Текст книги "Кровь молчащая"

– К чёрту кофе, Александр! К чёрту кофе, когда у меня в запасе имеется отличнейший тирольский шнапс, на яблоках… Скажи, сколько раз ты успел подумать о том, что я не имею рассудка, что я непорядочна? Только не смей отрицать – твои мысли очевидны! А если ты всё-таки будешь отрицать, то я пойму, что ты произносишь ложь, неправду. Что ты обманываешь! Мир вокруг меня и без этого заполнен ложью и гнусным притворством. Впрочем, наверное, из этого состоят и твои будни.

Шура попытался заговорить, но Марта подошла совсем близко и нежно прикрыла ладонью его рот. Он закрыл глаза и ощутил влажное тепло женского тела, густо пахнущее папиросным дымом, духами и чесноком. Он почувствовал на своей щеке её тёплые губы. В углу комнаты чуть слышно снова зазвенел колокольчик.

– Прошлой ночью я видела сон: сеть, полная рыбы, и в этой сети среди рыбы лежу я. Большие скользкие рыбы вокруг меня шевелятся, подпрыгивают, раскрывают рты. И оттого мне страшно, невероятно страшно, понимаешь? Я не могу пошевелиться, я не могу сделать даже малое движение. Я не могу выбраться из этой проклятой сети! Не могу!

– Марта…

– Молчи. Ты думаешь, что сейчас мне нужно твоё тело? Ты ошибаешься. Моя жизнь, моя работа проходят среди немалого количества лучших особей мужского пола. Эти люди, эти офицеры – гордость Германии, кровь и душа Германии. Поверь, я сотню раз могла бы… Поверь, о них мечтает доброе большинство немецких женщин!

На комоде появилась наполненная шнапсом рюмка. Шура отошёл к дивану и взял лежащую на нём небольшую картину. То был заключённый в узкую деревянную рамку кусочек холста. Изображённые на нём силуэты святых, их нимбы были аккуратно расшиты тонкими цветными нитками и мелким, цвета жемчуга бисером.

– Ты веришь в силу иконы, Марта?

– Нет.

– Для чего ты тогда её украшаешь?

– Не знаю. Не понимаю. Иногда я это зачем-то делаю… Мне становится невыносимо страшно, когда я этого долго не делаю.

– Тогда во что ты веришь, Марта?

– Ни во что.

Коснувшись губами края рюмки, женщина сделала небольшой глоток. Вернув рюмку обратно на комод, она присела на край стула и обхватила руками свои плечи, превратившись таким образом в жалкий тёмный комок.

– О чём ты думал там, на мосту через Изар?

– Тебе покажется это смешным. Я поддался фантазии. Я перенёс свои мысли далеко в прошлое, в средние века. Я увидел, как по мосту через ту чёрную реку растянулась кавалькада всадников: знамёна, устремлённые в небо, развевающиеся по ветру плащи рыцарей ордена тамплиеров, звон тяжёлых доспехов. Мой предок, похлопав коня по крепкой шее, немного ослабил поводья, и тот, тряхнув густой рыжей гривой, несколько раз благодарно качнул головой. Он, мой предок, проезжая мимо, покосился на меня и процедил сквозь зубы: «Да, да, немец, именно так всё и было!».

Женщина улыбнулась. Её глаза наполнились слезами.

– Я верю тебе, немец. Я почему-то тебе очень верю.

Вытащив из волос заколки и раскидав их вокруг себя, Марта медленно сползла со стула и оказалась на полу на коленях.

– Марта…

– Молчи. Не мешай мне. Возможно, я сделаю сейчас глупость. Самую большую глупость в своей проигранной, никчёмной жизни.

– Я должен…

– Ты что-то говорил сегодня о России. Я плохо помню, кажется, что-то о своих отношениях с Москвой. Ты очень тепло говорил о русских. Лицо твоё становилось другим, когда ты рассказывал мне о них. Мне показалось, есть какая-то тайна во всём этом. Я чувствовала, что ты не обо всём можешь мне рассказывать. Я не буду сейчас пытать тебя вопросами, пусть всё останется так, как есть. Как ни странно, в эту минуту неизвестность почему-то даёт мне безграничную свободу. Я полной грудью вдыхаю эту свободу и абсолютно не желаю знать о тебе никакой правды. За несколько дней, проведённых рядом с тобой, я вспомнила, что такое не испытывать постоянной тревоги и страха. Я уже не надеялась получить такой подарок от своей судьбы…

Марта опустила голову и закрыла лицо ладонями. Но её бездействие не было долгим. Встав с пола, она неуверенным шагом приблизилась к Шуре. Схватив за рукав, она потащила его к столу и рывком усадила на стул.

– Россия меня никогда не простит, Александр. Ну так хоть ты меня прости. Мне необходимо, чтобы хоть кто-то в эту ночь меня простил. Сейчас не время разбираться, за что и почему. Я не могу ничего объяснять. Подходит час большой кровавой драки, немец. Война неизбежна…

Шура не успел уловить, каким образом на зелёной плюшевой скатерти стола перед его глазами возникла объёмная картонная папка. Присев напротив, женщина сняла перчатки и закурила. От неожиданности Шура вздрогнул – папиросу держали изувеченные, покрытые многочисленными шрамами от ожогов и глубоких ран пальцы. Голос Марты стих и задрожал.

– Ты отдашь эти бумаги тому, кому посчитаешь нужным. Своим русским друзьям или полномочному представителю Советов в Германии. Это – небольшой архив… это подробные сведения, списки немецкой агентуры на территории России. Также здесь мои личные записи, заметки. Я хочу, чтобы ты, мечтающий о вселенском мире человек, знал: в мае этого года уже приведены в боевую готовность армейские управления и дивизии Вермахта. Под видом подготовки к осенним манёврам в начале августа проведена мобилизация резервных подразделений сухопутных войск и двух полков СС. Всё начинается, Александр. Всё, конечно же, проходит с соблюдением строжайшей маскировки и дезинформации. Всё строго секретно… Руководством Третьего Рейха было принято решение о походе на Польшу… Да, да, сначала Польша… Для реализации этого плана Гитлеру требуется безоговорочно убедить Великобританию и Францию, что действия Германии являются не агрессией, а самообороной, на которую Германию спровоцировала польская сторона. Германии остаётся сейчас лишь одно – предъявить мировой общественности формальный, шитый белыми нитками повод к войне. С этой целью военной разведкой совместно со службой безопасности уже проводятся провокации на границе между Польшей, Германией и Словакией. Провокации носят один и тот же характер – нападения переодетых агентов спецподразделения СС на немецкие объекты и возложение осуждения и вины за эти нападения на польскую сторону…

Марта поднялась, пошатнувшись, схватилась за край стола и встала за плечом у Шуры. Он не повернулся, лишь почувствовал, как её пальцы легко коснулись его волос.

– Ничего не спрашивай, Александр. Сделай так, как я прошу. Только береги себя, обязательно береги себя, немец…

Закрыв глаза, ощутив сильнейшее напряжение, он слышал, как женщина делает несколько шагов в сторону. Он слышал, как со скрежетом из старого деревянного комода выходит ящик. Он слышал тяжёлый вздох и металлический щелчок затвора пистолета за своей спиной. Моментально обернувшись на этот страшный звук, Шура был тут же оглушён громким, раскатистым хлопком выстрела. Широко вскинув плетьми тонких рук, выронив оружие, Марта упала навзничь, захрипела и быстро затихла…

1939 год. Из дневника Шуры Меерхольца:

«…В прошлом году разыскал меня близкий товарищ нашего Сергея Петровича Кулик Григорий Иванович, с 1921 года – начальник артиллерии Северо-Кавказского военного округа. Он несказанно рад был нашей встрече, обнял, да так крепко, что у меня не на шутку заломило меж лопаток! Целовал в щёки, тряс за плечи. От неожиданности я вытаращил глаза и со стороны, наверное, выглядел глупо и испуганно.

– Может, коньячку, Шурка?

– Не откажусь.

– За товарища Сталина!..

В 1936 году под псевдонимом «Генерал Купер» этот отважный человек и истинный большевик принимал участие в гражданской войне в Испании в качестве военного советника командующего Мадридским фронтом. Однако в мае 1937 года вернулся в СССР, где по предложению Сталина вновь занял пост начальника Артиллерийского Управления РККА.

Первой женой Кулика была Лидия Яковлевна Пауль, близкая подруга супруги Сергея Петровича Нины, тоже немка по происхождению. Познакомились они в Ростове-на-Дону, когда Григорий Иванович выздоравливал после ранения. Отец Лидии Яковлевны был зажиточным крестьянином – кулаком. Получив от Центральной Контрольной Комиссии ВКП(б) выговор «за контрреволюционную связь с мироедом», Кулик развёлся с супругой.

Благодаря доброму участию Григория Ивановича, ввиду сложившегося положения с состоянием здоровья и некоторыми другими обстоятельствами я был переведен в интенданты другого ведомства – начал работу в системе Главного Артиллерийского Управления Красной Армии: главным бухгалтером Конструкторского Бюро-7. Кстати, это конструкторское бюро, оно же научно-исследовательское учреждение советского ракетостроения, с 1935 до начала 1939 года в своих разработках отечественных жидкостных ракет продвинулось куда более существенно, нежели Реактивный институт. И, что особенно важно, в отличие от него, двигалось в правильном направлении. Возглавляемый Леонидом Константиновичем Корнеевым и Александром Ивановичем Полярным, коллектив КБ-7 стал первым в нашей стране, кто осуществил успешный пуск жидкостной ракеты по баллистической траектории.

Вскоре я был назначен главным бухгалтером и председателем ревизионной комиссии Цехкома во втором отделении Финансового отдела Артиллерийского Управления.

…Бесконечные, бесконечные командировки! Но каждое возвращение в Москву связано для меня с самыми тёплыми эмоциями, с незабываемыми воспоминаниями. Как же люблю я этот замечательный, неповторимый город! Какое же удовольствие подмечать маленькие эпизоды его повседневной жизни, додумывать увиденные ненароком сюжеты, улавливать горячее дыхание сердца России. И такие по мне распространяются впечатления, что не могу порой сдержаться! Вот сейчас в окно заглядывает рассвет, а я полон мыслей, схватил карандаш и сижу, сочиняю. Ведь рождается новый день, и он будет неповторим и, как только израсходует себя, – навсегда сгинет. Как удержать его, не выложив на бумагу? Может, он останется в памяти таким:

Утром темно. Зимним утром всегда подолгу темно и от этого немного жутко. Ночь неохотно покидает завоёванные вчера территории. Морозно. За окном внезапно возникшим и тут же растаявшим гудком паровоза пронёсся случайный испуг – вдруг не взойдёт солнце? Вдруг не наступит день, несущий привычное продолжение?..

А улицы города уже вовсю дышат морозной суетой. Тяжёлые, угрюмые трамваи поглощают на остановках недовольных, зевающих граждан. Цветные пятна на мачтах светофоров собирают автомобили. Те – сигналят. В резких раздавленных звуках – вопрос и возмущение. Возмущение и вопрос.

У входа в метро – две собаки. Ищущие участия глаза, дрожащие серые спины. Сквозь них – нескончаемый поток чёрных пальто, мёртвых шуб и человеческих запахов. Напряжение и безысходность: не нужно хлебной корки, лучше позови с собой, в свой мир. Там покой и тёплая ладонь между ушей…

В положенный час небо начинает прятать звёзды. Цвет его холодного полотна медленно меняется, становится насыщенным, синим, затем ярко-голубым. На заснеженных крышах города словно ниоткуда возникают голуби. Души их взъерошены, переполнены терпением и надеждами на раннюю весну…

Забродила жизнь, задвигалась – не остановить. К полудню по церквям колокола языками зашевелили, раскидали свои голоса бронзовые по мёрзлым переулкам, по сердцам раскрытым. Лейся, истина, во славу Господа!..

Всё перемешалось: чужое, родное, известное, неинтересное, маленькое, сладкое, нужное. Заиграла палитра людского многоголосия: звонкий смех, шёпот, плач. А руки! Сколько рук вокруг несут действие, участвуют в происходящем, просят. Листают книги, дают пощёчины, щедро ласкают, забивают гвозди… Сколько неповторимых взглядов! Глаза, смотрящие вдаль. Глаза сердящиеся, весёлые, равнодушные, лукавые, задумчивые, ненавидящие. Карие, зелёные, мокрые…

Переполненные судьбами вокзалы и аэродромы. Встречи, расставания, аккорды нерастраченных эмоций, необходимость. Надкусанная плитка шоколада, коньяк в бокале. Бокал к бокалу, бокал к губам, губы к губам. Обледеневшая взлётная полоса, самолёты. Много самолётов. Вздох облегчения у стекла иллюминатора. Замершие проблемы…

Двери старой трёхэтажной школы распахнулись, выпустив на волю стайку первоклашек. Ярко освещённая солнцем улица в тот же миг наполнилась неутомимым движением, весёлым криком, искренностью. Вверх портфели и шапки! Долой смирение и правила! Только бы подольше катиться по ледяной дорожке! Только бы побольше поймать колючих от мороза снежков, жадно хватая ртом звенящий искрящийся воздух!..

Зимой смеркается рано. День короткий совсем. Будто солнце зимой особенно быстро устаёт и уходит на покой. Серебряные тени на сугробах стремительно темнеют, расширяют свои границы и постепенно превращают пушистую, искрящуюся белизну в серые каменные глыбы…

Город ещё не скоро пропитается сном. Примеряя на свои плечи мерцающий чёрный бархат ночи, он обнажает причудливую геометрию долговязых фонарных столбов, освещающих скользкие дороги идущим, опаздывающим, возвращающимся. Многочисленные рестораны и кафе зажигают свои неоновые имена, притягивая, предлагая поиграть с действительностью, забыть о всепроникающем холоде, отдаться иллюзии…

Из ещё недавно скучающих окон льётся тепло. В том тепле – уют и любовь. Розовая герань в горшочке на подоконнике. Навязчивая болтовня включённого радио и запах жареных котлет. Старая, потрёпанная записная книжка на комоде – пожелтевшие страницы не отдадут номера телефонов тех, кто навсегда остался в прошлом.

Вот и ещё один день близок к завершению…

Форма № 6

__________ СЕКРЕТНО __________

ПОДПИСКА

Я, нижеподписавшийся, Меерхольц Александр Александрович, даю настоящую подписку Главному Артиллерийскому Управлению Красной Армии в том, что, тщательно ознакомившись с Инструкцией-наставлением по секретному делопроизводству, объявленному в Приказе от 4/9-1939 г., по ведению секретной работы, обязуюсь точно и аккуратно выполнять правила этой Инструкции и хранить в строгом секрете как все вопросы моей работы, так и самый факт работы на секретных участках.

Мне объявлено, что за несоблюдение всех правил секретной работы и нарушение данной подписки я несу строгую ответственность во внесудебном порядке, по всей строгости закона…

Из личного дела:

Москва, Большая Переяславская, 4–14. Марии Фёдоровне Меерхольц

«Дорогие мои Машок и Ларик!

Спешу ответить на письмо. Машулька! Надо немного иначе смотреть на вещи: ты переживаешь, усложняешь, что перед отъездом я не захотел пить чай. Но неужели я действительно не могу чего-то не хотеть? Что в этом такого? Но дело-то ещё тут заключалось вот в чём: у меня довольно сильно болел зуб, он и сейчас только день, как перестал болеть (и то при помощи врача). А хорошего настроения в это время, конечно же, быть не может. Кроме того, нервы у меня, прямо надо сказать, поганые, и это и на мне, и на окружающих сказывается. Это плохо, но пока не могу ничего с этим сделать. Всё это, Машок, не должно так губительно сказываться на наших отношениях и на тебе. Надо проще смотреть на жизнь. А ты почему-то всему придаёшь особо завышенное значение, хотя ничего серьёзного нет.

Скучаю без вас. Мне очень с вами хорошо, особенно когда нет посторонних для нас людей.

Был в магазинах по твоей просьбе. Ниток «мулине» нигде нет, и вообще нет ничего интересного из составленного тобой перечня. Поэтому придётся тебе заняться покупками у нас, в московских магазинах – там всего больше.

Крепко целую! Александр.

Ленинград, 13 августа 1939 года»

«Дорогие Машок и Ларик!

Кажется, совсем недавно я уехал от вас, а уже мне скучно и тоскливо. С каждым разом я всё неохотнее выезжаю из дома – неужели моя любовь к путешествиям и моя натура меняется? Кажется, я становлюсь домоседом, а это значит, что я нашёл тот дом, тот уют, к которому так долго стремился. Именно это и меняет мои привычки.

Ты упрекаешь меня в том, что ни разу не сказал тебе о любви, что холоден. Ну к чему эти слова? Объясни мне, кто придумал, что о таких вещах надобно говорить? Вполне достаточно обыкновенной логики: важен для тебя человек или нет. Имеешь ты к нему уважение или он тебе безразличен. В отношении этого – у нас с тобой полный порядок и ясность.

Машок, наконец-то купил тебе духи «Красная Москва». Ты мечтала о них, тебе близок их аромат.

Пиши мне почаще.

Крепко целую! Александр.

Ленинград, 19 сентября 1939 года»

«Дорогая Машулька!

Получил от тебя всего одно письмо. Что-то ты чрезвычайно ленишься писать письма – неужели так сложно черкануть пару строк? Неужели нельзя найти на это время? Отсутствие писем меня сильно беспокоит, ведь я так привязан к тебе и к Ларику. Мне кажется, Машок, у тебя, пожалуй, нет такого ощущения.

Как вы живёте? Как наш славный Ларик?

Тебе пора сходить к доктору Иванову, заняться собой. Я хочу, чтобы ты была совершенно здорова.

Обнимаю вас и крепко целую! Александр.

Свердловск, 31 мая 1940 года»

1889 год. Австро-Венгрия. Браунау-на-Инне, Рансхофен

…Возможно ли представить себе, как воплотился на Земле сатана?

Как однажды, послал он одну из своих чёрных смердящих душ во чрево истинной добропорядочной католичке, исправно посещающей в старой кирхе утренние мессы по воскресным дням. Как благополучно рос он в этом чреве, внимательно прислушиваясь к голосу носящей его под сердцем матери. Как там, приобретая облик человеческий, он шевелил маленькими ножками, пытался сосать указательный пальчик и тёмной ночью всем своим крохотным тельцем вздрагивал от лая пробегающих мимо окон дома бродячих псов. В страшных муках, в неистовом зверином вое и слезах, истекая горячей алой кровью, рожает его несчастная, ни о чём не подозревающая женщина. И вот – выход в мир совершён. Совершён первый вдох, и первый робкий крик младенца услышан разгневанными небесами. Новорожденный бледен и пока ещё слаб.

– Адди, мой милый Адди, – мать нежно целует его в лоб и прикладывает к налившейся груди. Невинными голубыми глазами ребенок всматривается в её лицо и жёсткими розовыми дёснами больно хватает за сосок.

– Ты будешь сильным, мой мальчик. Ты добьешься успеха, ты станешь известным. Нужда и беды будут обходить твой дом стороной…

Пройдут годы, и сотни тысяч радиоприёмников Европы начнут блевать резким, металлическим, словно удары кнута, чеканящим фразы голосом окрепшего и взошедшего на престол сатаны:

– Я пришёл в этот мир не для того, чтобы сделать людей лучше, а для того, чтобы использовать их слабости… Тот, кто хочет жить, должен бороться, а тот, кто не хочет бороться в мире всеобщей борьбы, не заслуживает права на жизнь… Еврей – типичный паразит, дармоед, который, подобно вредоносной бацилле, размножается в любой благоприятной среде… Борьба с евреями будет столь же популярна, сколь и успешна… Я поставлю столько виселиц, например, на Мариенплац в Мюнхене, сколько позволит уличное движение. И на них буду вешать евреев одного за другим, одного за другим, и они будут висеть, пока не провоняют. Как только снимут одного, сразу на его место повесят другого – и так до тех пор, пока в Мюнхене их не останется ни одного. Точно то же самое произойдет и в других городах, пока Германия от них не очистится… В наш век расовой деградации государство, которое направит усилия на сохранение своих лучших расовых элементов, должно рано или поздно стать властелином мира… Если бы в Германии каждый год рождался 1 миллион детей и уничтожалось 700–800 тысяч дряхлых и больных, в конечном итоге это, вероятно, укрепило бы мощь нации… Необходимо ликвидировать красных недочеловеков вкупе с их кремлёвскими диктаторами. Германскому народу предстоит выполнить самую великую задачу в своей истории, и мир ещё услышит о том, что данная задача будет выполнена до конца… Если русские, украинцы, киргизы и др. будут уметь читать и писать, это может нам только повредить… Славяне должны работать на нас, а в случае, если они нам больше не нужны, пусть умирают. Славянская плодовитость нежелательна… образование опасно. Достаточно, если они будут уметь считать до ста… Каждый образованный человек – это наш будущий враг… Следует отбросить все сентиментальные возражения. Нужно управлять этим народом с железной решимостью… Крым должен быть освобожден от всех иностранцев и заселен немцами. Старо-австрийская Галичина также станет территорией Рейха. Вообще, очень важно поудобней разделать этот огромный пирог, для того чтобы: во-первых, им овладеть, во-вторых, им руководить, в-третьих, его эксплуатировать… Не должно быть и речи о том, чтобы разрешить создание какой-либо военной силы к Западу от Урала, даже если для этого нам надо будет воевать 100 лет… Славяне – принадлежат к семейству кроликов. Если класс хозяев не будет их подталкивать, они сами никогда не смогут подняться выше кроличьего уровня. Естественное состояние, к которому они стремятся – это общая дезорганизация. Любое знание, данное им, в лучшем случае превращается у них в полузнание, которое делает их недовольными и анархичными… нельзя позволить никакого обучения и никакой помощи местному населению. Знания сигналов дорожного движения им будет достаточно… Под свободой украинцы понимают, что они будут мыться один раз в месяц вместо двух раз. Немец со своей зубной щеткой там скоро стал бы непопулярным. Тут, на Востоке, повторяется процесс, подобный завоеванию Америки… На берегах больших рек должны возникнуть новые немецкие города, центры для вермахта, полиции, администрации и партии. Вдоль дорог растянутся немецкие фермы, и монотонная азиатская степь скоро будет выглядеть совсем иначе. Через 10 лет там поселится 4 миллиона немцев, а через 20 лет – не менее 10 миллионов. Они прибудут не только из Рейха, а также, прежде всего, из Америки, из скандинавских стран, из Голландии и Фландрии… Меня Украина интересует только как резервуар, как колония… Из местного населения оставим только преданных нам молодых и здоровых, способных выполнять всякую работу. Остальные нам не нужны…

И каждое сказанное слово, каждый взмах вытянутой вперёд и вверх руки имели отражение в пространстве человеческого мира, селились в душах слабых и в душах, жаждущих мировой власти, приводили умы в отчаяние и заставляли навек замолчать…

Немецкая газета «Volkischer Beobachter», декабрь 1922 года:

«…Адольф Гитлер… – он и есть тот самый вождь, который спасёт Германию».

Из дневника Йозефа Геббельса, 1926 год:

«Адольф Гитлер, я люблю тебя, потому что ты велик и прост одновременно. Это именно то, что называется гениальностью… Такой блестящий ум может быть моим вождём».

Мартин Борман:

«Славяне должны на нас работать. Если они нам более не нужны, они могут умереть. Поэтому обязательные прививки и медицинское обслуживание немецкими врачами представляются излишними. Рост славянского населения является нежелательным».

Генрих Гиммлер:

«Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха. Мы возьмем от других наций ту здоровую кровь нашего типа, которую они смогут нам дать. Если в этом явится необходимость, мы прибегнем к отбиранию у них детей и воспитанию их в нашей среде. Вопрос о том, процветает ли данная нация или умирает с голоду, интересует меня лишь постольку, поскольку представители данной нации нужны нам в качестве рабов для нашей культуры; в остальном их судьба не представляет для меня никакого интереса».

Альфред Розенберг:

«Видимо, если подчинить себе эти народы (народы, населяющие территорию СССР), то произвол и тирания будут чрезвычайно подходящей формой управления».

Генрих Гиммлер:

«Нам противостоит население в 180 миллионов, смесь разных рас, даже имя которых непроизносимо и внешность которых такова, что любой может их пристрелить без всякой жалости или эмоций… Мы, германцы, являемся единственными людьми в мире, которые относятся к животным справедливо, и мы – те, которые будут справедливо относиться к этим недочеловекам. Однако заботиться о них или давать им какие-то идеалы есть преступление против нашей крови…»

«…мы окончательно завоюем и те территории Европейской России, которые остались еще не занятыми… Принципиальная линия для нас абсолютно ясна – этому народу не надо давать культуру. Я хочу здесь повторить слово в слово то, что сказал мне фюрер. Вполне достаточно: во-первых, чтобы дети в школах запомнили дорожные знаки и не бросались под машины; во-вторых, чтобы они выучили таблицу умножения, но только до 25; в-третьих, чтобы они научились подписывать свою фамилию. Больше им ничего не надо…»

«В ближайшие 20 лет мы должны заселить немцами германские восточные провинции от Восточной Пруссии до Верхней Силезии, все генерал-губернаторство (Польшу); должны онемечить и заселить Белоруссию, Эстонию, Литву, Латвию, Ингерманландию (Ленинградскую, Новгородскую, Псковскую области) и Крым… Германский восток до Урала… должен стать питомником германской расы, так что лет через 400–500… немцев будет уже не 120 миллионов, а целых 500–600 миллионов. Говоря по-военному, мы должны убивать от трех до четырех миллионов русских в год…».

Из протокольной записи совещания Гитлера с руководителями фашистского рейха о целях войны против Советского Союза. Ставка Верховного Главнокомандования.

16 июля 1941 г.

Под грифом «Секретно».

…«Железным законом должно быть: «Никогда не должно быть позволено, чтобы оружие носил кто-либо иной, кроме немцев!». Это особенно важно. Даже если в ближайшее время нам казалось бы более легким привлечь какие-либо чужие, подчиненные народы к вооруженной помощи, это было бы неправильным. Это в один прекрасный день непременно и неизбежно обернулось бы против самих нас. Только немец вправе носить оружие, а не славянин, не чех, не казак и не украинец»…

Да, вероятно, излюбленным занятием для сатаны является воплощение в человеческом теле. А история человечества – ну чем не забавная игра, так напоминающая игру в шахматы? О, сколько безграничных возможностей здесь возникает! И какие великолепные, исключительные роли можно успешно освоить для своих деяний! Приняв форму рядовой пешки, заслужить звание ферзя и с почётом дойти до конца игрового поля. Или же, будучи ладьёй, предпринять рокировку. Но можно не мелочиться, стать великим гроссмейстером, подняться до мирового уровня и самому передвигать нужные фигуры – такое в истории уже было. Чёрное – Запад, белое – Восток. Или наоборот. Какая разница? Ведь для воплощения вселенского зла – сущая ерунда манипулировать цветом, формой, убеждениями, не правда ли?

Присутствует в такой шахматной игре непременное условие: по окончании турнира кровь с доски – не смывать. Так прочнее будут стоять и уверенней двигаться по ней фигуры при следующей партии…

В ИЮНЕ СОРОК ПЕРВОГО отверзлись по храмам уста Богородицы и произвела она слово. И стало то слово криком орлицы раненой, студёным ветром, и пролилось то слово в святую земную твердь. И услышано было: собирайся, солдат! Время за тобой пришло. Неслышно пришло, крадучись, диким зверем лютым с чужой стороны.

Рассвет – бешеным красным жеребцом через степь. Не остановится, не взбрыкнёт играючи и не возьмёт зерна с тёплой ладони. Вслед за ним – весть печальная крылом ворона. Женщины от вести той воют протяжно, а дети немтырями родятся.

Пыль дорог повсюду: в разлитом по столу молоке, на чёрно-белой фотографии у свечи, на мокрых щеках. Пыль да кровь человечья. Сквозь пелену надежд, ожиданий, сквозь пылающие церквушки по сёлам.

Небо будто пополам разорвали, земля родная стонет от кулаков и от жгучего стыда. Дождями косыми её плач проливается: по берёзовым рощам, васильковым лугам, по плоти, растерзанной зверем поганым. Не уймёшь, не успокоишь…

Бьют барабаны, кувыркается сердце за рёбрами. Стиснутые зубы и холодный пот со лба.

А как оно дальше-то?

Пойдут ли денёчки чередой привычной?

Мил ли будет этот свет птице певчей?

Наполнятся ли родники правдой живою?

День и ночь молоток о гвозди. День и ночь. То – гробы заколачивают да кресты к ним наспех справляют. Разливается горе багровыми реками, ни единого порога не пропустит, в каждое окошко заглянет. Нет никакого исцеления от него.

Время за тобой пришло, солдат! Обними мать, посиди с ней на дорожку. А ждать тебя будет она так сильно да с такой любовью, что не примет твоё тело железа калёного. Ну, а если… если уж худо что – образок покрепче в кулак зажми да глаза её вспомни – силу особую через это получишь.

Собирайся, солдат!

1941 год, октябрь. Военно-санитарный поезд № 87. Запорожье – Ростов – Лихая – Паворино – Балашов – Саратов

В кармане всегда должны были лежать папиросы. Это – закон, негласное правило на войне. Папироса убивала голод, умела немо выслушать и немо успокоить, умела помочь найти нужное решение, помочь вытащить из неутомимого бега времени пару минут, необходимых для осознания и жёсткого определения текущего момента. Маленькая горячая точка на конце папиросы, это совсем небольшое количество огня имело силу преодоления, вскрывало истинные намерения, рождало действие, а иногда призывало не спешить, дышать чуть медленнее…

– Что же вы, товарищ капитан, в тамбуре болтаетесь! Дело к отбою идёт, пора и вам на боковую. День оставил зарубки в памяти? К слову, хотела лично поблагодарить вас за доблестное рыцарство, так сказать. За помощь при погрузке тяжело пострадавших сегодня на станции в Таганроге. Не ожидал никто, что фашист так близко подойдёт к городу, что завяжутся бои. Видели, в условиях какой неимоверной человеческой паники пришлось нам всем работать? Нам изначально задачу поставили вывезти в тыл персонал из госпиталей да больных пятьдесят человек. А тут ситуация вывернулась, и грузовиками, прямо с передовой – сотни раненных! Сотни! Ну ничего, справились… Будем знакомы, товарищ капитан. Военврач, лейтенант медицинской службы Рыжова.

Небольшого роста, худощавая женщина улыбнулась и по-дружески протянула Шуре маленькую ладонь:

– Отчего вы на меня так смотрите?

– Да вот, подумал было о чудовищной несправедливости. Такая милая, кажется, совсем ещё не взрослая барышня – и на войне. Страшно подумать, с чем вам приходится тут сталкиваться, чем заниматься. Гимнастерка и сапоги вам, конечно, идут, но…

Поезд прибавил хода. Вагоны содрогнулись и, раскачиваясь из стороны в сторону, заскрипели. Потеряв равновесие, Шура охнул и схватился за поручень. Чуть раскосые карие глаза лейтенанта Рыжовой наполнились озорным огоньком:

– Да бросьте, товарищ капитан. Не такая уж я юная. Шесть лет назад закончила медицинскую академию. Просто я – маленькая. Маленькая ростом. Не даром говорят в народе «маленькая собачка – до старости щенок». Так это – про меня!.. Война, капитан, война. Куда же от неё деться. Тут каждый выполняет свою работу, каждый должен себя применить в хорошо освоенном на гражданке ремесле. Разве можно женщинам оставаться в стороне, когда фашистская гадина ползёт на нашу Родину? Разве для порабощения, разве для смерти рождены наши советские граждане? Да отпустите же мою руку наконец и потушите папиросу! Пойдёмте, организую Вам кормёжку и койко-место. Ох, заболталась я. Попаду на заметку начальника поезда – выговор влепит! Мало не покажется!