Текст книги "Избранные труды. Том IV"

Система права и хозяйственное законодательство[246]246
  Печ. по: Вопросы совершенствования хозяйственного законодательства. Межвузовск. сборник научных трудов. Вып. 68. Свердловский юридический институт / Отв. ред. В. С. Якушев. Свердловск, 1978.


[Закрыть]

Программа работ по совершенствованию хозяйственного законодательства, начертанная постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 25 июня 1975 г.[247]247
  СПСССР,1975,№ 16,ст.98.


[Закрыть], ставит перед советским правоведением задачи обширные и многогранные. Они связаны и с систематизацией этого законодательства, какими бы ни были конкретно принимаемые в области хозяйствования правовые решения, и с отысканием оптимальных способов юридического урегулирования экономических процессов, как бы ни располагался каждый из них в реально осуществленной хозяйственно-законодательной систематизации.

Для того, однако, чтобы адресуемые законодателю научно разработанные практические рекомендации обрели достаточную аргументированность, необходимо исследовать фундаментальные общетеоретические проблемы. Среди них, несомненно, главное внимание должна привлечь оценка специфической природы хозяйственного законодательства, его соотношения с другими элементами юридической надстройки, занимаемого им места сравнительно с прочими, преимущественно смежными, правовыми явлениями. Если хозяйственное законодательство входит как одна из отраслей в систему советского права, то существенно четкое отграничение его от других правовых отраслей, преследующее различные цели, включая создание надежной основы для проведения кодификации относящихся сюда юридических норм на началах, свойственных отраслевой группировке законодательных актов (разработка единого отраслевого кодекса, выделение в нем общей части и т. п.). Если же оно выступает как сугубо законодательное формирование, важно установить, какие подразделения или «участки» разных подразделений системы права в нем представлены, использовав извлеченные выводы для достижения в числе других также и чисто систематизаторских целей, реализуемых уже путем группировки сопряженного нормативного материала по комплексному принципу (разработка законодательного свода и комплексных кодификаций с подчинением их общим правилам соответствующих отраслевых кодексов и т. п.). Возможный в пределах намеченной альтернативы выбор в значительной степени зависит от трактовки системы права как его имманентной структуры (объективная теория) или как целенаправленно проводимой его систематизации (субъективная теория).

Следуя объективной теории, для обоснования отраслевой самостоятельности хозяйственного права нужно было бы доказать, что объединяемые им юридические нормы не способны занять и действительно не занимают в правовой системе никакого другого места, кроме определенного потребностями юридического урегулирования хозяйственной деятельности социалистических организаций. Но тезис этот недоказуем уже потому, что, войдя с ориентацией на указанную направленность в состав хозяйственного права, те же самые нормы, движимые иными их качествами, легко могли бы изменить свое месторасположение. И если без каких-либо отраслевых нововведений они безостаточно поглощаются административным правом в одной, гражданским правом – в другой своей части, а с образованием хозяйственного права их отраслевую стабильность вытесняет подвластная меняющемуся углу зрения «охота к перемене мест», то это неоспоримо свидетельствует о безусловной чужеродности хозяйственного права в объективно понимаемой правовой системе, как и о полной согласованности с нею включения хозяйственных процессов в сферу действия гражданского и административного права.

Нет поэтому ничего необъяснимого в стремлении сторонников хозяйственно-правовой концепции увязать ее в общем учении о системе советского права либо целиком с субъективной теорией, либо с сочетанием объективной теории и привлекаемых к ней субъективных элементов[248]248
  См., например: ЛаптевВ. В. Предмети системахозяйственногоправа. М., 1969, с. 22–23.


[Закрыть]. Впрочем, уповать на абсолютную беспрепятственность движения к намеченной цели по расчищенному таким образом пути было бы явно преждевременно. Раз система права определяется пусть и детерминированной, но тем не менее непосредственно создающей ее волей законодателя, только та же самая воля и способна предрешить судьбу как существующих, так и проектируемых правовых отраслей. А ведь относительно отраслевой принадлежности юридических норм, регулирующих имущественно-стоимостную сторону хозяйственной деятельности социалистических организаций, законодатель давно уже недвусмысленно высказался в пользу безоговорочного их включения в состав гражданского права (преамбула и ст. 2 Основ гражданского законодательства). И когда в учении о системе советского права субъективную теорию развивают авторы, не сомневающиеся в единстве гражданско-правового регулирования социалистических имущественных отношений[249]249
  См., например: КорнеевС.М. Вопросыпостроениясистемысоветскогоправа. – «Правоведение»,1963,№ 1, с. 14–25.


[Закрыть], отрицание отраслевой обособленности хозяйственного права имеет для них силу законодательной очевидности точно так же, как по представлениям приверженцев объективной теории такое отрицание поднимается до уровня очевидности закономерной. В отличие от этого апелляция к волевому фактору со стороны хозяйственно-правовой концепции обусловлена тем, что практическая безнадежность такой позиции при объективном истолковании системы права сменяется при переходе к истолкованию субъективному появлением у этой концепции единственного шанса на практический успех: добиваться всеми силами перемены законодательно закрепленной установки в желательном для нее направлении.

Судя, однако, по тому, что в постановлении от 25 июня 1975 г. упоминание Основ гражданского законодательства как одного из актов, сыгравших важную роль в улучшении правового регулирования хозяйственной деятельности, не сопровождается даже отдаленным намеком на их двойственную (гражданско-правовую и хозяйственно-правовую) природу, трудно, не порывая с реальными фактами, рассчитывать на восприятие законодателем рекомендуемых преобразований, по крайней мере в обозримой перспективе. Этим и обусловливался поиск не просто субъективной теории, а специфического ее варианта, который позволял бы расчленять правовую систему на отрасли вне всякой связи не только с отрицаемым в ней объективным качеством, но и с признаваемым в иных случаях авторитетом законодательного санкционирования. И такая теория отыскалась. Выдвинул ее В. К. Райхер – ученый, который прямого участия в дискуссии о хозяйственном праве не принимал и обратился к исследованию системы права отнюдь не по хозяйственно-правовым, а по общенаучным соображениям, опираясь на свой исчисляемый десятилетиями творческий опыт и формулируя кажущиеся ему непреложными идеи с такой же силой внутренней убежденности, как и впечатляющим литературным изяществом. Но теория зачастую вызывает резонанс, далеко выходящий за пределы авторского предвидения. Вместе с тем науке в такой мере противопоказаны компромиссы, что она не оставляет ни малейшей возможности приравнять к истине заблуждение по мотивам одной лишь неоспоримой солидности породившего его источника. А потому чем вероятнее отрицательные практические последствия использования теории В. К. Райхера, тем более тщательного анализа она заслуживает.

Сам автор этой теории, критикуя односторонность как субъективного, так и объективного подхода к интерпретации системы права, усматривает в ней «диалектическое сочетание противоположных и в то же время соотносительных начал, двустороннее единство субъективного и объективного моментов»[250]250
  РайхерВ. К. О системе права. – «Правоведение», 1975 ,№ 3, с. 70.


[Закрыть]. Однако в конкретном анализе провозглашенного единства с не вызывающей сомнения последовательностью отражена лишь субъективная установка, которая сопровождается многочисленными корреспондирующими ей высказываниями: «Система права есть научная конструкция», «субъективная по своему происхождению»; она, «как всякое произведение индивидуального сознания», создается «своим автором (или авторским коллективом)»; «возможно и сосуществование разных вариантов системы права», так как «правовые нормы могут систематизироваться по разным своим признакам», включая вариации даже в отношении одного и того же признака».

Что же касается установки объективной, то она согласно тому же мнению реализуется тем полнее, чем шире восприятие выдвинутой отдельным автором или авторским коллективом системы права «в научной литературе, в учебниках и учебных пособиях, в живой преподавательской практике, в кодификационной работе, во всех соответствующих видах деятельности правотворческих и правоприменительных органов»[251]251
  Там же, с. 69. Это обстоятельство и сообщает особую привлекательность освещаемым взглядам среди поклонников конструирования правовых отраслей по собственному почину, добивающихся их «объективизации» сбором сведений о численности своих единомышленников и, предложениями о перестройке сложившейся системы законодательной кодификации, разработкой вне всякого согласования с нею новых законопроектов кодификационного типа.


[Закрыть]. Но объективизация в смысле широкого или даже единодушного признания, упрочивая общественную весомость индивидуальной позиции, не превращает ее из субъективного фактора в не зависимое от людей объективное явление. Примененное автором удвоение понятия объективного, означающего якобы материальность в одном случае и всеобщность в другом, создает лишь иллюзию словесного сходства и различия каждой из двух сторон объективно-субъективного учения о системе права сравнительно с одноименными «односторонними» системно-правовыми концепциями. На самом же деле к объективной теории это учение не приближается ни на шаг, так как они находятся в разных логических плоскостях, поскольку имеется в виду объективность не материальная (не зависящая от воли людей), а чисто субъектная (разделяемая всеми или большинством). С субъективной же теорией это учение соприкасается самым непосредственным образом, но в соотношении, прямо противоположном тому, к которому автор стремится, ибо не столько превосходит ее своеобразно понимаемым моментом объективности, сколько уступает ей несравненно большей субъективностью.

Действительно, объявив систему права теоретической конструкцией, В. К. Райхер вынужден тем не менее учитывать, что речь идет не о правоведении, а о праве, обладающем не только нормативной, но и системной всеобщностью, которая не может обходиться без определенных внешних фиксаторов, привлекаемых автором в большом разнообразии – начиная от научного признания и кончая использованием в законотворческой практике. Но если к этому всего лишь и сводится «объективный, аспект системы права», то субъективная теория совершенно незаслуженно обвиняется в его игнорировании[252]252
  РайхерВ. К Осистемеправа,с. 65.


[Закрыть]. Именно она и выводит указанную систему не из теоретических конструкций, а из самого закона[253]253
  См., напримерКорнеев С. М. Указ. соч. Автор отводит науке определенную роль в формировании нравовых отраслей, но лишь «если в законе нет указаний об отнесении данного нормативного акта или нормы к той или иной отрасли права»(с.17), либо когда новая отрасль права появляется «по воле законодателя под влиянием правовой науки» (с. 18).


[Закрыть]! И поэтому скорее эта теория как всецело объективная (в толкуемом В. К. Райхером смысле) противостоит его субъективной в своих исходных положениях доктрине, чем названная доктрина как некое соединение объективного и субъективного преобладает над остающейся целиком субъективной (по утверждению В. К. Райхера) прежней теорией. Ктому же, обнаруживая расхождения в оценке формирующих систему права источников, они почти ничем не отличаются друг от друга в доказательственном плане – в плане использования приводимых в их обоснование доказательственных соображений.

Одно из таких соображений носит теоретический характер, выражаясь в созвучных формулировках субъективной и объективно-субъективной теории. С. М. Корнеев, например, писал: «Право создается людьми. Точно так же и система права»[254]254
  Корнеев СМ. Указ. соч.,с. 15.


[Закрыть]. То же самое говорит В. К. Райхер: «…действующее право… создается… людьми. Следовательно… вместе с ним оказывается созданной людьми и его система»[255]255
  РайхерВ. К Указ. соч., с. 63.


[Закрыть]. Отмечая смысловое тождество приведенных умозаключений, нужно лишь учитывать, что если они логичны для субъективной теории, приписывающей законодателю создание и права, и его системы, то объективно-субъективная теория, разобщив эти явления между законодателем и наукой, существенно поколебала убедительность сделанного вывода, во всяком случае привела к невозможности утверждения, будто система права создается «вместе» с самим правом. Главное же заключается в том, что общая формула «созданное людьми зависит от их воли» не обладает приписываемой ей силой неоспоримости. Наоборот, не оставляя места для объективных законов общественного развития, она заслуживает принципиально критического отношения к себе, а поскольку такие законы существуют, любой достигаемый человечеством результат соединяет волевые качества со свойствами неволевого происхождения. Система права в этом смысле не составляет какого-либо исключения, и, несмотря на отстаиваемый В. К. Райхером противоположный взгляд[256]256
  Там же, с. 62.


[Закрыть], субъективное ее конструирование так же мало отличается освобождающей от необходимости доказывания очевидностью, как объективная теория – приписываемой ей бездоказательной неочевидностью.

В самом деле, от объективной теории требуют, чтобы она разъяснила, «существует ли среди многих представленных в литературе систем права такая, которая может быть признана объективно сложившейся, или она еще правовой наукой не обнаружена? В первом случае возникают вопросы: 1) какая именно система заслуживает такого признания? 2) чем обосновано это признание? 3) каков механизм образования данной системы? Во втором случае возникают вопросы: 1) чем обосновано утверждение о существовании еще не обнаруженной, но объективно существующей системы права? 2) каков механизм ее образования?»[257]257
  Там же.


[Закрыть]. Оценивая перечисленные вопросы, можно констатировать, что определенная их часть с позиций объективной теории объяснена: это, например, относится к характеристике механизма образования объективно понимаемой системы права. Другая часть не должна ставиться ей в упрек, так как обусловлена спецификой каких угодно, а не только конкретно проводимых научно-правовых исследований: это, например, относится к еще не достигнутому ее сторонниками единодушию в определении природы и численности входящих в систему права внутренних подразделений. Третья часть несовершенна гносеологически как вытекающая из отождествления объективного с общепризнанным: это, например, относится к предположению, что раз среди представленных в литературе систем права нет пока еще ни одной, которая в качестве объективно сложившейся рассматривается всеми, то, следовательно, она до сих пор не обнаружена, а значит, признание ее существующей ни на чем не основано.

Но если бы даже весь «набор» соединенных друг с другом вопросов отличался стопроцентной безупречностью, то разве любая другая, в том числе породившая их объективно-субъективная теория не должна была бы на них ответить? И почему такой ответ фактически не последовал за постановкой самих вопросов, нуждающихся в крайне незначительных коррективах для приспособления к теории своего автора? Вот как бы они выглядели в соответственно откорректированном виде: «Существует ли среди многих теоретических конструкций системы права такая, которая может быть признана полностью объективировавшейся, или она еще правовой наукой не создана? В первом случае возникают вопросы: 1) какая именно конструкция заслуживает такого признания? 2) чем обосновано это признание? 3) каков механизм обеспечения ее всеобщей объективизации? Во втором случае возникают вопросы: 1) чем обосновано утверждение, что предложенные конструкции формируют систему права, а не являются чисто доктринальными суждениями о ней? 2) каков механизм признания этих конструкций имеющими для права системообразующее действие до завершения процесса всеобщей их объективизации?» Если автор считает, что на вопросах такого порядка проверяется достоверность созданного учения о системе права, то hic Rhodos, hic salta, и да будет дан на них ответ. Мы же думаем, что их доказательственная значимость слишком преувеличена, ибо, как бы они ни решались, это ни на йоту не приблизит к истине выдвигаемое в защиту анализируемых взглядов главное соображение о том, что все созданное волей людей обязано человеческой воле также своей системой.

Другое соображение носит уже не теоретический, а сугубо утилитарный характер. Тем не менее и оно формулируется обеими родственными концепциями в совпадающих смысловых вариантах. Так, С. М. Корнеев, сопоставляя субъективную и объективную теории, писал: «Взгляд, будто отрасли права существуют объективно… ведет к отрицанию творческой роли законодательства и науки права в построении правовой системы», тогда как в соответствии с противоположным взглядом «законодательство основывается (в отношении системы права) на достижениях юридической науки»[258]258
  КорнеевС.М. Указ. соч., с. 18–19.


[Закрыть]. В том же направлении высказывается В. К. Райхер, сопоставляя названные теории как бы сквозь призму самих субъективной и объективной правовых систем: «Первая из них динамична, тогда как вторая статична. Первая… легко и скоро может перестроиться в соответствии с изменением нормативно-правового материала… Но могла ли бы последовать реакция на такие изменения в условиях объективно сложившейся системы права?»[259]259
  РайхерВ. К. Указ. соч.,с. 65.


[Закрыть]. Из дальнейшего изложения явствует, что либо вовсе не могла, либо последовала бы при преобразовании этой системы из объективной в субъективную[260]260
  Там же,с. 65–66.


[Закрыть]. Однако прежде чем реагировать на приведенные суждения по существу, нужно выяснить, правомерна ли вообще постановка заключенного в них вопроса и имеет ли она какое-либо отношение к признанию реальности объективного закона. Закон, если он объективен, не может быть хорошим или плохим, полезным или вредным. Он проявляется во всей своей неумолимости, невзирая на сопутствующие ему эмоции, суждения, оценки, и если что-нибудь действительно заслуживает проверки, то не существование закона под углом зрения обеспечиваемой им достижимости желаемой цели, а соответствие избранной цели объективно действующему закону. Нельзя, например, добиваться облегчения взлета летательных аппаратов путем отрицания закона земного притяжения, а раз уж к научной дискуссии привлечены соображения полезности, то этого не стоит делать и по чисто утилитарным мотивам, ибо без названного закона стали бы невозможными не только преодолеваемые трудности, но и какие бы то ни было воздушные полеты. Точно так же дело обстоит с любыми объективными законами, которые при обращении с ними, как они в силу своей объективности заслуживают, оказываются «утилитарнее» всех без исключения устремленных к их отрицанию иных видов утилитаризма.

Если система права действительно объективна, то, с одной стороны, ничего с этим не поделаешь, а с другой стороны, так ли уж это плохо, как может показаться по первому, притом даже чисто утилитарному, впечатлению? Говорят, что объективно толкуемая система права уступает субъективной из-за своей неспособности «оперативно» перестраиваться вслед за меняющейся системой законодательства. Но разве при субъективности системы права она чем-нибудь отличалась бы от системы законодательства с сохранением проблемы приспособляемости первой ко второй хотя бы в самых скромных пределах ее актуальности?

И не служит ли неизменность системы права при отсутствии вызывающих ее преобразование коренных социальных сдвигов тем стабилизирующим право фактором, который уравновешивает изменчивость некоторых юридических норм, выражающих их законодательных актов и объединяющей эти акты законодательной системы? А охарактеризованное соотношение с действующими законами не дает ли оснований в том и усмотреть утилитарную ценность объективно складывающейся системы права, что благодаря ей быстротечные юридические нормы в самый момент своего обновления становятся на четко определенное место, обеспечивающее, несмотря на динамичность юридической надстройки, важную для практики относительную ее статичность?

Положительная реакция на поставленные вопросы вполне вероятна, но она в решающей степени зависит от того, насколько доказательна объективность системы права. В. К. Райхер, например, объявляет подобную идею чистейшим постулатом или даже нагромождением постулатов, быть может потому и не принимая всерьез приводимых в ее подтверждение доводов, что выверяет их правильность так, как если бы объективная концепция на самом деле была целиком субъективной. Процитировав существенное для объективной концепции положение, что юридическая норма тяготеет только к одному, строго определенному месту в системе права, он спрашивает, как «согласуется такое тяготение с наличием в юридической норме… нескольких различных признаков», какой механизм определяет «силу тяготения, исходящую из различных признаков устанавливаемой юридической нормы», где располагается норма при наличии «двух или более признаков, с одинаковой силой обусловливающих ее тяготение к разным местам системы права» (разрядка моя. – О. И.)?[261]261
  Райхер В. К. Указ. соч., с. 64. В. К. Райхер утверждает также, что «тезис о тяготении юридических норм к строго определенному месту в системе права опровергается в ряде случаев на примерах двойной принадлежности юридических норм к разным отраслям права…» (Там же). Но примеры, приводимые автором, сделанного вывода не подтверждают. Нормы о соотношении плана и договора, на которые он ссылается (см. с. 64–65), определяют либо взаимные обязанности договорных контрагентов, входя в состав гражданского права, либо обязанности каждого из контрагентов перед планирующими органами, входя в состав права административного. Сочетание плановых и договорных начал вовсе не означает, что они соединенно отражаются в каждой норме, регулирующей соотношение плана и договора, и что якобы нужно было бы «рассечь» все эти нормы, чтобы иметь возможность рассредоточить их между гражданским и административным правом.


[Закрыть] И автор вправе рассуждать с тем более уничтожающей силой иронии, чем невероятнее представляется возможность защиты от его рассуждений. Да вот только объективная теория осталась для этой полемической атаки совершенно недосягаемой, так как не имеет к развернутым аргументам ровно никакого отношения. Не имеет по той простой причине, что образующее их главное ядро понятие признака, привлеченное для демонстрации объективной теории в состоянии полной беспомощности, лежит в основе не объективно складывающейся структуры, а как раз субъективно проводимой классификации. Но если объективная теория, пусть и вследствие необъяснимого парадокса, все же низведена ее противниками до уровня постулата, то опровергнуть подобную оценку обязаны ее сторонники. Целесообразно лишь, стремясь приблизиться к истине в возобновившейся дискуссии, уточнить ее границы.

Поскольку речь идет о системе права, а не о чем-либо ином, в проводимом сопоставлении следует придерживаться рамок объективной теории, полностью отвлекаясь от взгляда на эту систему как на теоретическую конструкцию, ибо конструкция может быть чем угодно, в том числе учением (причем даже правильным учением) о правовой системе, но только не ее собственным качеством, свойством или элементом. Нет также надобности обращаться к системе права в полном ее составе, а соответственно обсуждаемой здесь конкретной проблеме допустимо сосредоточение внимания всецело на гражданском и административном праве в пределах их соприкосновения с хозяйственным законодательством. Но чтобы теоретический анализ соединялся с эмпирическими данными, он должен хотя бы иллюстративно подкрепляться такими фактами реального сочетания системных и систематизаторских образований, которые находятся на пересечении хозяйственного законодательства с гражданским и административным правом. Подобные факты имеются в бесчисленном множестве, и возможный выбор достаточно широк, а в плане обсуждаемой задачи более или менее безразличен. Воспользуемся поэтому любым из таких фактов, взятым чуть ли не наугад. Пусть им будет, например, Устав железных дорог СССР (УЖД), в котором ст. 18–36 посвящены планированию грузовых перевозок (нормы о планировании), а ст. 37–77 – основанным на плане, и договоре взаимным обязательствам сторон (нормы об обязательствах).

И те и другие нормы обязаны своим возникновением и подчинены своим содержанием воле законодателя, детерминированной, естественно, объективно существующими материальными условиями жизни общества. Стоит, однако, приступить к работе над их группировкой, как отмеченная волевая зависимость сразу же обнаружит самоочевидную неоднозначность.

Так, законодатель может, не затрагивая содержания названных норм, включить их в единый УЖД или даже в следующий по масштабности обобщенный акт транспортного, а затем и вообще хозяйственного законодательства, либо, наоборот, приурочить к планированию и обязательствам в области грузовых перевозок специальный нормативный акт, либо даже издать самостоятельные акты по каждому из этих вопросов. Но при столь широко распространяющейся свободе в нормативном расположении установленных юридических правил тот же законодатель, оставив неприкосновенным их содержание, не может внести и самых минимальных изменений в их отраслевую принадлежность: где бы ни разместились нормы о планировании и обязательственном опосредствовании грузовых перевозок, первые сохраняют административно-правовую, а вторые – гражданско-правовую природу.

Отмеченная правовая дифференциация, неодолимая в любых сферах хозяйствования, открывает путь к объединению норм о планировании транспортной деятельности с законодательством о плановой организации промышленности, строительства, торговли и др., а правил об обязательствах по грузовым перевозкам – с нормированием обязательств по поставкам, строительному подряду и т. п. Став на такой путь, было бы возможно в пределах каждой группы объединенных норм образовать общую часть с отражением в конкретных разделах одной только специфики закрепляемых каждым из них правовых режимов. Понятно, что воспользоваться открывающейся возможностью или оставить ее нереализованной – дело законодателя. Но при столь далеко простирающихся границах выбора целесообразных законодательно-технических приемов тот же законодатель не может ни упразднить, ни хотя бы в незначительной степени уменьшить принципиальную общность отраслевого регулирования: будет ли она закреплена в общей части, продублирована в специальных разделах текстуально или методом взаимных отсылок либо вовсе обойдена молчанием, эта общность при всех обстоятельствах проявится в одном содержании для планирования и в другом – для обязательств.

Разумеется, отраслевая регулятивная общность не устраняет классификационных оснований, позволяющих подвергать нормативный материал межотраслевой систематизации. По ее образцу, в частности, строится УЖД, соединяющий нормы о планировании грузовых перевозок с нормами об их же обязательственном опосредствовании. Своеобразие подобных систематизационных построений состоит в допускаемом ими использовании общих правил того отраслевого законодательства, к которому соответствующая их часть непосредственно примыкает. Так, Кодекс торгового мореплавания СССР в ст. 18 устанавливает, что за изъятиями, им самим предусмотренными, включенные в него нормы должны применяться в сочетании с общими правилами соответственно гражданского или административного законодательства: В УЖД аналогичная общая установка отсутствует, однако, поскольку в Основах гражданского законодательства представлен также институт перевозок (ст. 72–77), общим правилам этого законодательства должны подчиняться не исключающие их использования конкретные нормы УЖД. Таким образом, масштабы привлечения к межотраслевым систематизациям общеотраслевых правоположений определяются волей законодателя. Но при столь беспрепятственно реализуемом усмотрении в отборе распространяющихся на межотраслевую систематизацию общеотраслевых юридических норм тот же законодатель не может сделать одного: создать собственную общую часть для самой этой межотраслевой систематизации, объединяет ли она планирование и обязательственное опосредствование грузовых перевозок или какие угодно другие нормы и институты разных отраслей советского права[262]262
  Если, конечно, в отличие от того, что иногда наблюдается в исследованиях, посвященных хозяйственному законодательству, не отождествлять общую часть с институтами, применяемыми во всех отраслях народного хозяйства, – поставкой, кредитованием, расчетами и т. п. (см., например: Лаптев В. В. Указ. соч., с. 142–143) или не возводить путем использования обобщенной номенклатуры (субъекты, объекты, основания, способы защиты субъективных прав) две самостоятельные группы правил общего значения в ранг единой общей части (см., например: «Правоведение», 1974, № 5, с. 140).


[Закрыть].

Изложенные факты неопровержимы. Они и свидетельствуют о существенном различии между системой права и систематизацией юридических норм. Систематизация строится по субъективно избранному объективному признаку, тогда как система есть органическое единство юридических норм, внутренне расчленяющееся не по отдельным признакам, а сообразно с целостным содержанием каждой нормы в соединении всех ее качеств, свойств, атрибутов. Отсюда вытекают и проходящие между ними иные разграничительные линии.

Систематизация ограничивает законодателя лишь количеством воплощенных в норме признаков независимо от единства ее содержания. Но признаки многообразны, а потому и при неизменности содержания правовых норм мыслима многообразная их систематизация.

Система ограничивает законодателя содержанием нормы независимо от количества ее признаков. Но содержание едино, а потому и при обилии нормативных признаков мыслима только одна и притом единая система права.

Обладая единым содержанием, юридическая норма тяготеет в правовой системе к единственно доступному ей месту, переменить которое можно не иначе как путем изменения выраженного в норме содержания. Произвести такое изменение может только законодатель. Однако он не в силах, вводя, например, правило о купле-продаже, объявить его административно-правовой нормой или, установив меру наказания в виде лишения свободы, признать ее гражданско-правовой санкцией. После соответствующих законодательных преобразований перемена занимаемого нормой места в системе права определяется не решением законодателя, а самим обновленным ее содержанием. В этом и состоит объективность правовой системы, которую, следовательно, можно считать с бесспорностью обнаруженной, невзирая на то, что еще не достигнуто единодушие во взглядах ни на ее внутреннее строение, ни на природу детерминирующих ее факторов.

Оценивая с этой точки зрения хозяйственное законодательство, нельзя не признать, что оно образуется путем соединения юридических норм по признаку обслуживания ими хозяйственной деятельности; соединяет нормы разных отраслей права, в первую очередь гражданского и административного; опирается на общие правила каждой из таких отраслей, кроме им самим предусмотренных исключений. Поэтому его следует рассматривать как законодательное, а не системно-правовое образование и соответственно строить не только систематизацию, но и вообще всю работу, связанную с его дальнейшим совершенствованием.