Текст книги "Бог во тьме"

Долговременная стратегия делает нас менее уязвимыми для внезапных вспышек сомнения и укрепляет нашу веру там, где она была первоначально слаба. Это реальная проблема. Было бы чудесно разрешить сомнение посредством нескольких ночей полноценного сна, но считать, что вера настолько слаба, что может исчезнуть от недосыпания, – грубейшая ошибка. Вера должна повелевать нашими эмоциями, а не наоборот.

Хороший совет дает Освальд Чемберс: «Есть вещи, о которых не следует молиться, – например, настроение. Настроение никогда не возникает благодаря молитве; оно спонтанно и почти всегда зависит от физического, а не от морального состояния. Для того чтобы не прислушиваться к настроениям, вытекающим из физического состояния, и не поддаваться им ежесекундно, требуются постоянные усилия. Мы должны схватить себя за шиворот и встряхнуть, и тогда мы увидим, что способны сделать все, что казалось невозможным. Беда большинства из нас в том, что мы на это не пойдем. Христианская жизнь – это олицетворение духовного мужества»[59]59
  Oswald Chambers, My Utmost for His Highest, May 20.


[Закрыть].

А Мартин Ллойд-Джонс задает вопрос: «Отдаете ли вы себе отчет в том, что большая часть ваших несчастий обязана своим происхождением тому факту, что, вместо того чтобы отчитывать себя, вы прислушиваетесь к себе? Мы должны повелевать собой, а не позволять собственному «я» диктовать нам!»[60]60
  D. Martyn Lloyd-Jones, Spiritual Depression: Its Causes and Cure (London: Pickering & Inglis, 1965), p. 20.


[Закрыть]

Прислушиваясь к своим эмоциям, мы становимся жертвами того же искушения, которое настигло Адама и Еву. Когда животное начало (в лице змея) начинает диктовать человеку, порядок творения переворачивается с ног на голову. То же самое происходит, когда эмоции повелевают верой. Власть над природой, которой призван обладать каждый из нас, – это и власть над нашей собственной природой. Подобная власть возникает только из дисциплинированной веры. Паскаль считал, что «как только разум уяснит, в чем состоит истина, мы должны выработать в себе привычку и проникнуться тем убеждением, которое постоянно ускользает от нас»[61]61
  Pascal, p. 274.


[Закрыть].

В наше время, когда превыше всего ценится спонтанность, привычки жестоко оклеветаны, хотя они совсем не обязательно означают косность. Привычка – это «вторая натура», следовательно, и хорошие, и плохие привычки полностью зависят от нашего выбора. Повторяйте активную привычку, и станете сильнее; повторяйте пассивную привычку, и станете слабее. В данном случае речь идет о том, что мы вырабатываем в себе привычку доверять Богу, и она должна стать нашей «второй натурой». Тогда вера будет регулирующим принципом нашей жизни, а не жертвой случайных эмоций.

Подобно тому как истинность нашей веры зависит от правильности нашего понимания, качество наших эмоций зависит от качества нашей веры. «Чувства должны сопровождать веру; но вера, независимо от всех чувств, должна главенствовать»[62]62
  Luther, p. 514.


[Закрыть].

Так понимал взаимосвязь веры и эмоций Мартин Лютер. Он ясно показал, что вера, не будучи врожденной, может стать нашей «второй натурой» только в том случае, если мы будем внимательно и терпеливо познавать ее. «Урок веры – это урок, который следует постоянно повторять и применять на практике»[63]63
  Ibid., p. 482.


[Закрыть].

Еще строже подошел к этой проблеме Ллойд-Джонс: «Важнейшим искусством в сфере духовной жизни является умение управлять собой. Вы должны взять себя в руки и, обращаясь к себе, наставлять и испытывать себя. Задача состоит в том, чтобы понять, что наше «я» – этот «некто» внутри нас – должно быть управляемым. Не слушайте его; завоевывайте его; приказывайте ему; порицайте его; придирайтесь к нему; увещевайте его; ободряйте его; напоминайте ему о том, что вам известно, вместо того чтобы безмятежно прислушиваться к нему и позволять ослаблять вас»[64]64
  Lloyd-Jones, p. 21. См. также Пс. 73:15.


[Закрыть].

Управление собственными эмоциями не имеет ничего общего с аскетизмом или подавлением, ибо цель состоит не в том, чтобы отказаться от эмоций, а в том, чтобы их «обуздать» и сделать способными к обучению.

Урок, преподанный апостолом Павлом, еще раз напоминает о том, как плоско мы иногда понимаем повиновение. Вот как он пишет коринфянам о самом себе: «Я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух; но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным» (1 Кор. 9:26–27). А тех, кто позволяет себе не считаться с этими строгими требованиями, в Послании к Фессалоникийцам Павел призывает «соблюдать свой сосуд в святости и чести» (1 Фес. 4:4).

Если мы не добьемся этого, наши эмоции будут вести нас на поводу, и мы превратимся в пленников мимолетных прихотей и воздействий. Но как только вера научится управлять эмоциями и поймет, как бороться со слабостями характера, этот путь будет закрыт для сомнения навсегда.

Большая часть бедствий христиан вызвана не грехом, а тем, что мы несведущи в законах собственной природы.

Освальд Чемберс

Глава 9. Шрамы от старой раны

Сомнения, обусловленные тайными конфликтами

Вам приходилось видеть детей, которые смертельно боятся посещать зубного врача? Или студентов, убеждающих всех накануне экзамена, что у них нет никаких шансов? Никого из них нельзя назвать безнадежным пессимистом; психологический ход, к которому они прибегают, гораздо тоньше. Они пытаются застраховаться от самого худшего, чтобы даже при самом плохом исходе все оказалось лучше, чем они предполагали.

Следующая разновидность сомнения напоминает этот феномен тем, что имеет чисто психологическое происхождение. Этот тип сомнения настолько тесно связан с предыдущим, что некоторые не заметят между ними разницы. Но их целесообразно рассматривать порознь, поскольку данный тип сомнения проявляется на более глубоком уровне, чем сомнение, обусловленное эмоциями, и неизбежно является более мучительным. Более того, в характере их проявления прослеживаются существенные различия.

Каждое поколение отдает предпочтение своему особому способу постижения действительности, собственной излюбленной научной дисциплине и системе взглядов, дабы переосмыслить весь предшествующий опыт в свете этой системы. У нынешнего поколения главным претендентом на эту сомнительную честь стала психология, и ее господство чревато двумя одинаково опасными, хотя и совершенно различными последствиями: либо все на свете интерпретируется с точки зрения психологии, либо психологическая интерпретация не допускается вовсе. Некоторые, например, рассматривают сомнение как исключительно психологическое явление. Они отрицают любые объективные основания веры и относят сомнение к субъективной способности или к субъективной неспособности верить. Таким образом, они превращают и веру, и сомнение в чисто психологическую проблему. А другие с такой настойчивостью выделяют факторы греховности, личного выбора и ответственности, что всякое предположение о наличии в сомнении психологических компонентов немедленно отметается и истолковывается как попытка избежать ответственности. Первое характеризует психологическую тенденцию, а второе – аллегорическую.

Предпочтительнее взвешенное понимание, ибо оно и точнее, и полезнее. Объяснять объективные предпосылки сомнения субъективными факторами, а субъективные причины – объективными факторами, одинаково ошибочно. Сомнение, которое мы рассматриваем в этой главе, действительно носит преимущественно психологический характер и не может получить объяснения без внимания к субъективному складу человека, испытывающего сомнения.

Неверие от радости

Здоровую веру можно сравнить с уверенностью человека, способного протянуть руку и взять все, что он пожелает. Но представьте, каково взять что-нибудь в руки, если на ладони глубокая рана. Нужный предмет вполне доступен, сила мышц не изменилась, но боль от прикосновения к ране говорит о том, что вы уже не можете делать это беспрепятственно. Именно так происходит в случае появления седьмого типа сомнений. Человек понимает, что нуждается в истине, знает, как она важна для него, и уже почти готов поверить в нее, но сам процесс веры оказывает болезненное воздействие на старую, все еще слишком чувствительную психологическую рану (возможно, ему это только кажется, но он боится проверять). В таком случае сомнение становится приемом, с помощью которого оправдывается отступление перед риском.

Выразительным примером рассматриваемого сомнения служит описание вечера воскресения в Евангелии от Луки. В комнату, где собрались ученики, внезапно вошел Иисус и предстал перед ними во всей достоверности Своего живого присутствия. На мгновение они испугались и смутились, не зная, верить или нет. Лука отметил странную неопределенность этого момента: «Когда же они от радости еще не верили…» (Лк. 24:41).

Какая специфическая и загадочная разновидность сомнения! Обычные сомнения больше походят на описанное чуть раньше (в этом же рассказе Луки) неверие учеников в то, что Иисус воскрес, когда они впервые услышали о том, что гроб пуст. Они не были непосредственными очевидцами этого события, поэтому восприняли новость как пустые слова. Как бы то ни было, они поспешили выяснить истину. Не то чтобы ученики сначала верили, а потом усомнились, но они отказывались верить, не имея необходимых доказательств. Они хотели убедиться в этом лично.

А вот последнее сомнение совершенно иного рода; ему не было оправдания. День подходил к концу, и доказательства, подтверждавшие первые сообщения, стекались со всех сторон. Они слышали об этом и от женщин, и от двух учеников, шедших по дороге в Эммаус, и от Симона (Петра). Прежде чем появился Иисус, они уже пришли к заключению, что «Господь истинно воскрес» (Лк. 24:34). Но когда Иисус действительно оказался прямо перед ними, а их вера из молчаливого соглашения превратилась в торжествующую реальность, они не поверили от радости. Вот в чем уникальность этого сомнения. Они увидели перед собой то, чего желали больше всего на свете. Они желали этого так сильно, что поверить, а затем обнаружить, что это неправда, было бы невыносимо. Поэтому риску разочарования они предпочли безопасность сомнения.

Можно ли объяснить «неверие от радости» как-нибудь иначе? Никто не отрицал, что Иисус жив. Они увидели Его воочию, и делать вид, что это галлюцинация, было совершенно невозможно. Ученики не были закоренелыми скептиками или философами современного типа, поднаторевшими в тонкостях критического подхода. Это были вполне земные люди, привыкшие расплачиваться звонкой монетой «правды жизни» и естественно существовавшие в мире, где видеть означало верить. Но почему-то они не хотели верить собственным глазам и ушам, упорствуя в сомнении. С его помощью они страховали себя от вероятных страданий и окончательного разочарования.

То, что эти взрослые люди, жизнь которых отнюдь не была легкой и беззаботной, испытали во время распятия Иисуса, было настолько мучительным, что никто из них не решился бы пережить такое еще раз. Все надежды, которые они, возможно, пытались вынести из трагедии тех роковых дней, казались несбыточными. Все вокруг лежало в руинах. Их мысли снова и снова возвращались к этим событиям, но все они обрывались на беспощадной реальности распятия. Постепенно зияющая рана, в которую превратилась их память, начала затягиваться, а мысли естественным путем направились на возобновление жизни.

Именно тогда явился Иисус и задел их за живое прежде, чем исцеляющее время успело притупить боль. Исполнив самое заветное желание учеников, Он предстал перед ними, но от радости предвкушения того, что будет, если это правда, они отказывались верить, на случай, если этого не произойдет. Своим сомнением они говорили о том, что это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, и не позволяли бередить свои раны. Единственное доказательство, которое они так жаждали получить, оказалось слишком убедительным, поэтому они не поверили от радости.

Это сомнение происходит из страха, что будет задета старая психологическая рана. Ему подвержены многие из нас. Ведь почти все мы были чем-то уязвлены, не так ли? Это вовсе не означает, что наши незаживающие шрамы заметны окружающим, но даже если они невидимы, мы знаем об их существовании и о том, что прикосновение к ним вызывает боль и смятение.

Иногда для того, чтобы вызвать боль, бывает достаточно и воспоминания о прежних страданиях. Это означает, что даже придя к вере в Христа и прочно утвердившись в своем убеждении, мы все же сохраняем в душе одно неприступное место – то, где исцеление невозможно, где мы уклоняемся от полной открытости. И если доверие подразумевает откровенность, если верить – значит открывать свою душу, а любить – значит становиться уязвимыми, то мы скорее предпочтем сомневаться, чем отважимся на веру.

Вежливость, обрекающая на поражение

У этого типа сомнения есть две интересные особенности. Во-первых, это стиль аргументации и характер интонаций. Ему не свойственны недовольное ворчание или резкий критический анализ, которые присутствуют в других видах сомнения. Сначала это сомнение может показаться столь привлекательным и утонченным, что в нем почти невозможно признать сомнение. Его сущность состоит в утверждении, что Божье Слово слишком прекрасно, чтобы быть истиной. Действительно, в новом английском переводе Библии 41-й стих 24-й главы Евангелия от Луки гласит: «Они все еще не верили и дивились, ибо это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой». Но эта мысль высказывается с таким скромным почтением, что расценить ее даже как завуалированную критику было бы нелюбезно.

Иногда это сомнение обнаруживает себя приступами черной меланхолии или нервного возбуждения. Так как верующий не может не видеть, что другим вера приносит пользу, смысл его сомнения фактически сводится к следующему: «Это слишком прекрасно, чтобы быть истинным для меня». Намекая на то, что он не достоин такой прекрасной истины, сомневающийся выглядит смиренным, но его смиренность – это всего лишь дымовая завеса, скрывающая более серьезную проблему: он не столько не достоин, сколько не хочет быть таковым.

Человек, испытывающий такое сомнение, почти всегда должен поверить именно тому, в чем он больше всего нуждается и во что больше всего хочет поверить. Это не случайное совпадение. Психологическая травма возникает из-за столкновения желания поверить и страха перед верой. Сомневающийся утверждает, что Божественную истину трудно принять потому, что она притягательна, но маловероятна. Но истинная причина проблемы – не в притягательности или достоверности Божественной истины. Сомневающемуся важно лишь то, чтобы его рана осталась скрытой и защищенной. Поэтому от того, что в противном случае было бы в высшей степени желанно и вполне достоверно, приходится отказываться. Это делается с показной неохотой, но отказ исполнен решимости.

Другая особенность этого сомнения – его обреченность на поражение. Этим объясняется присущее ему уныние: никто не страдает более жестоко, чем такой сомневающийся. Он боится поверить в то, во что хочет верить, и не может поверить в то, что ему необходимо. В результате он остается в проигрыше. Некоторые другие сомнения начинаются с несущественных для веры вопросов и принимаются всерьез только потому, что таковы принципы веры, основанной на понимании. Но это сомнение иного рода. Выдвигаемые им вопросы касаются не периферии бытия, а самой его сердцевины. И от разрешения этих вопросов зависит не только отношение к вере, но и вся дальнейшая жизнь человека.

Большая часть логически обоснованных сомнений имеет корыстную подоплеку. Поднятые ими вопросы рассматриваются как желанные оправдания. Люди, упорствующие в сомнении, могут отбросить веру ради того, что кажется свободой. Но если данный тип сомнения и представляет собой попытку самооправдания, то ему недостает смелости, и его результатом будет не освобождение, а еще большее разочарование. Сомневающийся не убежден в том, в чем хотел бы найти большую уверенность. Он отступает в тот момент, когда больше всего хочет идти вперед. Он пожимает плечами, когда хочет обнять. Он отвергает то, что мучительно хочет принять.

Проблема у меня или проблема со мной?

Это сомнение зарождается оттого, что какой-то проблеме (например, необычайной слабости характера или тяжелому переживанию) было позволено захватить место Бога и стать руководящим жизненным принципом. Вместо того чтобы рассматривать свою проблему с выигрышной позиции веры, сомневающийся воспринимает веру с точки зрения проблемы. Вместо того чтобы «компенсировать» проблему верой, он приходит к тому, что она «вытесняет» веру. Религиозный мир опрокидывается, и в хаосе сомнения проблема превращается в «бога», а Бог становится «проблемой».

Именно поэтому данное сомнение обрекает человека на поражение, – ведь ко всему тому, что замещает Бога, следует относиться с величайшей серьезностью. Немного поразмыслив, мы поймем, что единственной проблемой, над которой стоит задуматься, является так называемый «вечный вопрос» – вопрос, на который невозможно найти ответа и который достаточно велик, чтобы играть для нас роль «бога». Как только вопрос разрешится, проблема приобретет нормальные размеры и уже не будет восприниматься с прежним трагизмом.

Вот почему людей, склонных определять себя в зависимости от собственных трудностей, будут занимать только грандиозные проблемы (или ничтожные, но принимающие в их сознании преувеличенные размеры). Если сложность незначительна, то я могу сказать: «У меня есть проблема». Но чем больше она становится, тем скорее достигнет уровня, где с психологической точки зрения мне следовало бы констатировать: «Проблема владеет мною».

«Я Господь, Бог твой… да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» (Исх. 20:2–3). Это не только истинный богословский постулат, но и принцип здоровой психологии. Все то, что кажется нам практически более ценным, чем Бог, будет играть для нас роль «бога». А так как мы уподобляемся тому, чему поклоняемся, то, позволив какому-то вопросу стать «богом», мы обрекаем свою жизнь на поражение. Прислушиваясь к сомнению, мы впускаем в свой лагерь Троянского коня. Сомнение обещает предоставить наилучшую защиту от страданий, но в действительности становится единственной помехой для исцеления. Оно выдает себя за страхового агента, который обещает возместить утрату веры, но «защищает» веру ценой ее удушения. Как сказал Шекспир в пьесе «Мера за меру»:

 
Наши сомнения – предатели,
Что вынуждают нас проигрывать
Там, где мы могли бы выиграть,
Но не решились на попытку[65]65
  William Shakespeare, Measure for Measure (I, IV, 77–79) in The Complete Works (London: Odhams Press, 1953), p. 93.


[Закрыть].
 

В худшем случае такие сомнения заводят еще дальше. В их власти не только внушать страх, но и порождать пугающую реальность – так настойчивы они в утверждении своего превосходства.

Это необычное сомнение приводит к таким последствиям по той причине, что некий жизненный опыт (причем опыт отрицательный) был возведен в ранг абсолюта. Высшей реальностью видится уже не Бог, а отрицательный опыт, который окрашивает всю последующую жизнь. «Часто бывает, – пишет Августин, – что человек, который лечился у плохого лекаря, боится доверять хорошему»[66]66
  Augustine, p. 116.


[Закрыть]. После неудачного лечения было бы разумно удостовериться в компетенции следующего врача, а не отвергать любую медицинскую помощь. Получив однажды фальшивую банкноту, нужно быть внимательнее, чтобы не стать жертвой мошенничества в будущем, но отказываться от пользования деньгами просто нелепо. Тем не менее убийственная логика этого сомнения именно такова.

Иа-Иа и его прошлое

У некоторых людей это сомнение можно считать едва ли не свойством темперамента, обусловленным либо наследственностью, либо воздействием окружающей среды, либо их собственными мрачными мыслями. У других эта особенность проявляется лишь изредка. Подобно ослику Иа-Иа из сказки А. А. Милна, они умудряются видеть все в черном свете. Если солнечная погода стояла шесть дней, они обязательно вспомнят, что один день недели был дождливым. Кажется, что все удовольствия, радости и удачи, которыми так богата жизнь, достаются кому угодно, но только не им.

Нельзя сказать, что они намеренно отравляют окружающим удовольствие или расстраиваются оттого, что другие счастливы. Нет, они искренне радуются за них. Но иногда создается впечатление, что они радуются за других главным образом затем, чтобы доказать, что с ними ничего подобного произойти не может. Страдание – это залог их счастья. Радость – это угроза их страданию. Если предложить им то, чего они хотят, то силу их желания можно будет оценить по скорости, с которой они обнаружат препятствие.

Когда такой человек говорит, что не может поверить в удачу, ибо это слишком прекрасно, то его слова надо расценивать таким образом, что он действительно считает что-то чудесным и истинным, но по какой-то тайной причине недоступным для него.

Что бы вы подумали о человеке, который всю жизнь пытался выиграть по футбольному тотализатору, а когда наконец выиграл, отнес извещение о победе своему соседу, сказав, что на конверте, очевидно, указан ошибочный адрес? Ведь он мечтал о выигрыше на протяжении сорока лет, но теперь, когда мечта сбылась, говорит, что «это слишком хорошо, чтобы быть правдой». «Лучше не принимать случившееся близко к сердцу, не заострять на нем внимания. Возможность попытаться еще раз никуда от меня не уйдет». В конце концов он приходит к убеждению, что предвкушение выигрыша приятнее, чем сам выигрыш. Если бы так поступил кто-нибудь из наших знакомых, мы были бы озадачены. Но логика сомнения, которое мы обсуждаем, не менее нелепа, хотя и более понятна.

У других данное сомнение появляется не как особенность характера, а как следствие специфического жизненного опыта. Наше поколение – это ожесточенное поколение; мы страдаем сами и приносим страдания другим. Лишь немногим жизнь не нанесла травмы, способной породить такое сомнение. Я знаю человека, который остро нуждается в отеческой любви Бога, но это желание подавляется преобладающим в его сознании страхом. И причина не только в том, что он на собственном горьком опыте познал отцовскую «любовь», но и в том, что в решении не прощать своего отца он непреклонен. Поэтому любовь Бога осталась для него чем-то «слишком прекрасным, чтобы быть правдой», а вполне объяснимое сомнение переродилось в жалкое самооправдание, плохо маскирующее незажившую рану. Беда не в том, что любовь Бога представляется ему хоть сколько-нибудь нежелательной или неправдоподобной, а в том, что доверие к Богу потребует от него открытости, которая лишит его права на обиду, а следовательно, и на жалость к себе.

Иногда для разрешения подобных сомнений требуется вмешательство опытного наставника или профессионального психиатра. Но значительно чаще зарождение этих сомнений происходит на менее глубоком уровне. Примеров тому сколько угодно. Страстно желая поверить в Божественную истину, ставшую целью исканий всей жизни, человек с философским складом ума колеблется на пороге религии, полагая, что она слишком прекрасна, чтобы быть истинной. Это происходит не оттого, что истина менее достоверна, чем он предполагал. Просто его опыт общения с христианами подсказывает, что существует некий «религиозный скачок», и этот факт убийственен для его сознания. Нетрудно понять, какая из двух истин является для него более желанной и какую из них он считает более достоверной. Он не верит от радости, потому что боится пойти на риск.

Многие из нас знают нечто подобное и о себе. У одного травма вызвана детскими переживаниями. У другого – воспоминаниями о неудачном браке. У третьего она возникла в результате перенесенного позора, страха или оскорбления. Мы все храним в душе болезненные воспоминания, но именно тогда, когда наше уязвленное самолюбие слышит настойчивый призыв к вере, мы начинаем упрямиться, предпочитая безопасность сомнения риску доверия.

Одни, например, относятся к Богу с тем же мучительным беспокойством, с каким относятся ко всему в жизни; они постоянно возвращаются к тому, как их предали или оскорбили в прошлом. Другие страдают от страха и неспособности передать Богу власть над собой. Третьи прячутся от своих чувств, культивируя вызывающе деятельную или интеллектуальную веру, и вдруг замечают, что если их деятельность останавливается или их рациональные доказательства существования Бога опровергаются доводами, на которые их рассудок не может возразить, то у них появляются сомнения. Четвертые столь взыскательны к себе, что не могут почувствовать любовь Бога, если не совершили чего-нибудь, чтобы заслужить ее; бескорыстная любовь к чему бы то ни было выше их понимания.

В каждом случае решающую роль в отношении к вере сыграло прошлое конкретных людей. Их сомнения обусловлены не философскими вопросами, а психологическим опытом. Я не хочу сказать, что эти люди как-то особенно угрюмы, а их жизнь мрачна, словно небо, затянутое свинцовыми тучами. Отнюдь. Довольно часто они не проявляют ни малейшего пессимизма и не испытывают никаких колебаний, за исключением того, что может разбередить их незажившие раны. Во всем остальном они будут только счастливы с искренней готовностью откликнуться на любое требование или обещание Бога.

Поэтому они так недоумевают, постоянно спотыкаясь на одном и том же месте. Это полностью противоречит их ожиданиям. Почему внешне спокойный и уравновешенный человек способен впасть в ожесточенный цинизм и негативизм именно накануне прихода к вере? Почему девушка, мечтающая выйти замуж, становится особенно капризной после того, как ей сделают предложение? Причина в том, что в них происходит внутренняя борьба, вызванная тем, что потребность в вере и страх перед верой сталкиваются в самом уязвимом и болезненном месте души – на поверхности старой раны. Внешнее проявление этой неистовой душевной бури и есть «неверие от радости».

Срочные меры и долговременная стратегия

Существуют ли средства, способные помочь разобраться в этой коварной форме сомнения? Об этом следует задуматься, ибо решение, не выходящее за пределы того же порочного логического круга, может принести не менее вреда, чем само сомнение. Говорить «верь» тому, кто сомневается, так же бесполезно, как говорить «не унывай» тому, кто испытывает депрессию, или «присоединяйся» – тому, кто чуждается общества. С религиозной точки зрения, это сомнение может показаться нелепым, ибо оно отрицает то, во что более всего желает верить христианин. А сомневающийся считает, что его принуждают верить в то, во что он меньше всего хочет верить. Поэтому надо искать другой путь – путь, лежащий в стороне от искаженной логики, присущей этому сомнению.

Но при этом данное сомнение, как и все остальные, необходимо решать в его собственных категориях. Если кто-то сомневается потому, что больше не испытывает к Богу благодарности и стал безразличен к своей судьбе (о чем мы говорили в главе 5), то никакие интеллектуальные дискуссии не помогут устранению его проблемы. А если человек сомневается из-за незнания основ вероучения, то ни волнующие напоминания, ни воодушевляющие призывы не заменят ему необходимого сознательного постижения. Тем не менее к психологически обусловленным сомнениям можно подходить так же, как и к сомнениям, имеющим эмоциональную природу, поскольку и те и другие одинаково субъективны. Психологическая травма, разумеется, объективна и реальна, но сомнение вызывается не самой травмой, а тем, как ее воспринимают и какое значение ей придают. Это вопрос субъективного выбора, поэтому исцеление должно быть ориентировано соответствующим образом. Наиболее эффективно разрешению обоих типов сомнения способствует сочетание неотложных и долгосрочных методов.

Для того чтобы вера вступила в свои права, незажившей ране потребуется длительное лечение. Самое лучшее средство заключается в напоминании о том, что Бог есть свет и что мы призваны «ходить во свете, подобно как Он во свете» (1 Ин. 1:7). Мы должны внести в свои отношения с окружающими прямоту и искренность, которые даруют нам прощение грехов, исцеление старых ран и утешение скорби. Если мы преуспеем в этом и подчиним свое сознание столь строгому правилу, то позволим Богу судить наши прегрешения, исцелять наши раны и утешать наши скорби, – одним словом, помогать во всех наших трудностях.

То, что обещано святым крестом, – это не какое-то «дешевое чудо» или «мгновенное средство». Говорить об исцелении – значит говорить о радикальной хирургии человеческого сердца. Одни исцеляются полностью; у других происходят значительные улучшения. В любом случае, проблема решается. К сомнению приводит не столько боль в незажившей ране, сколько болезненные воспоминания. Полностью исцеленная рана навсегда закрыта для сомнения, а рана, затянувшаяся в значительной степени, в нем не нуждается (если к благотворным результатам лечения присовокупилось здравое понимание того, как, когда и где сомнение может появиться снова).

Быстрого и простого способа избавления от этого сомнения не существует, но при оказании помощи сомневающемуся полезно помнить два правила. Во-первых, как всегда, важно определить тип сомнения. Наибольший вред причиняют именно безымянные сомнения. Неопознанные, они тайком проникают в подсознание, и тогда их разрушительной силе нет предела. Как гласит одна китайская пословица, «мятущийся разум видит множество призраков». Поэтому обязательно определите тип сомнения, дайте ему название, составьте о нем ясное представление и изгоните «призраков». Постарайтесь быть максимально точными. Само по себе это еще не подействует на сомнение, но поможет увидеть его истинное обличье и воспрепятствует развитию его разрушительной работы.

Это особенно важно потому, что, не имея никаких объективных причин или источников, данное сомнение выдвигает только сиюминутные возражения, но не выражает решительного протеста против веры как таковой. Как только сомневающийся это осознает, вся сложность проблемы предстанет перед ним в ином свете. Проблема заключается не в том, во что человек верит, и даже не в том, как он верит, а в том, что он собой представляет как верующий. Недостаточно, чтобы человек понял, что некая проблема всецело является «его собственной», ибо даже прекрасно сознавая это, он может пожать плечами и уйти в сторону. Главное, чтобы он увидел, что в его высших интересах разрешить ее как можно быстрее. Опасность не в том, что человек сомневается в существовании истины, а в том, что он убеждает себя, будто не нуждается в ней. Таким образом, ответственность за точное определение сомнения лежит непосредственно на сомневающемся.

Призраки не вкушают пищу

Во-вторых, полезно помнить, что легче всего это сомнение опровергается, если сомневающийся перестает «зацикливаться» на нем. Сомнение вполне логично, но сфера его логики покоится на крайне ограниченных предпосылках. Поскольку суть проблемы составляют не интеллектуальные соображения, а психологическая травма, требуется не столько свежая аргументация, сколько свежий воздух. Факты, которыми оперирует сомневающийся, не полны, к тому же он давно не подвергал их переосмыслению. Ему необходим новый контекст, который придаст вере абсолютную естественность, прольет свет на всю его жизненную ситуацию и позволит взглянуть на известные факты в ином ракурсе.