Текст книги "Королевство Краеугольного Камня. Книга 4. Отвага"

21

Час спустя удары кулака едва не разнесли дверь в доме Бланш. Здесь все, кроме Лукаса, были глуховаты, так что он проснулся первым и выскочил, завернувшись в простыню.

– Эсме?

Лукас решил, что крепко спит и она ему снится. Зачем королевской посыльной заявляться туда, где все только и мечтают, как бы сбросить короля с трона?

– Король срочно требует тебя во дворец, доктор Корбьер.

– Меня? В такой час?

– Поторопись!

Вцепившись в ручку двери, с трудом разлепив глаза, не пригладив торчащих волос, в одной простыне, Лукас стоял и растерянно пялился на Эсме.

– Надень что-нибудь. Мороз.

– Да ты проходи!

– Нет.

Лукас поспешно вернулся, нацепив одежку и старый плащ, скатился, скользя вслед за Эсме, по желтой лестнице. Во дворе в ореоле пара их ждали две лошади.

– Без седла?

– Медлить нельзя!

Стражники у ворот узнали доктора, но Эсме заткнула им рты прежде, чем те успели преградить им путь.

– По приказу короля! – крикнула она на скаку и остановила галоп, лишь соскочив на землю у массивной двери дворца.

Шлепнув Зодиака по крупу, отослала его в конюшню, взбежала наверх, прыгая через три ступени, и устремилась по коридорам. Каждому удивленному стражнику, узнававшему Лукаса, Эсме повторяла: «По приказу короля!» Лукас следовал за ней, с удивлением оглядывая изменившееся убранство. Своды затянуты алой парчой с фестонами и золочеными подвесками, стены завешены дамасским муаром, проход загроможден комодами и столиками. Зеркала в медных, алебастровых и нефритовых рамах отражали друг друга. Гербы Виктории торчали отовсюду, заполняя собой все поверхности. Портреты королей и королев, украшавшие раньше зал Совета, переместились в Южное крыло. К череде предков не присоединился всего один потомок, и его вопиющее отсутствие ставило под угрозу продолжение королевского рода.

Эсме остановилась перед дверью с изящной лепниной и серебряной ручкой, той самой, за которой Лукас помогал Эме произвести на свет дочь. Где же теперь они обе?

Дверь стерегли два здоровенных мушкетера. Стоявший между ними беспомощный Бенуа совсем осунулся, будто сел после стирки. Бенуа в красном меховом плаще побледнел настолько, что даже веснушки исчезли. Из соображений безопасности стража обыскала Лукаса. Затем Бенуа без единого слова открыл перед ним дверь, втолкнул его внутрь и запер на ключ снаружи.

В темно-синем будуаре Жакар вот уже четверть часа рычал на доктора Плутиша.

– НЕУЧ!!!

– Хорошее кровопускание, сир…

– Сейчас я сам пущу тебе кровь, БЕЗДАРЬ! Не можешь даже сказать, что с ней случилось!

– Но я же сказал вам, сир, загадка неразрешима…

– Для вас! Наконец-то! Вот и Корбьер! Он ее разгадает!

Король прищелкнул пальцами.

– Корбьер, ко мне, Плутиш, вон!

– Но, сир, ведь я…

– Вон, вон! ВОН, я сказал! – повторял Жакар, топая ногой.

Каждый день приносил ему новые доказательства того, что Тибо нисколько не ошибался, отдалив от себя троицу Рикар – Плутиш – Фуфелье, однако гордость не позволяла Жакару последовать его примеру. Король схватил Лукаса за полу плаща и потащил в полумрак спальни, где двадцать свечей освещали только кровать. Виктория лежала неподвижно в ореоле рыжих волос, белая, с посиневшими губами, похожая на прекрасную фарфоровую куклу.

– Сделай что-нибудь, Корбьер, – умоляюще произнес Жакар дребезжащим голосом, будто и не он говорил.

Король сейчас же спохватился и переменил тон:

– Не упоминай о дипломе! Лечи или я тебя убью!

– Что случилось?

– Понятия не имею. Ее стошнило, заболела голова. Она почувствовала слабость и упала в обморок

– Когда? Во сне?

– Нет, она… не спала. Скажем так, мы не спали оба. Мы резвились. Она вздрогнула, перестала дышать, я подумал, Корбьер, от удовольствия… Понимаешь?

– Понимаю, да. Сколько времени прошло? – спросил Лукас, приподнимая веко больной.

– Минут сорок.

– Она ела за ужином что-нибудь необычное?

Лукас измерил пульс: слабый, нитевидный.

– Мы все ели одно и то же. Ужин доконал нас смертельной скукой.

– Доконал, говорите? А что она пила? Вино? Можно я осмотрю ее?

Не дожидаясь разрешения, Лукас расстегнул ворот рубашки. Кожа заметно покраснела.

– Немного вина, я думаю. Она обычно мало пьет… Она…

У Жакара перехватило дыхание, он не мог продолжать.

– А потом в спальне? Она наверняка пила!

– Выпила воды из графина в курительной. Захотелось пить после копченостей.

– Где графин? Я должен точно знать, что там было!

– БЕНУА! – оглушительно завопил Жакар, чтобы за дверью его услышали.

Бенуа стремглав помчался в курительную и буквально через секунду принес красивый хрустальный графин. Лукас обнюхал идеально прозрачную воду и уловил легкий запах миндаля.

– Как же она не заметила? – удивился он, поднимая голову.

Жакар вырвал графин у него из рук и тоже стал нюхать. Несмотря на обостренное собачье обоняние, он ничего не почувствовал.

– Что она не заметила?

– Цианид.

– ЦИАНИД! Черт, Корбьер… ЦИАНИД? Кто? Когда?!

Жакар едва не разбил графин об пол, но вовремя сообразил, что тот послужит вещественным доказательством.

– Виктория выживет? – спросил он, поникнув.

– Все зависит от дозы.

– Сделай что-нибудь, Корбьер! Немедленно! Я не могу ее потерять! Слышишь?! НЕ МОГУ!

Лукас не спешил и очень внимательно смотрел на короля. Никогда, никогда больше у него не будет такой беспредельной власти над этим человеком.

– Корбьер! Ты можешь ей помочь или нет? ГОВОРИ!

– Могу. Но при одном условии.

– Черт бы тебя побрал!

– Меняю одну королеву на другую.

– ЧТО? Да ты с ума сошел!

– Нет, я в полном здравии. Одну королеву на другую, Жакар, это мое последнее слово. Ты освободишь Эму, я спасу Викторию. Соглашайся скорей. Через полчаса яд проникнет в кровь, тогда я ничем не смогу помочь твоей жене.

Король нахмурился, гневно сжал полные красивые губы. На него нельзя орать как на конюха!

– Спасай Викторию, там видно будет.

Лукас растерял остатки почтительности, двинулся на Жакара и грубо прижал короля к стене. Хотел взять за горло, но схватил за подбородок и сжал изо всех сил.

– Отныне Эма свободна. И уедет сегодня же. Ты оставишь ее в покое до конца дней! Дай слово!

Стикс подошел и оскалился. Жакар закрыл глаза. Вена на виске набухла. Как же ему не хватало сабли, которую он снимал на ночь! Он сдавил запястье Лукаса, но не смог отнять его руку от подбородка. Пес сидел понурившись, будто и его загнали в угол. Лукас сам ослабил хватку.

– Черт с ней, с черномазой, – выдавил Жакар, потирая челюсть. – Делай с ней что хочешь! Лишь бы Виктория выжила. Если же нет…

Он провел ребром ладони по шее, показал, что отрежет Эме голову без малейшего сожаления.

– Тогда уж и меня казни вместе с ней.

– Охотно. Для начала займись Викторией, мы и так потеряли много времени.

– Мне срочно нужен Фуфелье или Плутиш. Я должен попасть в аптеку.

– Тебе нужен ключ? БЕНУА!

Бенуа вырос как из-под земли, Лукас бесцеремонно отобрал у него связку ключей. Вошел в аптеку, отодвинул шкаф, приподнял половицу. Никто не знал о тайнике с противоядиями, которые он спрятал лично в последние дни царствования Тибо. Жестяная коробка из-под конфет кондитера из Иса изрядно запылилась. Лукас не поставил на место ни половицу, ни шкаф и опрометью бросился обратно в спальню.

Жакар нежно гладил Викторию по волосам.

– Мыло, чистую воду и полотенце! – скомандовал Лукас и смел с тумбочки все украшения королевы, чтобы разложить снадобья.

Жакар повиновался без единого возражения.

– За ужином она ела десерт?

– Она всегда есть десерт. Я бы сказал, с жадностью.

– Отлично. Сахар ослабляет действие яда.

– Она выживет?

– Через два часа будем знать наверняка. Сейчас королева без сознания. Если впадет в кому, все кончено. Легкие откажут, сердце остановится.

Лукас говорил и рылся в коробке. Вытащил скальпель, флакончик, бычий пузырь, моток ниток и косо очиненное птичье перо. Тщательно вымыл перо и скальпель. Приостановился и объяснил:

– Процедура называется впрыскивание. Меня консультировал лично доктор Превер, методика пока что экспериментальная. Если сработает, противоядие поступит непосредственно в кровь, это для срочных случаев, как у нас. Однако риск велик. Вдруг попадет воздух или инфекция? Ну что, приступаю?

– Приступай!

Лукас перелил содержимое флакончика в пузырь, плотно примотал нитками перо к пузырю, и у него получилось нечто вроде кондитерского мешка.

– Давай скальпель. Поверни ее руку ладонью вверх.

Лукас ввел в вену перо и выдавил жидкость из пузыря. Виктория застонала.

– Она чувствует боль, это хорошо.

Пульс у Виктории изменился. Еще один добрый знак. Или дурной. Рука покраснела. Через минуту у Виктории случился горловой спазм, как будто подступила рвота. Жакар приподнял ее, Лукас подставил ночной горшок, но Викторию не вытошнило. Веки затрепетали, но глаза она не открыла и в сознание не пришла.

– Ну? – спросил Жакар умоляюще.

– Остается только молиться, – ответил Лукас. – Ты умеешь молиться?

– Молиться о чем?

– Чтоб она выжила.

К несказанному удивлению Лукаса, король встал на колени возле кровати, положил щеку в ладонь жены и закрыл глаза. Молчаливый, неподвижный, он долго оставался в этой позе. Потом поднялся рывком, подбросил дров в камин, сел на пол спиной к огню, положив одну руку на колено, другую – на голову псу. Он не отводил сумрачного взгляда от злотворного графина и чувствовал затылком холод, пронизывающий холод вечной зимы.

Неожиданно Лукас ощутил обаяние и силу Жакара, понял, чем тот привлекал сторонников. Можно не любить этого человека, но трудно не поддаться чарам его натуры, гибкой, хищной и мощной. И красота у него звериная, а внутри зверя таился кто-то совсем иной. Прямо сейчас в этой комнате потаенное существо непритворно горевало, и страдание Жакара казалось истинным просветлением.

Да, не будь он самим собой, стал бы лучшим из королей.

22

Герцога Инферналя призвали посреди ночи в будуар королевы. Он явился туда безупречно одетый, в бархате с головы до ног.

– ЦИАНИД, ИНФЕРНАЛЬ! ЦИАНИД! Вы знаете, откуда он взялся?! – зарычал Жакар, приблизившись к нему вплотную.

Герцог ущипнул бородку.

– Не понял, сир. Кого-то отравили?

– Королева может не выжить, и вы за это ответите.

Инферналь прижал руку к груди, словно выдавливал из нее слова.

– Я? Помилуйте, ваше величество!

– Я вас прекрасно знаю, Инферналь! Я вас очень хорошо изучил! Вы задумали уничтожить Наймита и отравили воду. Потому что воду в курительной пьет только он!

Голубенькие глазки герцога превратились в буравчики.

– Возражаю, сир! Голову даю на отсечение, что воду отравил Наймит. И вот вам доказательство: он впервые пил коньяк. Коньяк, ваше величество. Почему именно сегодня?

– Я вам скажу, Инферналь, почему. Он пил коньяк, потому что вы пришли раньше нас в курительную. И он знает не хуже меня, насколько вы его ненавидите. Он пил из бутылки, которую открыли у него на глазах.

Инферналь гладил перстень с изумрудом со странной медлительностью.

– Если он знал, что вода в графине отравлена, почему же, сир, он вас не предупредил? – наконец заговорил он. – Подумайте, ваше величество!

Жакар не сразу ответил на заданный вопрос.

– Он считает, что я пью только крепкие напитки.

– Ничего подобного. Он хитер и коварен, и я обвиняю его!

– Обвиняете, потому что сами виновны. Мне доложили, что вы пришли в курительную заранее. В столовой еще не подали десерт. Вы хотели остаться один.

– Да, я пришел заранее, это правда, сир, потому что жена уснула, я не хотел ее беспокоить и ретировался пораньше.

– Лжец! Придется допросить вашу жену. Только этого мне не хватало!

– Сир, окажите снисхождение, выслушайте меня. Я сделал все возможное и невозможное, чтобы вы взошли на трон. Я никогда не злоумышлял против вас…

– А кто хитростью навязал мне долг покойного брата? – оборвал банкира Жакар. – Кто заставил выплачивать проценты, хотя кредита я не брал?

– Исключительно ради того, чтобы укрепить наш союз.

– Укрепить наш союз, кто бы сомневался! Расскажите это кому-нибудь другому, Инферналь. Вы укрепили только свое влияние и состояние. Вы почти взошли на престол, однако вы здесь третий лишний.

– Сир, финансовые операции – моя профессия. Но отравление… Душегубство… При чем же тут я?

– Наперстянка для Альберика – ваша идея. Вы посоветовали Фуфелье лечить ею короля. Один сердечный приступ, второй, непрерывная диарея. Вы на многое способны, Инферналь, отрицать бесполезно.

– Но своими собственными руками… Сир?!

– Согласен, вы привыкли загребать жар чужими. Но ваши методы предельно жестоки, не стоит отрицать. Пожар в обсерватории… Как только мать узнала, что старик Френель подозревает меня в смерти Альберика, вы убедили меня в необходимости его сжечь. Можно сказать, вложили мне спички в руку.

В тот день Эма рассказала Клеману о договоре, который заключила с Сидрой. Чтобы тот не проговорился, Сидра ускорила убийство, которое рано или поздно все равно бы произошло. Ей достаточно было сказать два слова Жакару, а тому посоветоваться с Инферналем, чтобы обсерватория запылала.

– А как же эпидемия холеры, Инферналь? Вы ночами не спали, придумывали, как ее использовать. Я уж не говорю об отравленной погремушке для маленькой принцессы. Вы убийца по призванию. Есть талант, есть мотив, есть средства. Вы виновны в отравлении Виктории, и вы мне за это ответите.

Инферналь поднялся, в глазах у него запылал мрачный огонь.

– Отрицаю, сир! Всеми силами души и сердца!

Две долгие минуты Жакар терпел эту очевидную ложь. Сто двадцать секунд боролся с желанием вцепиться ему в горло зубами. Загрызть, загрызть! Как в детстве, когда его что-то бесило. Он снова услышал материнский голос: «Нет, Жакар, принцы не кусаются». Она повторяла ему это на все лады.

– Что, если я убью вас, Инферналь? – произнес он низким хриплым голосом. – Подожгу вашу постель? Устрою сердечный приступ? Отравлю? Воткну вам в горло стрелу? Как вы на это смотрите? Подсыпать вам растертый корень аконита?

У герцога пересохло в горле.

– Я не виновен, сир, – с большим усилием выговорил он. – Заклинаю вас, поверьте!

– Будете оправдываться в другом месте.

Жакар указал Инферналю на дверь, и тот, почтительно поклонившись, вышел. Ни разу за всю свою жизнь банкир не потерпел столь унизительного поражения. План казался безупречным. Наймит выпьет традиционный стакан воды и почувствует себя скверно. Его бережно проводят в покои, а к утру он угаснет от неизвестной хвори. Просто, как шоколад. Однако дьявол пил вместо воды коньяк. Инферналь попытался разбить графин, чтобы избавиться от яда, но Жакар ухитрился поймать его налету – все-таки у короля удивительные способности! Пришлось уйти и оставить яд на столе. Он забыл в курительной галстук, предлог, чтобы позже вернуться, но дверь была заперта. Зачем королеве понадобилось лично заходить за мужем?

Лукас, приложив ухо к двери, не упустил ни слова из их разговора, а когда Жакар вернулся в комнату, врач преспокойно сидел у огня. Оба стали неразговорчивы, вот и сидели молча бок о бок до тех пор, пока не забрезжил рассвет. За окном заворковала горлица. Жакар встал и распахнул ставни – небо уже розовело. Лукас решил ввести второе противоядие, на этот раз порошок. Он открыл Виктории рот.

– Что это?

– Амилнитрит.

Лукас насыпал порошок под язык.

– А что ты давал ей прежде?

– Что я ей впрыснул? Гидроксокобаламин. Витамин такой, не особо редкий. Трудно сделать концентрат и потом разбавлять. Но это вам едва ли интересно.

– Корбьер, а где ты взял ту запыленную коробку?

– У одного кондитера в Исе.

– Он продает лекарства?

– Нет, только шоколад.

– Не валяй дурака. Где ты взял противоядия?

– У аптекаря из Ламота. Он имел дело с отравителями. Может, ты с ним знаком.

– Нет.

– Напрасно. Ведь любой отравитель рискует быть отравленным. И всерьез нуждается в противоядиях.

– Ты имел дело с людьми подобного рода, Корбьер? Вот новость!

– У меня были основания опасаться за жизнь короля Тибо.

На этот раз Жакар промолчал. Баснословно дорогие средства, что должны противостоять его козням, только что спасли жизнь его жене. Есть о чем поразмыслить на досуге.

После долгого молчания Жакар спросил:

– Цианид производят у нас на острове?

– Вполне возможно. Пятьдесят зернышек миндаля из Иса могут убить человека.

– Доказано опытным путем?

– Вполне возможно. У хорошего аптекаря или способного врача…

– Пить… – послышался слабый голос.

Виктория попробовала приподняться на локте.

– БЕНУА! – рявкнул Жакар.

Мажордом с помятым лицом вошел, шатаясь после бессонной ночи, проведенной на ногах в коридоре.

– Воды.

– Вот вода, сир – сказал Бенуа, указав на графин с отравой.

– Идиот! Принеси воды!

Как только Бенуа вышел, Жакар бросился к кровати и обнял жену.

У Лукаса возникло опасение, как бы он не продолжил прерванную игру.

Но Виктория уставилась на Лукаса. Лохматый молодой человек с кольцами в ушах. Откуда она его знает? Перед глазами все плыло. Она поняла одно: в спальне посторонний мужчина. Инстинктивно поднесла руку к груди и обнаружила, что рубашка расстегнута. Осознала, что все еще лежит в постели, что у нее мигрень и ее тошнит. Вновь откинулась на подушки.

– Это доктор Корбьер, – шепотом объяснил Жакар. – Он тебя лечит.

– Почему? Что со мной? Корбьер?! Что он здесь делает? Ты же его терпеть не можешь. Ненавидишь. Как же мне плохо! Плохо! Плохо! Я хочу пить!

Жакар с нежностью поцеловал Викторию в лоб.

– Бенуа сейчас принесет.

– Бенуа, Бенуа, – сердито забормотала Виктория, с трудом шевеля языком. – Надоел мне этот Бенуа!

Она заслонила глаза рукой.

– Уберите свет, занавесьте окно сейчас же!

Очевидно, истратив все силы на недовольство, она снова впала в прострацию. Жакар отошел от кровати, пригладил волосы, заправил за пояс рубашку. Его любимая очнулась в дурном настроении. Чудесным образом все вернулось в свою колею.

– Эма, – напомнил Лукас.

– Можешь думать обо мне что угодно, доктор, но свое слово я всегда держу.

– Мне нужен указ с твоей подписью.

– Указ, подпись… – рассердился Жакар, пытаясь найти листок бумаги. – Здесь у нас одни зеркала!

Тем временем появился Бенуа с графином, похожим на графин из курительной. Как бы не перепутать!

– Вот кто нам заменит указ, – тут же нашелся Жакар. – Мажордом, объяви всем во дворце, что Казареи уезжает сегодня ночью. Пусть соберут ее вещи, если таковые найдутся. И оседлают какую-нибудь клячу.

– Неужели, сир? А могу я спросить, куда именно?

– Она едет… Едет в башню Дордонь. Жалкая руина будет жить среди руин. Мой брат мечтал об этой башне, почтим его память. Все. Можешь идти.

Бенуа вышел.

– Вот видишь, Корбьер, ничего не отменишь. Я всех оповестил.

– Отлично. Я провожу ее.

– Ничего подобного. Ты никуда не поедешь. Отныне ты служишь лично мне и королеве.

– Ни за что.

Лицо Жакара стало суровым.

– Я опять как-то не так тебя попросил? Одно мое слово, и тебе вернут лицензию. Оклад я утрою. Покои выберешь какие хочешь. Ну?

– Ни за что.

– Опять недоволен? Отлично. Если ты откажешься мне служить, попрощайся со своей репутацией, я тебя уничтожу. Каждая врачебная консультация станет поводом для преследования. Ты не посмеешь высунуть нос из дома, я буду следить за каждым твоим шагом. Теперь согласен?

– Нет.

С каждым отказом Лукас словно бы рос на глазах. Жакар пожалел, что обнаружил свою уязвимость перед этим человеком. Его следовало наказать. Пусть другим будет неповадно.

– Ах так, ты у нас неподкупен, Корбьер? В этом твоя беда. Пошел отсюда. Лечить тебе больше не придется. Я отправляю тебя в застенок к колбаснику.

23

Жакар поручил Эсме и двум мушкетерам отвести Лукаса в подземелье, где трудился в поте лица палач. Они шли винными погребами, пока не приблизились к двери, объеденной крысами. Бывший колбасник лично открыл им дверь. Потливый толстяк с редкими волосами оказался прирожденным садистом. Он протянул ручищу к Эсме, и она вложила в нее приказ короля. Потом втащил Лукаса внутрь, позволил войти мушкетерам и захлопнул дверь у Эсме перед носом.

Застенок, низкое подземелье, освещался одним фонарем, подвешенным к потолку. Палач задел его головой, и тот закачался в пыльном ореоле, освещая то кухонные принадлежности, то садовые инструменты, то столярные. Свет падал иной раз и на мраморные скульптуры из художественной галереи, сваленные в углу. Изумительно живые статуи умоляюще протягивали белоснежные руки, словно народ острова, измученный тиранией. Толстый палач встал перед Лукасом и заслонил их.

– Привет! – улыбнулся он и ударил заключенного кулаком в лицо.

Лукас упал как подкошенный. Мушкетеры помогли ему подняться, а палач преспокойно изучал распоряжения короля. Перечитал три раза.

– Отлично. Ну что, приступим?

Рот колбасника наполнился слюной от приятного предвкушения. Он прищелкнул пальцами – так подзывают маленьких собачек. Но без толку.

– Оглох что ли?

Удар кулаком, Лукас снова упал. Кровь залила лицо. На этот раз мушкетеры усадили его у стола, на котором лежали щипцы, молотки, мачете, ножи. Привычными спорыми движениями прикрутили Лукаса ремнем к спинке стула, так что он едва мог дышать, и собирались связать ему руки, но палач их остановил:

– Не, не, не, его ждет маникюр. Я бы сказал, безвозвратный.

Колбасник умильно склонил голову к плечу.

– По милости монарха у тебя сохранится по два пальца на каждой руке.

Лукас закрыл глаза. Два плюс два, всего четыре… Ни хирургии. Ни гитары. И вообще мало чего можно сделать, если…

– Привяжите ему пока только правую руку, – распорядился колбасник. – А левую кисть в тиски. Вот так.

Он закрутил тиски так, что хрустнула лучевая кость. Лукас застонал.

– Отлично. А теперь марш отсюда. Я люблю работать один.

Колбасник степенно надел необъятный передник с застарелыми бурыми пятнами.

– Обожаю свою работу, – признался он с широкой улыбкой. – А зовут-то тебя как?

Подождал, но не получил ответа.

– Безымянный, значит. Ну и ладно. И такое случается, чего уж там. Что до маникюра, я бы мигом справился: сказано – сделано! Но ведь спешить-то нам некуда.

И палач стал рыться в своих инструментах, поднося к фонарю то одно лезвие, то другое.

– А у тебя какое ремесло? – поинтересовался он, откладывая в сторону топорик, хлебный нож, а еще молоток и долото. – И ремесла нет? Оно и к лучшему. Потому как без пальцев, скажу тебе откровенно…

Колбасник разложил инструменты на грязном столе. Ампутация без малейших признаков гигиены. Лукас заранее стал соображать, как будет зашивать и дезинфицировать раны вопреки отсутствию пальцев.

– Ты, значит, молчун. Но я твой голосок услышу, это уж как пить дать. И ты не стесняйся, договорились? Ори сколько влезет. Ты правша? Ну так я тебе оставлю большой и указательный. С этими двумя можно столько наворотить! Говори мне спасибо.

Лукас молчал. Кровь из разбитых губ капнула на поднесенный нож.

– Давай, говори спасибо, не то я передумаю. Не хочешь? Ладно. Тогда оставлю тебе большой и средний. Или мизинец. Точно, мизинец.

Палач провел ножом у основания пальцев, которые собрался отрезать, так что выступила кровь.

– Особая техника для колбас, я ею прославился.

Потом взял долото, в раздумье обменял его на молоток, замахнулся… Но не ударил.

– Черт! И темно же тут!

Он снял фонарь и пристроил так, чтобы освещал тиски. А заодно увидел и лицо Лукаса: губы в крови, зубы стиснуты, на лбу пот. Колбасник прищурился, пригляделся, потом отошел и громко стукнул долотом по верстаку.

– Где-то мы с тобой встречались!

Лукас невесело усмехнулся, кровь потекла по подбородку.

– Точно тебе говорю, мы знакомы! Ну-ка скажи, как тебя зовут?

– Корбьер.

– Корбьер, а дальше?

– Лукас.

– Лукас, значит, Корбьер… Но где же, где? А все же какое у тебя ремесло?

– Я врач.

– Лекарь, стало быть. Так. Ну, вот! Вспомнил! Чертово дерьмо, собачьи уши! Это ж наша битва, ни дна ей ни покрышки!

Колбасник засучил рукав и показал руку всю в шрамах. Самый длинный, наскоро зашитый, тянулся от локтя до запястья.

– Ты там был, Лукас Корбьер, так ведь? Точно, ты там был. И ты меня заштопал.

Он снял передник, приподнял рубашку и показал свой круглый толстый живот с широкой розовой полосой.

– Развалило меня надвое, кишки из пупка полезли. А ты меня спас! Спас! Я тебя и под землей узнаю!

Стоило колбаснику вспомнить о той ночи, как у него в ушах зазвенели людские крики, раздался протяжный волчий вой. Ни огнем, ни силой, ни кровью не смогли они тогда прорваться в Гиблый лес. Если никто не погиб, то только чудом. И Лукас Корбьер всеми силами помогал чуду. Палач опустил рубашку, повесил фартук на гвоздь, взял с верстака стамеску и помахал ею в воздухе.

– Я у тебя в долгу, черт бы тебя побрал! И отплачу сполна, Лукас Корбьер!

– Пришьешь обратно все, что отрежешь? – усмехнулся Лукас.

– Смейся, смейся. Кричи громче, больше пальцев останется.

– Это еще зачем?

– Ори оглушительно, Лукас Корбьер. Ори во всю глотку.

Палач взял топорик и ударил по верстаку, не тронув ни единого пальца. У Лукаса вырвался сдавленный крик. От крика ему полегчало. Колбасник рубил верстак, Лукас вопил во всю мочь. Эсме по другую сторону двери сидела на корточках, сжавшись в комок, зажав уши руками, и лила горючие слезы.