Текст книги "Философия русской культуры. Метафизическая перспектива человека и истории"

Дискуссионный клуб с участниками «Исторического процесса» был закрыт, но «Имя Россия» сегодня имеет продолжение в виде всероссийского Интернет-форума под названием «Имя России – Исторический выбор России», демонстрируя утверждающийся патриотический консенсус, об идеологическом доминировании которого заявляет власть. Смысл и назначение своей Интернет-акции авторы определяют как «открытый проект для всех, кому не безразлична история, традиция, вера и будущее своего Отечества. Сегодня слишком многие хотят сделать из России некое безликое объединение граждан, озабоченных лишь одной целью – целью личного обогащения. Поступая так, предатели своего народа, пытаются обезличить Россию. И помешать их планам, казалось бы, нет возможности. Но мы говорим – хватит! Имя России – Личность и Национальное самосознание»[337]337
  Электронный ресурс: http://nameofrussia.org Дата обращения 11.04. 2016.


[Закрыть]. Как можно заметить, патриотическая настроенность раскрывается через риторическую формулу противостояния «врагам Отечества», к которым отнесена часть общества, разделяющая буржуазные ценности, по определению авторов форума, философию обогащения. Не трудно сделать вывод, что данный дискурс присвоен левыми силами, охотно использующими патриотическую тему.

Стоит отметить появление еще одного важного культурного инструмента, участвующего в процессе возрождения исторической памяти нации. Представляется, что как ученый и просветитель Карамзин мог бы его одобрить. 9 мая 2013 года начал вещание специализированный телевизионный канал «История», дополнив серию цифровых каналов ВГТРК познавательного характера. Идея канала определяется девизом: «Телеканал “История” берется доказать: история – это ярко, интересно, интригующе и познавательно»[338]338
  Электронный ресурс: http://istoriya.tv/index Дата обращения 11.04.2016.


[Закрыть]. «Философия телеканала “История”, – сообщается на официальном сайте, – это самый широкий взгляд на эволюцию человечества: от древнейших цивилизаций и великих открытий прошлого до величайших загадок и тайн настоящего, а также великие войны и победы, великие люди, великая любовь и предательство – все то, что делает историю интересной и увлекательной. Программное наполнение телеканала состоит из продуктов собственного производства и лучших зарубежных форматов крупнейших мировых студий»[339]339
  Электронный ресурс: http://istoriya.tv/index Дата обращения 11. 04. 2016.


[Закрыть].

Показательно, что в линейке канала четыре специальных цик ла, посвященных истории России. Среди них – цикл «Символы России», рассказывающий о достижениях российской цивилизации, «История России в орденах», «История СССР. Как это было» и программа «Русский мир» – о вкладе наших соотечественников в культуру и историю. Заметно стремление авторского коллектива канала интегрировать советский период в большое время истории Руси/России, найти ценностные и идейно-политические основания для стягивания различных историко-культурных эпох в единый нарратив. Тем самым, телеканал, помимо познавательных и научно-просветительских задач, выполняет и общественно-политический заказ на формирование исторического канона, апробируя подходы и методологию историко-культурного стандарта, предлагаемого в качестве основы единого учебника истории.

Каковы бы не были цели и ценности, разделяемые авторами упомянутых выше телевизионных каналов и многообразных Интернет-сайтов с исторической, социально-политической и религиозно-культурной тематикой, посвященной России, данные формы актуализации исторического предания в публичном пространстве отражают важнейший социальный и ментальный процесс – процесс формирования культурно-политической нации. Озаботившись вопросом национально-культурной идентичности российского общества, власть активно использует инструментарий мульти-медиа и возможности современного искусства. Госзаказ возвращает в российское кино большие исторические и военные сюжеты. Привлекая к историческим проектам лояльных ученых, государство ищет политического союзника и партнера в Русской Православной Церкви. Музейно-выставочные пространства с развернутыми на них гранди озными выставками становятся лабораторными площадками по выработки общенациональной идеи.

Ярким примером ренессанса национального предания в духе «Истории» Карамзина являются две интерактивных выставки-форумы «Православная Русь. Романовы», посвященная 400-летию дома Романовых (2013) и «Моя история. Рюриковичи» (2014), в Центральном выставочном зале «Манеж». Успех выставок способствовал продолжению идеи тематической репрезентации Российской истории в мультимедийном выставочном формате. Проект увенчался открытием в начале 2016 года, в обновленном 57 павильоне на ВДНХ, исторического парка «Россия – моя история», вобрав в себя конструктивные и содержательные элементы ранее состоявшихся выставок.

Безусловно, что выставочные и телевизионные опыты реконструкции отечественной истории в духе философии русской государственности и культуры Карамзина можно оценить положительно, принимая во внимание и творческий потенциал современных медиа, и охват аудитории, которой предлагается просветительский и познавательный контент. Признавая растущий интерес к Карамзину как историку и мыслителю, приветствуя масштабную телевизионную акцию публичного чтения его главного труда на канале «Культура», тем не менее, подчеркнем, что основной задачей в процессе создания актуальной версии национального предания по-прежнему является задача неангажированного изучения духовно-культурного и политического опыта России. В условиях «приватизации» публичного пространства доминантной группой властных элит она становится еще более насущной, в первую очередь для профессиональных кругов и гражданского общества.

Только в случае выполнения этой интеллектуальной и нравственной задачи новая версия истории, как прежде «История государства Российского» Николая Михайловича Карамзина, сможет взять на себя роль культурного предания, которое Карамзин в начале XIX века вернул в русло национальной жизни. Согласие по поводу прошлого, настоящего и будущего России позволит выстроить общественный договор – столь необходимое условие для жизни нации. И тогда работа по осмыслению отечественной истории в контексте всеобщей, начатая Карамзиным и продолженная Грановским и Ключевским, сможет стать актом самопознания и интеллектуальной рефлексии современного российского общества, что позволит изучать прошлое не ради прошлого, но как живую часть культурного опыта нации.

Русский европеист. Европейский модерн с его социально-философской и научной традицией рациональности, с его эстетически развитыми формами светской культуры и авторского творчества в России, особенно в эпоху дополитическую, осваивался, прежде всего, не на уровне политических установлений и институтов, а на уровне интеллектуального и политического опыта русских интел лектуа лов. Главным социальным институтом в России оказывалась личность, опирающаяся на знание, разум, интеллектуальную волю, духовно-нравственный опыт, развитое эстетическое чувство. Мотивационным стержнем ее творческой и общественной активности служила ответственность перед собой, своей совестью, людьми, историей, Богом.

Николай Владимирович Станкевич (1813–1840), философ, поэт, создатель знаменитого литературно-философского кружка, который стал крупным явлением русской культуры первой половины XIX века. Кружок Станкевича способствовал формированию интеллектуальной культуры в России и философии культуры как самостоятельной области отечественной философской мысли. С его деятельностью связано возникновение такого культурно-философского феномена, как русский европеизм – направления отечественной общественной мысли, в котором представлена попытка синтеза ценностей европейского модерна и русской культуры. Н. В. Станкевич – яркий представитель русских интеллектуалов, видевший в ценностях культуры и образования путь европеизации русского общества и залог поступательного эволюционного развития России. Как представляется, выявить определяющие ценностно-смысловые установки русского европеизма будет продуктивным через соотношение национальной и европейской (генерализующей) идентичности в интеллектуально-творческом опыте Станкевича. Для этого необходимо произвести философскую реконструкцию воззрений Станкевича, касающихся проблем культуры, искусства, образования, творчества.

Процесс институализации философского знания в России в первой трети XIX века непосредственно связан с развитием отечественных университетов. Однако интерес к профессиональной философии вряд ли можно объяснить только учебной необходимостью. Запрос на философию был в первую очередь инспирирован потребностью образованной среды, состоявшей из родовой аристократии и дворянства – просвещенного общества, вовлеченного в культурную и общественную жизнь городов и помещичьих усадеб, транслировавшего ценности европейского модерна в ткань русской жизни. Путь развития философии в России невозможно представить без литературных салонов и философских кружков, бурно и восторженно обсуждавших появление новых художественных и философских произведений европейских авторов наряду с поэтическими и прозаическими опусами отечественных сочинителей. Для Станкевича, рано попробовавшего свои силы на литературном поприще, увлечение Гегелем и Шеллингом стало своеобразной интеллектуально-творческой лабораторией, в рамках которой формировались взгляды на культуру, искусство, исторический процесс.

Без преувеличения можно сказать, что Станкевич в истории русской мысли – одна из ключевых фигур, которого помнят и почитают как вдохновителя, идейного и нравственного лидера созданного им кружка. Возле Станкевича собралась думающая молодежь России, творчески настроенная, чуткая к искусству, устремленная к философскому поиску истины, красоты, стремящаяся к постижению смысла истории. Кружок Станкевича – значительное и весьма характерное явление общественной мысли России, чья историко-философская роль определяется, прежде всего, началом западничества – умственного движения, которое получило в русской истории творческое и политическое выражение, оформившись в самостоятельное интеллектуальное направление русского европеизма.

Местоположение Станкевича в истории русской общественной мысли – совершенно особенное. Молодой человек, в юном возрасте проявивший склонность к сочинительству, получивший образование в воронежском «Благородном пансионе», затем на словесном факультете Московского университета, ставший центром и душой интеллектуального общения неравнодушной к философским проблемам бытия и познания молодежи, продолжает обучение в Германии. Увлекается Шиллером, Шеллингом, Гегелем, читает Фихте и Канта, приобщает друзей к достижениям немецкой философии, выступая в качестве наставника своих почти ровесников, и умирает от туберкулеза, находясь на лечении в Италии, не достигнув тридцатилетнего возраста, оставляя по себе некоторые философические рассуждения, небольшие сочинения в стихах и прозе и обширную переписку. И начинается жизнь после жизни – каждый из его соратников и друзей в той или иной мере несет на себе «печать» образа Станкевича, развивает сложную драматургию обсуждавшихся идей, насущных жизненных, исторических и социальных вопросов, воплощает их на практике, иногда радикально видоизменяя первоначальные представления и смыслы. Позволим себе привести следующее сравнение: в истории русской философии «ненаписанное» наследие Станкевича, артикулированное не текстом, не абстрактной мыслью, а философией жизни, опытом, способом проживания в культуре, во многом сродни «антропологическому перевороту», совершенному Сократом в истории античной мысли. Афинский мудрец, как известно, не записал ни одной речи, ни одного текста, но приобрел бессмертие через последователей, остался памятен человечеству своим учением и проживанием истины, подобающей философу, задав новый вектор развития всей античной цивилизации, наследницами которой является и европейская, и русская культура.

Пример Сократа – это пример того, как философия может рождаться из духа личности и им коституироваться. Прибегнем к культурно-исторической ассоциации. Гениальная формула Ф. Ницше, давшая название знаменитой работе «Рождение трагедии из духа музыки», знаменует переход европейской художественной и философской культуры в ее позднеромантической стадии в область культурфилософской саморефлексии, которая оформляется в самостоятельное, плодотворное направление – «философию жизни». Однако в формуле Ницше отражена не только логика происхождения древнегреческой трагедии из оргиастически переживаемой «омузыкаленной» трагедийности бытия, но и логика рождения самой философии жизни в лоне культа «старых богов» немецкой философии, которая уступает место новому богу немецкого романтизма – музыкальному мифологу Рихарду Вагнеру под влиянием его духа.

Перенося метафорический концепт Ницше на русскую культурную почву в связи с интеллектуальной биографией Николая Станкевича, мы указываем, конечно, на романтическую линию его судьбы – судьбы поэта и философа, трагически оборванную ранней смертью. Однако прочитывается и иное сходство – сходство логики рождения концептуально оформленной теоретической мысли – русской философии (у Ницше – жанрово оформленной трагедии) из глубинной, первичной реальности – из духовно-культурного опыта личности такой яркой личности, как Станкевич (у Ницше – из духа музыки, которую следует понимать онтологически). Другими словами, русская философия и русская философия культуры, в частности, как интеллектуальная практика рождается из космоса личности романтически настроенного интеллектуала-аристократа, увлеченного Шеллингом и Гегелем, подобно тому, как трагедия рождается из космоса музыки.

Эта философия настолько же художественна, насколько философична древнегреческая трагедия. Действительно, можно утверждать, что философский опыт Станкевича выстраивается в эстетико-художественном горизонте, прежде всего Шиллера. Характеризуя период 30–40-х годов XIX века в истории русской мысли, В. В. Зеньковский справедливо замечает, что «Шеллинг и Гегель оба вдохновляют русскую мысль в рамках шиллерианства (как и сами в начале вдохновлялись Шиллером)»[340]340
  Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 1. С. 40.


[Закрыть]. Станкевич был восприемником духа своей эпохи, ее носителем, выразителем и талантливым автором. Как пишет Зеньковский, «это была атмосфера философской культуры; в широких кругах русского общества интересовались и жили философскими вопросами. Об этом много пишет Герцен в своих мемуарах “Былое и думы”, – подтверждает свой тезис исследователь, – об этом много рассказывает Тургенев (напр. в “Рудине” или “Гамлете Щигровского уезда”). Очень интересно с этой точки зрения, – продолжает Зеньковский, – погрузиться в изучение семьи Бакуниных, с которыми были связаны столь многие выдающиеся люди этого периода»[341]341
  Там же. С. 40.


[Закрыть].

В приведенном отрывке Зеньковский не только называет свидетелей жизни Станкевича, но и подмечает существенную деталь: выдающиеся современники Станкевича всерьез заняты воспоминаниями о весьма близких им по времени событиях, с упорным постоянством возвращаясь ко «временам Станкевича», как будто бы от правильного понимания этого исторического момента в жизни русского образованного общества зависит все дальнейшее развитие их собственной биографии, а вместе с тем и судьбы реальных людей и героев, которых они делают предметом своего художественного изображения и мемуарного творчества. Воспоминания о Станкевиче – мотив, звучащий рефреном для многих русских интеллектуалов, в том числе родившихся и многим позже после николаевской эпохи.

Одно из таких воспоминаний, прозвучавших в период зрелости русской философской мысли, в начале XX века, чрезвычайно показательно и симптоматично, хотя и не принадлежит автору, чью идентичность можно было бы охарактеризовать как однозначно западническую и либеральную. Его автор, В. В. Розанов, в статье «Женский университет в Москве», опубликованной в «Новом времени» от 16 апреля 1906 года[342]342
  Статья послужила откликом на телеграфное сообщение, переданное из Москвы в Петербург 14 апреля, где говорилось о проекте женского университета в Москве.


[Закрыть], рассуждает о роли образования в жизни российского общества. Розанову важна одна мысль, которую он погружает в исторический контекст. Он хочет подчеркнуть просветительскую миссию образованных женщин. «Стране нужны не одни Ломоносовы: стране более, чем Ломоносов, нужно просто образованное общество, читающая и размышляющая масса, деятельные и знающие члены; наконец, стране в высшей степени нужны мягкие нравы, деликатные привычки, человечные взгляды по всем направлениям и во всех областях»[343]343
  Розанов В. В. Русская государственность и общество. Статьи 1906–1907 гг. / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. М.: Республика, 2003. С. 57.


[Закрыть]. Подчеркивая в женской природе такие качества, как трудолюбие и устойчивость, признавая за женщинами популяризаторский талант, Розанов в деле русского образования указывает именно на значение просвещения. В доказательство своей мысли обращается к памятному для всех русских интеллектуалов образу Н. В. Станкевича: «Иной незаметный образованный человек, без печатных трудов и ученых заслуг, распространяет такой образовательный свет вокруг себя, какому хоть позавидовать и Ломоносову. Вспомним Станкевича… – выдерживает мемориальную паузу Розанов. – Вот пример в мужчине чисто “женственного” влияния»[344]344
  Там же. С. 58.


[Закрыть]. Под «женственным влиянием» Розанов, конечно, подразумевает великий просветительский вклад Станкевича в дело русской образованности – то влияние, под воздействием которого формировалась целая плеяда русских мыслителей и общественных деятелей России 40-х – 60-х гг. XIX века.

Сравнение Станкевича с Ломоносовым не случайно. Научно-образовательная модель университета, созданная умом и волею «русского Леонарда», институализировала систему классического образования в России и дала мощный импульс социальному и культурному развитию державе-гиганту, которая догоняла и, одновременно, соперничала с европейскими странами – во многом остававшимися донорами знаний и технологий для России. Со времен Петра Великого новая европейская империя пыталась встать вровень со странами, реализующими в своем общественно-культурном и политико-экономическом устройстве ценности модерна – светский характер культуры, систему общественного договора, правовую конструкцию государства, защиту прав частной собственности, индивидуальную экономическую инициативу «третьего сословия».

Ломоносовский университет вписывался в культурную парадигму европейского Просвещения, которое дало философское обоснование политико-правовым, научным, социально-экономическим практикам модерна. Станкевич результаты Просвещения воспринял как в русской, так и европейской версии, пройдя через университетскую систему образования в России, слушая лекции в Берлине. Его уникальная роль в культуре определяется, говоря философским языком, диалектикой общего и особенного. С одной стороны, общей атмосферой среды, преимущественно дворянско-аристократической, продуцировавшей запрос на творческую личность, способную поддерживать салонное и приватное общение на достаточно высоком интеллектуальном уровне, демонстрировать широкий кругозор знаний по литературе, искусству, музыке, философии, ориентироваться и критически оценивать текущие художественные события. С другой стороны, феномен «кружка Станкевича» определяется силой дарования и особым, душевным складом личности самого Станкевича, талантом общения и дружбы, деликатного наставничества при абсолютной установке взаимоуважения – бескорыстной заинтересованности в даре другого. Этот дар Станкевич всегда рад был находить, выявлять и способствовать развитию, демонстрируя незаурядный педагогический такт, даже в том случае, когда необходимо было покровительствовать претенденту, как с сыном воронежского прасола – будущим поэтом Алексеем Кольцовым.

Европейский вектор в интеллектуальном развитии Станкевича и его друзей просматривается отчетливо. Но Европу Станкевич воспринимает, скорее, как культурный образец и источник актуального знания, в первую очередь, знания философского, в котором сконцентрированы усилия по «производству» новых смыслов лучших европейских умов. Европеизм Станкевича – это культурный, интеллектуально-творческий запрос на смыслы, выраженные искусством, литературой, философией, исторической наукой. Эти смыслы нужно постичь, интериоризировать и, осуществив творческий синтез, применить к русской жизни. Станкевич не одинок в своем поиске. Его друг Грановский, будущий профессор всеобщей истории, здесь же, в Берлине, изучающий последние достижения гуманитарной мысли, разработает позже методологию исторического исследования, в центре которой поставит вопрос о личности в истории, внутренней взаимообусловленности идей, творческих практик и больших социальных процессов. Переадресуем Станкевичу то, что было сказано Грановским в адрес Аристотеля, который, по словам Грановского, «был только представителем того умственного движения, которое началось гораздо прежде его и продолжалось еще долго по его смерти. Следовательно, он может быть изучаем только в связи с тем целым, к котором принадлежит. Как отдельное явление он почти непонятен»[345]345
  Грановский Т. Н. Публичные чтения. Статьи. Письма. С. 462.


[Закрыть].

Так можем ли мы сегодня обойтись без анализа идейно-творческого наследия Станкевича в истории русской философской культуры, без понимания того, что он был не только представителем, но лидером европеистского направления в философии? Думается, нет, подобно тому, как современный философ, историк, политик не может обойтись без сочинений Стагирита, «когда дело идет о главных вопросах философии, политической жизни древних или искусства?»[346]346
  Там же. С. 462.


[Закрыть].

Проводя историческую параллель, можно утверждать, что Станкевич важен нам как представитель общественного движения, показавшего творческое возрастание интеллектуальных сил России на ее пути к самой себе, к пониманию своей цивилизационной идентичности, к русскому европеизму. Станкевич принадлежал к поколению людей, которые подготавливали будущее России распространением мысли и просвещения. И эта работа шла по линии литературной, философской, ученой и педагогической деятельности.

Согласно принципу исторического познания, предложенному Грановским, вероятно, самым благодарным учеником и другом Станкевича, обладавшим подобно Станкевичу благородной умностью души, «при изучении каждого великого человека мы должны обратить внимание на личность его, на почву, на которой он вырос, на время, в которое он действовал. Из этого тройного элемента слагается его жизнь и деятельность»[347]347
  Там же. С. 70.


[Закрыть].

Личностно-психологические характеристики Станкевича сделали его не только душой общества, но и источником вдохновения даровитых молодых людей. Что же так могло привлекать в Станкевиче? Видимо, природная мягкость, умная тактичность эстетизировала дружеское общение, стилистически придавая заметный романтический оттенок всему происходящему. Умея привлечь людей особым расположением, Станкевич, по словам И. С. Тургенева, внушал к себе «уважение, граничащее с благоговением»[348]348
  Тургенев И. С. Полн. собр. соч. М., Л.: Наука, 1963. Т. 6. С. 393.


[Закрыть]. Тургеневу вторит В. Г. Белинский: Станкевич «никогда и ни на кого не налагал авторитета, а всегда и для всех был авторитетом потому, что все добровольно и невольно сознавали превосходство его натуры над собою»[349]349
  Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 9. М.: Художественная литература, 1982. С. 219.


[Закрыть].

Через профессора Московского университета Павлова Станкевич стал шеллингианцем, но воспринял идеи Шеллинга сквозь призму сочинений Шиллера. В общей атмосфере увлечения немецкой художественной и интеллектуальной культурой это шиллерианство в жизни помогло собрать вокруг себя людей, привлечь на сторону своих убеждений тех, кто находился в поиске идеала красоты. Как подчеркнет В. В. Зеньковский, «Станкевич, конечно, во всю свою недолгую жизнь был романтиком, хотя в нем с чрезвычайной силой стала развиваться позже строгая мысль»[350]350
  Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 1. С. 41.


[Закрыть]. Был ли при этом Станкевич личностью волевой, целеустремленной, были ли ему близки патриотические чувства, каково его отношение к религии? Насколько ему самому было важно определиться в данных вопросах? Эти свидетельства личностной самоидентификации содержит, в первую очередь переписка – самая обширная и значительная по содержанию часть его наследия.

Отпуская сына за границу, родители не переставали беспокоиться не только о его физическом здоровье, но и о том, какое направление принимает его образ мыслей, боясь, видимо, что европейская жизнь может оторвать молодого человека от родной почвы, увлечь модными учениями, поколебать в основах веры. В ответ на родительские вопросы Станкевич счел необходимым сформулировать нравственно-философскую позицию, осветив главные вопросы русской современности – отношение к родине, проблему веры и неверия, влияния сторонних учений и идей на русскую душу и ум.

Свое жизненное кредо он выразил в письме от 27/15 января 1838 года, из Берлина. «На счет моего образа мыслей, прошу вас быть вполне покойным, – хоть бы я даже был и не в Берлине. Та религия и та любовь к отечеству, которые могут подвергнуться какой-нибудь опасности от обстоятельства, не стоят ни гроша, и, рано или поздно, должны испытать перелом. Моя религия, напротив, тверда, потому что я получил ее не от девки Параньки, потому что не боялся об ней думать и не боялся знать, что говорено было против нее: она во мне чиста, чужда суеверия и непоколебима. В наше время всякий человек с порядочным образованием и с душою признает ее за основу жизни, – решительно заявляет Станкевич. – Любовь к отечеству также тверда во мне, – продолжает он, – потому что я люблю в нем хорошее, не считаю нужным восхищаться соложеным тестом, и терпеливо смотрю на недостатки, которые должны изгладиться временем и образованием. – Демагоги всего менее могут сбить меня с толку: я уважаю человеческую свободу, но знаю хорошо, в чем она состоит, и знаю. Что первое условие для свободы есть законная власть. В Германии, – развивает свой тезис Станкевич, – при общем стремлении к свободе мысли законная власть уважается больше, нежели где-нибудь, это следствие ее основательного образования. – Вот вам искренняя исповедь в моих правилах, которых ничто не переменит. Есть чувства, которые нельзя сохранить укупоркою – как не засмаливай, воздух пройдет и они испортятся – но если они основаны на прочном убеждении, нечего бояться постороннего влияния. Чтобы быть твердым в своих правилах надобно убедиться в нелепости противных. К этому случай есть везде: шаткому человеку в России также точно опасно жить, как и за границей, – заключает Станкевич. – Я счел за нужное распространиться об этом, чтоб успокоить Вас, однажды навсегда на счет независимости моих мнений»[351]351
  Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830–1840 / Редакция и издание Алексея Станкевича. М.: Товарищество типографии А. И. Мамонтова, 1914. С. 41.


[Закрыть]. Стараясь еще раз подчеркнуть основную мысль, он в письме от 14/2 февраля добавляет: «…я человек с родиной и с родными, а не пролетный дупель»[352]352
  Там же. С. 42.


[Закрыть].

Дар общения, прирожденная мягкость и интеллигентность не исключала постоянной умственной и душевно-нравственной работы, что он и демонстрирует в своей переписке. При романтическом облике и врожденном артистизме, даже с некоторыми чертами эстетического дендизма, Станкевич был здравомыслящим человеком, имел ясно выраженные и твердые в своей основе убеждения. Находясь за пределами родины, продолжал ощущать себя человеком русской культуры, питая искреннюю и сильную привязанность к дому и семье. Обладал изрядным мужеством, что особенно проявилась в течение болезни. До последнего дня в письмах родителям, особенно из Италии, он старается не подавать и намека на исключительную серьезность положения со здоровьем. Наоборот, не желая расстраивать родных, пишет о том, что ему становится лучше.

Пожалуй, одно из самых сильных свидетельств о личности Станкевича – это отношение к нему друзей – тот след, который он оставил в их сердцах и душах, во многом определив направление профессионального пути, задав интеллектуальный и этический образец жизни целого поколения. О нравственном облике кружка Станкевича вспоминает К. С. Аксаков: «кружок этот был трезвый и по образу жизни, не любил ни вина, ни пирушек»[353]353
  Аксаков К. Воспоминание студенства. 1832–1835. СПб., 1911. С. 18.


[Закрыть]. По поводу того, как проводила время молодежь, собравшаяся вокруг Станкевича, старший из братьев Аксаковых, лидер славянофилов, сообщает ниже: «на вечерах Станкевича выпивалось страшное количество чая и съедалось страшное количество хлеба»[354]354
  Там же. С. 28.


[Закрыть]. Именно Станкевичу, по мнению Аксакова, удавалось гармонизировать полярность мнений и охранять общие суждения от крайних, радикальных направлений в их развитии: «Стройное существо его духа удерживало его друзей от того легкого рабского отрицания, к которому человек так охотно бежит от свободы, и когда Станкевич уехал за границу, – быстро развилась в друзьях его вся ложь односторонности»[355]355
  Там же. С. 19.


[Закрыть].

Европеистский дискурс культуры и истории. Действительно, если мы посмотрим на выдающиеся имена участников кружка, которыми окружен Станкевич, мы увидим эту разницу потенциалов, которая могла быть сдерживаема только очень сильным центром – авторитетом Станкевича. Ментально наиболее близкий к Станкевичу – Тимофей Николаевич Грановский (1813–1855), выдающийся русский историк, европеист, профессор Московского Императорского университета, по смерти Станкевича так и не смог оправиться от этой потери, считая, что со Станкевичем отошла не только лучшая часть его жизни, но и его самого. Эту внутреннюю, душевно-братскую, почти религиозную по своей глубине и чистоте, связь Грановского со Станкевичем отметит И. С. Тургенев в своем знаменитом некрологе на кончину Грановского. По его словам, «Станкевич имел величайшее влияние на Грановского, и часть его духа перешла на него»[356]356
  Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: в 30 томах. Сочинения: в 12 томах. Т. 5. М.: Наука, 1980. С. 326.


[Закрыть].

Пожалуй, именно Грановский наиболее полно выразил в развитии комплекс идей и ту логику европеизации русского общества, как цель, провозглашенную Станкевичем, которую следует понимать как процесс просвещения и воспитания нации, универсализации знаний и продвижения по пути личностной свободы, которая открывается только человеку, укорененному в культуре. К этому образовательно-просветительскому направлению развития идей кружка Станкевича принадлежит и творчество Василия Петровича Боткина (1810–1869) – писателя, критика, автор статей об итальянской и немецкой музыке, литературе, живописи, и Януария Михайловича Неверова (1810–1893) – писателя, педагога, с 1864–1879 года начальника Кавказского учебного округа, ставшего также членом совета министра народного просвещения.

Социально-философская проекция интеллектуального наследия Станкевича прослеживается в творчестве Виссариона Григорьевича Белинского (1811–1848), русского мыслителя, писателя, литературного критика, публициста. Показательно, что крайности историософских взглядов, которые находили гармоническое разрешение в присутствие Станкевича, разошлись. Примером чего служит интеллектуально-жизненные стратегии трех выдающихся интеллектуалов, обозначивших линии раскола в политическом и культурном самосознании русского общества. Это имена Михаила Александровича Бакунина (1814–1876), ставшего революционером – идеологом социализма и анархизма, Константина Сергеевича Аксакова (1817–1860), историка и публициста, одного из основателей славянофильства, Михаила Никифоровича Каткова (1818–1887), публициста, общественного деятеля, редактора журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости», который в 1855–1861 годах придерживался либеральных взглядов, а затем, на страницах своих изданий, выступил как ярый сторонник государственного традиционализма консервативно-реакционного толка.