Текст книги "Бог во тьме"

Глава 11. Доколе, Господи?

Сомнения от нетерпения

Несколько лет назад мы с женой оказались в отделении «Скорой помощи» лондонской больницы. Нас поразило то, насколько по-разному вели себя ожидавшие люди. Наиболее нетерпеливы и беспокойны были те, кто пришел совсем недавно. Они вскакивали всякий раз, когда называли чью-нибудь фамилию, полагая, что вызывают их. Но постепенно они становились такими же, как те, кто ждал уже давно: безропотными, с застывшим взглядом, они даже не слышали своих фамилий, когда их вызывали.

Как вы думаете, легко ли ждать? Большинство ответит отрицательно, потому что ожидание всегда действует  на нас. Кроме того, оно проявляет наше отношение к человеку или событию, которого мы ждем. Будет ли человек ждать свою невесту точно так же, как ожидает счет о подоходном налоге? Если да, то это почти ничего не говорит о его невесте, зато более чем достаточно отражает его отношение к ней. Одни люди заставляют нас ждать часами, и мы не обижаемся. Но если другие опаздывают хотя бы на одну-две минуты, мы начинаем нервничать. Как он  смеет заставлять меня  ждать? Ожидание показывает, что мы думаем о человеке, которого ждем.

Второй из мучающих нас вопросов – того же порядка, ибо вопрос: «Доколе, Господи?» переходит в сомнение: «Что Бог о Себе воображает, заставляя нас ждать?» Это сомнение приходит в тот миг, когда особое ви́дение, дарованное нам Богом, кажется неосуществимым или безнадежно запаздывающим. Самое трудное в этом состоянии – ждать и продолжать трудиться. Действуя на нас, ожидание показывает наше отношение к Богу. Одним словом, это последнее сомнение способно научить нас тому, что воздержание от суждений не означает отказа от деятельности. Мартин Лютер писал: «Между страданием от несправедливости и неподвижностью огромная разница. Мы должны страдать. Но не должны сидеть неподвижно»[95]95
  Roland H. Bainton, Here I Stand: A Life of Martin Luther, p. 190.


[Закрыть].

Это сомнение тесно связано с предыдущим. Способность воздерживаться от суждений и умение ждать и трудиться – это основные достоинства веры. Каждое из них – это искусство, предполагающее и дополняющее другое, и оба подвергаются испытанию во всех случаях, когда вере угрожает опасность, хотя и по-разному. Воздерживаясь от суждений, вера хранит верность Богу, не делая того, что ее искушают сделать; ожидая и продолжая трудиться, она хранит верность Богу, делая то, что ее искушают не делать. Эти сомнения – две стороны одной медали, и оба чрезвычайно трудны. Отказываясь воздерживаться от суждений, вера может утратить связь с Богом; отказываясь ждать, она забывает о своем призвании.

Каждый христианин – провидец

Каждый христианин должен быть провидцем. Когда мы начинаем познавать Бога, свет Его истины проникает во все сферы нашей жизни. Наше мировоззрение меняется, и мы совершенно по-новому осознаем свое призвание. Начинает работать христианское мировоззрение. Но провидение – это нечто большее. Его назначение не в действии (что составляет сущность мировоззрения), а в наитии, то есть в действии, поднятом на уровень вдохновения.

Преданность Божественной истине – это согласие с воззрениями Бога. Поэтому христианское ви́дение – это христианское мировоззрение, которое зажглось и воссияло благодаря знанию Бога. Природа Бога и Его дело превосходят непосредственность видимой реальности, дают иное толкование картины мира и зовут нас к реальностям, которые находятся дальше и выше. Ви́дение веры – это озарение, которое ведет к прозрению, это способность всегда, при любых обстоятельствах видеть смертным оком вечное и невидимое.

Ви́дение веры заряжает поток времени и истории энергией надежды, освобождая христианина для сознательного ожидания Бога. Если бы время было цикличным и являло собой процесс бесконечных изменений, то оно в буквальном смысле слова катилось бы в никуда. Высшей целью жизни стал бы выход из этого круговорота. Преследование цели постоянно наталкивалось бы на препятствия. С другой стороны, если бы время было линейным и представляло собой простую последовательность моментов, то либо человек был бы вынужден покорять время и привносить в него смысл, либо время победило бы человека. Оно торопило бы человека, как тюремщик, прогоняя его по коридору лет к смертному приговору, ожидающему в конце.

Христиане воспринимают время иначе не потому, что у нас другое ощущение времени, а потому, что наше представление о нем преображено ви́дением Божественной истины. Вера, которая это понимает, способна соединить знание со средством его достижения, поэтому пути веры и ее цель образуют неразрывную связь. Вера не только видит, но и воплощает в жизнь то, что видит. Ее интересует то, что лежит за пределами этого мира, и придать этому реальность она хочет здесь и сейчас. В начале прославленной одиннадцатой главы Послания к Евреям сказано: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1).

Освальд Чемберс удачно передает присущий вере динамизм: «Благородным и великим человека делает не то, чего он достигает, а то, во что он верит и к чему устремляется… Безупречная человеческая жизнь, прожитая на земле, отличается от жизни личности, прожитой на земле с Богом; первая держится за то, до чего может дотянуться, вторая удерживается тем, чего невозможно достичь. Первая приковывает нас к земле самой своей завершенностью; вторая побуждает нас свободно воспарить к Богу»[96]96
  Oswald Chambers, Not Knowing Whither, p. 146.


[Закрыть].

Это означает, что христианская вера обладает созидательным напряжением. Древнееврейское слово, обозначающее веру, имеет тот же корень, что и слово, обозначающее надежду, и основной смысл этих слов – «натяжение» или «напряжение». Томас Брукс, пуританин семнадцатого столетия, писал: «В сущности, ожидание – это не что иное, как акт веры, растянутый во времени»[97]97
  Thomas Goodwin, «A Child of Light Walking in Darkness», in Works (Edinburgh: James Nichol, 1861), p. 330.


[Закрыть]. Вера, которой недостает этого натяжения, слабее, чем ей следует быть. Христианство принципиально отличается от других религиозных представлений и мировоззрений. Оно выступает против любого ограниченного восприятия реальности. Вера одинаково хорошо понимает как бесконечное, так и то, что имеет пределы, – или не понимает ничего. Напряжение возникает оттого, что вера натянута, как струна, между Божьим обетованием и его осуществлением, и, если что-то покажется ей невозможным, она провиснет или лопнет.

Назначение веры – жить на рубеже времен. Вера всегда в пути. Она существует в переходном периоде. Позади – великое «больше никогда». Впереди – великое «еще не свершилось». Бог сказал – и Бог сделает. Однажды Христос приходил – и Он придет снова. Мы получили обетование и будем свидетелями этого события. Сколько бы ни продлилось ожидание, это всего лишь пауза между ударом грома и вспышкой молнии.

Задача веры состоит в том, чтобы соединять прошлое и настоящее для сегодняшнего исполнения Божьей воли. Настоящее – это спорная территория, ничья земля между прошлым и будущим, земля, которую либо завоюет повиновение, либо проиграет неповиновение. Провидческая вера заявляет на эту землю свои права, и делает это с воодушевлением, которое черпает в знании, что в один прекрасный день земля преобразится.

Вообразите супружескую пару, осматривающую пустой дом. Что заставляет их волноваться и стремиться приобрести его? То, что они прозревают за тем, что видят. Переполненные идеями и созидательной энергией, они видят, каким может стать этот дом, тогда как другие видят только то, каков он есть. Таким же зрением обладает вера. Ее мысли о будущем совпадают с замыслами Бога. Бог – это Тот, Кто называет «несуществующее, как существующее» (Рим. 4:17). Провидеть – это не значит созерцать то, что есть, и спрашивать, почему сущее таково. Скорее это значит созерцать то, чего еще никогда не было, и говорить: «Почему бы и нет?»

Обладаете ли вы провидческим даром? Не обыденна ли ваша христианская вера? Или она вдохновляет вас, освещая и придавая смысл всему, что вы делаете, и увлекает вас за собой, подобно огненному столпу? Мы, христиане, должны быть реалистами, а не приземленными обывателями.

Защита всегда начеку

Одиннадцатая глава Послания к Евреям – это почетный список такой веры. Это волнующий перечень мужчин и женщин, чье видение Бога подвигло их на борьбу с обычаями, ценностями и приоритетами того времени. Они шли вперед под звуки другого барабана. Их взоры были устремлены к далекой цели. Их родной дом был в иной стране. Они предчувствовали, что будут жить в ином городе. Своей верой они поставили под вопрос весь мир, и в Послании к Евреям о них сказано: «Ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества» (Евр. 11:14).

В этих словах заключена тайна провидческой веры. Как им удалось опередить свое время, преодолеть сиюминутность, возвыситься над общепринятым, заглянуть в невозможное? Они не принадлежали к верхушке общества. Секрет в том, что всю свою жизнь они говорили и действовали по законам логики и языка, присущим вере.

Язык и логика провидческой веры – это метод аргументации, предъявляющий к человеку очень высокие требования. Его не трудно понять, но трудно осуществить, ибо он может быть подтвержден только жизнью. Поэтому все, кто не готов подкреплять свои слова делами, обнаружат, что использование такой аргументации обойдется им слишком дорого или окажется неэффективным.

Метод аргументации описан в рассказе Дороти Сайерс «Сильный яд». История начинается с того, что Харриет Вэйн оказывается на скамье подсудимых по подозрению в убийстве некоего писателя, жившего с ней под одной крышей. Суд располагает вескими, неопровержимыми – на первый взгляд – доказательствами ее вины. Прокурор настаивает на вынесении обвинительного приговора. У нее, без сомнения, были мотивы и возможности для убийства. Все известные обстоятельства дела свидетельствуют против нее. Ей грозит виселица.

Но тут в поединок вступает главный герой рассказа лорд Питер Уимзи. Он верит в невиновность Харриет и поэтому убежден, что известные факты – еще далеко не все. Поэтому он преисполнен решимости найти и продемонстрировать упущенные факты, которые полностью изменят картину преступления. Полемизируя со своими коллегами, он говорит: «Видите ли, должны существовать какие-то улики. Я понимаю, что все вы трудились, не щадя сил, но я постараюсь сделать еще больше. И у меня есть одно важное преимущество – я действительно верю, что мисс Вэйн невиновна»[98]98
  Dorothy L. Sayers, Strong Poison (London: New English Library, Times Mirror Books, 1970), p. 33.


[Закрыть].

Этот бесстрашный метод использует и провидческая вера. Верующий знает, почему он верит в то, что Бог есть и что Бог добр. Принимая на себя обязательства, обусловленные этим знанием, он приступает к исполнению жизненного призвания, которое ставит его в оппозицию современной социальной действительности, и подвергает испытанию способность веры к полному повиновению. Он снова и снова полагается на Бога, выражая готовность повиноваться даже тогда, когда кажется, что это невыгодно или бессмысленно. Другие варианты почти всегда выглядят легче. Более того, иногда они выглядят более естественными, логичными и даже более правильными, чем следование по пути, указанному Богом.

Должен ли верующий в подобных обстоятельствах доверять Богу и сохранять тем самым «натяжение» веры? Или он должен подчиниться требованиям момента и, желая ослабить натяжение, полностью его уничтожить, сменив веру на сомнение? Это вызов провидцу, который он бесстрашно принимает. Провидец верит и ждет, зная, почему доверяет Богу. Известные  факты свидетельствуют против Бога, но известные факты – это не все  факты.

Разве я тебе не говорила?

Защита лорда Питера Уимзи проливает свет на две важные особенности метода аргументации. Первая из них заключается в том, что каким бы бесспорным ни казалось дело, это не имеет никакого значения, если мы знаем, почему подсудимый невиновен. Если мы в этом не уверены, наши доводы будут сокрушены. Возможно, нам никогда не удастся удостовериться, что известные факты – это не все факты, и тогда любые доводы в защиту обвиняемого будут звучать не более убедительно, чем попытка выдать желаемое за действительное.

Именно это мы постоянно подчеркивали, говоря о вере в Бога. Если нет причины («почему»), когда вера еще жива, то наверняка будет причина («почему бы и нет»), когда появится сомнение. Если мы говорим, что доверяем Богу, то в том, чтобы примкнуть к Богу в самом конце  и, если можно так выразиться, поздравить Его с оправдательным приговором, не будет ничего героического. Зная, почему мы можем доверять Богу, мы должны вести себя, как преданные друзья, которые всегда  верят в Его честность. Окончательное подтверждение истины не прибавит вере ничего, кроме возможности обернуться и сказать сомнению: «Разве я тебе не говорила?» Освальд Чемберс выражает это открыто: «Пока мы не научимся смотреть в лицо самым мрачным и трагическим фактам, не искажая образ Бога, мы не познаем Его»[99]99
  Oswald Chambers, My Utmost for His Highest, July 29.


[Закрыть].

Вторая особенность этого метода столь же проста. Защита лорда Питера нуждалась в обосновании. Голословное заявление могло бы стать броским газетным заголовком («Пэр защищает убийцу»), но не освободило бы Харриет Вэйн от подозрения. Вера тоже нуждается в обосновании. Вера без повиновения – это не более чем интересная умозрительная гипотеза. Для того чтобы заслужить доверие, она должна быть реализована. В этом заключается смысл утверждения, что если даже озарение не наступает, вера должна ждать и продолжать трудиться. Существует такая форма ожидания, которая являет собой акт веры, но существуют и другие формы, в которых проявляются лень, беспечность или отчаяние. Только первая имеет отношение к религиозному повиновению.

Метод аргументации часто используется в Библии, и некоторые примеры не менее выразительны, чем проникновенное описание веры в одиннадцатой главе Послания к Евреям. Такова, например, ветхозаветная вера в физическое воскрешение верующих, несмотря на то, что вплоть до воскресения Иисуса, свершившегося через несколько столетий, не было ни надежного исторического прецедента, ни глубокого теологического объяснения этому явлению. Эта вера не имеет ничего общего с романтической безответственностью, принимающей желаемое за действительное. У иудеев было суровое и откровенное отношение к смерти.

Все известные факты свидетельствовали об одном: смерть – это конец. Псалмопевец сказал: «Каждый видит, что и мудрые умирают, равно как и невежды и бессмысленные погибают, и оставляют имущество свое другим… Но человек… уподобится животным, которые погибают» (Пс. 48:11,13). Однако если верующий в Бога человек, созданный по Божьему образу, обладает некой нетленной ценностью, то известные факты – это явно не все факты. Поэтому Исаия мог говорить:

«Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя – роса растений, и земля извергнет мертвецов» (Ис. 26:19; см. также Пс. 48:7–15 и Евр. 11:19).

Еще один яркий пример использования метода аргументации можно обнаружить в молитве Иеремии. Шел десятый год царствования Седекии в Иудее. Войско царя вавилонского осаждало Иерусалим. Сам Иеремия сидел в темнице, когда Бог объявил ему о неминуемом падении города. Перспективы были самыми мрачными. Трудно представить более неподходящее время для того, чтобы строить планы на будущее или пускаться в какие-то смелые предприятия. Но именно в этот момент Бог сказал Иеремии, что к нему придет двоюродный брат и предложит купить поле, на что он, Иеремия, должен согласиться.

Если бы Иеремия не знал, почему доверяет Богу, такое повеление показалось бы ему нелепым, бессмысленным и совершенно неуместным в данных обстоятельствах. Более неподходящее время для покупки или продажи собственности трудно было вообразить. Но, когда брат пришел, Иеремия подчинился Богу и купил землю. Все известные факты были против этой сделки, но если Бог приказал значит, известные факты не были всеми фактами и Иеремия должен был поступить именно так. Подчиняясь Богу, он спорил с тем, что лежит на поверхности, и бросал вызов очевидному; смятение его чувств отразилось в молитве:

«Вот, насыпи достигают до города, чтобы взять его; и город от меча и голода и моровой язвы отдается в руки Халдеев, воюющих против него; что Ты говорил, то и исполняется, и вот, Ты видишь это. А Ты, Господи Боже, сказал мне: «купи себе поле за серебро и пригласи свидетелей», тогда как город отдается в руки Халдеев» (Иер. 32:24–25).

Так рассуждает вера. Слово Бога – закон, и все остальное рассматривается в свете этого закона. Каким бы темным и опасным ни был поток, вера преодолевает его, ступая с одного камня Божьего Слова на другой. Видимость может быть плохой, но вера следует за мелькающим перед нею виде́нием, не останавливаясь ни перед чем на своем пути. Раз Бог сказал, значит, Он знает, зачем это нужно. Поэтому спор ведется не с Богом, а с обстоятельствами, отрицающими Его власть.

Поэтому Ной подчинился Богу и построил ковчег. Поэтому Авраам покинул свою страну и поселился в шатре, ожидая города, «имеющего основание, которого художник и строитель Бог». Поэтому Сарра зачала ребенка в глубокой старости. Поэтому Моисей перешел Красное море, словно посуху. В Послании к Евреям сказано: «Все они умерли в вере, не получивши обетований, а только издали видели оные, и радовались… посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом» (Евр. 11:13,16).

Самый трудный экзамен

В заключение необходимо подчеркнуть, что метод аргументации предъявляет к человеку очень высокие требования. Он не только не гарантирует защиту от сомнений, но даже увеличивает риск. Не исключена вероятность, что напряжение станет таким сильным, что струна лопнет. Так Ной, верой построивший ковчег, впал в оцепенение. Так Авраам, который был готов принести в жертву Богу своего сына, не доверил Ему безопасность своей жены. Многие герои веры знали подобные поражения.

Как вы думаете, какое испытание является для провидческой веры самым трудным – кризис, разочарование, несчастье или промедление? Несомненно, промедление. Для веры нет ничего труднее ожидания. Это может показаться странным. Ведь ждать очень легко, не правда ли? На это способны даже закоренелые лентяи. Да, некоторые формы ожидания не требуют особых усилий. Проблема лишь в том, чтобы привыкнуть ничего не делать. Но это не тот способ ожидания, который необходим провидческой вере. Такая вера прозревает то, чего еще не существует, потому что она – провидческая; и она способна ждать, потому что она – вера. Но провидческая вера жаждет материализации всего прозреваемого, поэтому ждать ей трудно.

Ожидание приносит вере намного больше страданий, чем кризисы и неудачи. Фактически последние важны лишь постольку, поскольку содержат в себе элемент ожидания. Если я заменю слово «кризис» словом «препятствие», вы сразу поймете, почему кризис является для религиозного видения проблемой. Он препятствует прозрению, и каждая отсрочка означает, что ожидание затягивается. И если вы знаете кого-нибудь, кто утверждает, что у него нет проблем с ожиданием прозрения, то, скорее всего, этот человек не уверен в том, что его прозрение достойно ожидания. Самообладание может свидетельствовать не только о вере, но и о равнодушии. Верный признак христианского видения – это благоговейное нетерпение.

Подобно тому как самолет дрожит от перегрузок, преодолевая звуковой барьер, религиозное прозрение принимает на себя всю тяжесть противоречий действительности. Перед самым прорывом давление становится особенно сильным, и кажется, что вера дрожит от напряжения, угрожая рассыпаться в прах. Это напряжение порождает сомнение. Огромный груз противоречивой реальности обрушивается на веру, как взрывная волна, отчего ясность и определенность прозрения мгновенно исчезают, и вера сбивается с курса.

Если это происходило с героями веры, которые поименно перечислены в Послании к Евреям, то могло ли быть по-другому у тех безымянных верующих, которые «замучены были, не принявши освобождения, дабы получить лучшее воскресение»? Или у тех, которые «испытали поругания и побои, а также узы и темницу. Были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления» (Евр. 11:35–37)? Неужели вы думаете, что они никогда не сомневались? Или вы полагаете, что они ни разу не подвергали свою веру критической переоценке?

Иисус – первопроходец провидческой веры, ибо «вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление» (Евр. 12:2). Но когда повиновение Божьей воле вступило в противоречие с любовью к жизни, даже Он испытал нестерпимую душевную муку. Предчувствуя ужас распятия, Он воскликнул: «Душа моя теперь возмутилась… Отче! избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел» (Ин. 12:27–28).

Слыша доносящийся с креста вопль покинутого в одиночестве Иисуса, мы можем напомнить себе, что Он цитировал Ветхий Завет и исполнял его пророчества; мы можем утешить себя тем, что это был не крик отчаяния, а молитва, обращенная к Богу; мы можем радоваться тому, что возглас «Свершилось!» знаменовал победу. Но мы не должны позволять эйфории заслонить от нас ужас, одиночество и трагизм этого часа. Если Иисуса и посещали сомнения, то именно тогда.

Пусть вас не вводит в заблуждение стремительность стиля последних страниц. Как ни странно, особенно трудно ожидание дается активным натурам, то есть людям того типа, который поощряется в современном мире. Нарушая равновесие между действием и созерцанием, делая упор на мужское начало в ущерб женскому, активные натуры, будь то мужчины или женщины, пользуются в наше время особым уважением. Энергичные, честолюбивые, рационально мыслящие, расчетливые, они распоряжаются собой, другими и самой жизнью. Но за внешними «лидерством» и «удачливостью» в их активности скрываются сомнительные качества. Они обретают себя в действии и обладании, а не в бытии. Ожидание же останавливает эту бешеную гонку. Те, кто должен постоянно действовать, приходят в замешательство, если надо просто быть.

Фауст Гете был ненасытным исследователем и неудержимым деятелем. Не случайно в договоре с дьяволом он проклинает не только веру, надежду и любовь, но и качество, необходимое для ожидания: «Но больше всех тебя отныне, Терпенье пошлое, кляну!»[100]100
  Johann Wolfgang von Goethe, Faust, trans. Bayard Taylor (New York: Modern Library, 1950), p. 55.


[Закрыть]

Вере не легко дается ожидание. Одно дело – расчувствоваться от некоего ви́дения и вскочить с кресла. Другое дело – воодушевиться ви́дением и идти за ним сквозь огонь и воду. Одно дело – оживиться при напоминании о том, что каждый кризис – это возможность доказать веру. И совсем другое – претворять прозрение в жизнь и расплачиваться за это. Но провидческая вера ценит только последнее.

Стимулирует или загоняет в тупик?

Книга Откровения предвкушает дни, когда «времени уже не будет… и совершится тайна Божия» (Отк. 10:6–7). Но от нас этот день по-прежнему бесконечно далек, и пока он не наступит, за каждым ликующим «Аллилуйя!» из уст христианина рано или поздно прозвучит нетерпеливое «Доколе, Господи?» Этот вопрос свидетельствует о боли и страданиях, вызванных тем, что реальность нашего греховного мира препятствует ви́дению Бога.

«Наша вера в Бога станет совершенной лишь тогда, – писал Мартин Лютер, – когда жизнь и смерть, слава и позор, несчастье и преуспеяние будут равны в наших глазах»[101]101
  Luther, p. 1390.


[Закрыть]. Нет ли здесь намека на то, что наша вера в Бога никогда не достигнет совершенства? Единственной альтернативой неизбежным в человеческой жизни взлетам и падениям является не совершенство, а гипнотический транс полной отрешенности. Совершенство невозможно, отрешенность противоестественна. Пока мы живы, каждый кризис будет либо стимулировать нашу веру, либо загонять ее в тупик.

Размышляя о здоровой вере, Паскаль сказал: «Если человек уверен, что не погибнет, то в пребывании на корабле, гонимом бурей, есть определенное удовольствие. Преследования, которым подвергается Церковь, оказывают такое же воздействие»[102]102
  Pascal, p. 256.


[Закрыть]. Но то, что справедливо по отношению к церкви в период гонений, не всегда применимо по отношению к отдельному христианину в период сомнений. Сомневающийся более одинок, чем преследуемый.

Лучший способ испытать веру – это застигнуть ее врасплох в период неудач, разочарований или затянувшейся неизвестности и проследить за тем, какой будет ее реакция. Только естественная реакция может дать представление о масштабе веры. «Он убивает меня, но я буду надеяться» (Иов. 13:15). Эти слова заслуживают доверия и точно отражают обстоятельства, при которых Иов их произнес: он был почти уничтожен, но продолжал верить. Однако совсем другое дело – слышать подобное утверждение от человека, который никак не ожидает, что Бог уничтожит его, и весьма уверен в том, что такая вероятность исключена.

Ржавчина ожидания разъедает прежде всего чувство поглощенности нашей работой. Мы вынуждены отойти в сторону и уже не делать ее, а лишь размышлять о ней. К тому же ожидание нарушает наши планы, препятствуя их выполнению и заставляя думать, что они неосуществимы или не стоят того, чтобы их осуществлять. Через некоторое время ожидание начинает подтачивать уверенность в нужности нашего дела. Если оно не может быть сделано так, как мы первоначально предполагали, или выглядит так, словно никогда не будет закончено, то есть ли необходимость его делать?

Вскоре коррозия ожидания начинает разъедать наши души, и мы обращаемся с вопросами к самим себе. Закончим ли мы когда-нибудь работу, которую поручил нам Бог? Не вышло ли так, что Бог показал, каких поступков Он ждет от нас, но мы этого не заметили? Покажется ли Он нам когда-нибудь? Или мы не готовы? И никогда не будем готовы? Должно быть, Бог считает нас бесполезными?

Неудивительно, что самым простым выходом кажется возможность прекратить ожидание. Это кладет конец вере и неизбежно влечет за собой сомнения, но зато избавляет от мук. И чем бы ни был обусловлен наш поступок, паникой или нетерпением, мы, по крайней мере, испытываем удовлетворение оттого, что взяли все в свои руки. Возможно, это даже избавит нас от искушения обвинять Бога. Ведь еще секунда, и мы скажем: «Кто Он такой, этот Бог, чтобы заставлять нас ждать?»

Томительное ожидание доставляет верующему адские муки. Если он хранит веру, то чувствует, что пытки ужесточаются, но никто не спешит ему помочь. Его мучитель нашептывет, что избавление – в отречении и признании, что никто не придет на помощь. Верующий понимает, что перед ним ставят условие: выпадет орел, я выигрываю; выпадет решка, ты проигрываешь. Если он сохранит веру, то никакой гарантии, что Спаситель придет на помощь, по-видимому, не будет, и страдает он только потому, что действительно хранит веру. С другой стороны, если он отречется, то получит свободу и спасет себя. Подобная возможность прельщает. Таким способом сомнение увещевает веру, подвергнутую испытанию ожиданием, и если вера уступает, ее отречение – это сомнение.

Профилактика и лечение

Какое средство способно предупредить появление этого сомнения? Во-первых, очень важно контролировать ви́дение. Рассчитывать на то, что оно сбудется, можно только в случае его подлинности. История пестрит руинами безумств, которые совершили люди, имевшие «доступ» к Богу. От Бога ли ви́дение? Согласуется ли оно с другими Божественными откровениями? Нет ли в нем примеси эгоистичных и нечистых побуждений? Когда испытание начнется, задавать эти вопросы будет слишком поздно. Чтобы отвечать уверенно, лучше спросить заранее.

Разумеется, ложное ви́дение не сбудется. Одно из жалких подобий провидческой веры – это разговоры о надежде, сосредоточенные на ее цели (например, второе пришествие Иисуса), но никогда не проявляющие эту надежду в действии. Не имея того, на что можно надеяться, мы являемся в буквальном смысле слова без-надежными. Не видя причин надеяться, мы представляем собой всего лишь надеющихся вопреки всему. Но даже располагая самым лучшим в мире предметом веры и самыми лучшими в мире причинами, надежда не будет вполне христианской, если не выльется в динамику жизни, которая проявит ее в действии.

Ложью, выдающей себя за провидческую веру, является и успокоительная мысль о том, что ожидание – это не более чем ожидание, особенно в тех ситуациях, когда, попросту говоря, нам все равно пришлось бы ждать. Следовательно, некоторые люди ожидают только тогда, когда невозможно заняться чем-нибудь другим. Тем самым ожидание отделяется от содержания веры и низводится до уровня смирения. И активность, и смирение отрицают веру в Бога, хотя и различными путями. Не так уж трудно ждать, когда это необходимо и когда все остальные тоже ждут. Но можем ли мы довериться Богу и ждать, когда окружающие пребывают в движении, куда-то спешат и что-то делают? Вот в чем вопрос.

Во-вторых, важно питать и упражнять веру. Ви́дение сродни рождению на свет – такое бывает раз в жизни. А его развитие подобно взрослению: необходимо ежедневное кормление. Чем труднее испытание, тем богаче должен быть рацион веры и тем усердней ее упражнения. Чем больше трудностей встречает вера в одних областях, тем более полноценный отдых требуется ей в других. Чем больше ей противостоят в этом мире, тем лучше она должна познать силы грядущих времен. Ожидание Бога неразрывно связано со служением Ему.

Сравнение двух библейских эпизодов проливает свет на эти перспективы. Первый из них относится ко времени служения пророка Елисея. Самария, столица северного царства Израиля, осаждалась сирийским царем Венададом. Когда положение стало критическим, израильский царь воскликнул: «…вот какое бедствие от Господа! чего мне впредь ждать от Господа?» (4 Цар. 6:33). Как только его обычное человеческое терпение иссякло, он перестал надеяться, ибо не имел веры. Но если это было, как он сам сказал, делом рук Бога, то отказываться надеяться на Него было нелогично. Впрочем, такая реакция вполне объяснима. Ожидание стало настолько невыносимым, что требовалось что-то сделать, чтобы покончить с его безысходностью. Взяв дело в свои руки, царь показал, что ожидание вскрыло в нем отсутствие веры.

Другой эпизод повествует о трагической ситуации, сложившейся в Иудее в IX веке до Р. Х., в период служения Исаии. Иерусалиму угрожали иноземные завоеватели. Царь и народ трепетали от страха, «как колеблются от ветра дерева в лесу», но Исаия выступил против нарастающей паники и многочисленных попыток обрести спасение помимо Бога. «Если вы не верите, то потому, что вы не удостоверены», – сказал он (Ис. 7:9). Или, как он пояснил позднее, «оставаясь на месте и в покое, вы спаслись бы; в тишине и уповании крепость ваша» (Ис. 30:15).

Исаия – пророк веры. Если он и осуждал иудеев, то не только за грехи, но и за их близорукую надежду на ненадежных богов. Каждое потрясение повергало этих людей в панику и показывало, что в первую очередь они доверяют отнюдь не Богу. В отличие от них, Исаия был живым воплощением своего учения.