Текст книги "Проклятие дьяка Лютого"

– Если знает, уже сделал, – нелюбезно отозвалась Мартина. Она зевнула и уронила голову на стол.

***

Во времена своего обучения в Усовском юридическом колледже Егор Бобров считался самым умным студентом, однако, в золотую когорту отличников никогда не попадал. Особенно сильно он страдал на первом курсе. Бобров всегда знал правильный ответ на задачу, но все попытки преподавателей выяснить ход решения с треском проваливались.

– Егор Бобров, внимательно посмотрите на доску, и скажите: правильно ли ваш товарищ решил задачу?

– Нет.

– Укажите на ошибку, Бобров.

– Ошибка в ответе. Правильный ответ – 39.

– Верно. А теперь, Бобров, выходите к доске. Помогите своему товарищу обнаружить ошибку.

Егор, маленький, тщедушный, сутулый медленно подходил к доске и указывал пальцем на ответ.

– Вот она, ошибочка-то.

– Ну, так вы исправьте.

Егор брал мел и очень аккуратно, не уничтожая предыдущей надписи, исправлял.

– Бобров, – сердился преподаватель. – Я просил вас решить задачу, а не подставить ответ.

– Я решил. Правильный ответ…

– Бобров! Решите другую задачу. Запишите условия…

Егор тщательно выполнял требования.

– Решайте! – приказывал преподаватель и поворачивался к аудитории. Но, так и не успев завершить движение, уже слышал ответ.

– Правильно! – восклицал преподаватель. – Как вы это решили?

– Я решил это правильно.

– Покажите нам ход решения на доске.

– Я не знаю хода, – признавался Егор. – Но я знаю ответ.

Сначала над ним подтрунивали, посмеивались, но, когда наступила пора специальных дисциплин, стало легче, и смешки поутихли, а вскоре прекратились совсем. Правда, и здесь было не все так гладко, как хотелось.

– Егор Константинович, – директор колледжа, читавший лекции по уголовному праву, всегда называл студентов по имени и отчеству. – Вы, если надумаете повышать уровень образования, нацеливайтесь на нотариат. Постарайтесь не попасть в следственный отдел. С вашим странным складом мышления, там делать нечего. Вы совершенно, просто патологически, не способны выстраивать доказательства. Не обижайтесь, но вы подобны надгробному камню. Знаете, на нем обычно указаны только начальная и конечная даты, а между ними – прочерк. В Вашем, Егор Константинович, случае, нет даже прочерка.

Прошло время. Бобров, со всей присущей ему тщательностью, готовился стать нотариусом, не помышляя о другой деятельности. Судьба распорядилась иначе, и Егор оказался там, где оказываться ему не советовали. «С вашим складом мышления, там делать нечего». Директор ошибался: дел у Боброва было более чем достаточно и, между прочим, он считался одним из лучших следователей, именно по причине странного склада мышления. Однако выстраивание доказательств, соединение фактов, классификация их, раскладка решения по действиям – все это так и осталось для Егора «испанским сапогом» в работе.

Егор Константинович не удивился, услышав в телефонной трубке голоса сестер Савиных: ровный и властный – Мартина Львовна; взволнованно щебечущий – вдали и фоном – Марта Львовна.

– Дело мутное, – признался Бобров. – Есть тема для приватной беседы.

Этим же днем в два часа они встретились в Старом парке. Время назначил следователь, а место встречи – Мартина.

– Вот здесь все и случилось, – сказал Егор Константинович, глядя себе под ноги. – Самоубийство. Смерть наступила в результате колотого ранения в шею. Количество ударов – один. Орудие – стилет. Следов борьбы не обнаружено. Отпечатки пальцев на стилете совпадают с отпечатками убитого Рубцова. На рукоятке также обнаружены отпечатки несовершеннолетнего Андрея Валентиновича Иконы. Андрей утверждает, что данное оружие ему демонстрировал Рубцов, часто приезжавший навестить…

Марта охнула и прикрыла рот ладонью.

– Так, стоп! – Мартина обошла сторонкой место, указанное Бобровым, и остановилась у канавы, превращенной заглядывающими в парк горожанами в хранилище пластиковых бутылок. – Егор Константинович, внимание – вопрос: может ли подобное ранение оказаться результатом внезапного нападения?

– Вполне. Я отрабатывал этот вариант, но, к сожалению, безуспешно.

«Какого черта я сюда явился? Что я смогу им сказать? Что они смогут сделать?» Егор Константинович, как говорится в подобных случаях, чувствовал себя не в своей тарелке. Он готовился к ответам на вопросы о Кондрате и заранее составил несколько фраз-заготовок, нейтральных по открытому содержанию, но слегка настораживающих в своем скрытом значении. Линочка, по его мнению, должна найти в себе мужество и признать: Кондрат Иванович Икона – человек серьезный, надежный, но это не Линочкин человек. О том, что ему предстоит отчитываться за ход ведения следственных дел, Егор не думал, и теперь злился на свою непредусмотрительность и на излишнюю любознательность Мартины.

– К сожалению, безуспешно, – повторила Мартина слова Боброва. Она перехватила взгляд следователя и нахмурилась. – «К сожалению», Егор Константинович?

– Увы, Мартина Львовна, – в голосе Егора звучала печаль. – Рана могла быть нанесена самостоятельно. В пользу этого свидетельствуют отпечатки и расположение «пальчиков» Рубцова. Люди, близко знавшие Рубцова говорят, что он был человеком неуравновешенным, склонным к перемене настроения. Незадолго до смерти Рубцов находился в дурном расположении духа. Он нервничал, повышал голос по любому поводу и без повода. В общем и целом, у меня нет ничего, что можно противопоставить версии о самоубийстве.

– А беспорядок в салоне автомобиля? – спросила Мартина.

Бобров на секунду задумался, припоминая детали.

– Вполне допустимый. На заднем сидении разбросаны музыкальные диски, папки с подписанными и неподписанными договорами, брошюры. Рядом с трупом обнаружены медикаменты, бинт, жгут, выпавшие из медицинской аптечки; автоматическая ручка, карандаш со сломанным грифелем, блокнот, ключи, кошелек, пара старинных золотых монет, старинные аметистовые запонки. Все это он мог рассыпать, копошась в бардачке и вытаскивая аптечку.

– Вывернутые карманы?

– Да. Под трупом обнаружена пластина с нитроглицерином. Рубцов страдал стенокардией. Так что, и вывернутые карманы находят вполне законное обоснование.

– Неужели? – Мартина хмыкнула и недоверчиво посмотрела на следователя. – Странная раскладка действий. Как, по-вашему, Егор Константинович, Рубцов решил снять приступ стенокардии до того, как воткнуть стилет себе в шею или после? Извините за невольный цинизм, но по-другому не могу сформулировать.

Бобров откашлялся и нахмурился.

– Ничего он не решал – предсмертная агония. Мне очень жаль, Мартина Львовна: ваша племянница оказалась в центре событий. Я понимаю ваше волнение и сочувствую. Поверьте, я сделал все, что в моих силах, но исключить Элеонору Соколову из процедуры совсем, оказалось делом невозможным.

– А следы? – упорствовала Мартина.

Бобров грустно усмехнулся:

– Какие следы? Дождь все уничтожил.

– Сколько времени могло пройти от момента нанесения раны до момента смерти?

– При повреждении артерии смерть наступает быстро. Теоретически факт постороннего воздействия допустим, но на практике ничего доказать невозможно. Я понимаю, о чем вы спрашиваете, но свидетельница никого не заметила. Убийца должен был действовать не просто быстро, а с посекундным расчетом отступления. Простите, но большего не смогу сказать. Во-первых: я уже перешел границы дозволенного, во-вторых: сказать мне нечего.

– Это все?

– Это все.

– Спасибо, – сказала Мартина и, подойдя к сестре, с силой дернула за рукав. – Отомри уже.

– Спасибо, – еле слышно повторила Марта.

Во время встречи она молчала, и только по испуганно застывшему взгляду можно было угадать, какое впечатление на нее производили реплики Мартины и Егора Константиновича. Марту беспокоили иные темы.

– Он оставил записку? – еле слышно спросила Марта.

– Нет, ничего такого. Мы проверили телефонные сообщения – пусто. Странный человек: он использовал телефон только в качестве переговорного устройства, а ноутбук и компьютер служили просто удобными печатными машинками. Он не потрудился завести электронный адрес, предпочитая услуги классической почты.

– Простите, Егор Константинович, – Марта покраснела. Ей было неловко отнимать время у следователя, решая свои семейные проблемы. Но должен же кто-то заступиться за Линочку! – А чем Рубцов занимался?

– Раритетные вещи: купля, продажа, реставрация. В основном книги, рукописи, предметы быта – ничего ценного, – Бобров посмотрел в сторону и добавил: – Это не те вещи, за которые убивают.

Марта растерялась, не зная, как продолжить разговор. Она видела: Егор утомлен «свиданием», но вопросы разъедали душу. На помощь пришла Мартина.

– Марта права. Вы говорили: Рубцов считался материально благополучной личностью. С чего он получал доход?

– Реставрация. Я никогда не думал, что в нашей стране столько любителей старины, готовых щедро платить за любовь. Как я понимаю: Рубцов был уникальным человеком, возможно, гением в своем деле. И при всем том, близких дружеских связей не заводил. Все окружающие приходились ему либо деловыми партнерами, либо объектами исследования.

– А Гальтский? – робко спросила Марта.

– Мне кажется: Рубцов был интересным человеком, – Бобров грустно улыбнулся. – К людям он относился приблизительно так же, как к вещам. Гальтский для него – живой раритет, требующий изучения с целью дальнейшей реставрации.

– Что с другими персонажами нашей истории? – спросила Марта.

Егор Константинович почувствовал себя свободнее, рамки служебных полномочий уже не так сильно стесняли его. Правда, заготовленные к этому случаю фразы теперь казались лишенными смысла. Наверняка, под «другими персонажами» Марта подразумевала Кондрата, но Бобров решил создать набросок всего окружения.

– Наведываясь в Усово, Рубцов всегда останавливался в Малых Полончаках, в доме барона Гальтского.

Бобров улыбнулся, вспомнив, какой эффект произвел на него титул одного из фигурантов. Настоящий барон? В самом деле? Вот досада! Следователь терпеть не мог выглядеть глупо при исполнении служебных обязанностей и боялся оплошать, поскольку совершенно не знал правил поведения, принятых в светском обществе.

Волнения были напрасными. Гальтский оказался милым, добродушным, гостеприимным пожилым человеком без выкрутасов. Узнав о смерти Рубцова, барон огорчился, но лицемерить и проливать слез не стал.

«Ах, господин следователь, люди моего возраста осознают неизбежность утрат и, как правило, уже не упрекают Небеса в несправедливости и не показывают Богу фиги – жизненное выгорание».

Однако ни возраст, ни «жизненное выгорание» не помешали барону Гальтскому избрать в невесты женщину много моложе себя, что, по мнению Боброва, граничило с опасным сумасбродством.

Будущая баронесса произвела на Егора неприятное впечатление. Дело, конечно, не в том, кто кому и почему нравился или, напротив, не нравился: следствие – есть следствие, здесь о симпатиях думать не приходится, но беседа с красивой механической куклой далась Боброву тяжело.

Узнав о смерти Рубцова, она не проявила никаких эмоций.

Совсем иное дело – Сопшина-Мазурко, приятная дама уважаемого возраста; бойкая, деловитая, знающая сто пятнадцать рецептов приготовления кофе. Она была частой гостьей барона и, как подозревал Бобров, не теряла надежды «подсидеть» невесту Гальтского.

«Рубцов умер? Боже мой, какая трагедия! Он чертовски привлекательный мужчина. Мне нравилось на него смотреть. Шедевр, редкостное произведение искусства, штучный вариант. Просто свинство с его стороны умереть и лишить меня такой крохотной радости, как созерцание прекрасного». – Дама Сопшина-Мазурко попыталась разрыдаться, но передумала, ограничившись печальным взглядом и скрещением рук на пышной груди.

Следующий фигурант – Кондрат Иванович Икона. Тридцать девять лет. Ветеринар, практикующий частным путем. Имеет стабильный доход. Востребованный специалист. Холост. Детей нет. Официальный опекун осиротевшего племянника. Боброву он показался умным, но мрачным.

«Люди и сами не знают, сколько раз за день проходят мимо своей смерти, но не проходят лишь единожды. Рубцов, значит, не проскочил».

Во время пребывания в доме барона следователь ощущал легкое жжение в области затылка. Чувствительность к чужому пристальному взгляду – особенность врожденная и не поддающаяся управлению. Егор не мог точно сказать, кто именно за ним наблюдал, но в присутствии Кондрата Ивановича жжение усиливалось.

С Рубцовым Кондрат общался мало. «Не нашлось общих интересов». Бобров предполагал, что Икону люди вообще мало интересуют.

И только пятнадцатилетний племянник Иконы воспринял смерть Рубцова, как трагедию. Вначале мальчишка крепился и пытался рассуждать по-взрослому:

«Мне кажется, здесь никто не оценивает всю степень серьезности утраты. Я всегда считал Рубцова умным, образованным человеком; он увлекался историей и мог внести большой вклад в науку. Нет ничего ужаснее упущенных возможностей, разве что, исторические неувязки. Так считал Рубцов. Вряд ли он намеревался затмить славу Забелина, Карамзина, Ключевского, но…». И вот тут юный энциклопедист по-детски разревелся и был уведен опекуном на второй этаж, в комнату, откуда еще долго доносились всхлипывания и причитания.

В следующий раз, когда Бобров вознамерился повторить беседу с Андриком, выяснилось, что мальчонка сбежал, оставив странную записку, содержавшую требование произнести вслух имя убийцы Рубцова.

«Ах, господин следователь, наш Андрик слишком юн: он не способен принять смерть, как неизбежное завершение любой жизни. Он протестует», – объяснил поступок Андрея барон Гальтский.

«Я уважительно отношусь к Кондрату Ивановичу, но вам следовало бы провести допрос ребенка в моем присутствии. Я все-таки педагог по образованию и, смею надеяться, по призванию. Андрей необычный ребенок и требует особенного отношения. Его мозг способен работать в режиме функционала взрослого. Как правило, это приводит к конфликту разума и жизненного опыта. Второе по естественным причинам еще недоразвито. В лице Рубцова Андрей потерял интересного собеседника, товарища. Реакция на известие о смерти друга, он воспринял по-детски. Андрик убежал не от нас и не от вас, он убежал от травмирующей ситуации», – эти слова невеста барона произнесла так, словно читала их с листа.

«Боже мой! Бедный мальчик! А, впрочем, не знаю. Я не понимаю детей и, признаюсь, не очень-то их люблю. Они докучливы, много шумят и ужасно глупы. Поиграет в прятки и вернется», – дама Сопшина-Мазурко была немногословна.

Еще меньше слов произнес Кондрат:

«Избаловал я его».

– Побег Андрея признан действием, не имеющим отношения к делу о смерти Рубцова, – сказал Егор Константинович, завершая повествование.

– И дело закрыли, признав версию самоубийства установленным фактом. – Мартина покачала головой и нахмурилась. – Вы уверены в безошибочности выводов?

Егор уходил из парка с тяжелым чувством. Кто бы мог подумать, что гибель Рубцова заинтересует следователя больше положенного. А после разговора с Мартиной, он и вовсе расстроился.

– Я идиот, – процедил Бобров сквозь зубы и сжал кулаки.

«Вы уверены в безошибочности выводов?». Почему-то именно этот фрагмент беседы вызывал помимо досады горечь недосказанности.

«Нет ничего ужаснее упущенных возможностей, разве что, исторические неувязки».

***

Вечером тетушки посвятили племянницу в свой, а точнее, в Мартинин план, смысл которого Лина поняла только после второй чашки чая и четвертого блинчика.

– На такое элементарное дело ты способна? – спросила Мартина, строго глядя на Лину поверх очков. – Ты сможешь подсказать Кондрату Ивановичу, как нормальные люди избавляются от призраков?

– Смогу, – без энтузиазма заверила Линочка, сильно сомневаясь в силе своего влияния на жениха. Затем немного подумав, нашла в себе смелости, взглянуть в холодные глаза Мартины, и признаться:

– Мне не очень нравится ваша идея.

Мартина смерила Линочку презрительным взглядом и пожала плечами.

– Как знаешь, так и поступай.

– Она согласна, – заверила Марта, обходя Мартину и закрывая собой племянницу. – Но, знаешь, Мартиночка, у меня тоже есть некоторые сомнения. Мне кажется, мы не очень похожи на сестер-спиритисток.

– Мы и на сестер-то не похожи, – хмыкнула Мартина и, обращаясь к племяннице, приказала: – Бери бумагу и ручку. Записывай!.. Да, да, именно так и запиши: «с потусторонней».

Через день, Линочка, запинаясь и краснея, старательно пересказала жениху продиктованный Мартиной текст. Произнося монолог, Лина отводила взгляд и виновато улыбалась, предчувствуя неудачу. Однако мистически настроенный Кондрат Иванович серьезно отнесся к совету невесты, и уже к вечеру добился от барона Гальтского согласия на приглашение специалистов «по связям с потусторонней общественностью».

В малых полончаках

Деревня Малые Полончаки, расположенная в тридцати километрах от городка, давно считалась несуществующей. Уже к началу девяностых, кроме Ивана Маркеловича и его сына Кондрата жителей в Полончаках не осталось. Избы сгнили или были разобраны по бревнам, бурьян да чертополох заполонил обезлюдевшее пространство. Сгинула бы деревенька, не попадись она на глаза путешествующему отставному генералу. Человек сметливый, быстрый на принятие решений, он в скорости выстроил небольшой, но нарядный домик. С тех самых пор городские острословы называли заброшенную деревню Генеральской.

Теперь здесь появился дачный поселок, куда любители тишины – в основном это действительно были отставные военные – приезжали по весне и уезжали с началом холодов. Летний отдых, по-видимому, мало располагал к основательности, посему «генеральские» домики не отличались капитальностью, а издалека казались игрушками, склеенными из цветного картона.

Совсем иное дело – двухэтажный бревенчатый дом ветеринара Кондрата Ивановича Иконы. Строение не блистало изяществом и красотой, но привлекало внимание строгостью линий и простотой. В архивных документах Усовкого музея, оно значилось, как «Иконова изба» – бывший дом, где некогда проживал управляющий имением баронов Гальтских. О доме ходили разные слухи. Кто-то говорил, будто при закладке фундамента нечистая сила охранное слово шепнула; кто-то заверял – старец светлый молитвой божьей имение благословил. Те правы, эти ли, что за сила берегла стены – доподлинно неизвестно, но, дом, конечно, измененный в ходе обновлений и ремонтов, все же сохранил характер далеко ушедшего времени.

Но еще удивительнее – уцелели и носители странной фамилии. Исторические перипетии странным образом обошли Икон стороной, не коснувшись раскулачиванием и репрессиями. Неприятности, конечно, были, но до трагедий дело не доходило. Словно дом сам укрывал своих хозяев от несчастий, оставаясь для Икон родовым гнездом. Может, не зря говорили о вмешательстве тайных сил?

Стоял он в отдалении от «генеральских» домишек, на возвышении, отгороженный от любопытных глаз разросшимся диким садом. Со стороны дороги открывалась лишь небольшая часть двора и каменная стена, – единственная сохранившаяся от всего имения баронов Гальтских.

Некоторые, из числа дачников, пытались намекнуть Кондрату на продажу дома, но заведя разговор однажды, более к теме беседы возвращаться не смели, а при встрече с хозяином «утомительной для молодого холостяка недвижимости» робели и, кивнув издалека в знак приветствия, спешили по своим делам.

Жил Кондрат скромно, вел хозяйство по-мужски основательно, внимания на мелочи не обращал, а на дачников махнул рукой: много ли понимания можно ждать от чужаков? Так и дожил бы Икона до скончания своего срока, оберегая «Иконову избу» и завещая делать тоже детям, внукам, и правнукам. Но случилась оказия…

Десять лет назад неожиданно для всех объявился последний отпрыск баронов – Роман Владимирович Сайкин. Ему потребовалось много времени, терпения и сил, чтобы восстановить титул и на законных основаниях заявить о себе, как о носителе фамилии.

Будучи человеком ленивым до сочинения лжи, он честно признался любопытствующим сотоварищам: возвращение титула – это новые знакомства, определенный круг общения, широкие возможности – выгодно.

Бывший Сайкин, а ныне Гальтский, и сам не предполагал, чем обернется его спонтанно предпринятый визит в Полончаки. Поездка, задуманная для увеселения, закончилась рождением тайны. Гальтский любил рассказывать об этом долгими зимними вечерами, пытаясь отыскать разгадку, живописуя свои ощущения.

«Чем ближе подъезжал я к деревне, – признавался он, – тем тягостнее становилось на душе, дорога наводила тоску, и возникало мучительное желание вернуться. С каждой минутой душевная маята перерастала в тревогу, а та обращалась в страх, и морозец ужаса уже прищипывал кожу. Я ощутил сильное сердцебиение, в висках застучали молоточки, мышцы одеревенели, перехватило дыхание, и пропал голос, руки задрожали, а лоб покрылся холодной испариной. Мне впервые приходилось чувствовать себя столь скверно: было противно, стыдно вспоминать свое недавнее веселье, вызванное решением о поездке. И теперь собственное легкомыслие кажется мне неизвинительной пошлостью. Это было странно, друзья мои, очень странно.

Дурные мысли рассеивали внимание и мешали любоваться открывшимися картинами природы. Мне казалось, будто встреча с неизведанным состоялась, только я проглядел, не понял и проиграл, а теперь отыгрываться поздно – финал. От этой мысли пришло успокоение, схожее со смирением перед неизбежным. К дому я подъехал без трепета. Страх отступил, и я обещал себе непременно разобраться с причиной приступа малодушия, как только уляжется душевная сумятица».

Прошло десять лет, а барон так и не занялся выполнением данного обещания. «Каждый имеет право на свою маленькую тайну, смысл которой скрыт ото всех и даже от носителя этой тайны», – говорил он, завершая свое повествование и утешая слушателей.

«Всем своим существом, – говорил Роман Владимирович, – понял я одно: больше искать нечего, дальше бежать некуда – здесь моя судьба».

Первый визит барона стал событием, почти приключением, в размеренной до скуки жизни Кондрата Ивановича. Не расположенный к сюрпризам, Икона, поначалу принял гостя насторожено. Роман Владимирович и не рассчитывал на радушный прием. Поток дерзостей, перемежающихся с ворчанием перенес спокойно, без обид. Мягкий характер барона и миролюбивый нрав постепенно сгладили отношения до степени товарищества.

Гальтский сразу же, при знакомстве, увидел в Иконе человека достойного, серьезного, не обременительного в общении и полезного в хозяйстве. Позже обнаружились и общие идеи, нашлись темы для дружеских бесед. Кондрат разделял пристрастие Романа Владимировича к той части отечественной истории, которая касалась возрождения имения.

Мало-помалу, в душе Иконы возникло странное чувство привязанности к барону. Кондрат с большим любопытством наблюдал в своей душе зарождение симпатии к человеку для него постороннему и, одновременно, близкому; словно, из далекого долгого путешествия вернулся давний приятель, чьи черты время вычеркнуло из памяти, вписывая туманный образ в картины сновидений.

Просьбы нового барона продать ему «Иконову избу», Кондрат после долгих уговоров и размышлений счел справедливыми. Если Иконы не смогли сберечь само имение Гальтских, значит, надо уступить половину своего жилища.

На полученную от сделки сумму Кондрат Иванович купил квартиру в городе, но остался в Полончаках, поддавшись на уговоры нового барона, оказавшегося совершенно не готовым к деревенской жизни: Гальтский каждый раз при растопке голландки рисковал сгореть заживо.

Роман Владимирович потратил немалые средства, приводя фамильное имение в порядок. Обидно – деньги закончились гораздо быстрее, чем предполагалось, и работы пришлось прекратить. Однако мечта о восстановлении имения в первозданном или приближенном к первозданному виду Романа Владимировича не покидала. Икона поддерживал планы нового хозяина, но были моменты, которые откровенно огорчали, а порой раздражали Кондрата.

Друзья барона, частенько гостившие в доме, приносили немало хлопот. С мужским гостевым сообществом Кондрат скоро смирился, а вот с Ларисой Макарьевной Сопшиной-Мазурко, приезжавшей отдохнуть на недельку-другую, отношения который год оставались весьма натянутыми. Ситуация осложнилась после появления Аделаиды, невесты Гальтского.

Лариса с трудом переносила присутствие других женщин, и Кондрат, наблюдая страдания будущей супруги барона, не торопился приглашать собственную нареченную, Линочку, в Малые Полончаки. Да и необходимости не было: в его распоряжении – городская квартира, куда он намеревался переехать в самом ближайшем будущем. Жизнь, как казалось Кондрату, только-только начала налаживаться, да странная выходка Рубцова нарушила все планы. Было еще одно обстоятельство, ломающее плавные линии запланированного будущего, но Кондрат Иванович предпочел забыть то, что исправить невозможно.

***

Ссора разгорелась из-за пустяка и обиднее всего, что разгорелась она во время завтрака, угрожая испортить настроение на весь день.

– Еще более ужасные события? – возмущенно взвизгнула дама в лисьем манто, выстрелив взглядом в Кондрата Ивановича. – Еще более, вы сказали?

Иногда Кондрату хотелось спровадить Ларису Макарьевну Сопшину-Мазурко ко всем чертям или хотя бы заставит замолчать. Пока Икона мечтал о тишине, Лариса Макарьевна, сидевшая за столом слева от Гальтского, продолжала звонко верещать барону в ухо.

– Ты слышал, Рома? Он сказал…

От волнения у Ларисы перехватило дух, и она поперхнулась.

Крупная дама средних лет с белым лицом, аккуратно уложенными в сложную прическу темными волосами, она могла бы смотреться королевой, но нервный, тонкий голосок, мешал образу состояться.

Однажды даже барон, обладающий поистине ангельским терпением, утратил выдержку, и шепнул Кондрату: «Когда-то, давным-давно, я полюбил ее с первого взгляда, а разлюбил с первого слова. Хорошо еще Ларочка не догадывается о моем мимолетном чувстве к ней. Вообрази, чего бы оно мне сейчас стоило. Мы остались добрыми друзьями».

Лариса прокашлялась и возобновила монолог, но более спокойно:

– Слышали? Нам здесь для полноты ощущений пригонят табун сумасшедших спиритистов. Отлично! Ну, скажи свое слово, Рома! – «добрая подруга» требовательно посмотрела на седовласого мужчину. – Ты же хозяин, в конце концов.

Роман Владимирович – полноватый, невысокого роста пожилой мужчина с мягкими, несколько размытыми чертами лица, вздохнул, и неуверенно, словно оправдываясь, проговорил:

– Ну, во-первых: спиритисток только две… штуки. Согласись, Лариса, количество скромное. Во-вторых: я не вижу ничего ужасного, если мы пригласим гостей. Я люблю людей, новые лица, свежие новости, а в моем возрасте все это дефицит.

– Ну, если в качестве гостей, – задумалась Лариса Макарьевна и через секунду нахмурилась: – Спиритист-ки?

Теперь помимо возмущения в глазах Сопшиной-Мазурко сквозило непонимание.

– Женщины? – уточнила она, словно не веря своим ушам. – Сомнительная идея. Послушаем, что скажет Аделаида… хм… Денисовна. У нее, как у будущей хозяйки дома, наверное, должно быть свое мнение. Я очень надеюсь на ее рассудок.

Молодая особа, сидевшая справа от Романа Владимировича, едва заметно улыбнулась. За завтраком она молчала, не притрагивалась к еде, только брезгливо морщилась и отворачивалась от Ларисы. Иногда она бросала задумчивые взгляды то на Кондрата, то на Романа Владимировича, но в разговор не вступала. Казалось, Ларин визг вымотал Аделаиду, выпивая все краски с лица; ее бледность начала немного отдавать синевой.

– Надеяться вы можете, только не думайте манипулировать мной, – спокойно ответила она хорошо поставленным голосом. – Да, признаюсь, ни в какие проклятия и ни в какого дьяка я не верю.

«Спиритистки, – усмехнулась про себя Аделаида. – По-моему, всем понятно, что они представляют собой на самом деле. Стоило ли так грубо маскировать намерения? Впрочем, иного ждать от Ларисы напрасно. Ясно – ее работа, результат взбалмошности. Неприятно. Ай, переживу! Главное – пережить глупые интриги».

«Спиритистки? – размышляла Сопшина-Мазурко. – Прекрасно! Ах, хитрец наш Роман Владимирович! Он абсолютно прав, поручив такое скользкое дельце женщинам. Да, да, он прав. Мужчины могут поддаться чарам Аделаидки и проиграть. А женщина способна увидеть то, что скрыто от мужчины – хитрость и коварство другой женщины. Да, спиритистки, вполне подходящий выбор. Ай, Рома, молодец! Все так ловко устроил. Я очень рада. Ваш выход, Лариса Макарьевна! Главное – правильно использовать ситуацию».

«Этого следовало ожидать, – вздохнул Роман Владимирович и закрыл глаза. – Это естественно. Смерть Рубцова – дело серьезное. Странно, я никогда не видел в нашем Дворянском Собрании Десяти женщин. Впрочем, мало ли чего я там еще не видел или не должен видеть. Почему в Собрании решили действовать через Кондрата? Проще было бы обратиться ко мне, напрямую. Неважно! Пусть расследуют, исследуют – делают все необходимое. Моя задача – держаться естественно и не ударить в грязь лицом. В Собрании грязной физиономии не потерпят».

«Не понимаю, – думал Кондрат, – когда, при каких обстоятельствах Андрик свел знакомство с Линой? Почему она промолчала? Конечно, все придумал Андрей, а Линочка исполнила. Придумать трюк со спиритистками немного наивно, но вполне в духе мальчишки. Ловкий парень! Молодец! Я за истину, мне все равно, кто назовет имя убийцы. Меня очень волнует другой вопрос: кто будет расплачиваться? Вероятно, я. Интересно чем? Эх, Андрик, Андрик, в какое неловкое положение ты меня поставил. Ладно, выберу время и объяснюсь с приезжими барышнями. Денег лишних у меня нет, а богатства, обещанные Рубцовым Андрику – сказки. Ни то странно, что Лина поверила мальчику, странно, что спиритистки поверили Лине. Главное – правильно объяснить».

«Главное – пережить», – Аделаида встала из-за стола и, подойдя к окну, приоткрыла форточку.

Кондрат Иванович смотрел насупясь. Густая копна черных с проседью волос, черные с рыжинкой брови и темные, точно омуты глаза, делали его пугающим и привлекательным одновременно. Он был похож на древнего языческого бога. Его взгляд светлел, а лицо озарялось улыбкой при виде любого живого существа, кроме человека.

Однажды Аделаида поделилась своим впечатлением о Кондрате с Гальтским. Сначала барон долго смеялся, а потом задумался.

«Твоя правда, Аделаида Денисовна. Я уважаю, даже робею перед ним. Он, ты это верно подметила, прекрасен и страшен. Задумай грозный славянский бог ходить по земле, он стал бы… ветеринаром».

Занятный тогда получился разговор: глупый, но по душам.

Аделаида сделала два глубоких вдоха и продолжила: