Текст книги "Леонид Утёсов"

Когда Утесов начал выступать с этим номером, имя одесского налетчика Мишки-Япончика приводило всех в трепет – и он пел про старушку, ограбленную и обесчещенную бандитами на Дерибасовской.

Достав из сумки газету, герой Утесова сообщал зрителям: «Вот последние новости из Одессы», – и пел: «Как на Дерибасовской, угол Ришельевской, у восемь часов вечера разнеслася весть, что у нашей бабушки, бабушки-старушки, шестеро налетчиков отобрали честь. Оц-тоц-первертоц, бабушка здорова, оц-тоц-первертоц, кушает компот, оц-тоц-первертоц, и мечтает снова, оц-тоц-первертоц, пережить налет. Бабушка страдает, бабушка вздыхает, потеряла бабушка и покой, и сон. Двери все открыты, но не идут бандиты! Пусть придут не шестеро – хотя бы вчетвером…»

Ну а для Москвы, соответственно, были актуальны московские новости. Газетчик, выскакивавший на подмостки «Эрмитажа», был, как тумба, весь увешан и обклеен плакатами и рекламами, заголовками иностранных газет, а на его груди красовался символ вранья – огромная утка. В то время про Советскую Россию распространялось множество нелепейших небылиц. Так что темы для куплетов найти было не трудно – стоило только развернуть газету. Каждый вечер куплеты менялись, и тут уж в самом прямом смысле осуществлялся боевой лозунг эстрады: «Утром в газете – вечером в куплете».

Утесов вспоминал, что когда он приходил в «Эрмитаж», несколько авторов, в том числе и друг Николай Эрдман, уже ожидали его с готовыми куплетами. Леонид Осипович быстро вклеивал их в газету, которую обычно как рекламу держал в руках, и поэтому мог не ограничивать себя количеством «новостей», ведь их не надо было учить наизусть. Между куплетами Утесов танцевал, стараясь вложить в танец настроение куплетного сообщения.

В Москве этот номер имел оглушительный успех. Собственно, с этого номера некоторые зрители старшего поколения и помнят Утесова как артиста.

Стиль «живых газет» оказался созвучным настроениям времени, и подобные номера все чаще и чаще стали появляться на эстраде. Постепенно они видоизменялись, росло количество их участников, менялся стиль исполнения – куплеты заменялись коллективной декламацией, а танцы – ритмическими движениями спортивного характера. Вскоре появилась и своя униформа – синие рубахи, заправленные в комбинезоны. За новым жанром закрепилось название «Синяя блуза». Обрастая традициями и штампами, этот жанр просуществовал на эстраде довольно долго.

Продолжая числиться в «Теревсате», Утесов все чаще и чаще выступал в саду «Эрмитаж» или на других площадках, которых в годы нэпа было очень много. Несмотря на успех у публики, в «Теревсате» Утесов прослужил недолго – ему не нравились примитивные спектакли-агитки, занимавшие важное место в репертуаре театра. Когда Гутман приступил к постановке спектакля «Город в кольце» по пьесе С. К. Минина, повествующей об обороне Царицына, Утесов отказался от участия в нем.

В воспоминаниях Виктора Ардова сохранился рассказ о работе Утесова в те годы: «Биографию артиста, особенности его редчайшего таланта описывали и сегодня будут описывать критики и искусствоведы, авторы, композиторы и режиссеры, зрители и слушатели. А мне хочется припомнить кое-какие эпизоды из творческой жизни Л. О. Утесова, с которым я познакомился в мае 1921 года. И был мне самому 21 год. Служил я в прозаическом учреждении, которое называлось Московским продовольственным комитетом. К октябрьским праздникам мы решили устроить концерт. Привезти артистов было поручено Игнатию Сергеевичу Зону, бывшему владельцу театра оперетты на Триумфальной площади. После революции многие бывшие директора и владельцы театров, если они не удрали за границу, работали в советской системе на разных должностях.

Игнатий Сергеевич составил для нас программу. Перед самым концертом он мне сказал:

– Вот посмотрите: я договорился с молодым артистом, который только что приехал из Одессы. Очень способный. Я уверен, что он понравится. Фамилия его Утесов…

И воистину, несмотря на богатый репертуар концерта, Утесов произвел на зал огромное впечатление. Тогда он исполнял «Одесские рассказы» – сравнительно короткие юморески, состоявшие из диалога между несколькими персонажами. Исполнение было блестящим. Удивительно неожиданные интонации, темперамент в спорах персонажей, абсолютное бытовое правдоподобие, соединенные с почти балетной пластичностью…»

В эти годы Утесов познакомился с Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом. Леонид Осипович приехал в Москву в шикарном сером френче, галифе с кожаными леями, в крагах и кожаной фуражке. Он выглядел весьма импозантно, и поэтому первое время знакомые водили его по разным домам и выдавали за иностранного гостя – актера или офицера, который перешел на сторону красных. Когда оказалось, что в одном доме будет и Мейерхольд, Леониду Осиповичу предложили выдать себя за английского режиссера. Их познакомили, и Мейерхольд сразу же заинтересовался Утесовым в роли англичанина. Всеволод Эмильевич говорил на немецком, а Утесов отвечал немецкими или русскими восклицаниями с английским произношением. Таким странным образом они довольно долго общались: Мейерхольд рисовал схемы, рассказывал о своих постановках, а Утесов одобрительно кивал головой и важно произносил: «Yes». Наконец Леонид Осипович не выдержал и сказал: «Хватит валять дурака! Никакой я не режиссер и не англичанин, я актер из Одессы. Моя фамилия Утесов…» Мейерхольд на миг растерялся, услышав русскую речь, а потом весело рассмеялся.

У них были хорошие отношения. Леонид Осипович однажды даже попросил Мейерхольда поставить ему программу с джазом.

– Хорошо, – сказал Мейерхольд, – я поставлю вам программу в цирке. Представьте себе красный бархат барьера. Желтый песок арены. На арену выходят музыканты. Сколько их у вас?

– Семнадцать.

– …Семнадцать белых клоунов. В разноцветных колпачках, вроде небольшой сахарной головы. В разного цвета костюмах с блестками. Шикарные, элегантные, красивые, самоуверенные. Они рассаживаются вокруг по барьеру и начинают играть развеселую, жизнерадостную музыку. Вдруг обрывают ее и играют что-то очень-очень грустное. И вот тут появляетесь вы – трагический клоун. В нелепом одеянии, в широченных штанах, в огромных ботинках, несуразном сюртуке. Рыжий парик и трагическая маска лица. В юмористических вещах вы находите трагизм. В трагических – юмор. Вы трагикомический клоун. Вы это понимаете?

Утесову все понравилось, но от программы он отказался. Сказал, что работает на эстраде и клоуном становиться не собирается. «Наверно, я напрасно струсил», – позже признавался Леонид Осипович.

Выступал Утесов и в Театре оперетты, созданном в 1921 го ду при ресторане «Славянский базар». Там работали многие талантливые актеры, например Игорь Ильинский. За короткий период – сначала в Москве, а потом в Петрограде – Утесов сыграл десятки ролей в опереттах, но настоящим опереточным вокалистом никогда не был, арии, а порой и куплеты в опереттах Легара и Кальмана он скорее проговаривал, а не пел. И все же зрители с удовольствием воспринимали Утесова в оперетте.

В одном из номеров журнала «Рампа» Борис Глубоковский писал: «Кто с бешеным темпераментом держит в напряжении зрительный зал? Кто заставляет хохотать до слез мрачных москвичей? Кто срывает среди действия четкие и дружные хлопки? Л. Утесов. Каков характер его дарования? Кого играет Утесов? Ну, конечно, всегда Утесова. Это Утесов может закружиться в акробатическом пируэте. Это Утесов может под гитару сымитировать любого цыганского певца; это Утесов конферирует – всюду фигляр в лучшем и прекрасном понимании этого слова. И для Утесова нет больше горя, чем холодность публики».

В 1922 году Леонид Осипович решил в очередной раз резко изменить свою жизнь. Вероятно, это было связано с любовной драмой, едва не разрушившей его семью. В «Эрмитаже» он исполнял дуэты из оперетт вместе с замечательной актрисой Казимирой Невяровской. Через много десятилетий, беседуя с Глебом Александровичем Скороходовым, Утесов задумчиво скажет: «Какая она изумительная была женщина!» О красоте и необыкновенном артистизме Невяровской по Москве ходили легенды. Многие ее называли московской Верой Холодной.

Казимира Феликсовна Невяровская родилась в 1893 году в Варшаве, получила музыкальное образование и играла в местном театре оперетты до 1915 года, пока вместе с частью труппы ей не пришлось бежать от наступавших немецких войск в Москву, а затем в Петроград. В 1918 году Невяровская вернулась в Москву и выступала в «Эрмитаже», откуда вместе с Утесовым перешла в «Славянский базар». Она пела главные партии в «Сильве», «Веселой вдове», «Графе Люксембурге», «Прекрасной Елене». Говорили, что среди ее поклонников был сам Станиславский.

Казимира Феликсовна полюбила Утесова, и он ответил ей взаимностью. Артист был настолько ею увлечен, что ушел из дома. Это был первый случай в жизни Леонида Осиповича, когда он ушел не только от Елены Осиповны, но и от шестилетней дочери. И хотя Невяровская со всей страстью влюбленной женщины пыталась удержать Утесова, со временем он все-таки вернулся в семью.

Утесов рассказывал далеко не обо всех своих влюбленностях, но о Невяровской он вспоминал: «Я безумно увлекся нашей примадонной. Увлекся настолько, что несколько ночей не приходил домой, чего раньше со мной не случалось…» Он даже с юмором говорил, что «…две женщины жонглировали мной, как мячиком. Моя жена периодически звонила Невяровской и говорила: «Слушайте, ну заберите его уже себе, я от него отказываюсь, не хочу с ним никаких дел иметь». И я уходил туда. Потом звонила Невяровская и говорила Елене Осиповне: “Я не могу с ним жить, забирайте его обратно”».

Интересно, что для Утесова эта любовная история стала началом нового этапа в творчестве. Он уехал в Ленинград с намерением продолжить работу в оперетте.

Леонид Осипович вспоминает, что он легко акклиматизировался в оперетте, потому что умел петь и танцевать, не чуждался эксцентрики. После долгого пребывания в театре малых форм в оперетту он шел с надеждой. Ему казалось, что здесь он сможет создавать образы-характеры, сможет играть роли уж если не трагедийного, не драматического, то хотя бы лирического плана. Утесов играл Бони в «Сильве» и пытался оживить этот образ, найти в нем хоть что-то от живого человека, вернуть ему то, что было выхолощено штампами, – он наделял его чувствами, находил возможность сделать по-настоящему лиричным. А артиста упрекали в том, что он выдает пошляка за порядочного человека. Без понимания были встречены эксперименты Утесова в опереттах «Мадемуазель Нитуш», «Гейша», «Граф Люксембург». Его попытки драматизировать роли считались неуместными и ненужными для данного жанра.

«Впрочем, может быть, мои критики были и правы, – говорил позже Леонид Осипович. – Ведь я пытался оживить образы венской оперетты, давно уже ставшей развлекательным зрелищем с чисто условными характерами. И все-таки одно мне так и осталось непонятным: если в произведении есть люди, то почему возбраняется сделать их живыми? Одним словом, мало-помалу я сам стал думать, что приукрашивание сентиментальных и недалеких героев венской оперетты – дело неблагодарное».

С весны 1922 года Утесов жил в Петрограде, а Елена Осиповна с дочерью осталась в Москве, потому что семейная размолвка, вызванная романом с Невяровской, еще оставалась в памяти. К тому же Леонид Осипович зарабатывал немного и пока не мог позволить себе вызвать семью.

Он писал жене: «Родная! Теперь о главном. Получил твою записку. Ты хочешь доказательств того, что я хочу, чтобы ты приехала. Я делаю все возможное. Пока возьми себе трудовую книжку, и чтобы там было написано, что ты нигде не служишь, т. к. у тебя ребенок и хозяйство. Иначе могут быть неприятности в дороге. Если не хочешь дожидаться квартиры, то приезжай сейчас же. Ты звонила по телефону, но меня не было и не могло быть, т. к. первый раз пошел обедать, а второй – на концерт. Будь умницей и не шали. Ну что еще? Пока больше ничего. Целую тебя крепко и хочу быть с тобой. Твой Ледя».

В начале 1920-х годов в Петрограде было два театра оперетты. Сразу же по приезде в Петроград Утесов отправился в «Палас-театр», где располагался один из них. Здесь блистала Елизавета Ивановна Тиме – в прошлом драматическая актриса с великолепными голосовыми данными. Она три года училась пению в Петербургской консерватории и поэтому совмещала работу в Александринке и оперетте. Для оперетты ее участие было величайшим благом. Утесов вспоминал, что Тиме своим строгим стилем актрисы драматического театра, серьезным отношением к делу невольно облагораживала атмосферу театра, которая иногда начинала уж очень быть похожей на ту, что разыгрывалась в самих спектаклях. Кроме того, ее драматическое мастерство помогало актерам преодолевать штампы опереточного жанра.

Утесов дебютировал в роли Бони, а Сильву играла Елизавета Ивановна. «Тиме была опытной актрисой и неплохим педагогом – она, словно ребенка, взяла меня за руку и повела по другой дорожке, где мне легче было сделать своего Бони умнее, лиричнее, искреннее», – вспоминал Леонид Осипович. Кроме «Сильвы» они играли вместе в «Прекрасной Елене»: Тиме – Елену, а Утесов – Менелая.

Репертуар в «Палас-театре» у артиста был обширный – «Мадам Помпадур», «Вице-адмирал», «Баядерка» и множество других оперетт.

С особенным удовольствием Утесов играл матроса Пунто в «Вице-адмирале», наверно, потому, что он напоминал ему милых сердцу одесситов: «Лихой матрос, певец и острослов, честный и скромный малый – в нем было все, что составляло мечту моего детства. Особенно волновали меня слова Пунто, когда он просится на берег, в родной город Кадикс, где «его каждая собака знает». В этих словах мне слышалось что-то до боли понятное. И я не случайно наградил Пунта одесскими манерами».

Утесов любил играть в классических опереттах, таких как «Прекрасная Елена», «Маскотта», «Зеленый остров». Особенно большое удовольствие ему доставила работа в двух опереттах – «Девушка-сыщик» и «Дорина и случай».

«Девушка-сыщик» была поставлена еще до создания первой советской оперетты. Ставил этот спектакль С. Радлов, который попытался отойти от опереточных штампов даже в построении фабулы. Он включил в оперетту мотив погони за революционными документами, а образы героев решил в сатирическом стиле. Утесов играл сыщика, который ищет документы. Его сыщик был ловким, тренированным, физически сильным человеком. Когда надо, мог пройти по канату, натянутому под колосниками. Но, несмотря на все эти отличные спортивные качества, утесовский сыщик был невероятно самоуверенным дураком. Если бы тогда уже были картины о Джеймсе Бонде, то этот образ мог быть воспринят как сатира на супермена.

Особенность трехактной оперетты «Дорина и случай» заключалась в том, что в ней не было ни хора, ни балета и было всего шесть действующих лиц – пять мужских и одна женская роль. Эта оперетта была оригинальна тем, что начиналась она со спора на тему «закономерность и случай» между актером, стоящим перед занавесом на сцене, и «зрителем», сидевшим в зале. Спор заканчивался тем, что артист приглашал «зрителя»

на сцену. Тогда и начиналась сама оперетта – как аргумент, как цепь доказательств в этом споре. В ней все строилось на «закономерных случайностях». Утесов играл две роли одновременно и был слугой четырех господ. Он был французом и русским, который все время, обращаясь в зрительный зал, комментировал действия француза с точки зрения случайностей и закономерностей. Ему все время приходилось менять язык – то он говорил по-русски чисто, то с французским акцентом. Роль эта была сложна не только этой постоянной сменой «языка», но и тем, что требовала мгновенной перестройки и внешней, и внутренней.

Утесов хотел испытать себя во всех жанрах. «И вот однажды мне пришла в голову неожиданная и, может быть, даже крамольная мысль: а не попробовать ли в один вечер показать все, что я умею?! – вспоминал он. – Мысль эта мне показалась заманчивой, я загорелся и тут же начал составлять программу этого необыкновенного вечера, упиваясь контрастами. Первым номером я выйду в чем-нибудь очень драматическом, даже лучше трагическом. Ну, например, Раскольниковым. Сыграю одну-две сцены из «Преступления и наказания». Да, Достоевский – это хорошо. Никакого писателя никогда не любил и не люблю я так, как Достоевского. Возьму, пожалуй, самые тонкие и психологически напряженные сцены с Порфирием Петровичем. А партнером приглашу лучшего исполнителя этой роли – Кондрата Яковлева, он играл Порфирия с самим Орленевым. А после этого, одного из самых сложнейших и драматических образов, я выйду… я выйду… кем бы мне выйти? – Менелаем! Соседство парадоксальное, почти ужасающее. Отлично!

Что дальше? Дальше я сыграю маленький забавный скетч «Американская дуэль», а в нем одессита, несколько трусливого, но ловкого и находящего забавный выход из трудного положения. Потом дам дивертисмент, то есть маленький эстрадный концерт, где различные жанры, а у меня их наберется немало, будут мелькать, как в калейдоскопе, – короткие, броские номера.

Так, теперь опять надо перевести публику совсем в другое состояние, а для этого исполним что-нибудь грустное, элегическое. Что же выбрать? И как исполнить? А вот как. Трио – рояль, скрипка и виолончель – разыграет романс Глинки «Не искушай», ну и его же «Жаворонка». Себе я возьму партию скрипки. Затем, аккомпанируя себе на гитаре, спою несколько русских романсов.

Какой бы еще придумать контраст? – Классический балет! Что может быть лучше! С профессиональной балериной, с классическими поддержками я исполню настоящий балетный вальс.

После балета прочитаю комический рассказ, спою злободневные куплеты…

Кажется, хватит на один вечер? Пожалуй, не хватает эффектного, острого и неожиданного завершения. Что бы такое изобрести? Ладно. Пусть будет еще мой «хор».

Каких же еще нет у меня жанров? – Трагедия, комедия, оперетта, эстрада… и цирк. Ну, конечно! Должен быть цирк – ведь в нем я начинал! Теперь я им закончу. На трапеции в маске рыжего отработаю полный ассортимент трюков, возможных на этом снаряде… И назову вечер… назову просто: «От трагедии до трапеции».

Я понимал, конечно, что в этой программе, кроме мастерства и самоуверенности, немало и озорства. Тем лучше! Мысль о том, что я могу не справиться с таким вечером, даже не приходила мне в голову. Молодость тем и хороша, что безоглядно верит в свои силы».

Спектакль шел больше шести часов и имел грандиозный успех! Одну из рецензий на него написал критик Эдуард Старк (Зигфрид), известный своей монографией о Шаляпине. Он писал: «…когда афиша возвестила о «синтетическом вечере» в «Паласе», на котором Утесов вознамерился явиться под всевозможными масками, когда рядом стали Менелай из «Прекрасной Елены» и Раскольников, то многие даже непредубежденные люди, вероятно, подумали:

– Ой! Уж нет ли тут шарлатанства какого-нибудь… Менелай и Раскольников? Наверно, здесь скрывается трюк!

И что же? Трюка не оказалось. Был уморительно смешной Менелай, без всякого шаржа в пластике и тоне. А следом за ним появился Раскольников. И едва только переступил он порог кабинета судебного следователя, как вы тотчас же почувствовали человека, живьем выхваченного со страниц романа Достоевского. Контраст с Менелаем был так велик, что произвел, на меня по крайней мере, ошеломляющее впечатление.

Самое замечательное здесь было даже не разговор, не тон речи Утесова, а нечто гораздо более трудное: его пластика. То, как он сидел и молча слушал Порфирия Петровича, причем все существо Раскольникова обнаруживало необыкновенный нервный трепет, боязливую настороженность. То, как артист сумел сконцентрировать всю смуту души Раскольникова в выражении глаз, проводя все это с поразительной выдержкой, доказало, что Утесов владеет исключительной техникой. Надо заметить еще, что отдельно выхваченный кусок большой роли сыграть труднее, чем всю роль… Несомненно, что в лице Утесова мы имеем дело с большим и притом многогранным талантом».

А режиссер Г. Крыжицкий в своей рецензии отмечал: «Это был даже не успех. Скорее, какой-то бешеный фурор, необычайная сенсация. Битком набитый театр. Публика неистовствовала, аплодировала, и галерка бесновалась, как в доброе старое время…Утесов – гимнаст, танцор, певец, скрипач, трагик и наконец – цирковой рыжий, великолепный рыжий и эксцентрик. Конечно, Утесов все-таки прежде всего артист эстрады. Но он изумительный работник, и потому „кто знает, что завтра его ждет впереди…”».

Этот нашумевший спектакль стал предтечей «синтетического» искусства Утесова, в котором неразрывно соединялись музыка, танец и буффонада с элементами импровизации.

Параллельно с работой в «Палас-театре» Утесов выступал еще и в Свободном театре. Театр с таким названием был и в Москве, но Петроградский Свободный театр и в жизни Утесова, и в истории театра миниатюр в России занимает особое место.

Он был создан антрепренером Григорием Юдовским в 1922 году и вскоре стал одним из самых любимых в городе. Спектакли в нем шли дважды за вечер, а программа менялась еженедельно. Среди авторов встречались и актеры театра, например, шла пьеса Горина-Горяинова «Бомба». Ставили в театре и пьесы Лидии Чарской, водевили, маленькие оперетты. Режиссеры были приходящими, порой – случайными, но здесь начинали свой путь и известные режиссеры, например Николай Акимов. Среди множества актеров были талантливые В. Давыдов, Е. Корчагина-Александровская, П. Поль, В. Хенкин. Именно в этом театре впервые был показан эксцентричный танец «Пат, Паташон и Чарли Чаплин», исполненный П. Березовым, Н. Черкасовым и Б. Чирковым. Танец этот его участники исполняли еще много лет после того, как Свободный театр был закрыт.

В жизни и творческой биографии Утесова этот театр оставил неизгладимый след. С его сцены артист впервые прочел «Контрабандистов» Багрицкого и «Повесть о рыжем Мотеле» Уткина, рассказы Бабеля и Зощенко. Здесь же Леонид Осипович сыграл своего «Менделя Маранца» – инсценировку рассказов американского писателя Давида Фридмана (Мендель Маранц – местечковый философ, чем-то напоминающий Тевье-молочника Шолом-Алейхема).

Игра Утесова в этом спектакле имела ошеломляющий успех. Реплики утесовского Маранца становились афоризмами. Весь Петроград цитировал: «Что такое деньги? – Болезнь, которую каждый хочет схватить, но не распространить».

Мендель Маранц Фридмана, как и Тевье-молочник Шолом-Алейхема, полюбился зрителям своей неподдельной добротой и искренностью.

Вспоминая этот спектакль, Леонид Осипович писал: «Менделя Маранца играл я – и сто пятьдесят раз превращался в этого домашнего философа. Что же это был за человек, Мендель Маранц, почему он так полюбился зрителям? Молодому поколению это имя, может быть, уже и незнакомо, поэтому скажу о нем несколько слов – он того стоит.

Это человек добродушный и неунывающий, относящийся к жизни философски и с юмором. Он понимает природу человека и многое ему прощает. У него наблюдательный глаз и острый ум, склонный к обобщениям, – свое мнение о жизни он выражает афористически и парадоксально. Жена и дочь постоянно отвлекают его от размышлений и вовлекают в свои предприятия, участвовать в которых ему вовсе не улыбается. Поэтому жена – предмет его постоянных удивлений, раздумий, постоянный сюжет его афоризмов.

– Что такое жена? – не раз спрашивает себя Мендель Маранц и в зависимости от обстоятельств степени докучливости отвечает: – Это гвоздь в стуле, который не дает тебе сидеть спокойно. А еще это насморк, который легко схватить и от которого трудно избавиться.

Мендель Маранц изобретатель-самоучка, у него богатейшая фантазия, и изобретения следуют одно за другим, как и изречения. Но он неудачник, и ни одно его изобретение не реализуется. Однако этот человек абсолютно неподвластен отчаянию – после очередной неудачи он сейчас же принимается за новые проекты. Он изобретает не ради денег, не ради богатства – у него творческая натура и он не может жить просто так. А деньги?..

– Что такое деньги? – спрашивает Мендель Маранц. – Болезнь, которую каждый хочет схватить, но не распространить. А что такое бедность? – продолжает он развивать свою мысль. – Это грязь на поверхности. А богатство? – Больше грязи под поверхностью.

Может быть, потому так привлекал этот чудак людей, что он был очень добр и никому не завидовал. И ему для счастья было нужно очень мало – возможность заниматься любимым делом, изобретательством. Своей невозмутимостью он доказывал, что самое прочное и надежное счастье – творчество.

Я играл Менделя Маранца с удовольствием, он дорог мне постоянной и упорной борьбой за счастье, непоколебимым оптимизмом, мудростью и умением философски и с юмором относиться к трудностям жизни. Сколько подобных Менделю Маранцу людей встречал я в своей Одессе! Да и мой отец в какой-то мере походил на него. Так что не случайно так близок и понятен мне был этот образ».

Другой запомнившейся работой Утесова стала роль Йошки-музыканта в комедии известного до революции писателя Осипа Дымова «Певец своей печали».

Сюжет комедии таков. Сын местечкового водовоза случайно разбогател, выиграв большую сумму денег. Он подарил все эти деньги любимой девушке, но она не только не оценила благородный поступок Йошки, но и завела роман с человеком ничтожным, пошлым, жестоко обманувшим ее.

Утесов сыграл Йошку так, что зрители в конце спектакля плакали, слушая его игру на скрипке. Симон Дрейден писал об этом спектакле: «Он состоял, по существу, из двух частей. Первая – сам спектакль по пьесе Дымова, вторая же – игра Утесова на скрипке. Как жаль, что сегодня уже никто не может услышать, как играл на скрипке молодой Утесов!»

Утесов сыграл главную роль в спектакле «Статья 114-я уголовного кодекса» по пьесе Михаила Ардова и Льва Никулина. В одной из рецензий было написано, что «если Ардова и Никулина будут помнить через пятьдесят лет, то это благодаря Утесову, сыгравшему в спектакле по их пьесе в Петроградском Свободном театре».

Леонид Осипович признавался, что в Петрограде он жил, как говорится, на два дома: «И на первый взгляд могло показаться, что мне будет трудно из них выбирать – если выбирать придется. В «Свободном театре» – успех. И в оперетте – успех, аплодисменты, приглашения на гастроли, похвальные рецензии, которые говорят, что оперетта – мое прямое дело».

Один из критиков писал: «Вероятно… период опереточной юности переживает сейчас и Утесов, ибо каждое его движение, каждая интонация дышат этой «весенней» самовлюбленностью. Но надо отдать ему справедливость – он на девять десятых прав. В «Хорошенькой женщине» он демонстрирует себя актером значительных опереточных возможностей. В то время как последние могикане этого жанра вымирают или разлагаются, Утесов растет не хуже сказочного Гвидона. Этот актер вызвал недавно жестокий разнос по всей линии нашей театральной критики. Каюсь, отчасти и я в том был повинен, но Утесов… в «Славянском базаре» и сейчас – явный шаг к лучшему. Я смотрел его недавно в роли Фишбахера из «Гоп-са-са» и теперь с удовольствием заметил, что он прежде всего актер, может быть, и не нуждающийся в стереотипах».

Писали и так: «С каждым своим выступлением этот новый для Петрограда артист… привлекает все большую и большую симпатию публики. Талант Утесова громадного диапазона – он одинаково блестящ и в ролях комиков и в ролях простаков… В Бони Утесов дает прекрасный образ молодого бонвивана, весело и легко танцует, и нам кажется, что роль Бони одна из удачнейших у Утесова. Можно поздравить «Палас» с приобретением такого актера, каким является Утесов». И даже так: «Пришел, сыграл и победил – вот что можно сказать по поводу последнего выступления Утесова».

Со Свободным театром связана еще одна страница жизни и творчества Утесова. Он снова воскресил своего газетчика, но, в отличие от Москвы, сделал его не столько рассказчиком новостей, сколько песенником. Именно в этом театре впервые прозвучала знаменитая песня «С одесского кичмана». Ее фольклорный характер настолько не вызывал сомнений, что из зала ни разу не раздался возглас: «Автора!»

Рассуждая об этой песне, Дрейден пишет: «Эта песня может быть названа своеобразным манифестом хулиганско-босяцкой романтики. Тем отраднее было услышать ироническое толкование ее, талантливое компрометирование этого “вопля бандитской души”».

Утесов был достаточно известен в Петрограде как исполнитель «блатных песен», героями которых были потомки персонажей ранних рассказов Горького и его пьесы «На дне». Ведь именно в пьесе «На дне» впервые прозвучала тюремная песня «Солнце всходит и заходит». Утесов пел «Ужасно шумно в доме Шнеерзона», «Алеша – ша!», «Жора, подержи мой макинтош!», «Гоп со смыком». После исполнения таких песен популярность Леонида Осиповича достигла невероятных вершин.

Жанровая широта творчества артиста не знала границ, но был жанр, в котором он даже и не пытался участвовать, – это опера. Великий оперный певец Иван Семенович Козловский рассказывал: «Когда я услышал, как Леонид Осипович исполняет «Куда, куда вы удалились…», то не замедлил предложить ему попробовать себя в опере. На что он, не раздумывая, выпалил: “Ты что, Иван, хочешь, чтобы даже зрители оперных театров узнали, что у меня нет голоса?”»

Весной 1927 года Утесова пригласили на гастроли в Ригу, одного, без коллег – в качестве актера и чтеца. Гастроли оказались более чем успешными. Поездка в Прибалтику вдохновила Утесова на другие путешествия. Когда ему в 1928 году представилась возможность поехать в Европу туристом, он этим воспользовался.

Утесов посетил Францию и Германию, побывал в Лувре и в Дрезденской галерее, посетил европейские театры. Он пристально вглядывался в лица коллег по сцене, отмечал актерские удачи: «В Берлине и Париже я видел много великолепных актеров, но ни один не произвел на меня такого впечатления, не оставил такого глубокого воспоминания, как клоун Грок… Я видел Грока в театре «Скала» в Берлине. На сцену вышел человек в традиционном клоунском костюме: в необъятных брюках путались ноги, на бесстрастном, застывшем лице, обсыпанном мукой, – ярко-красный рот. Малейшую гримасу лица этот рот делал заметной, преувеличенно резкой, а неподвижному лицу придавал трагическое выражение. Грок музыкальный эксцентрик, поэтому все его номера связаны с инструментами, которыми он виртуозно владеет, – роялем, скрипкой, концертино, саксофоном».

Через много лет после поездки Утесов напишет: «…прошло уже более сорока лет с тех пор, как я видел Грока, но каждый раз, когда я вижу артиста оригинального жанра, – я вспоминаю Грока; когда я вижу людей, пренебрегающих здравым смыслом и удивляющихся, что у них ничего не получается, – я вспоминаю Грока; когда я вижу людей, идущих кривыми путями к ясной цели, – я вспоминаю Грока; когда я сам поступаю вопреки очевидной логике и только потом обнаруживаю свой промах – я вспоминаю Грока».