Текст книги "Люди под кожей"

Дрожащее движение рукой – включается громкая связь.

– Привет. Это ты?

В ответ так и хочется сказать: «Нет, не я», – но Дарья не из тех, кто потакает собственным слабостям.

– Да, мам. Чего-то хотела? – Удивительно, как ровно и спокойно звучит ее голос, хотя всего мгновение назад она готова была кричать от отчаяния.

– Ничего особенного. Просто хотела узнать, как у тебя дела, как мальчики. – Короткая пауза. – Как годовщина?

Дарья коротко хмыкает, не сумев удержаться от улыбки. Откидывается на спинку сиденья: так проще дышать.

– Признайся, ты звонишь мне в этот день каждый год, чтобы узнать, что в нашем браке появилась трещина? Я же знаю, Денис тебе никогда не нравился. – Она делает вид, что шутит, но в каждой шутке, как говорится, слишком много правды.

– А я и не отрицаю, – раздается ворчание из телефонного динамика. – Я десять лет назад говорила и сейчас продолжаю говорить, что есть в этом мужчине что-то скользкое. Такие, как твой Денис, обязательно рано или поздно проявляют настоящий характер.

– Настоящий – это какой?

– Не знаю. Твой отец был ничем не лучше. Двадцать лет брака – коту под хвост. Бросить меня, когда я уже перевалила за пятый десяток! И ладно бы ради другой женщины. Но нет! Просто взять – и бросить.

Любая тема их разговора всегда сводится к этому: как же подло поступил ее отец и как Дарье стоит уже начать готовиться к подобному развитию событий. Но что удивительно, после того как эта злободневная тема некоторое время висит в воздухе, Лидия всегда вновь превращается в элегантную даму шестидесяти лет, у которой не просто порох в пороховницах – танки в окопах.

– У нас все отлично, мам. Спасибо, что спросила, – уже мягче говорит Дарья.

Она давно привыкла к этой своеобразной манере поведения матери, а потому не обижается на постоянные подколки в сторону Дениса. В конце концов, у Лидии прелестные внуки, и она не станет этого отрицать.

– Он тебе уже что-нибудь подарил? Напомни, что там было в прошлом году? Сертификат в спа-салон?

– Сертификат в спа-салон и сотня воздушных шариков.

– Ну да, это меняет дело. – Лидия, может, и хотела прозвучать серьезно, но сарказм в тоне все равно не остался незамеченным.

– Денис – замечательный муж. – Говоря это, Дарья прикрывает глаза, размеренно вдыхая запах новой кожаной обивки в салоне.

– Дай бог, чтобы было так, – наконец соглашается мать, и они переходят на более нейтральные темы: рецепты морковных тортов, марки бюстгальтеров и лучший зимний лагерь для близнецов. Лидия настаивает на Швейцарии.

Когда Дарья жила вместе с родителями, у нее было чувство, что рядом с ними ей трудно дышать. Оба – отец и мать – вроде бы были вполне сносны, и все же только в университете Дарья могла чувствовать себя свободно и спокойно, а потому никогда не пропускала пары. Но едва они с Денисом съехались – это было еще до свадьбы, как все стало гораздо проще, легче. Теперь она с радостью заезжает к матери в гости, ходит с отцом на футбольные матчи или проводит выходные на даче полным семейным составом.

Сейчас она наконец может любить их по-настоящему, а не только потому, что в этом мире так принято – любить тех, кто тебя воспитал.

Красота. Грация. Изящество. Тонкие, плавные линии, острые ключицы, озорная улыбка. Пряди шелковых волос, падающие на лицо. Яркие, задорные глаза, полные жизни. Очаровательный румянец на щеках. Аккуратные ноготки и мягкая кожа рук. Маленький носик, тонкая шейка. Талия, переходящая в крутые бедра.

Остальное – мелочи. Идеально скроенное платье, ладно сидящее на фигуре. Черные туфельки на небольшом каблуке и с остренькими носами. Красная матовая помада. Не пошло-красная, а такая – утонченно-изящная, придающая не возраста, а ценности. Очаровательные сережки из белого золота, какие не постыдилась надеть бы и первая леди. И наконец, небрежно наброшенное на плечи пальто. Просто и изящно.

Лиза торопливо отворачивается от зеркала, потому что там всего этого нет.

Зато там есть другая Лиза: молодая, но уже уставшая. Круги под глазами не скрывает даже самый плотный консилер, а забавно торчащие по сторонам уши делают ее похожей на мальчишку. А волосы!..

Вот есть такой цвет – мышиный. Увидишь один раз и больше никогда не вспомнишь. Забудешь и ни секунды не пожалеешь; скорее наоборот, тут же побежишь приобщиться к прекрасному: шатенкам, блондинкам и рыжим.

Один раз она даже дошла до салона. Зашла – и тут же попала в пасть белоснежных зубов гостеприимного администратора. Щелк-щелк. «Вы на какое время? А чаю не хотите? А платить – наличными или картой?»

Через минуту все эти слова слились в единый протяжный звук, за которым уже нельзя было ни разглядеть, ни расслышать окружающий мир. Тогда она позорно бежала с поля боя, капитулировав безоговорочно и навсегда. После этого были еще попытки что-то улучшить в себе самостоятельно: дорогая косметика, маски для волос, кружевные чулки, но ничто из этого не помогло любить себя больше. Там, в зеркале, безобразная девица, которой даже на саму себя смотреть противно.

Знаете, что там еще? Мутные, серые глаза. Бесцветная, бумажная кожа. Сплошная посредственность. И если отдельно каждая черта лица и могла бы смотреться приемлемо, то вместе они в единую картину ну никак не складываются.

На кровати лежит выглаженный серый костюм в скучную белую полоску – как раз для такой скучной девушки, как Лиза. Длина неправильная, рукава чуть велики, но ей все равно, потому что ничто не сделает ее еще хуже, чем она уже есть. Не хватает только каких-нибудь толстых очков в роговой оправе – и типичный образ неудачницы двадцать первого века готов. Только и тут не повезло: зрение тоже оказалось среднестатистическим и не требующим стильных очков.

В полной тишине Лиза движется по маленькой квартирке-студии, как стеснительное привидение. Каждый шаг легким шуршанием нарушает тишину, но в остальном девушки здесь как будто и нет. Быстро выпить стакан питьевого йогурта, пробежаться расческой по волосам, достать из шкафа заношенные коричневые сапоги, которые больше бы подошли пятикласснице, – все это без единого звука. В движениях Лизы нет уверенности в собственном присутствии.

В следующий раз она бросает взгляд на свое отражение только в ванной, в заляпанном зеркале, окутанном туманной дымкой, которая всегда появляется, когда слишком долго принимаешь душ. Все, что видно в этом отражении, – это бледно-розовые шрамы, уродливыми змеями-ниточками расползшиеся по девичьему телу.

Хотя нет, не так. Шрамы – это единственное, что Лиза в себе безоговорочно любит. Без этих шрамов она вообще бы сейчас не ходила по этой земле.

Поймав свой собственный взгляд, Лиза на мгновение замирает, но затем вновь продолжает чистить зубы, теперь уже смотря только вниз, в серовато-желтую керамическую поверхность раковины.

Когда девушка выходит из ванной, это уже просто рефлекс – побыстрее накинуть хоть какую-нибудь одежду, чтобы не «не быть», а именно не чувствовать себя голой. С вешалки летит застиранная хлопковая блузка, за ней – похожая, только с кружевом на манжетах. Но это все равно что надеть на слона слюнявчик и понадеяться, что другие слоны оценят. Вот так и Лиза знает, что всем плевать.

Всем плевать на неразговорчивую девушку, которая хоть и приходит на работу вовремя, ничем не примечательна, кроме разве что своей непримечательности. Оттого и нечего терять.

После небольшого замешательства Лиза, словно загипнотизированная, тянется к пластиковой шкатулке на прикроватном столике. Помимо запасных ключей и использованных батареек там лежит кое-что еще, что, кажется, попало туда по совершенной случайности.

Пальцы касаются холодного металла с нежностью, будто это новорожденный младенец. Это ожерелье вполне подошло бы какой-нибудь представительной женщине, вроде тех, которых Лиза всегда воображала в качестве своего идеала.

Однако, застегнув цепочку на шее, девушка слегка расправляет плечи. В глазах появляется голубой оттенок мечтательности; лицо трогает краска.

Это уже совсем не та девушка, что с отвращением вглядывалась в свое отражение. В этой версии Лизы гораздо больше женственности. И пусть черты ее остаются прежними, внутри как будто что-то переключается на совершенно иной режим.

Не колеблясь, Лиза снимает украшение. Возможно, сегодня просто не тот день. Но когда она добирается до работы, уверенность в собственных силах, которая до этого и так была не на высоте, мгновенно тает и начинает стремиться к нулю.

– Пропуск? – Коренастый охранник со стрижкой «ежик» смотрит на нее безапелляционным взглядом.

– Я работаю здесь четвертый год, – полушепотом оправдывается девушка.

К сожалению, она не из тех, кому хватает обворожительной улыбки или милого прищура глаз, чтобы получить желаемое. С другой стороны, она и не пробовала. С третьей – пробовать и не хотелось.

Дрожащими руками Лиза открывает поношенную сумку с крепкими ручками. Сердце колотится, как на американских горках, а в голове лишь одна мысль: «Господи, пожалуйста, пусть это скорее закончится».

В глаза не смотрит – только куда-то в район туловища, туда, где голубая синтетическая рубашка переходит в низкокачественные черные брюки. Округлые очертания пивного брюха заставляют морщиться от отвращения. Этого охранника она видит практически каждый день, и каждый день – одна и та же история: недоверчивый взгляд из-под кустистых бровей и сложенные под грудью руки в немом осуждении.

– Сейчас. – Содержимое сумки все не кончается, а терпение мужчины, похоже, уже на исходе. – Одну минуту.

Наконец пропуск находится. Он прячется где-то на самом дне, среди коралловых рифов влажных салфеток и разбитой пудреницы, укрытый пенными волнами целлофанового пакета.

– Вот, – Лиза двумя пальцами протягивает потертую карточку и краем глаза замечает, что мимо нее проходит группа щебечущих девиц из соседнего отдела. Их нелюдимый охранник приветствует кивком.

Вот сво…

– Идите, – коротко разрешает мужчина; всего на мгновение их взгляды пересекаются, и Лиза вспыхивает. Неужели все так очевидно? Ее злость, отчаяние, недовольство сегодняшним днем? – Давайте уже.

Приходится подчиниться.

У лифта скопилось слишком много народу: придется ждать как минимум еще несколько минут. А ехать на тринадцатый этаж.

Лиза по-овечьи присоединяется к толпе, но, по мере того как люди обступают с разных сторон – душные, плотные, слишком реальные, дыхание девушки становится все более тяжелым.

Мужчина спереди в красном галстуке оборачивается и пристально смотрит. Услышал?

Еще один легкий всхлип – приезжает лифт. Толпа неуправляемым стадом упаковывается в эту крохотную коробку, где стоять придется еще теснее, еще ближе.

Лиза не двигается.

Никто не спросит: «Вы не заходите?» Просто несколько удивленных взглядов, и створки лифта гладко съезжаются, совсем как стеснительная морская раковина, желающая скрыть от посторонних глаз свою единственную жемчужину.

Не дожидаясь следующей порции людей, Лиза разворачивается и нетвердой походкой направляется к туалетам. Тяжелый запах хлора тут же забивается в легкие, но именно он почему-то помогает успокоиться.

Сумка цвета хаки резко летит в угол раковины. Лиза упирается руками в кафельный бортик, закрывает глаза и запрокидывает голову, чтобы не заплакать. Нет. Не так все должно быть. С самого утра. С самого начала.

Слышится шум смываемой воды, и из кабинки выходит дама, чуть полноватая, чуть за сорок. Всего в ней – «чуть»: немного косметики, немного лака для волос, немного надменности, немного сострадания. И вот такая непонятная бесформенная смесь расторопно вытекает в общественный коридор, будто и не было ее вовсе. Или, точнее, будто Лизы здесь и не было.

Только тогда девушка решается взглянуть на свое отражение в зеркале. Стекло здесь чище и больше, чем у нее дома, но тем страшнее. Никаких разводов или царапин – все видно четко и ясно. Каждое сомнение, каждую каплю бездонного страха.

Решение приходит почти мгновенно. Лиза хватает сумку и начинает выворачивать ее наизнанку. В раковину летят бесчисленные мелочи, которые обычно покоятся в женской сумочке, даже злосчастный пропуск – тот и вовсе вылетает одним из первых. Наконец в воздухе сверкает то, что Лиза так отчаянно искала.

– Ну вот и все, – ободряюще произносит она и теперь уже совершенно спокойно начинает собирать разбросанные вещи обратно в сумку. Последней домой возвращается разбитая пудреница с заляпанной крышкой.

Из лифта Лиза выплывает уже совсем другим человеком: взгляд с прищуром, губы полуизогнуты в ухмылке, а спина прямая, как у модели во время главного показа сезона парижской недели моды.

Шумный офис неожиданно стихает, будто кто-то выключил звук или поставил на «авиарежим». И все смотрят только на нее. Но что же в ней такого особенного?

Среди всех зрителей этого спектакля одного актера есть и начальник отдела. Он изучает Лизу с любопытством, как какую-то диковинную зверушку.

У кого-то из сотрудников падает ручка. В сложившейся тишине – это все равно что разорвавшаяся граната посреди ромашкового поля.

– Зайдешь ко мне? – просит он, и правая бровь взлетает в немом вопросе.

– Конечно, – улыбается Лиза, и они со смуглокожим Дмитрием исчезают в двери его личного кабинета.

Когда они остаются одни, шеф поворачивается и снова смотрит на подчиненную заинтригованным взглядом.

– Интересно, почему я никогда не замечал, какая ты красивая?

Утреннее солнце бросает игривый отблеск на колье на ее шее.

– Сама не знаю. – Лиза пожимает плечами, а затем, плавно покачивая бедрами, движется в сторону начальника. Глаза опасно сверкают, наполняясь цветом и становясь уже не серыми, а скорее голубыми.

Дмитрий эхом отражает ее слова:

– Вот мне и хотелось бы узнать.

Последнее расстояние преодолено, и их тела связываются в неразрывный морской узел. Уже тяжело вспоминать, что это за девушка примостилась на его коленях, почему она его так манит и почему этому невозможно сопротивляться. Но, несмотря на место, участников и обстоятельства, почему-то именно это ощущается правильным.

· 3 ·
На том свете живет, а на этом мрет

– Чудесное место!

– Спасибо. Вы у нас впервые?

– Да. У нас с мужем годовщина.

Дарья расстегивает пуговицы на элегантном черном манто с широкими рукавами, и метрдотель профессиональным движением помогает женщине снять накидку. Под ней оказывается облегающее бордовое платье с загадочно мерцающими блестками и таким глубоким вырезом, что носить его с достоинством сможет не каждая женщина. Но Дарья-то и есть «не каждая».

– Поздравляю! Желаю вам приятно провести вечер, – доброжелательно отвечает метрдотель, приземистый мужчина чуть за пятьдесят, ухоженный и подтянутый. Никаких лишних вопросов и разговоров: все в рамках приличия и на уровне заведения.

В этом ресторане неприметный только фасад здания. Старая двухэтажная постройка в глубине улочек, пусть и в центре города, особого внимания не привлекает, пока не заглянешь внутрь. Тут-то и начинается все самое интересное: дорогая мебель из темного дерева, узкие стильные ковры на полу и широкие искусственные балюстрады, придающие помещению римские нотки изысканности. А туалет – его чуть видно, когда снимаешь верхнюю одежду, но впечатления это ничуть не портит, потому что весь он выполнен из стеклянных материалов и украшен мелкой плиткой, напоминающей полупрозрачные кусочки белого шоколада.

Денис всегда знал толк в хороших местах и еще ни разу не разочаровывал Дарью. Места выбирал он – из этого правила не было исключения, но жена и не спорила, то ли потому, что доверяла, то ли потому, что хотела угодить.

– Давайте я провожу к вашему столику.

Молчавшая до этого девушка за небольшой кафедрой оживает. Красивая, высокая, могла бы работать моделью, но недостаточно красивая, чтобы затмевать женщин, которые сюда приходят. Наверное, в этом особенно виновата форма: фиолетовый костюм с эмблемой заведения, который хоть и сидит хорошо, но никак свою обладательницу не красит.

– Спасибо, – отвечает Дарья и подхватывает с небольшого диванчика свой блестящий клатч.

Разве этот вечер мог бы начаться лучше?

Денис уже ждет ее за столиком в дальнем конце зала на втором этаже. Он будто и не из этого времени: одет в смокинг; едва видит Дарью, торопливо встает с места и отодвигает для нее стул напротив.

– Чудесно выглядишь, – приветствует он жену.

– Ты тоже, – не отстает Дарья.

Ее волосы собраны на затылке в замысловатую прическу, но один локон все-таки выбился из стройного ряда и игриво падает на лоб.

Денис протягивает женщине меню.

– Прости, что не получилось за тобой заехать. Этот проект скоро съест меня живьем. – Он не дает Дарье ответить и продолжает: – Но не будем о грустном. И о работе. Я знаю, ты не питаешь особо нежных чувств к моему трудовому графику, так что хотя бы сегодня я избавлю тебя от необходимости слышать от меня очередное нытье про форму крыши и количество окон.

Дарья бесшумно смеется, лишь немного воздуха вылетает из ее приоткрытого рта.

– Ты не поверишь, но как раз сегодня у меня такое отличное настроение, что я не прочь поговорить даже о таких скучных вещах.

– Смотри, я предупреждал.

Появляется шампанское. Все как в кино про миллионеров, где одетый с иголочки официант быстро и бесшумно подносит к столику маленькое серебряное ведерко, полное льда, в котором и охлаждается дорогой напиток. И пусть чета Озерковых не принадлежит к сливкам московского общества, им вполне хватает того, что есть: вот таких приятных вечеров вдали от детей несколько раз в году.

– Давайте я сам, – просит Денис официанта, и тот, кивнув, моментально испаряется в зале, оставив супругов наедине. Обращается к Дарье: – Потрясающее платье, кстати говоря. Новое? Я такого еще не видел.

– Новая коллекция Анны Сапковской. – Имя одной из немногих своих подруг женщина произносит так, будто они и не знакомы вовсе. – Наконец-то она начинает выдавать что-то приемлемое за те баснословные деньги, что требует за свои наряды.

Денис как будто и не слышит: левой рукой теребит запонку с изумрудным камешком на правом рукаве; взгляд, потерянный, бездомный, устремлен куда-то мимо жены.

– Денис?

– А? Что? Прости, я отвлекся.

Мужчина снова становится собранным и сосредоточенным. Длинные, узловатые пальцы захватывают в плен нежные ладошки жены в подтверждение слов:

– Что ты будешь?

Они заказывают по салату (порции такие крошечные, что несколько листков с орешками и неопознанной подливкой можно скорее назвать современным искусством, нежели едой), рыбу от шеф-повара и на десерт съедают нежнейший шоколадный пудинг маленькими ложечками с набалдашниками в форме ромба.

Если не считать торжественности места и нарядов, это один из тех редких вечеров, когда Дарья и Денис делают то, что миллионы пар по всей стране делать давно перестали: проводят время вместе.

– Ты знаешь, я ужасен, когда дело касается сюрпризов, – говорит Денис, отправляя оплаченный счет вместе с официантом.

Дарья едва заметно подается вперед; она с трудом сдерживает улыбку, но зато откровенно, без стеснения смеются ее глаза.

– Так вот… – Денис откашливается. – Я решил сделать тебе небольшой подарок. Вообще-то после десяти лет совместной жизни удивлять становится все сложнее, но на такую особенную дату я решил преподнести кое-что соответствующее событию…

На свет появляется небольшая коробочка, в такие обычно упаковывают кольца для предложений руки и сердца; но в этой – явно не кольцо.

– Я даже не знаю, что сказать… – Дарья от удивления прикрывает рот левой ладонью, но помимо удивления есть еще и предчувствие – скользкое, нехорошее. Именно оно борется с детским желанием узнать, что же внутри.

– Может, откроешь?

– Давай лучше ты.

Она не хочет это трогать. Не здесь, не сейчас. Словно внутри – неизлечимый вирус или прах мертвеца.

Так, чтобы Денис не заметил, Дарья осторожно отодвигается назад. Муж хватается за крышечку и стремительно тянет ее на себя.

Звук похож на вылетевшую пробку игристого вина: резкий хлопок, но в то же время смягченный легким дымком над горлышком бутылки. Сама того не желая, Дарья вздрагивает от испуга.

Однако внутри ничего страшного – лишь пара ослепительно сверкающих бриллиантовых сережек. Простая основа из привычного белого золота и ощутимого размера камешки, зажатые в золотую темницу.

– Ах, – вырывается у Дарьи. Только вот она сама не понимает, что обозначает этот вздох – ужас или восхищение.

Интуиция прежде никогда ее не подводила. Удачный билет на экзамене, свежий хлеб в магазине, эффективные инвестиции, но это… Что-то подсказывало: нет, эти серьги тебе ни к чему; они не принесут счастья, не подарят минуты радости, не позволят, как прежде, наслаждаться жизнью. Там, внутри, притаилась какая-то злая, неземная сущность, которая и манит, и пугает одновременно.

– Готова? – Денис достает серьги из коробочки и, не дожидаясь приглашения, тянется в сторону Дарьи. – Давай же, примерь.

В горле пересохло. В висках стучит. Немыслимо, но и ладони вспотели. Дарья сжимает их в кулаки так крепко, что не сразу ощущает боль от ногтей, впившихся в кожу и тем самым причиняющих боль. Что же ответить?

– Давай дома? – Слова даются с трудом. Каждое – как непосильный шаг стокилометрового марафонца перед самым финишем, когда ног уже не чувствуешь.

Мышца на лице Дениса резко сокращается и искажает прежде прекрасное лицо еще молодого мужчины. Но Дарья замечает. Теперь она все замечает.

– Пожалуйста.

– Давай дома, – упорно, как попугай, продолжает твердить она.

Оба говорят тихо, но за столиком маленькой тучкой скопилось такое сильное напряжение, что окружающие начинают бросать косые взгляды в их сторону. Блестки на платье Дарьи таинственном образом меркнут, и кажется, что кто-то выключил на небе все звезды. А сам ресторан из престижного заведения превращается в обычную забегаловку с персоналом, на котором из формы – только пластиковые улыбки.

– Я не хочу, – говорит Дарья в ответ на настойчивый взгляд мужа.

– Почему?

– Просто не хочу. Дома. Давай дома.

Все, вечер безнадежно испорчен: трещит по швам, лопаются нити, на пол сыпятся оборванные пуговицы. Ей в этом вечере все не по размеру – тесно, тошно и невозможно повернуться.

– Дарья, это всего лишь серьги! – Теперь уже вскипает Денис. – Тебе что, сложно? Даша, что с тобой, скажи, такое?..

Ей словно больно щелкнули по носу. И он туда же… Не называл ее Дашей ни разу с самой свадьбы, потому что она его попросила. А теперь что он хочет этим сказать?

Дарья торопливо встает из-за стола, задевает угол бедром, но быстро восстанавливает и равновесие, и достоинство.

– Я пойду.

Он не пытается догнать ее сразу, а ждет несколько бесконечных секунд, прежде чем встать самому и уверенным шагом направиться в сторону лестницы. Виновница неудавшегося вечера – красная бархатная коробочка – отправляется обратно в карман, но ненадолго: в этом Денис твердо уверен.

Дарью он нагоняет уже у выхода из ресторана, на ступеньках, где она стоит, в сомнениях сжимая в кулаке незажженную сигарету. Они это даже не обсуждали: с беременностью Дарья бросила курить, особо при этом не напрягаясь. Единственное, о чем она так никому и не сказала, даже мужу, так это то, что в любой ее сумочке притаились одна-две сигареты на всякий случай.

Внешний вид женщины откровенно пугает: волосы уже больше на плечах, нежели в прическе; манто застегнуто не на те пуговицы, а ладонь, в которой зажата злополучная сигарета, мелко дрожит.

Денис без раздумий приобнимает жену, левую руку прижав к ее щеке, а правой пытаясь отобрать сигарету.

– Все нормально?

Дарья сдавленно кивает. Не сразу, но кивает.

Кого она боится? Это всего лишь ее любимый муж, которого она знает уже почти одиннадцать лет. Он и мухи не обидит, не говоря о том, чтобы осознанно причинить ей вред.

За мягким поцелуем следует примирительная улыбка, и оба супруга направляются к машине. Автомобиль такой же новый и чистый, как и у Дарьи, только модель более серьезная. Внутри – порядок и минимализм: никаких ароматизированных подвесок или раскиданных по заднему сиденью ненужных пакетов. Такое чувство, что машина только что куплена в салоне и до этого на ней вообще никто не ездил.

«Прости. Я не хотел», – говорят его глаза, когда они выезжают с парковки.

«Все в порядке, – отвечают ее. – Я слишком бурно отреагировала».

«Мне жаль, что такой важный вечер испорчен», – снова говорят его.

«Мне тоже».

Хочет или нет, Дарья действительно жалеет, что отказалась примерить серьги. Могла бы проявить уважение и хотя бы приложить к ушам. Наверняка это очень дорогое украшение, даже по меркам хорошей жизни Озерковых.

– Домой? – А вот настоящий вопрос вслух, но они как будто уже поговорили и все прояснили: в салоне автомобиля ни единого облачка враждебности.

– Домой, – кивает Дарья, позволив телу немного расслабиться.

Всю дорогу они едут молча. Не потому что что-то не так, а как раз наоборот: примирительная тишина невидимым зверьком сидит у каждого из супругов на шее, покачивая белым пушистым хвостом.

Уже дома первым делом, пока не сняла платье, Дарья направляется в ванную и перед большим кристально чистым зеркалом примеряет подарок мужа. Все не так уж и сложно, правда? Одна сережка, вторая. Щелкает замочек, другой.

В дверях ванной появляется Денис: тоже еще в своем смокинге, но галстук уже расслабленно висит на шее; в волосах же притаился дикий вихрь, в который так и хочется запустить руки.

– Ты прекрасна, – улыбается Денис, словно и не было всей этой сцены в ресторане.

Вместо ответа Дарья тянется к мужу, ища в нем скорее материнской поддержки и этих вечных «все будет хорошо», нежели крепкого мужского плеча. И слова не заставляют себя ждать:

– Все будет хорошо.

Но ничего уже не будет.

Звон тарелок, фоновый шум разговоров, тяжелый кофейный аромат. Люди в рабочих костюмах терпеливо стоят в очереди в ожидании своей порции кофеина, чтобы потом целый день делать то, чему они, будь у них выбор, предпочли бы непрезентабельность и отсутствие всяких переоцененных напитков в фирменных картонных стаканчиках.

Но то, что нам интересно, происходит вовсе не в очереди, не в гуще событий, а у самого окна, где предусмотрительные владельцы кофейни разместили длинный сплошной столик с высокими стульями, похожими на барные, и с мягкой сидушкой. Столик расположен так, что, сидя за ним, можно часами наблюдать за суетящимися за окном горожанами: опаздывающими, ожидающими, модными или безвкусными. Живое телевидение без перерыва на рекламу и напрасного ожидания благополучной развязки.

На одном из этих стульев сидит мужчина, явно немного тяжеловатый для легкой конструкции. Замшевый коричневый пиджак, толстые коротковатые пальцы с подстриженными под корень ногтями и старомодная шляпа с небольшими полями, которая бы больше подошла американскому ковбою, нежели офисному сотруднику двадцать первого века. Больше ничего и не видно – лицо загораживает свежая газета.

На титульной странице заголовок: «“Айзмос” пошел на износ?!»

Такие разговоры – далеко не новость. Невероятного коммерческого успеха огромной архитектурной корпорации не ожидал никто. Всего за год десятки разрозненных архитектурных бюро и центров по всей Москве объединились и превратились в непобедимого монстра, внушающего страх не только на родине, но и за ее пределами. Теперь дети с младых ногтей вместе с названием пельменей «Сибирская коллекция», памперсами «Хаггис» и «аддидасовским» слоганом «невозможное возможно» знают еще и корпорацию «Айзмос», чье необычное здание-башню в виде подковы видно почти из любой точки центра города. А на подходе еще два точно таких же небоскреба в разных точках центра Москвы. Власти долгое время сопротивлялись строительству «нос к носу» с историческими памятниками, но затем уступили в обмен на значительную скидку при постройке нового здания Арбитражного суда. О монополии и нарушении закона речь пока не шла, но вряд ли кого-то удивит, если такой разговор вообще никогда не будет подниматься ни в газетах, ни в профессиональной среде.

Казалось бы, в такой ситуации общественность должна возмутиться и взбунтоваться! Но Андрей Каземиров, директор объединенного холдинга, несколько раз сверкнул перед журналистами своей белоснежной улыбкой, и все растаяли: и пресса, и общественность, и, похоже, сам город.

К зданию-подкове все быстро привыкли, а те, кто там работал, этим еще и гордились. Два широких приземистых корпуса наверху соединялись изогнутым куполом, который как раз и создавал впечатление той самой «подковы». Выглядит сложно, но конструкция до смешного простая – вот вам максимально эффективная реклама хорошей архитектурной фирмы без всяких затрат.

Компания действительно занимает оба здания, кроме разве что первых этажей, где располагаются несколько кафе и ресторанчиков, а также маленький книжный магазин с заоблачными ценами и исключительно модной современной литературой. Вполне вероятно, что именно там вы приобрели эту самую книгу.

За несколько лет активной работы «Айзмос» успел заработать себе и имя, и недоброжелателей. И так как за простые проекты компания не берется, каждый новый объект становится предметом для газетно-журнальных обсуждений. В последние месяцы большое внимание к деятельности фирмы, даже негативное, стало сильно сказываться на цене акций, причем, как ни удивительно, в положительную сторону.

В общем, конечно же, ни о каком «износе» речи быть не может, но пронырливые газетчики каждое пятнышко с большим удовольствием раздувают до размеров слона, внутри которого, к сожалению или счастью, только воздух.

– Ой!

Это «ой!» надо слышать. Это не простое «ой!», когда вы оступились или даже перепутали соль с перцем. Это «ой!» – на самой высокой ноте, визгливое, противное, протяжное, плавно переходящее в «блин! вот зараза!».

Мужчина в шляпе с полями не сразу понимает, что происходит, но, когда до него доходит, он так резко вскакивает со своего места, словно он – изнеженная барышня, увидевшая перед собой маленькую белую мышку.

– Смотреть надо!!! – гремит мужчина.

У него густые, но жесткие, как щетка, усы, небольшие темные глазки и редкие седеющие брови. А на газете, которую он до этого момента мирно читал, расплывается темное кофейное пятно. И в довершение – тусклое облачко, некогда бывшее взбитыми сливками. Как назло, основной ущерб приходится именно на статью об архитектурном гиганте.

– Я не виновата! – визжит жертва обстоятельств.

Голос у нее сам по себе не очень приятный – высокий, с легким скрипучим подтоном, – а когда разговор заходит на щекотливые темы, так вообще срывается в ультразвук.

– А кто виноват?

– Меня толкнули! А вы, прежде чем орать, разберитесь в ситуации! – оппонирует барышня.

Усач не остается в долгу: