Текст книги "Королевство Краеугольного Камня. Книга 4. Отвага"

– Ну и Жерару вроде бы нечем.

– Да мы не про Жерара говорим. Согласись, это странно!

– Думаешь, извращенец?

– Похоже на то!

Манфред не пожалел, что задержался, однако удивился, что слуги так свободно болтают между собой. Напрасно он их приучал к скромности столько лет! Или они болтают нарочно, чтобы сообщить ему новости? Бенуа помешал, как всегда, – явился проверять, хорошо ли накрыт стол. С небольшим пакетом под мышкой.

– Молчать, трепачи! Ты еще здесь, Манфред?

– Уже давно ушел.

– Поторопись. Но раз уж ты здесь, – Бенуа протянул пакет Манфреду. – Это для капитана Лебеля, у меня ни секунды свободной. Раз капитана нет, отнеси его жене.

Манфред, как обычно, покорно кивнул, хотя не очень-то ему хотелось оказаться лицом к лицу с госпожой Лебель. Болтали, что бедняжка повредилась в уме. Они с матерью жили в сторожке, и госпожа Отой постоянно уговаривала дочь вернуться домой, в провинцию.

Манфред пересек широкую лужайку, слушая, как ледок потрескивал под ногами. Стемнело рано, и большое чистое окно сторожки светилось уютным оранжевым светом. Манфред постучался. Госпожа Отой приотворила дверь. Она стала очень худой и бледной.

– Мсье мажордом?

– Я больше не мажордом, госпожа. Пришел к вам передать кое-что… Для госпожи Лебель.

– Ей нездоровится, – прошептала госпожа Отой и немного прикрыла дверь.

– В таком случае… передайте…

Манфред протиснул пакет в щель боком, как письмо в почтовый ящик, потом откланялся.

– Передайте ей мои наилучшие пожелания. Если смогу быть чем-то полезен, не стесняйтесь.

Дверь закрылась, и Манфред подумал: «Что, если и мать не совсем в себе, не только дочь?»

На самом деле госпожа Отой пребывала в добром здравии. Прочитав на свертке имя пропавшего зятя, она представила себе, какой истерический припадок начнется у дочери, и решила открыть посылку самостоятельно. Там оказался сборник стихов и биография доктора Превера – Гийом Лебель заказал книги в Бержераке для вечерних чтений. Биографию мадам Отой отложила в сторону, а со стихами направилась в спальню к дочери. Элизабет дни и ночи напролет лежала на супружеской постели и смотрела в потолок. Мать села рядом и, поглаживая спутанные волосы, принялась читать вслух одно стихотворение за другим. Элизабет слушала внимательно, потом прижалась к матери, свернувшись клубочком. Она и весила теперь не больше клубка шерсти.

– Мама… Ты привезешь мне Олафа? Теперь ни у кого нет аллергии на его шерсть. Ему будет здесь хорошо. Он ведь по мне скучает, правда?

– Думаю, он очень по тебе скучает, – прошептала мать, ничего не пообещав.

По правде сказать, кот сбежал с первой встречной кошкой, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Госпожа Отой не поспешила с этой вестью к дочери. Хотя рано или поздно придется ей рассказать…

11

Лоран Лемуан поднимался вверх по желтой лестнице, спешил, насколько позволял артрит. Доктора Корбьера он застал за круглым столом, тот играл в домино со старичком-адмиралом и пожилыми дамами, попивая ромашковый чай. Адмирал изумил всю компанию, выиграв две партии подряд, и теперь неустанно сам себе аплодировал. Он мгновенно забывал о прежних проигрышах и казался сам себе непобедимым. Лемуан застенчиво кашлянул и попросил прощения за то, что прервал игру. Его радушно усадили за стол, налили ромашкового чая и даже вручили костяшки.

– Ваш ход, – поторопила гостя Гвендолен.

– Вы хотите сказать, что…

– Ходите, ходите, – приглашала Бланш.

– Возможно, мсье Лемуан пришел к нам не просто так, – подал голос Лукас, игравший в домино только для того, чтобы убить время в ожидании вестей от Эмы. – Кстати, вы тоже получили приглашение от короля?

– Пока ничего не получал. Что за приглашение?

– На прием, – пояснила Бланш. – Завтра в Тронной зале.

– Что за прием? – снова спросил Лемуан.

– Мы уже битых два часа гадаем, – призналась Гвендолен.

– К сожалению, я о нем впервые слышу, – огорчился Лемуан. – Я пришел с другим вопросом. Малаке дель Пуэнте Саез – это имя вам что-нибудь говорит? Новый гость Жакара кажется Манфреду подозрительным. Бенуа поселил его в королевские покои.

– Нет, ничего, – отозвался Лукас.

Адмирал внезапно поднял голову и уставился неведомо куда, поглаживая лысый череп. В голове у него забрезжила какая-то картинка, пока что совсем размытая. Цветущие глицинии… огнедышащие марионетки… дель Пуэнте… Пуэнте Саез… Встревоженный принц… Юнга, которого тащат танцевать…

– Адмирал! – подбодрил Лукас.

– Все как в тумане, доктор.

Для Дорека дель Пуэнте был связан с помолвкой в открытом море и ссорой с Тибо. Вряд ли хоть одно неуютное воспоминание всплыло бы на поверхность. Зато бал вызвал в памяти встречу со старинным приятелем по морской школе, и цепочка приятных ассоциаций позволила припомнил одну деталь.

– Он торговец, торгует обувью.

– Нет, он торгует кофе, – поправил адмирала Лемуан.

Адмирал упрямо набычился:

– Башмаками!

Дорек нахмурился. Он припомнил еще кое-что:

– Башмаками и женщинами!

– Что-что? – встревожился Лемуан.

– «Писано черным по белому на бумаге, что я заплатил означенную сумму, и с тех пор эта женщина мне принадлежит», – процитировал адмирал, словно сам превратился в Малаке.

Лукас вскочил так резко, что стул упал.

– Ее нужно спасти немедленно! Где она, черт подери?! Лемуан! Где она?

– Успокойтесь, доктор Лукас, – испугалась Бланш.

– Какой уж тут покой! Эта гадина приползла за Эмой! Скорее, Лемуан!

Гадина? Дамы замерли в ужасе, один адмирал беззаботно улыбался.

– Вспомним добрые времена, мои славные товарищи по морским…

– Идемте, идемте, – торопил Лукас, натягивая старенький плащ.

Но астроном не сдвинулся с места. Одной рукой он постукивал косточкой домино, другой поднял очки на лоб, а затем стал тереть себе глаза. Гвендолен показалось, что он плакал.

– Что случилось?

– Эма… она…

– Не стоит, – оборвал старика Лукас. – Вы поможете мне ее найти. Я ищу ее не первый день, спрашиваю всех подряд, где она, и никто…

– Я знаю…

– Что?! Где?!

– В башенке Восточного крыла на последнем этаже. Дверь заперта на два засова, у дверей пять мушкетеров, и все вооружены.

– Справимся! Идемте!

– Эма… она…

– Что она? Договаривайте! Не тяните!

– Она лишилась рассудка…

Лукас в ужасе смахнул со стола костяшки, и они разлетелись во все стороны. Он бы и стол перевернул, не удержи его Гвендолен. Глядя на доктора в упор и пощипывая усики, она сказала решительно:

– Спокойствие, Лукас Корбьер! Нет неразрешимых задач, ответ найдется всегда!

Гвендолен даже не подозревала, что оказалась права во всем. Ответ нашелся совсем в другом месте: в доме Манфреда, в теплом уголке у камина, где он наслаждался вечерним покоем вместе с Лавандой. Мажордом питал слабость к своей младшенькой, потому что она ничуть на него не похожа. Илария, старшая, высокая стройная красавица, требовательная и строгая, воплощенное совершенство с высоко поднятой головой и опущенными ресницами, – точь-в-точь его копия. А вот малышка Лаванда, эльф с торчащими ушками, розовыми щечками и кукольными ручками, не признавала никаких правил и слушалась только внутреннего голоса. Причем внутренний голос подсказывал, что можно и даже нужно перелезать через изгороди, ябедничать на Батиста или обрызгать чернилами ковровую дорожку, предназначенную для торжественного шествия. Лаванда пренебрегала правилами из благородства, и Манфред, рыцарь установлений и предписаний, закрывал глаза на ее вольности. Он ценил в дочери то, чем тоже мог бы стать, но не стал. Во всяком случае, пока. Лаванда внимательно смотрела на рюмку, и отец позволил ей отхлебнуть чуть-чуть.

Они ждали Лисандра, тот приходил к ним каждую неделю за новостями. Приставленный к нему мушкетер, он же тюремщик, оставлял свой пост по средам между десятью и половиной одиннадцатого, чтобы запастись контрабандным табаком. Лисандр узнал его тайну и готов был открыть ее всем остальным, если бы мушкетер поймал его под окном.

Сегодня как раз среда, на часах десять минут одиннадцатого, и Лаванда надеялась, что Лисандр вот-вот появится. Ведь он околдовал ее с первой встречи. Акцент Бержерака, длинный нос, жесткие волосы, ноги-ходули, покатые плечи, хмурый взгляд… Все вокруг смеялись над ним, а Лаванде он казался прекрасным. Она замечала, что в его глазах светился острый ум и отражалась грусть, отголосок тяжелых переживаний. В душе Лаванды таился огонь, поэтому она угадывала его и в нем, будто слышала те слова, что Лисандр никогда не высказывал вслух. Ей нравилось одиночество, не покидавшее мальчика, как черная тень на ярком солнце. Но оно же мешало познакомиться с ним поближе. Лаванда просто радовалась, что Лисандр приходил к ним, и все. Если он пропускал одну среду, она ложилась спать в дурном настроении.

К счастью, сегодня Лисандр пришел, и Манфред сразу задал ему самый главный вопрос.

– Дель Пуэнте, а дальше как? – переспросил Лисандр.

– Саез.

Лисандр потер подбородок точь-в-точь, как сделал бы Тибо.

– Понятия не имею.

– Извращенец, – уточнил Манфред. – Расхаживает голышом… Вот черт!

Из коридора послышались быстрые шаги. Потом уверенный стук в дверь. Без сомнения, Илария. Да! И вместе с ней Лемуан. Он едва дышал, нос покраснел от холода.

– Работорговец, – вот все, что он выговорил, протирая пальцами запотевшие очки.

– Что-что?

– Саез торгует женщинами.

– Женщинами? – воскликнула Лаванда.

– Вы уверены? – не поверил Манфред.

– Доктор Корбьер подтверждает.

– Теперь он не доктор, – по привычке уточнила Илария.

– Это не важно, важно совсем другое.

Манфред поднялся и уступил свое кресло Лемуану. Он привык прислуживать другим, как тут усидишь в самом лучшем кресле?

– Придвигайтесь поближе к огню, Лоран. Вот платок для ваших очков.

Лоран взял белоснежный отглаженный платок, который протянул ему Манфред, и послушно уселся в кресло.

– Что же нам теперь делать? – вздохнул он горестно.

Никто ему не ответил. У них не было ни власти, ни оружия, только кинжал, который Лисандр получил от Тибо в наследство. Эма под семью замками, у Саеза охрана, и сами они под постоянным наблюдением. Они не знали, что задумал Жакар, знали только день и час назначенного приема. В самом деле, что же делать?..

Илария решила, что самое время угостить всех медовым печеньем. А потом ушла гладить форменный костюм.

– Его надо уничтожить, – объявила Лаванда.

– Нельзя говорить с набитым ртом, – сделал ей замечание Манфред.

– Уничтожить кого? – спросил Лисандр.

– Торговца женщинами, – ответила Лаванда и запихнула в рот печенье целиком.

Все слушали, как она жует, потому что, похоже, она собиралась сказать что-то еще.

– Лисандр, – наконец-то выговорила Лаванда, – правда, что пустельга может напасть на сову?

– Да, такое случается.

– Здорово. А твоя Сумерка могла бы напасть на человека?

– Может быть… Но она должна быть дико голодной. И при этом не обессилевшей.

– Ты справишься, ты же лучший сокольничий в королевстве.

– Единственный.

– Что ты задумала, Лаванда? – вмешался Манфред. – Невыполнимое задание для его птицы?

Лаванда улыбнулась Лисандру, и, словно по волшебству, он тоже увидел прекрасное и необычное решение их задачи.

– Именно так, – ответил он вместо Лаванды.

12

Услышав от Виктории, что Жакару она нужна свежей как цветок, Эма почти перестала есть. Другого способа борьбы у нее не было. Пусть он увидит ее тощей, грязной, больной. Уродливой. Она состарится в этой ледяной комнате так же быстро, как Мириам вырастет в Гиблом лесу.

В кромешной тьме Эма не различала дня и ночи, поэтому сутки проходили стремительно. Это часы тянулись медленно из-за мучительного голода. Как только Эма слышала шаги за стеной, она начинала кричать. Лемуан ошибся, решив, что королева потеряла рассудок. Она кричала, чтобы подать о себе весть. И да, хотела, чтобы ее сочли сумасшедшей. Надеялась, что Жакар в этом случае потеряет к ней интерес. Но никто не пришел ей на помощь, а силы таяли. Лукас, Лисандр, где они? Неужели против нее ополчилось все королевство? Эма сидела на холодном полу, прижавшись спиной к влажной стене. Ее клонило в сон, но она боролась.

Мадлен отправили к Эме в день торжественного приема, она вошла в комнату и… никого не увидела. На секунду вспыхнула радость: госпожа сбежала! Она в саду! Но разве птица улетит из клетки? Эма скорчилась у стены в углу.

– Госпожа! Ох, моя бедная госпожа! Госпожа, поднимитесь! Давайте я вам помогу! Вот так, еще немного, одно усилие, сейчас у нас все получится. Еще чуть-чуть, уже почти, еще капельку… Госпожа!

Мадлен довела Эму до постели и бережно уложила на прогнивший тюфяк. Как мучительно исполнять поручение! Чудовищное повеление Бенуа в такой короткий срок! Королева так слаба… Ничего не получится…

– Ах, госпожа, госпожа…

Мадлен не могла понять, отчего Бенуа, который со дня смерти Тибо и близко не подпускал ее к Эме, вдруг снова поручил ей обязанности горничной. Она не подозревала, что сыграла историческую роль, отвергнув ухаживания Бенуа. Как-то вечером, когда она мирно вышивала в садовой беседке, к ней подошел охваченный страстью Бенуа и стал говорить всякие глупости. Плотоядно шевелил пальцами, похожими на блестящих червяков. Не сводил глаз с ее груди. Мадлен оставила его одного на скамейке, а сама сбежала, позабыв свою вышивку. Что происходило потом в глубинах сердца Бенуа, никто никогда не узнает, но чувство унижения породило гордыню, и жребий Тибо отныне был предрешен. Мадлен такое и в голову бы не пришло. Бенуа тоже стал бы все отрицать. Однако всего секунду Мадлен держала в руках судьбу королевства, нечаянно уронила ее и разбила, сама того не заметив. А сегодня пришла в жалкую каморку к безутешной королеве с подлым поручением, продиктованным низкой мстительностью Бенуа.

Мадлен всегда заботилась о прическах Эмы, а теперь должна была ее обрить. Она наряжала королеву как можно лучше, а теперь должна была ее раздеть. Некогда прятала шрамы на запястьях под лентами и браслетами, а теперь наденет ей цепи. Иголка Мадлен, что никогда не ошибалась, пообещала королеве четверых детей. Эма стала вдовой. Нет, Мадлен больше ничего не понимала.

– И все это ради торжественного приема, госпожа, – сообщила она в отчаянии.

И все же ей казалось, что прием – событие радостное. Эма мрачно взглянула на горничную.

– Прием в честь кого?

Мадлен прищелкнула языком, словно распробовала что-то вкусное.

– В честь господина Малаке дель Пуэнте Саеза.

Эма застонала, обмякла и соскользнула с постели на пол.

– Соль! Ароматическую соль! Несите быстро!

Соль принесли в один миг. Эма очнулась с ощущением, что в голове у нее лопнула бутылка с уксусом. Малаке… Нет, только не этот садист, который наслаждался жестокими, отвратительными издевательствами. Ей удалось от него сбежать, как же она была счастлива!

Приторный запах сахарного тростника, рома и горящей человеческой плоти – снова он, запах страха. Накануне ее бегства один из рабов погиб под лезвиями плуга. Они работали в немыслимых условиях, и при каждом серьезном увечье или гибели Малаке боялся бунта. На этот раз, чтобы подавить недовольство в зародыше, он зажарил погибшего и объявил, что до тех пор, пока они его не съедят, ничего другого не получат. Эма выкопала яму позади своей хижины и опустила туда доставшееся ей колено. Остальные поступили так же. Они собрали несчастного по кускам и похоронили.

Узнав об этом, Малаке чуть с ума не сошел от ярости. Среди всех он выделял Эму, поэтому придумал для нее самое жестокое наказание. Решил изуродовать каленым железом. Приказал развести огонь в кузнице, где и так все лопалось от жара, и отвел туда, надев цепи. На несколько минут она осталась одна в ожидании казни. Эта отсрочка изменила ее жизнь.

Терять ей было нечего, поэтому она держала цепь над огнем, пока одно кольцо не расплавилось. Разбила локтем окно, пролезла сквозь решетку, сломав три ребра, и свалилась в зловонный канал, по которому лодочники увозили с плантации Малаке урожай.

Эма плыла в вонючей жиже, пока владения Малаке не кончились. Затем спряталась в джунглях. На следующий день один работник-метис полностью освободил ее от наручников, разбил их молотом. На запястьях кожа содрана до мяса… Эма чудом спаслась от рабства, но незаживающие раны остались в ее душе навсегда. Работник спрятал ее в джутовом мешке в глубине повозки с лопатами и мотыгами, которые вез на противоположный конец Вилладевы. На берегу моря она впервые попробовала тайком пробраться на какое-нибудь судно. А потом переплывала с одного острова на другой, выучила семь языков, перепробовала множество профессий и наконец оказалась в Северном королевстве, что славилось справедливостью, стала королевой во дворце, чтобы потом оказаться вновь в полной власти Малаке дель Пуэнте Саеза. Настоящий пылающий ад зиял перед ней.

– Когда прием?

– Сегодня, госпожа. В девять часов вечера.

– А сейчас сколько?

– Одиннадцать утра.

Шесть часов свободы. Эма решила собрать все душевные силы и призвать на помощь Тибо. Где бы он ни был, пусть поможет ей ступать твердо, высоко подняв голову. Ей нужна вся его любовь перед лицом новых унижений. Только он сделает ее сильной, поможет уважать себя вопреки всему, хотя с ней станут обращаться как с последней тварью. Эма представила себе большие теплые руки Тибо, такие надежные, и попросила не оставлять ее.

– Что-что? Я не поняла, госпожа.

– Ничего. И, пожалуйста, Мадлен, перестань плакать.

– Я не плачу, – всхлипнула девушка, водя бритвой.

Бритая голова, черты лица, обострившиеся от голода, страданий и решимости, – Эма теперь походила на мраморную статую. Всякий раз, когда Мадлен прикасалась к ней, по телу госпожи пробегали ледяные иголочки. Один Тибо так ласково и терпеливо приручал ее. Красное платье снято, надеты шаровары, какие носят в жарких странах. Они оказались так широки, что пришлось завязать их на талии громадным узлом.

– А теперь, госпожа… Приказано… Мне повелели…

Мадлен прикусила губу, не в силах продолжать.

– Что?

– Вам придется покинуть каморку без единой личной вещи.

Мадлен обвела взглядом пустую комнату.

– Вижу, что и брать-то здесь нечего.

Эма встала, подошла к столу, где стоял ларчик с серебряной подвеской.

– Держи.

Мадлен взяла ларчик дрожащими руками.

– Что прикажете с ним делать?

– Сохрани для меня.

– Но, госпожа…

– Пожалуйста.

Ни платья, ни подвески, ни волос – ничего не осталось у Эмы, только последнее письмо Тибо. Она достала его из-под подушки и повернулась спиной к Мадлен, чтобы перечитать в последний раз.

«Оставайся свободной. Живи по-своему».

Эма разорвала листок пополам, потом на четыре части, на восемь частей.

«Если это в моей власти, я буду тебя сопровождать. Если нет, я буду тебя ждать».

Эма клала клочки бумаги в рот по одному, медленно пережевывала и глотала. На всех семи языках, какие знала, она молила Тибо не покидать ее.

13

И снова Тронная зала полна людей. Каждый гость с недоумением спрашивал мысленно, что же их ожидает. Особенно гневался господин Инферналь, поскольку и он пребывал в неведении. И рассердился еще больше, заметив, что кресло Виктории под пурпурным балдахином пышнее трона.

Восседавший рядом с Викторией Жакар был в короне, горностаевой мантии, со скипетром в руках. Он радовался, что устроил такой прекрасный спектакль, и благодарил судьбу, пославшую ему работорговца. Когда «Изабелла» останавливалась в Негодии, Малаке заметил на балу Эму, но тут же снова ее потерял. Желание вернуть свою рабыню не давало ему покоя, он кусал себе локти и был вне себя от ярости. Он знал, где находится Эма, и понимал, что Краеугольный Камень не принимает жителей Вилладевы. Цель оставалась недостижимой, пока в один прекрасный день Малаке не познакомился с принцем Августом Максимилианом из Ламота, лучшим другом Жакара, ярым ненавистником Тибо. Принцы находились в переписке, и очень скоро Жакар узнал все подробности о прошлом Эмы. У него появилась возможность доставить брату множество неприятностей, расторгнуть его брак и лишить потомков трона. Он пригласил Малаке инкогнито, с фальшивым паспортом, под видом торговца кофе. Кофе – единственный заграничный товаром, без которого Тибо не мог обойтись. Однако Жакару неожиданно повезло, и отныне Малаке мог смутить лишь загробный покой мертвеца. И все равно Жакар счел его приезд весьма полезным. Малаке избавлял остров от вдовствующей королевы, вычеркивал маленькую принцессу из списка претендентов на трон, омрачал память покойного короля.

Тронная зала ярко освещена, чтобы гости отчетливо видели малейшую деталь. По обе стороны красной дорожки выстроились слуги, работники фермы и приглашенные, которых насильно выдвинули в первый ряд: Лукас, Лисандр, Манфред, советницы Прибрежной провинции, Элизабет с семьей, Лоран Лемуан, Марта, которую нарочно вытащили из мирного захолустья, Гвендолен и Альбер Дорек. Она казалось подавленной, он – крайне возбужденным напряженной обстановкой. Их окружал конвой из мушкетеров.

В зале жарко и душно.

После девятого удара колокола Жакар стукнул скипетром в пол, словно продолжил отсчет времени. По его сигналу бронзовые двери растворились.

На пороге стояла Эма – кожа да кости в обрамлении величественного проема. Полуголая, с обритой головой, с руками, связанными за спиной, со строгим бесстрастным лицом и горящими глазами. Должно быть, ей самой пришлось объяснять Мадлен, как именно ее заковать.

У Марты вырвалось проклятие. Лукас так стиснул зубы, что чуть не стер их в порошок. Многие гости отвели глаза из почтения и стыдливости.

– Подойди! – распорядился Жакар.

Эма сделала шаг вперед. У нее ничего не осталось, кроме желания не сдаваться. Отнято все, есть только решимость пройти с гордо поднятой головой по нескончаемому красному ковру. Что еще она не могла сделать ради самой себя и королевства Краеугольного Камня?

Сосредоточилась на свечении в глубине зала (там сияли бриллианты Виктории), все остальное потонуло во мраке. Эма никого не видела. Не слышала тяжких вздохов, всхлипываний, перешептываний. Сверкающие бриллианты вели ее, словно звезды, необходимость высоко держать голову помогала не упасть. Эма ступала медленно, некоторые готовы были броситься к ней и подхватить ее, но как прорвешься сквозь скрещенные клинки мушкетеров?

Бесконечную четверть часа Эма двигалась к трону, изнемогая. Наконец дошла и остановилась.

– На колени!

Эма продолжала стоять. Кто-то ей захлопал. Кто-то засвистел.

– НА КОЛЕНИ!

Жакар трижды повторил приказ, взбесился, ударил Эму скипетром по плечу и лишь тогда добился желаемого. Нелегко опуститься со связанными руками, однако Эма опустилась, но голову держала по-прежнему высоко.

– Глаза в пол!

Она не послушалась. На этот раз одобрительных аплодисментов стало больше. Трудно сказать, откуда они раздавались. На виске Жакара набухла вена. Он глухо зарычал, Стикс подхватил, словно эхо.

– ГЛАЗА В ПОЛ!

Он снова ее ударил. Эма выдержала удар, не дрогнув. Она вдруг услышала голос Тибо, так близко, так ясно, что чуть не вскрикнула от изумления. Тибо повторял с восхищением: «Эме Беатрис Эхее Казареи страх неведом!» Трепеща, с гордо поднятой головой, Эма сосредоточилась на успокоительном голосе, на завораживающем заклинании. Жакар вопил, почти лаял. Эма слышала только Тибо, словно он держал ее в объятьях.

Напряжение в зале можно было потрогать руками. Виктория взяла Жакара за руку, ей не хотелось, чтобы подданные видели, как он бьется в бессильной злобе. Жакар расправил плечи и перешел к следующей части представления.

– Сегодня, – объявил он, – в вашем присутствии мы исправим величайшую несправедливость!

Его слова отскакивали от одной колонны к другой.

– Вот эта женщина, Эма Беатрис Эхея Казареи, обманом вышла замуж за моего брата, не сказав ему правды о себе.

– Врешь! – крикнул кто-то из глубины зала.

– Тихо! – рявкнул Жакар.

У короля под глазом билась жилка. Холод сковал затылок и острой иглой проткнул шейный позвонок. Тот самый, что хрустит, когда ломают шею. По всему телу пробежала дрожь.

– Эта женщина не имела права выходить замуж. Ее присутствие на нашем острове – преступление. Ее дочь – незаконнорожденная. Имя Эма Беатрис Эхея Казареи – наглая выдумка. У нее вообще нет имени, только номер: двести шестьдесят восемь. Для меня честь, большая честь разоблачить обманщицу и обнародовать постыдную правду. Вернуть утраченную собственность законному владельцу, который сумеет наказать преступницу так, как она того заслужила, по моему мнению, – весьма достойный поступок. Я объявляю имя достойнейшего потерпевшего: Малаке дель Пуэнте Саез, посол Вилладевы в Негодии, законный хозяин БЕГЛОЙ РАБЫНИ. Двести шестьдесят восьмая куплена им по всем правилам. Он привез мне доказательства, и я убедился в его правоте.

Скипетр величественно стукнул об пол.

Лисандр затаил дыхание. Если все вышло так, как задумала Лаванда, владелец двести шестьдесят восьмой не сможет прийти и забрать свою собственность. В самом деле, двери не открывались. Лисандр лихорадочно считал секунды.

– РАБЫНЯ БУДЕТ ВОЗВРАЩЕНА НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО! – возвысил голос Жакар и ударил скипетром Стикса по хвосту.

Двери не распахнулись. Лисандр искоса взглянул на Манфреда, который, как и он, стоял, затаив дыхание. Их план зависел от доброй воли нескольких преданных людей, но еще больше от хищных инстинктов Сумерки. Лемуан дал точные указания Мадлен. И они ей понравились куда больше распоряжений Бенуа. Короче говоря, среди бела дня она спустилась на кухню и попросила рюмку водки будто бы для Филиппа, баронета Отой. Потом поспешила в Южное крыло, по дороге остановившись на секунду за ширмой, чтобы вылить в водку флакон валерьянки, которую Манфред получил от своей жены: той хватало и десяти капель настойки, чтобы заснуть мертвым сном. И вот Мадлен перед дверью Малаке. Как только мушкетер разрешил ей отнести «господину дель Пуэнте ликер, который он просил», на другом конце коридора раздались отчаянные крики. Лаванда и Лисандр дрались, не жалея друг друга. Мушкетер кинулся разнимать детей.

В распоряжении Мадлен оставалось всего несколько минут до тех пор, пока мушкетер не вернулся на свой пост. Мадлен вошла, и… хитроумный план едва не погиб. Дело в том, что Малаке нежился в теплой ванне, благоухающей эвкалиптом. В большой медной ванне посередине комнаты. При виде Мадлен он поднялся во весь рост, очень гордый собой. Мадлен никогда не видела прежде голых мужчин и не представляла, что они такие мохнатые. Она чуть было не кинулась бежать со всех ног, но мысль об Эме ее удержала. Значит, ванну принимает? Ну что ж, тем лучше.

– Здесь у вас такой пар стоит, можно я приоткрою окно немножко?

– Зима. Я замерзну.

– Только узкую щелочку! А то простыни станут влажными, и ночью вы совсем заледенеете.

– Неужели?

– Именно так, мсье. Если мы сейчас не проветрим, вы непременно простудитесь.

Мадлен подала Малаке «ликер», не сводя глаз со своего передника и боясь, что сердце выскочит из груди от страха. Последнее задание Мадлен – запереть дверь на ключ с внешней стороны дубликатом Манфреда. Оригинал ключа мирно спал на дне Верной, так что больше никто не мог эту дверь открыть. Малаке, поселившись в королевских покоях, получил единственную комнату, от которой на связке Бенуа не было ключа.

Через полчаса, когда валерьянка несомненно подействовала, в игру снова вступил Лисандр. Дело несложное, он проделывал это сотню раз – надо всего лишь взобраться по алеющей виноградной лозе в свою бывшую комнату. Сумерку он привязал к запястью, надев ей на голову колпачок. Лисандр пытался ей все объяснить, но хищная птица, осатанев от голода, рвала когтями руку. Возле окна он отвязал Сумерку, забросил ее внутрь и закрыл ставни.

Голодная пустельга облетела знакомую комнату, которая очень переменилась. На кровати заметила добычу. Та не шевелилась, но явно была живой. Сумерка спикировала на то, что сочла полевкой…

* * *

А у Жакара в Тронной зале лопнуло терпение. Он подал знак герцогу.

– Инферналь! Пойдите узнайте, чем так занят дель Пуэнте.

Герцог поспешил, не торопясь, и увидел у дверей в королевские покои мушкетера, который чистил ногти.

– Чем, собственно, занят дель Пуэнте?

– Понятия не имею, господин канцлер.

– Он выходил из покоев?

– Никак нет.

– Вот идиот! Ровно в девять часов он должен был ждать перед дверью в Тронную залу!

– Не могу знать!

– И ты идиот!

– Так точно, господин канцлер.

По чести сказать, мушкетер слышал за стеной весьма подозрительные звуки: стоны, визг, нечто вроде клекота. Но он-то тут при чем? Приказа нет, а без приказа, по доброй воле кто бросится на помощь к мохнатому пузатому голышу? Хотя, судя по шуму, несладко тому пришлось.

– Он должен был явиться с эскортом в Тронную залу. Где эскорт?

Мушкетер пожал плечами. Тут уж ему не в чем себя винить: мало ли куда эскорт подевался. Не было никакого эскорта, и точка.

Об эскорте позаботился Манфред. Когда слуги пришли накрывать на стол перед ужином, он им объявил из кладовой, что эскорт дорогого гостя будет состоять из «самых достойнейших и благородных». Пусть предупредят об этом Ланселота, «великолепного начальника королевской гвардии» от имени Бенуа, «нашего достойного мажордома».

– Как это не было эскорта? – удивился Инферналь.

Стражник опять пожал плечами. Герцог взялся за ручку.

– Дверь заперта?

– Нет, господин герцог, не заперта, потому что ключ потерялся. Я тут вместо ключа.

Герцог вступил в борьбу с дверью, а она – ну никак! – не желала открываться.

– Есть ключ, придурок! Дверь явно заперта!

Мушкетер тоже подергал ручку раз-другой и покачал головой с удивленным видом.

– Рот закрой, – приказал герцог Инферналь.

Он постучал в дверь сначала тихо и деликатно, потом погромче и наконец стал колотить двумя кулаками.

– Есть кто-нибудь внутри?! – громко позвал он.

Тишина в ответ.

– Соображай, как открыть дверь, – распорядился герцог.

– Кто? Я?

– Ты, идиот! Сколько раз тебе повторять? Шевелись!

Стражник врезал по двери ногой, затем уперся в нее плечом. Дверь в королевские покои оказалась крепкой и прочной. Надежная дверь, что и говорить.

– Без топора никак, господин канцлер. Может, слесаря позвать?

– Беги за топором! Живо!

Стражник умчался прочь. К его чести надо заметить, вернулся он быстро, с тремя топорами и двумя помощниками. Когда они разнесли дверь в щепки, их глазам открылось ужасное зрелище: Малаке лежал в луже крови на шелковых простынях. С окровавленного живота навстречу им слетело три птичьих пера. Герцог Инферналь отшатнулся. Внезапно с глухим клекотом ему в волосы вцепилась хищная птица, оцарапала лицо и улетела, гася факелы взмахами крыльев. Герцог почувствовал, что на волосах у него кровь.

– Что это? – пролепетал он в ужасе.

Канцлер обвел глазами комнату и заметил открытое окно. Никто его не взламывал, просто открыли, и все. Он стал прощупывать пульс на запястье Малаке, тот едва-едва теплился. Инферналь немедленно отрядил двух мушкетеров.