась традиция.

Раздался звонок в дверь, Владимир вынырнул из омута воспоминаний, заправил салат и поспешил впустить Аню.

Дочь все больше и больше напоминала ему отца: те же глаза, те же нахмуренные брови, кажется – еще чуть-чуть, и время повернется вспять, и прозвучит знакомый страшный вопрос: «Ну, как у тебя дела в школе?»

– Ну, как у тебя дела в театре? – с дедовскими интонациями спросила Аня.

– Давай… поужинаем сначала… – промямлил Владимир. Отказываться дочка не стала. – Ну, как у тебя дела в телеящике? Сняла сюжет? – перехватил инициативу отец. Сработало! Аня замерла и перестала накладывать салат в тарелку.

– Сегодня только часть сделать смогла. Завтра утром – основное. Интервью, стэндап и прочее. Надеюсь, успею смонтироваться, пока никакая собака не перехватила тему. А то у меня уже две недели сюжеты в эфир не ставят.

– Тебя же начальство раньше хвалило?

– Да, и продолжает хвалить. Кого не хвалят, те ушли давно, там вообще без вариантов. И все равно народу много, эфирного времени мало. Биг босс считает, что мы должны, как волки, друг у друга новости вырывать. Кто успел, тот и съел, типа. И платят только за то, что вышло в эфир.

– Я бы на вашем месте взбунтовался! – вскочил с места Владимир.

– Омм, папочка, релакс, – Аня сложила указательные и большие пальцы колечком, как медитирующий йог. – Бунтуйся не бунтуйся… Не нравится – вали. Не умеешь работать – вали. Не веришь в себя – вали. А на рынке предложение сильно превышает спрос, так что нет смысла особо выделываться. Зато сегодня на летучке объявили тендер. На самый позитивный сюжет к Новому году. Типа, люди устают за год от негатива, надо их порадовать. Хотят тридцать первого сделать все новостные выпуски сладенькими. Если Земля не налетит на небесную ось. Назначили три премии. Первое место и два вторых. Вот получу первую премию, и все они укакаются… Слушай, а в театре вашем нет никаких позитивных новостей? Ну вдруг?

Владимир оживился: вообще-то дочка очень скептически относилась к его работе. Однажды, еще в младших классах, когда он вел ее на день рождения к подруге, остановилась на полдороге и сказала строго: «Папа, я всем говорю, что ты снимаешься в рекламе. Смотри не проболтайся, что в театре играешь!»

– Вот малую сцену наконец открываем! – радостно начал Владимир. – Помнишь, я говорил? Капитан отдал своим студентам подвал, и они там сами все обустроили. В начале декабря будет первая экспериментальная постановка – «Майская ночь, или Утопленница». Если хочешь, можешь об этом сделать репортаж. Я для тебя выясню все, что надо.

– Очень актуально! – фыркнула Аня. – Майская ночь в декабре. И позитива выше крыши! Утопленница! Она утопилась! Радость и веселье! Рейтинг канала растет, все танцуют вокруг елочки.

– Но это же классика. Это Гоголь… – растерянно произнес Владимир.

– Да от вас ничего, кроме замшелой классики, и не дождешься.

– Ты не поняла – постановка экспериментальная. Студенты взяли самые страшные рассказы из «Диканьки» и делают чуть ли не комнату страха: там уже при входе какие-то мертвецы из гробов будут вставать, голоса звучать. В подвале места изначально было мало, но они решили задействовать все пространство, а не только сцену.

– А раньше что в этом подвале было?

– Да ничего не было. Архивы заплесневелые. Нам же в девяносто четвертом это здание от какого-то треста досталось, они почти двадцать лет не могли вывезти свои бумаги, так все и кисло. А потом выяснилось, что бумаги эти давно никому не нужны. Распечатали двери. Зрелище было не для слабонервных, я в тот день как раз заходил по каким-то делам, меня отвели, показали. Капитан тоже посмотрел, походил там среди гнилья и решил – денег у театра на благоустройство этой помойки нет, подвал нам не нужен – и отдал его студентам. И они своими силами там все разгребли. Может, все же расскажешь о них?

– Может, и расскажу. Но надо, чтоб они хотя бы год просуществовали, а то знаю я. Разгребли они вам все, отчистили, отдраили – а вы их потом пинком под зад, а помещение сдадите какому-нибудь ресторану. Ладно-ладно, не пыхти, я подумаю про ваш подвал. Но это по-любому не новогодний вариант. Местечковость какая-то. Ай, давайте умилимся – у Среднего камерного театра, про который мало кто помнит, появилась учебная сцена. А мне, менеджеру среднего звена из Южного Бутова, какое до этого дело?

– Почему учебная? Нормальный молодежный театр. Будет со временем. Называется – «Трюм». «Театр радостный, юный и модный»

– И название у них какое-то кондовое. Вашего Капитана нельзя к студентам подпускать, он из них раньше времени старперов сделает. Неужели нет современных пьес? Да наверняка тысячи их! Нет, надо поставить Гоголя. А чего не Фонвизина сразу? Или этого, Еврипида?

– Действительно, у Гоголя нет никаких шансов, когда в мире есть очаровашка доктор Хаус!

– Отец, ты чего? Хаус – это каменный век уже. Он себя изжил еще в третьем сезоне.

– Это многое объясняет. У нас со стариной Гоголем тогда вообще никаких перспектив в этом мире. А как поживает твой невероятно смелый и современный жених? Не покрасил ли волосы в скучный естественный цвет? Не вставил ли в нос кость какого-нибудь зазевавшегося искусствоведа?

Владимир весьма скептически относился к парню своей дочери, по профессии – отрисовщику фонов на мультипликационной студии, а по призванию – художнику-комиксисту.

– Умпалумп вынул из лица все железяки и побрился налысо. По моей просьбе, если хочешь знать. Кстати, а у вас в фойе театра по-прежнему голые страшные стены? Не пришла ли пора соскрести с них мох, обновиться и повесить что-то по-настоящему современное?

– Например, пару жуткообразных комиксов твоего жениха.

– Например! – подхватила Аня. – Представляешь, Умпалумпу и его группе в последний момент отказали в помещении! А они уже все подготовили для выставки.

Все сделали, понимаешь, деньги свои вложили. Вот я подумала – ты бы поговорил с вашим Капитаном, чтоб он разрешил ребятам повесить у вас в театре современные комиксы? Это привлечет к вам внимание молодежи. Мы будем неистово везде рекламироваться, это и для вас реклама. Вам же нужны новые зрители, верно?

– Я, наверное, не очень правильно понял. Ты ведь не о том, чтобы повесить в фойе театра, имеющего определенные традиции и историю, какие-то ученические каляки-маляки?

– А если в подвал? Ну который «Трюм», студенческий театр? Тем более что я о них репортаж сделаю.

– С «Трюмом» договаривайтесь сами, я там вообще никого не знаю. Но предупреждаю – у них очень тесно. И я бы на их месте сказал вам вот что: «Дорогие братья художники. Найдите себе какой-нибудь подвал, сами приведите его в порядок – и делайте выставку». Без обид.

– Да без обид, конечно. А могло бы получиться интересно. Все-все, я тебя не уговариваю. Слушай, а можно у тебя тогда пару стендов дома пока спрятать? Просто все готово к выставке, распечатано и наклеено. Мы сейчас по квартирам разбираем, а когда найдем место, увезем. Осталось еще три стенда пристроить, но это мелочь. А то прикинь – тридцать две таких доски здоровенных, два на три метра. Они у нас в спальне стояли и на кухне, мы с Умпой в коридоре на матрасике спали.

– У меня нет места, ты же видишь. А Дарья что сказала?

– Мама первая выбрала два стенда – в коридоре, по обе стороны повесила. С Умпалумповым программным комиксом «Волшебник из Умрудного города». Слушай, ну не надо делать такое лицо, как будто я тебе чудо-пылесос пытаюсь продать, набери в гугле хотя бы это название. Мама вот прочитала и попросила после выставки отдать ей всего «Волшебника».

– Даже так? – задумался Владимир. – Хорошо, наберу в гугле. Ладно-ладно, возьму два щита, за шкаф спрячу.

– Спасибо, папочка! Ты мой герой.

– Как тебя только в телевизоре держат? Совершенно не умеешь играть. Смотри, как это можно было сказать. «Спасибо, – хлоп-хлоп глазами, – папочка! Ты, – улыбка, – мой герой». Или вот так: «Спасибо, папочка! – Вдох, еще вдох, срывающимся голосом: – Ты мой герой!» Или…

– Это уже даже не каменный век, – перебила его Аня, – это палеозой. Или мезозой. Короче – парк юрского периода. Неужели в театре сейчас так по-старперски играют? Лучше уж совсем не уметь.

– По-разному играют, – заметил уязвленный Владимир. – К примеру, я сейчас ставлю один очень современный спектакль. По классике, по Грибоедову. Но пусть тебя это не смущает. У нас там мобильные телефоны на репетиции вовсю звонят, и прочие достижения техники имеются. Это мне Стакан Петрович такую работку сосватал. Помнишь Стакана Петровича, детка?

– Как не помнить. Противный, самовлюбленный толстяк.

– Я попросил бы о моем друге…

– Да ладно, мне можно. Во-первых, этот паршивый сериал про Батяню идет в одно время с нашим выпуском новостей и сбивает нам рейтинги. А во-вторых, твой друг нанес моей детской психике непоправимую травму!

– Я этого не знал. Ну-ка рассказывай, – нахмурился Владимир.

– Пожалуйста. В «Трех братьях и Кощее» он так умирал на сцене, что я поверила и зарыдала, как дура! Как же! Папин друг умирает! Мама даже вывела меня в фойе, чтобы успокоить. Сказала: «Больше никогда тебя в театр не возьму! Вечно ты меня позоришь!» А потом, когда все закончилось, мы с ней пошли за кулисы. И там сидел твой Стакан, живой, довольный, в костюме старшего брата и с граненым стаканом в руке. Ржал, водку лакал и продавал кому-то дубленку!

– А ты хотела, чтоб он по-настоящему умер?

– Он мог бы хоть разгримироваться… С тех пор я не верю в театр. Только в документальное кино! Слушай, а платят-то тебе нормально за современный спектакль с телефонами?

– Представь себе. Даже очень хорошо.

– Правда? Правда? Тогда одолжи мне, пожалуйста, десятку.

– Десятку чего?

– Тысяч рублей. До конца года. Как получу премию за лучший сюжет, сразу верну! Понимаешь, я тут записалась на парикмахерские курсы. Тихо, только не перебивай. Вот смотри, если я захочу уехать – мне нужна будет профессия. Я хотела на медсестру поучиться, но меня тошнит от человеческого говна. А парикмахеры ведь тоже везде нужны. Диплом дают международного образца. На русском и английском.

– Гримером можешь стать. Все лучше, чем рвать новости из глотки у других волков. Я могу устроить.

– Не хочу я быть гримером! Мне нужна запасная профессия, понимаешь? Умпа – он художник, язык рисунка понятен всем. А что я буду делать в Европе со своим журналистским образованием?

– А что ты вообще забыла в Европе?

– Это я так. На всякий случай. Погуглила и записалась на курсы. Но это незапланированная трата, и я никому не хочу про это говорить. Кроме Умпы. Но он думает, что мне хватает денег, а мне нет. Я вчера скалькулировала наши финансы – нет, не вписываюсь.

– А мать твоя что об этом думает?

– Ты что! Я ей ни-ни. И ты, пожалуйста, молчи.

Не говоря больше ни слова, Владимир сходил в комнату и вернулся с двумя пятитысячными купюрами. Только он кое-как разобрался со своим бюджетом и приготовился выплачивать музыкантше долг в два приема, как пришлось снова все перекраивать. Но Аня попросила денег у него, и именно у него! Значит – он должен! Не так часто его взрослая, самостоятельная дочь просит о помощи.

«А в старости она меня не забудет. В крайнем случае заберет в Европу и сдаст в комфортабельный дом престарелых для бывших работников культуры», – пришла утешительная мысль, когда после ужина он отмывал жир от сковородки.