Текст книги "Избранные труды. Том IV"

Конечно, один только факт помещения в законе изложенного правила конституирует всеобщую обязанность не посягать на честь и достоинство другого и управомоченность каждого добиваться недопущения подобных посягательств, ибо, как правильно указывают Е. А. Флейшиц и А. Л. Маковский, чтобы «говорить о “правонарушителе”, надо, чтобы у кого-то было право и чтобы нарушитель был обязан это право не нарушать»[141]141
  Е. А. Флейшиц, А. Л. Маковский, цит. соч.,с. 89–90.


[Закрыть]. Но авторы без всяких к тому оснований полагают, что им тем самым удалось доказать правовую урегулированность чести и достоинства. Когда, например, нормы о праве собственности возлагают на любого и каждого обязанность не посягать на чужое имущество, то они одновременно позволяют собственнику своим имуществом владеть, пользоваться и распоряжаться. Здесь действительно правовая охрана сочетается с правовым регулированием. Иное дело правило ст. 7 Основ, вовсе не затрагивающее позитивных границ «права на честь и достоинство» (поведения, дозволенного управомоченному), а очерчивающее только его негативные границы (поведение, запрещенное обязанным лицам) и, следовательно, не выходящее за пределы чисто охранительных функций гражданско-правовых норм.

Сложнее с двумя другими случаями – охраной «права на собственное изображение» (ст. 514 ГК РСФСР и соответствующие статьи ГК других союзных республик) и «права на переписку, дневники, записки или заметки» (ст. 491 ГК Казахской ССР). Для опубликования, воспроизведения и распространения произведения изобразительного искусства, в котором изображено другое лицо, если оно не позировало за плату или если это не вызывается государственными или общественными интересами, требуется его согласие, а после смерти этого лица – согласие его детей и пережившего супруга. Опубликование дневников, записок, заметок требует согласия автора, а писем – также согласия адресата и после смерти кого-либо из них – согласия пережившего супруга и детей умершего.

Здесь уже как будто бы говорится о поведении, не только запрещенном обязанным лицам, но и разрешенном управомоченному, что позволило Е. А. Флейшиц и А. Л. Маковскому ссылкой на такие правомочия объявить полностью опровергнутым взгляд, согласно которому личные отношения, не связанные с имущественными, гражданским правом охраняются, но им не регулируются[142]142
  См. Там же,с. 90.


[Закрыть]. Посмотрим, однако, каково действительное положение вещей.

И норма ст. 514 ГК РСФСР, и правило ст. 491 ГК Казахской ССР помещены в разделе кодекса, посвященном авторскому праву. Такое их месторасположение обусловлено тем, что они в определенном объеме затрагивают авторские отношения. А так как последние вполне способны быть объектом не только гражданско-правовой охраны, но и гражданско-правового регулирования, как сочетающие в себе личные и имущественные моменты, не должна вызывать удивления известная регулятивная направленность перечисленных норм гражданского законодательства.

В одних случаях они расширяют права автора и некоторых из его наследников, соответственно сужая права возможных других наследников того же автора. Таково, например, в значительной мере целевое назначение нормы ст. 491 ГК Казахской ССР. По общему правилу, вопрос об опубликовании произведения решает сам автор или его наследники, поскольку не осуществлен принудительный выкуп авторского права. Но когда очевидна незавершенность произведения (заметки, записки) или его непредназначенность к широкой огласке (письма, дневники), оно не может быть опубликовано ни вопреки воле автора, ни помимо желания тех, кто после его смерти более других заинтересован в охране памяти об авторе – пережившего супруга и детей умершего, хотя бы произведение перешло по наследству, наряду с ними и к другим наследникам. В этих пределах право на переписку, дневники, заметки или записки охраняется не особым гражданско-правовым институтом, а специальными нормами авторского права.

В других случаях упомянутые нормы ограничивают права автора. Таково, в частности, целевое назначение нормы ст. 514 ГК РСФСР и в известной мере ст. 491 ГК Казахской ССР. По общему правилу, осуществление автором права на опубликование своего произведения от согласия каких-либо лиц не зависит. Но такое согласие требуется, когда интересы этих лиц нуждаются в специальной защите, предусмотренной действующим законодательством для опубликования писем, а также опубликования, воспроизведения и распространения произведений изобразительного искусства, в которых изображены другие лица. В пределах, в каких указанные ограничения затрагивают правомочия автора, они входят в состав авторского права. И только в той мере, в какой они обеспечивают охрану интересов не являющегося автором адресата писем или лица, изображенного в произведении изобразительного искусства, эти правила выходят за рамки авторского права и распространяются на особые, не связанные с имущественными, отношения личного характера.

Установление таких специальных правовых норм обеспечивает неприкосновенность личной или интимной сферы, заключена ли она в адресованных гражданину письмах или в запечатленном средствами изобразительного искусства образе личности. Но личная или интимная сфера не может быть объектом правового регулирования точно так же, как не способны выступать в этом качестве честь и достоинства граждан и организаций. Право лишь охраняет ее, предусматривая вместе с тем границы этой охраны. И подобно тому как граница субъективного права не является обязанностью управомоченного, граница правовой охраны, даже когда ее соблюдение зависит от воли лица, которому такая охрана предоставлена, не превращается в его право. У адресата нет никаких прав на письма, ему адресованные, а имеется лишь право на то, чтобы в его интимную сферу не вторгались путем произвольного опубликования писем, предназначенных только ему.

Наивно было бы также говорить о «праве на собственное изображение», если оно воспринимается как таковое, а не в виде обиходного юридического словоупотребления. У гражданина есть не «право на собственное изображение», а право на то, чтобы его личная сфера была защищена от произвольного предания публичности его образа, запечатленного соответствующим способом. Но право на охрану личной или интимной сферы отпадает, если этого требуют государственные или общественные интересы (относительно опубликования, воспроизведения и распространения произведений изобразительного искусства, в которых изображено какое-либо лицо), а также когда совершенные действия свидетельствуют об отказе от нее (позирование за плату) или являются прямым выражением такого отказа (согласие адресата писем или лица, изображенного в произведении изобразительного искусства, а после их смерти – согласие пережившего супруга и детей умершего на опубликование писем или на опубликование, воспроизведение и распространение произведения изобразительного искусства).

Следовательно, личные права, вытекающие из ст. 514 ГК РСФСР и ст. 491 ГК Казахской ССР, – это права на охрану определенных личных благ с допускаемым ограничением или самоограничением предоставленных управомоченному возможностей, но не средство правового регулирования самой личной или интимной сферы, охраняемой законом.

Таким образом, не только общие соображения, но и содержание специальных норм гражданского законодательства убеждают в правильности вывода о том, что личные отношения, не связанные с имущественными, в случаях, указанных в законе, охраняются советским гражданским правом, не составляя, однако, предмета его регулирования. Этот вывод, вопреки противоположному мнению Е. А. Флейшиц и А. Л. Маковского[143]143
  См. Там же,с. 89.


[Закрыть], не опровергается и буквальным текстом ст. 1 Основ, в которой о регулировании говорится применительно к упомянутым в ней отношениям, включая не связанные с имущественными личные отношения.

Основы в ст. 1 определяют все вообще отношения, на которые распространяется действие советского гражданского законодательства, выражается ли оно только в охране или в сочетании охраны с регулированием. Вот почему употребляемое в этой статье понятие правового регулирования не может не иметь широкого смысла, охватывающего также правовую охрану, и вовсе не означает, что сам гражданский закон объявляет соответствующие личные отношения предметом своего регулирования в специальном или собственном смысле.

Наконец, отстаиваемый вывод не колеблется и вследствие того, что в целях обеспечения охраны личных отношений данного вида гражданское законодательство определенным образом регулирует возникающие в результате посягательства на них новые отношения и таким путем добивается восстановления прежнего, т. е. нормального состояния. В том-то и дело, что, в отличие от нарушенных, во вновь возникших отношениях появляется ранее отсутствовавшее соединение личных и имущественных моментов: личная, или интимная, сфера восстанавливается с одновременным причинением нарушителю определенного имущественного урона (изъятие тиража, его уничтожение и т. п.), как и восстановление чести и достоинства может потребовать известных имущественных затрат (по опубликованию опровержения в печати и т. п.), также относимых на счет нарушителя. А такое соединение свидетельствует об установлении на данной стадии развития личных отношений связи между ними и имущественными отношениями, необходимой и вместе с тем достаточной для превращения их в объект гражданско-правового регулирования.

4. Имеет ли, однако, весь этот спор какое-либо научное и практическое значение? Имеет, и притом в высшей степени важное, так как от его исхода зависит правильное определение самого понятия советского гражданского права.

Отрасль права определяется предметом ее регулирования. Если она какие-либо отношения охраняет, но не регулирует, последние не входят в ее предмет и не оказывают влияния на объем отражающего ее понятия. Типичный пример – уголовное право. Пытаться определить его по предмету охраны – значит ставить и неразрешимую, и ненужную задачу, так как уголовное право охраняет едва ли не все отношения, регулируемые другими отраслями права. Предметом его регулирования являются отношения, возникающие вследствие совершения преступления как основания применения наказания к преступнику, и только эти отношения определяют сущность уголовного права как особой отрасли советского права. То же самое наблюдается и в ряде других случаев. Согласно ст. 6 ГК РСФСР, гражданские права, когда об этом прямо сказано в законе, охраняются в административном порядке. Но они не становятся тем самым одновременно и административными правами, а потому не сбрасываются со счетов при определении гражданского права и не берутся в расчет при определении права административного.

Точно таким же образом нужно подходить и к построению понятия советского гражданского права. Если считать, что отношения, предусмотренные ст. 7 Основ, ст. 514 ГК РСФСР и ст. 491 ГК Казахской ССР, не только охраняются, но и регулируются ими, традиционное определение советского гражданского права необходимо подвергнуть перестройке с учетом названных отношений. Однако, как было показано, такая перестройка либо вовсе не осуществима, либо может быть произведена на началах, ничего общего с наукой не имеющих. И тот факт, что не связанные с имущественными личные неимущественные отношения в рамки научного определения предмета гражданско-правого регулирования не укладываются, служит новым, весьма важным подтверждением взгляда, согласно которому эти отношения гражданским законодательством не регулируются, а составляют лишь объект его охраны. Но сам по себе объект охраны, не входящий в предмет регулирования, как было показано на примере других отраслей права, не влияет на объем соответствующих понятий. Он не должен влиять и на объем понятия советского гражданского права. Поэтому, несмотря на законодательное установление гражданско-правовой охраны некоторых не связанных с имущественными личных неимущественных отношений, советское гражданское право и впредь следует рассматривать как отрасль права, регулирующую социалистические имущественно-стоимостные и связанные с ними личные неимущественные отношения советского общества.

Когда мы, характеризуя связанность личных отношений с имущественными, отмечали соединение в едином отношении личных и имущественных моментов, речь шла о единстве, обусловленном объектом, субъектным составом, одновременностью возникновения отношений обоего рода, переплетением и неотрывностью образующих их элементов. В то же время в них явственно вырисовываются различные элементы – базисные, поскольку дело касается имущественно-стоимостных отношений, и идеологические или надстроечные, которые представлены личными неимущественными отношениями. Каковы причины такого явления? Чем вызвано установление единого гражданско-правового регулирования для разнородного по своему составу предмета?

Отвечая на поставленный вопрос, некоторые ученые отсылают для его разрешения к относительной самостоятельности права[144]144
  См.,например, С.Н. Братусь, Предмет и система советского гражданского права, Госюриздат, М.,1963.с. 82–83.


[Закрыть]. Они полагают, что «каждой отрасли права присущ “свой” особый вид общественных отношений. Он, будучи специфическим для отрасли права, составляет ядро, костяк, реальное содержание предмета ее регулирования. Этот вид общественных отношений и придает отрасли права необходимую определенность. Вместе с тем институты данной отрасли могут быть в той или иной мере использованы для регулирования общественных отношений иного вида – отношений, сходных со специфическими»[145]145
  С. С. Алексеев, Общиетеоретическиепроблемысистемысоветскогоправа, Госюриздат,М., 1961,с. 20.


[Закрыть]. «Отрасль права, – пишет B. Кнапп, – как только ее возникновение было обусловлено наличием определенной типичной специфики поведения людей в определенных общественных отношениях, притягивает к себе родственные отношения, которые вместе с тем, что является типичным, образуют внутреннюю слаженность отрасли права как единства»[146]146
  «Советскоегосударствои право»,1957,№ 5, с. 117. ¹⁴⁷См. С. С. Алексеев, цит. соч.,с. 20.


[Закрыть]. По мнению C. С. Алексеева, «в качестве примера распространения действия институтов данной отрасли права на неспецифические отношения можно указать на регулирование советским гражданским правом личных неимущественных отношений».

Изложенные суждения правильно отображают исторический процесс формирования гражданского права, первоначально возникшего из потребности урегулирования имущественных отношений, под влиянием которых складывается специфический гражданско-правовой метод, распространяющий затем свое действие и на личные неимущественные отношения.

Но одно дело процесс формирования отрасли права и другое дело ее сущность как сложившегося явления. В таком виде она должна рассматриваться уже не в динамическом, а в статическом состоянии, предполагающем наличие метода и предмета регулирования с подчинением первого второму. В этом случае вновь проявляют свое значение различия между личными неимущественными отношениями, лишь охраняемыми гражданским правом или так же и регулируемыми им. Включение в сферу действия гражданского права отношений первого вида действительно предопределяется главным образом спецификой гражданско-правового метода: так как этот метод способен обеспечивать восстановление нарушенных отношений, его можно применить и к общественным отношениям, хотя и не составляющим предмета гражданско-правового регулирования, но объективно восстановимым после совершенного нарушения (честь, достоинство и т. п.).

Существенно иную роль играют личные отношения, связанные с имущественными и в совокупности с ними образующие предмет советского гражданского права. Рассматривать и их как только «вовлеченные» благодаря специфике метода регулирования в гражданско-правовую сферу – значит, подобно В. А. Тархову, выделять в советском гражданском праве вместо одного два предмета регулирования[147]147
  См. «Советскоегосударствои право»,1955,№ 5, с. 60.


[Закрыть] и одновременно, но уже в отличие от В. А. Тархова, один из них (имущественные отношения) объявлять определяющим данную отрасль права, а другой (личные отношения) – определяемым ею самой. Что такой вывод противоречит реальному соотношению отрасли права с ее предметом, ясно само собой. Очевидна также лежащая в его основе перестановка причинной зависимости, при которой причина ставится на место следствия и следствие на место причины. Между тем исследование должно идти по другому пути: вначале нужно выявить существующее в самой реальной действительности объективное единство некоторых личных отношений с имущественными, а затем уже, опираясь на этот факт, обосновывать общественную необходимость установления для них единого режима правового регулирования.

До сих пор мы лишь констатировали отделенность от имущественных одних и связанность с ними других личных отношений. Но эти явления должны быть объяснены. Свое объяснение они получают в том, что если у личных и имущественных правомочий разные объекты, то они отделены друг от друга, и, наоборот, тесно друг с другом связаны при совпадении их объектов. Так, например, право на охрану чести и достоинства не соединяется с какими-либо имущественными правомочиями, так как честь и достоинство не могут быть объектами последних. Наоборот, личные и имущественные правомочия автора или изобретателя находятся во взаимном переплетении, так как они связаны с одним и тем же объектом – авторским произведением или изобретательским предложением. Единство материального объекта, наблюдаемое у некоторых личных и имущественных правомочий, опирается на такое же единство, существующее в самих реальных (фактических) отношениях, которые вследствие этого выступают как органическое целое, с необходимостью предопределяющее единство применяемого к ним правового метода.

Действительно, имущественные отношения отличаются от личных неимущественных и по занимаемому ими месту в системе общественных явлений (первые входят в базис, а вторые – в надстройку), и по своему содержанию (первые обладают экономической ценностью, а вторые лишены ее). Рассматриваемые на таком, так сказать, глубинном уровне, они предстают как явления, существенно различные. Но объединенные одним и тем же материальным объектом и образующие поэтому единое целое, те же отношения, рассматриваемые на другом, если, можно так выразиться, более высоком уровне, характеризуются существенной общностью.

Так, если регулируемые советским гражданским правом имущественные отношения выражаются в стоимостной форме, связанные с ними и также включаемые в сферу действия гражданско-правовых норм личные неимущественные отношения проявляют индивидуальность личности, получающую уже не стоимостную, а морально-политическую общественную оценку. Однако и та и другая форма – как стоимостная, так и общественно-оценочная – лишь тогда находят надлежащее осуществление, когда юридическое нормирование выражаемых ими общественных отношений строится на началах равенства участников этих отношений.

Следовательно, решающее свойство гражданско-правового метода – вытекающее из норм гражданского права равенство субъектов гражданских правоотношений – предопределяется не какой-либо обособленной, пусть и решающей по своим масштабам, составной частью предмета гражданско-правового регулирования, а этим предметом в целом – социалистическими имущественными и связанными с ними (но только связанными, а не какими-либо другими) личными неимущественными отношениями.

Логические пределы понятий юридического лица, оперативного управления, хозяйственного обязательства[148]148
  Печ. по: Советское государство и право. 1966.№ 7.


[Закрыть]

Правовые исследования, как, впрочем, и иные теоретические поиски обнаруживают свое высшее воплощение в закрепляющих их выводы научных понятиях. Как ни многообразны выполняемые этими понятиями конкретные функции, они концентрируются преимущественно вокруг задач двоякого рода: отразить предмет исследования в его познанных пределах и быть инструментарием постоянного расширения уже достигнутых пределов его познания. Очевидно, например, что так же, как понятие отрасли не только отражает внутреннее членение системы права, но и обязывает к раскрытию ее отдельных структурных элементов, понятие системы права в свою очередь не только констатирует внутреннее единство этих элементов, но и ориентирует на исследование каждого из них под углом зрения такого единства.

Правильно образованное, подлинно научное понятие обладает также и самодовлеющей ценностью. Но его всесторонняя значимость проявляется лишь с того момента, когда оно начинает функционировать в качестве одного из звеньев научно-понятийного аппарата, представляющего собой не конгломерат понятий, не их арифметическую сумму или неупорядоченную совокупность, а единый четко налаженный механизм, стройную, во всех своих подразделениях согласованную систему, координированную в одних и субординированную в других образующих ее составных частях.

Координационные связи устанавливаются между такими научными понятиями, которые, не перекрещиваясь друг с другом в логическом объеме, выступают как однородные по характеру отражаемых в них объектов, а потому могут быть объединены на базе более широких обобщений. При этом равновеликость логических объемов сопоставляемых понятий обусловливает их прямую, а разновеликость – косвенную координацию. Поскольку, например, понятия административного проступка и уголовного преступления как общеотраслевые равновелики по объему, а как однопорядковые объединимы в категории правонарушения, они находятся в отношениях прямой координации. Напротив, понятия административного проступка и преступления против личности состоят в отношениях косвенной координации, ибо их объемы разновелики, и они могут стать соизмеримыми лишь после того, как общеотраслевой категории административного проступка внутриотраслевое понятие преступления против личности будет противопоставлено через отраслевую же категорию уголовного преступления.

Субординационные связи также предполагают однородность понятий по характеру отражаемых ими объектов. Но они либо перекрещиваются в объемах, и тогда возникает логическая субординация, либо, оставаясь вне объемного взаимопересечения, выполняют служебную роль одно по отношению к другому, и тогда возникает субординация функциональная. Наиболее привычна благодаря своей повседневной обиходности логическая субординация, сообщающая о себе всякий раз, когда сопоставляются видовые и родовые понятия, например, правовой и социальной нормы или гражданского и вообще социалистического правоотношения. Сравним, однако, такие явления, как правосубъектность и представительство. Представительство не составляет вида правосубъектности и не восходит к ней как к своему ближайшему или более отдаленному роду. Но в определенных обстоятельствах правосубъектность реализуется через представительство, а представительство при всех условиях обслуживает реализацию правосубъектности. Поэтому и его понятие опирается на правосубъектность как на свою исходную категорию, хотя в смысле логического объема не уступает этой категории ни в малейшей степени. Но строится ли субординационная связь как логическая или функциональная, она, подобно связи координационной, тоже бывает прямой и косвенной. Все зависит от того, примыкают ли взаимосвязанные понятия друг к другу непосредственно или разделены определенными промежуточными звеньями. Нет никаких сомнений в том, что с общей категорией социальной нормы понятие юридической нормы состоит в прямой, а понятие отраслевой нормы – в косвенной логической связи. С не меньшим основанием можно утверждать, что к категории правосубъектности от понятия представительства ведет прямая, а от понятия полномочия представителя – косвенная функциональная связь.

При выработке научных понятий важно не только соблюсти требования, предъявляемые к их образованию, но и безошибочно определить место, отводимое вновь созданному понятию в общем понятийном аппарате данной науки или системы наук. Неправильно образованное понятие вовсе не работает. Но оно не работает само по себе, не вызывая аритмии в функционировании всего научно-понятийного аппарата. Когда же допускаются погрешности в установлении координационных или субординационных связей между двумя или несколькими понятиями, это сказывается как на понимании каждого из них в отдельности, так и на соединенном использовании целой их совокупности.

В советской цивилистической науке фундаментальное значение имеют три центральных ее понятия: правосубъектность, право собственности, обязательство. Между понятиями права собственности и обязательства существует прямая координационная связь, проявляющаяся в общей для них категории гражданского правоотношения. В косвенной координационной связи с ними состоит понятие правосубъектности, превосходящее их по масштабам обобщения и находящееся на том же уровне абстракции, что и категория гражданского правоотношения. Вместе с тем каждое из перечисленных понятий находится со многими другими в субординационной связи – логической или функциональной.

Первая может быть проиллюстрирована такими логическими рядами, как: субъект гражданского права – юридическое лицо; право собственности – право государственной собственности; обязательство – договорное обязательство. В этих рядах соотношение рода и вида выражено с такой выпуклостью, что едва ли нуждается в каких-либо комментариях. Вторая, функциональная, субординация может быть проиллюстрирована такими парными сочетаниями, как: правосубъектность – представительство; право собственности – право оперативного управления; обязательство – ответственность за его неисполнение. Право оперативного управления в такой же мере не является видом права собственности, а ответственность за неисполнение обязательства видом самого обязательства, в какой представительство не может иметь видового значения для правосубъектности. Но поскольку в пределах социалистического имущества право собственности в большем или меньшем объеме реализуется посредством права оперативного управления, а реализации обязательств содействуют меры ответственности, установленные на случай их неисполнения, между выражающими эти явления понятиями складывается функциональная связь, основанная на служебном подчинении одного из них другому.

Практическое значение охарактеризованных связей трудно переоценить. Даже не выверяя правильности вновь вводимого понятия по существу, можно с уверенностью констатировать его ошибочность или недоработанность, как только выясняется, что оно лишено координационных или субординационных связей с теми теоретически и эмпирически апробированными категориями, к которым это понятие тяготеет по самому своему содержанию. Что дело обстоит именно таким образом, – в этом нетрудно убедиться, подвергнув проверке с помощью указанного критерия некоторые из предпринимавшихся в последние годы попыток оснастить дополнительными новыми понятиями категории правосубъектности, права собственности и обязательства.

К субординационному логическому ряду «субъект права – юридическое лицо» А. Б. Годес предложил присоединить еще одну логическую рубрику – внутрихозяйственное юридическое лицо как субъект права с ограниченной правоспособностью. И если юридическое лицо – это хозрасчетное предприятие, то внутрихозяйственное юридическое лицо – это цех, участок или аналогичное другое внутреннее звено предприятия.[149]149
  См.:Уч. зап. ВНИИСЗ, вып.10. М., 1967, стр. 130.


[Закрыть]

Известно, однако, что юридическое лицо – субъект гражданского права.[150]150
  Этого не отрицают как сам А. Б. Годес, так и единомышленники по концепции хозяйственного права (см., например: В. В. Лаптев. Правовоеположениегосударственныхпромышленныхпредприятийв СССР.М.,Изд. АНСССР,1963, стр.21–22), потому, вероятно, исклоняющиеся к отказу от категории юридического лица применительно к хозяйственным органам (см.:В. В. Лаптев. К совершенствованию хозяйственного законодательства. «Советское государство и право», 1971,№ 7, стр. 96), что она ставит под удар хозяйственно-правовую трактовку их правосубъектности.


[Закрыть] Как таковое оно способно быть носителем субъективных гражданских прав и обязанностей. А раз внутрихозяйственное – это тоже юридическое лицо, но лишь с ограниченной правоспособностью, оно должно соотноситься с «полным» юридическим лицом как вид с родом и, таким образом, состоять с ним в отношениях логической субординации. Тем самым проливается свет и на тайный смысл приписываемого внутренним звеньям предприятия свойства ограниченной правоспособности. Такое свойство означает не что иное, как способность обладать хотя и не всеми, но уж во всяком случае отдельными правомочиями и обязанностями из числа доступных предприятию как юридическому лицу в общепринятом его понимании. И как только это становится очевидным, так сразу же выясняется беспочвенность самого новообразованного понятия: внутрихозяйственных юридических лиц не бывает уже потому, что ни одно гражданское право и ни одна гражданская обязанность никогда не принадлежали и не могли принадлежать не хозрасчетному целому, а внутрихозрасчетной части – не единому предприятию, а отдельному его подразделению.

Но если рассматриваемая концепция не выдерживает критики с точки зрения логической, то, быть может, она оправдана в плане функциональной субординации, или если не субординации, то по крайней мере координации соответствующих понятий? Поскольку внутренним звеньям закрыт доступ к внешним отношениям, в которых реализуется юридическая личность предприятия, функциональная субординация понятий «полного» и «внутрихозяйственного» юридического лица мыслима не в большей степени, чем логическая. Что же касается координационной связи, то, не говоря уже о ее несовместимости с реальным соотношением таких образований, как цех и предприятие, она не согласуется с самой идеей противопоставления лицу, действующему «вовне» с полнообъемной правоспособностью, субъекта, функционирующего лишь «внутри» и только с ограниченной правоспособностью. Остается поэтому предположить, что, выдвинув научное понятие на словах, А. Б. Годес фактически не пошел дальше образования нового термина, призванного, несмотря на свое «цивилистическое» звучание, обозначать далеко не «цивильные» явления. Но едва ли возможно раздвинуть рамки использования сложившейся терминологии путем переноса из привычной в парадоксальную для нее ситуацию. По этой причине «внутрихозяйственное юридическое лицо» – термин не более перспективный, чем «обязательство по внутрихозяйственным поставкам», как именует тот же автор завершающееся созданием готового продукта перемещение из цеха в цех сырья, материалов, полуфабрикатов и других материальных ресурсов.[151]151
  См.:А. Б. Годес. Регулирование внутрихозяйственной деятельности предприятий. «Советское государство и право»,1968,№ 9, стр.115.


[Закрыть]

Наряду со стремлением продолжить логический ряд «субъект права – юридическое лицо» по нисходящей линии, делаются шаги к тому, чтобы удлинить его также в восходящем направлении. Этой цели подчинено понятие компетенции хозяйственного органа в том виде, в каком его конструирует В. В. Лаптев. В последней по времени издания работе, освещающей названное понятие, сперва говорится, что правосубъектность хозяйственных органов «выражается в компетенции, под которой понимается совокупность прав и обязанностей в различных областях деятельности».[152]152
  Хозяйственное право, изд. 2-е. М., Изд. «Юридическая литература», 1970, стр.44–45.


[Закрыть] Но если правосубъектность равна компетенции, а компетенция – совокупности прав и обязанностей, то последние и есть не что иное, как самая правосубъектность. Вывод довольно неожиданный, учитывая, что он не сопровожден и словом сомнения относительно общепризнанной обрисовки правосубъектности как предпосылки (возможности), но отнюдь не реальности (действительности) правообладания.