Текст книги "Ключ. Возвращение странницы (сборник)"

Глава 17

Мисс Сильвер продолжила свой путь. К ее приятному предвкушению грядущего чаепития примешивалось то, чему она с трудом могла бы подобрать название. Ее заинтересовала Нелли Коллинз, очень заинтересовала. Ей бы хотелось присутствовать при ее встрече с леди Джослин. Что самое неприятное в маленьком росте – твой обзор в толпе ограничен, печально ограничен. Только себе мисс Сильвер призналась бы, что ее недобор в дюймах может быть помехой. В сущности, толпа была единственным местом, где она этот недостаток ощущала. В остальных обстоятельствах она всегда держалась с большим достоинством и находила в нем вполне адекватную поддержку.

Она вошла в комнату, в которой беседовали трое или четверо людей, и была тепло принята хозяйкой, Дженис Олбени, носившей до недавнего времени фамилию Мид.

– Гарт не поспеет к чаю, но просит передать от него привет, и он так сожалеет, что с вами не встретится… Мистер и миссис Мергатройд… А это Линделл Армитедж – она наша кузина.

Мергатройды были оба громадны. Веселый и жизнерадостный мистер Мергатройд засмеялся и сказал:

– Что за кузина, миссис Олбени?

Дженис тоже рассмеялась. Ее головка с коротко подстриженными кудрями сияла в электрическом свете. Глаза блестели под стать прическе.

– Лин – очень близкая родственница.

Мисс Сильвер обменялась с ней рукопожатиями и начала вежливые расспросы о полковнике Олбени, о шестимесячном младенце, которого крестили Майклом в честь изобретателя харшита[14]14
  Отсылка к роману П. Вентворт «Ключ».


[Закрыть], и о тетушке полковника Олбени мисс Софи Фелл. Похоже, Гарт был на хорошем счету и очень занят в военном министерстве – «Конечно, он приходит домой очень поздно», – а Майкл находился в Борне с мисс Софи. «Для него это лучше, чем быть в Лондоне. А я езжу туда-сюда. Мне посчастливилось заполучить мою собственную старую няню, так что я работаю здесь неполный день и ухаживаю за Гартом».

Зашли еще двое или трое гостей. Мисс Сильвер очень скоро узнала, что мисс Армитедж служит в женской вспомогательной службе военно-морских сил Великобритании, что она болела и сейчас находится в отпуске по болезни, но очень хочет вернуться к службе.

Мисс Сильвер доброжелательно посмотрела на Линделл и сказала:

– Вы должны извлечь максимум из своего отпуска. Приятно проводимое время пролетает на удивление быстро, не правда ли?

– О да…

Мисс Сильвер поняла, что для Линделл Армитедж время не пролетает ни быстро, ни приятно. Она была бледна, под глазами лежали тени. Конечно, она болела, но никакая болезнь не придает девичьим глазам такого страдальческого выражения. Мисс Сильвер было грустно это видеть.

– Вы гостите у друзей? – спросила она.

– У кузины. Вообще-то она мне не совсем кузина. Просто тетя, которая меня вырастила, является также и ее тетей, потому что Лилла замужем за ее племянником Перри Джослином. – Дойдя до этих слов, она оборвала себя, улыбнулась немного застенчиво и сказала:

– Звучит ужасно запутанно, не так ли?

Мисс Сильвер бодро ответила:

– Семейные связи всегда трудно объяснить постороннему. Вы сказали, что фамилия вашей кузины Джослин?

– Да.

– Боже милостивый, вот это совпадение. Так случилось, что я возвращалась сегодня в город с некоей мисс Коллинз, которая собиралась встретиться с леди Джослин.

Линделл, без сомнения, удивилась и даже немного испугалась.

– С леди Джослин?

Мисс Сильвер неодобрительно кашлянула.

– А что, она тоже родственница?

– Да… она жена моего кузена Филиппа.

Это было сказано очень просто, и только когда слова были произнесены, Линделл поняла, что это неправда. Филипп был ее кузеном не больше, чем Перри, но при том что было очень просто объяснить, кто такой Перри, она затруднилась определить Филиппа. Между ней и Филиппом не было двоюродного родства, но убери это определение – и останется слишком много других уз. Она не могла произносить его имя, чтобы не чувствовать, как эти узы тянут ее за душу.

Мисс Сильвер, внимательно наблюдая за ней, почувствовала, что задела за что-то живое и причинила девушке боль. Человек менее наблюдательный и менее чувствительный вообще бы этого не заметил. Это было нечто легчайшее, мимолетнейшее – не по своей сути, а потому, что в этом девушка не признавалась даже себе.

Почти без паузы Линделл вдруг сказала:

– Но Анна не может сегодня ни с кем встретиться – по крайней мере, мне так кажется. Они как раз переезжают в новую квартиру на Тентерден-гарденс. Она сегодня днем перевезла вещи из Джослин-Холта и переехала сама. Лилла Джослин, та кузина у которой я гощу, уехала помогать ей распаковывать вещи. Я не понимаю, как может она поехать на встречу с мисс Коллинз.

– Мисс Коллинз определенно рассчитывала встретиться с мисс Джослин… – Мисс Сильвер помолчала и прибавила: –…под часами на вокзале Ватерлоо.

Линделл посмотрела на нее в некотором замешательстве. Она была сбита с толку и удивлена. Мысленным взором она видела узкую полоску света, золотой проволокой пробивающуюся из-за полуприкрытой двери. Она слышала, как чей-то голос сказал: «Вы могли бы с тем же успехом позволить мне самой написать Нелли Коллинз». Это мог быть голос Анны, но она не была уверена. И какой-то человек ответил: «Не вам судить об этом». Необъяснимое чувство страха и стыда, которое накатило на нее в том коридорчике позади парикмахерского зала, возникло снова. Ее пронизал легкий озноб. Она сказала:

– Не хотите ли еще чаю? Позвольте вашу чашку.

После этого вошел кто-то еще. Девушке уже не пришлось сесть рядом с мисс Сильвер. Когда она проходила мимо, ею завладела миссис Мергатройд, которой требовалось, чтобы кто-нибудь слушал, что она говорила о своей дочери Эдит и ее поистине необыкновенном малыше. И все это продолжалось, и продолжалось, и продолжалось – плавным бесконечным потоком, и единственное, что требовалось делать в ответ, – это кивать с понимающим видом и время от времени говорить: «Как чудесно!» У Линделл была в этом большая практика. Она, собственно говоря, не могла вспомнить времени, когда бы не знала Мергатройдов. Менялось лишь то, что мистер и миссис Мергатройд с каждым годом делались все толще и толще, несмотря на военное время, и так же постоянно возрастали достоинства Эдит.

Линделл сидела, внимательно глядя на лицо миссис Мергатройд, большое, круглое и белое, порой слишком напоминавшее ей сдобную лепешку.

Миссис Мергатройд считала ее очень хорошей слушательницей. Она была признательна Линделл и в добрейшей манере похлопывала ее рукой, когда наконец не появился Пелам Трент и не увел Линделл на мюзикл «Танцующие годы».

Глава 18

Квартира, которую сняли Джослины, была меблированной. Они расположились в ней почти с такой же легкостью, как если бы она была их собственной и они просто возвратились после краткого отсутствия. Филипп, глубоко несчастный и настроенный мыслями только на свою новую, требующую особого внимания работу, все еще находил невероятным, что три с половиной года во французской деревне развили в Анне организаторский талант, которого он определенно в ней не предполагал. Девушка, которая просто бросала свою шляпку, свое пальто, свой шарф там, где находила для себя удобным, превратилась в женщину, которая при минимальной помощи слуг содержала их квартиру в сияющей чистоте. Девушка, которая могла, вероятно, вскипятить чайник и, может быть, сварить яйцо или картофель, превратилась в женщину, которая готовила восхитительные обеды из продуктов военного времени. Когда он предложил привезти в город миссис Ремидж, она не пожелала об этом и слышать:

– Она будет здесь ужасно несчастна. Да в этом и нет нужды – я умею готовить.

– С каких пор? – спросил Филипп и получил в ответ ясный, твердый взгляд серых глаз.

– С тех пор как я пожила во Франции, милый. Прекрасное место для того, чтобы многому научиться, ты не находишь?

Эта маленькая сцена оставила после себя такой привкус, который сам по себе почти не ощущается, но остается в виде послевкусия. В целом дела шли легче, чем в Джослин-Холте. Им не приходилось сидеть вместе в ужасной пародии на solitue à deux[15]15
  Одиночество вдвоем (фр.).


[Закрыть]. У Филиппа всегда находилась работа, которую надо было закончить дома. Он мог привести с собой какого-нибудь приятеля. Анна встречалась со своими подругами. Она много звонила по телефону, приглашая одних на ленч, других – на чай, связывая нити, которые были оборваны почти четыре года назад. Ее активность стала большим облегчением для Филиппа. Чем полнее была жизнь Анны, тем менее напряженными становились их взаимоотношения. Меньше всего он желал бы, чтобы ее мысли и интересы сосредоточивались на его работе. Эта работа была строго секретной и не давала общего поля для ведения разговоров, но в любом случае он держал свои личные дела за запертой дверью.

К несчастью, Анна этого не чувствовала. Как видно, ее воспитывали на простой аксиоме: «Всегда говори с мужчинами об их работе – они это любят». Судя по тому, что он когда-либо слышал о ее матери, та была как раз из тех женщин, что проповедуют подобные вещи. Наконец он был вынужден резко сказать:

– Я не могу говорить о моей работе. И в любом случае это смертельно тебе бы наскучило.

Она посмотрела на него с оттенком укоризны.

– Не наскучило бы, правда. Но… ты имеешь в виду… она… секретная?

Он нахмурился и сдержанно произнес:

– Большая часть штабной работы конфиденциальна. В любом случае я занимаюсь ею весь день и мне бы не хотелось говорить о ней.

– Я думала, мужчины любят говорить о своей работе.

Он перевернул страницу «Таймс» и ничего не ответил.

Это был их первый вечер в квартире. Это был также тот вечер, в который Нелли Коллинз не вернулась домой.

Утром миссис Смитерс позвонила в полицию.

– Моя квартирная хозяйка, мисс Коллинз… она не вернулась домой. Я, право, не знаю, что и думать.

В полицейском участке сержант Браун стал ее расспрашивать.

– Как долго она отсутствует?

– Она ушла вчера после полудня! – сердитым голосом сказала миссис Смитерс. – Весьма бесцеремонно… вот так оставить меня одну в доме! И ее магазин не открыт. Конечно, не мое дело его открывать и не мое дело забирать ее молоко, только в военное время трудно ожидать, чтобы я позволила ему пропасть даром.

– Нет, конечно, – ответил сержант Браун, а затем спросил: – Когда миссис Коллинз ушла?

– Вчера после полудня. Ушла в своем лучшем костюме и сказала, что собирается встретиться со знакомой. Ничего не говорилось насчет того, что она не вернется или заночует в городе, чтобы я не волновалась, – ничего похожего! А сейчас уже десять часов и никаких сведений, где она и вернется ли, и я считаю, что это просто непорядочно по отношению ко мне!

Миссис Смитерс говорила так раздраженно, что сержант Браун предположил:

– Возможно, с ней произошел несчастный случай.

– Тогда почему она так прямо не скажет? – возмущенно вопросила миссис Смитерс.

К тому времени как повесить трубку, сержант Браун почувствовал некоторую жалость к миссис Коллинз. Это должен быть действительно несчастный случай. Чтобы миссис Смитерс утихомирилась, он принялся обзванивать лондонские больницы. Когда оказалось, что ни в одной из них ничего не знают о пожилой леди в ярко-синем костюме и черной шляпке, украшенной букетиком голубых цветов, он позвонил в Скотленд-Ярд.

Глава 19

Мисс Сильвер привыкла испытывать почтительную благодарность не только за успех, сопровождавший ее профессиональную деятельность, но и за скромный комфорт, который этот успех ей приносил. Отчасти ее благодарность проистекала из того факта, что она расценивала свою деятельность как право срывать замыслы злодеев и служить торжеству Правосудия, которое она определенно писала с большой буквы. В ее работе было немало случаев, когда она помогала невиновным. Она с великодушным удовольствием вспоминала такие случаи. В одном из них фигурировали Гарт и Дженис Олбени[16]16
  Персонажи романа П. Вентворт «Ключ».


[Закрыть].

На следующий день после ее поездки в Блэкхит мисс Сильвер сидела возле уютного яркого огня в своей квартире в Монтегю-Мэншнс. Она почти закончила чулок для Джонни Буркетта, который вязала в поезде. Как только эта пара будет закончена, ей предстояло начать другую, поскольку она обещала своей племяннице Этель три пары на Рождество. До чего удачно, что она сделала хороший запас этой шерсти, прежде чем была введена карточная система. Не то чтобы она ожидала чего-то подобного – ах боже мой, нет! – но просто слишком хорошо помнила настораживающую цену вязальной шерсти во время и непосредственно после предыдущей войны и, соответственно, приняла меры предосторожности. Поэтому она могла взять на себя ответственность за чулки Джонни, не чувствуя, что обкрадывает его братьев – Дерека и маленького Роджера, которым тоже понадобятся чулочки на зиму.

За вязанием она с удовлетворением оглядывала свою комнату. Очень удобную, очень уютную, со вкусом обставленную. Превалирующим цветом был оттенок синего, во времена юности мисс Сильвер известный как переливчато-синий. Плюшевые шторы, которые так хорошо чистились и которые она еще не задернула; ковер, который был повернут таким образом, чтобы потертый кусок пришелся под книжный шкаф; обивка на викторианских креслах с ножками из орехового дерева – все они были этого оттенка. Большой письменный стол с двумя тумбами ящиков был из того же самого глянцевитого желтого дерева, что и кресла, и этот же цвет повторялся в кленовых рамах гравюр, украшавших стены. Тут были «Мыльные пузыри» Джона Милле, «Пробуждение души» Джеймса Сента, «Черный брауншвейгский гусар», «Повелитель горной долины» Эдвина Ландсира. Другая подборка картин этих викторианских любимцев украшала ее спальню, при этом однообразия удавалось избежать, время от времени обменивая картины между этими двумя комнатами. На каминной полке, на книжном шкафу и на столике между окнами стояли многочисленные фотографии, большей частью оправленные либо в серебро, либо в серебряную филигрань. Здесь было множество младенцев, множество молодых матерей, множество маленьких мальчиков и девочек, среди которых неоднократно попадался высокий молодой человек в военной форме. Здесь были не только родственники, но большей частью просто люди, которым она помогла на службе Правосудию, и дети, которые могли бы никогда не родиться, если бы не эта служба. То была не просто портретная галерея – то был отчет о достижениях.

Сама мисс Сильвер сидела в домашнем платье, ее густые волосы мышиного цвета были очень аккуратно собраны сзади, а спереди уложены в высоко взбитую кудрявую челку, введенную в моду покойной королевой Александрой. После тридцати лет забвения эта прическа лет десять назад пережила возвращение, но вне зависимости от ее современности или старомодности мисс Сильвер продолжала укладывать волосы именно таким образом, аккуратно поддерживая прическу невидимой сеточкой. Что касается остального, на ней было шерстяное платье оливкового цвета с маленьким жилетом из драпированного кружева и глухим воротничком, поддерживаемым по бокам кусочками китового уса. Юбка была приличествующей длины, но позволяла видеть очень аккуратные лодыжки и ступни мисс Сильвер, обтянутые черными шерстяными чулками, и вышитые бисером домашние туфли, где и каким образом добытые, только она сама могла бы сказать. Оливковое платье было украшено брошью из мореного дуба, изображающей розу, с жемчужиной посредине. На тонкой золотой цепочке крепилось пенсне, используемое в редких случаях при чтении очень мелкого шрифта, но поскольку такие случаи бывали очень редки, очки были прикреплены слева на платье старомодной брошью в виде орденской пряжки, усыпанной жемчужинами.

При звуке телефонного звонка она повесила чулок на ручку кресла и подошла к письменному столу. Подняв трубку, услышала, как знакомый голос произносит ее имя:

– Мисс Сильвер? Говорит сержант Эббот из Скотленд-Ярда. Я бы хотел приехать и встретиться с вами, если можно.

– Конечно, – радушно ответила мисс Сильвер.

– Что, если прямо сейчас – вас это устроит?

– Абсолютно.

Она успела добавить к чулку еще примерно три четверти, когда сержанта сыскной полиции Эббота проводили в комнату, где его ожидал прием, достойный уважаемого молодого родственника. То, что его чувства к мисс Сильвер были полны почтительности и самого теплого расположения, было очевидно. По отношению к ней его надменная, холодная манера обращалась в восхищение, а в холодных голубых глазах появлялся оттенок теплоты. В остальном же это был высокий элегантный молодой человек, выпускник привилегированной частной школы и полицейского колледжа. Старые друзья все еще называли его Фаг[17]17
  От англ. Fug – намек на духоту и спертый воздух.


[Закрыть] – прозвищем, возникшим из-за неумеренного употребления им в школьные годы масла для волос. Он по-прежнему носил длинные и аккуратно зачесанные назад волосы. Его темный костюм был превосходного покроя, а безукоризненного фасона обувь – безупречно начищена. В публичном месте мисс Сильвер обращалась бы к нему как к сержанту Эбботу, но в частном пространстве своей квартиры он был «мой дорогой Фрэнк». Если подающий надежды молодой человек из Скотленд-Ярда смотрел на нее снизу вверх, с благоговением, приправленным толикой юмора, то она в свою очередь рассматривала его как очень многообещающего ученика.

Они обменялись комплиментами, после чего сели. Мисс Сильвер снова взялась за свое вязание.

– Чем могу быть полезна вам, Фрэнк? – осведомилась она.

– Сам не знаю. Кое-чем, я надеюсь. Пожалуй, даже многим. – Он вынул записную книжку, достал из нее клочок бумаги и, наклонившись вперед, положил ей на колени. – Вы, случайно, не узнаете вот это?

Мисс Сильвер отложила вязанье и взяла в руку обрывок. Он представлял собой грубый треугольник с неровно оторванным основанием длиной около двух дюймов, две же остальные стороны были совершенно ровными. Явно это был уголок листка почтовой бумаги. Сторона клочка, на которую она смотрела, была пустая. Она перевернула бумажку, и там из-за основания треугольника, выступали расположенные один над другим обрывки слов: «…вер», «…ншнс», «…ам-стрит». Она внимательно рассматривала их. Второе из этих двух слов, или фрагментов, было сильно смазано.

– И что? – сказал Фрэнк Эббот.

Мисс Сильвер привычно кашлянула.

– Это мое имя, мой адрес и мой почерк. Если бы вы не узнали этого, едва ли бы вы пришли ко мне.

Он кивнул.

– Вы записали их для кого-то. Не могли бы вы вспомнить, кто это был?

Она опять принялась за вязание. Клочок бумаги лежал у нее на коленях. Глаза ее были устремлены на него, в то время как спицы звякали.

– О да.

– Вы совершенно уверены?

Ее покашливание несло в себе оттенок укора.

– Я бы не сказала вам, что помню, если бы не была уверена.

– Знаю, это так. Но дело важное. Не расскажете ли, кому вы дали этот адрес, когда и при каких обстоятельствах?

Мисс Сильвер перенесла внимание с бумажного треугольника на лицо гостя.

– Вчера я ездила в Блэкхит. На обратном пути я была в купе наедине с некоей мисс Нелли Коллинз. Она рассказала мне, что держит небольшой магазинчик для рукоделия недалеко от станции Блэкхит и что едет в город встретиться с кем-то, кто, как она надеется, сможет сообщить ей сведения о молодой женщине, за которой она присматривала, когда та была ребенком, и которой, как она считает, сейчас уже нет в живых. У нее была договоренность о встрече на вокзале Ватерлоо без четверти четыре. Когда мы прощались, она пригласила меня навестить ее, когда я снова буду в Блэкхите. Я ответила тем, что назвала ей свое имя. Она попросила меня его записать, что я и сделала. Умоляю, Фрэнк, скажите, что с ней случилось.

– Вы добавили свой адрес. Почему вы это сделали? Была ли на то личная причина или… профессиональная?

– Почему вы это спрашиваете?

В светло-синих глазах что-то блеснуло.

– Потому что я бы хотел знать, написали ли вы незнакомке свои имя и адрес, потому что почувствовали к ней расположение и хотели повидать ее еще раз, или потому что вы подумали, что ей может понадобиться ваша профессиональная помощь.

Мисс Сильвер кашлянула.

– Это было, я думаю, не столь определенно, как вы говорите. Умоляю, скажите мне, бедная женщина мертва?

– Боюсь, велика вероятность, что это так. В данный момент тело еще не опознано. Возможно, мне придется просить вас…

Мисс Сильвер наклонила голову.

– Вам лучше подумать, разумно ли это. Она дала мне свой адрес и упомянула, что у нее есть жилица – некая миссис Смитерс. Возможно, будет лучше, если формальное опознание будет исходить от нее. Я бы, конечно, с готовностью опознала свою попутчицу, но, возможно, окажется благоразумнее, если это будет сделано приватно. Думаю, это дело может оказаться очень серьезным, Фрэнк. Я бы хотела, чтобы вы рассказали мне о нем побольше. Где было найдено тело и этот клочок бумаги?

– Вы написали ей свое имя и адрес на клочке почтовой бумаги. Вы видели, куда она его положила?

– Безусловно. Она открыла сумку и вложила его в кармашек за маленькое зеркальце. Умоляю, где он был найден?

Сержант Эббот все еще медлил с ответом на этот вопрос.

– Ваша миссис Смитерс позвонила сегодня утром в местную полицию и уведомила нас, дав описание мисс Коллинз и ее одежды. Ни в одной из лондонских больниц ее не оказалось. Миссис Смитерс, которая подняла тревогу, сказала, что мисс Коллинз поехала в Лондон встретиться с какой-то безымянной знакомой. Она могла неожиданно заночевать у этой знакомой. По сути, миссис Смитерс было совершенно неважно, так это или нет. У нее есть свой ключ, и она обходится без посторонней помощи. В Блэкхите явно решили, что мисс Коллинз отправилась на увеселительную прогулку. Люди поступают так каждый день и не могут представить, почему кто-то должен волноваться и беспокоиться по этому поводу. Ну так вот, сегодня вечером мы получили донесение от полиции Руислипа.

Мисс Сильвер переспросила:

– Руислип?

– На линии Хэрроу.

– Я знаю, где это находится, Фрэнк. Скажите, что это за донесение?

– Несчастный случай на дороге. Тело было найдено в переулке – пожилая женщина в голубом костюме и потертой черной шляпе с букетиком голубых цветов. Она попала под колеса – они проехались по ней. Поскольку был сильный мороз – никаких поддающихся идентификации отпечатков шин. Полицейский врач говорит, что она была мертва по меньшей мере двенадцать часов. Переулок очень пустынный и безлюдный. Не удивительно, что тело пролежало там столько времени. Обнаружил его мальчик, который доставляет газеты. Он ехал на велосипеде. Говорит, что ничего не трогал, только соскочил с велосипеда, посмотрел и сразу же направился в полицейский участок, куда прибыл в половине восьмого.

Мисс Сильвер перестала вязать.

– Продолжайте.

– Тело лежало посредине, немного ближе к левой стороне дороги, по диагонали; ничком, руки выброшены вперед – вполне естественная поза. Шляпа слетела с головы и лежала примерно в ярде от тела, справа. Сумка, тесно прижатая к телу, – слева. Внутри сумки – простой платок, карандаш и кошелек, содержащий однофунтовую банкноту, одиннадцать шиллингов и шесть пенсов серебром, немного меди и обратная половинка билета третьего класса до Руислипа…

Мисс Сильвер перебила его:

– В какую сторону она предположительно двигалась – в направлении станции или от нее?

– От станции. Переулок, где ее нашли, находится в доброй миле от станции. По поводу сумки. В ее боковом кармашке было разбитое зеркало и, судя по всему, ничего больше, но констебль, который занимался этим делом, порезал палец о стекло и подумал, что осколки зеркала лучше из сумки вынуть. Он и нашел среди них этот клочок бумаги.

Последовало минутное молчание. Мисс Сильвер опять взялась за вязание.

Фрэнк Эббот продолжил рассказ. Если она хотела что-то сказать, то сказала бы. Если не хотела говорить, было бесполезно ждать. Он знал свою мисс Сильвер.

– Обрывки слов на бумаге указали мне на вас еще прежде, чем я увидел почерк. Лэм велел мне вас проведать.

Мисс Сильвер склонила голову.

– Надеюсь, старший инспектор Лэм в добром здравии?

Фрэнк мысленно представил себе своего начальника, возмущенно взирающего на него и говорящего возмущенным голосом: «Черт бы побрал эту тетку! Дорожная авария аж в Миддлсексе, и на тебе – она и там нарисовалась! О да, поезжай повидай ее, если хочешь, и вполне возможно, что привезешь какой-нибудь очередной бред сивой кобылы!» Фрэнк отогнал приятное видение и заверил мисс Сильвер, что шеф находится в отменном здравии.

– Весьма достойной человек, – сказала мисс Сильвер, быстро перебирая спицами. – Как, вы предполагаете, был оторван угол от бумаги, на котором я написала свой адрес?

– А какой величины был первоначальный листок?

– Он был в половину листа почтовой бумаги, который она вынула из своей сумки.

– Вы видели, как она убирала его в кармашек, за зеркало. Вы заметили, было ли зеркало разбито?

– Не могу сказать. Верхний край был цел, но эти маленькие зеркальца очень легко бьются. И сама сумка была не новая. Она определенно находилась в употреблении с довоенного времени. Такого фасона сумок сейчас не купишь. Я думаю, весьма маловероятно, что зеркало было целым.

– В таком случае уголок мог застрять и оторваться, когда вытаскивали половинку листа. Но тогда бы это заметили, не так ли?

Мисс Сильвер позвякивала спицами.

– Кто бы заметил, Фрэнк?

– Тот человек, который счел, что стоит забрать эту бумажку. Он не мог не заметить, что кусочка недостает, – как по-вашему?

– Разве что это делалось в темноте.

Фрэнк Эббот присвистнул.

– После несчастного случая, вы имеете в виду?

– После убийства, – ответила мисс Сильвер.

На сей раз он не присвистнул. Похожие на льдинки голубые глаза чуть сузились.

– Убийства?

– Разумеется.

– Что заставляет вас так думать?

Мисс Сильвер кашлянула.

– Вы сами так не считаете?

– Не было ничего, что навело бы меня на такую мысль.

Она улыбнулась.

– У вас есть обыкновение обсуждать обычную дорожную аварию столь подробно?

– Пожалуй, нет. Меня привел сюда ваш почерк, и как только мы начали беседовать, я почувствовал уверенность, что у вас есть какой-то козырь в рукаве.

Почти не меняя выражения лица, мисс Сильвер ухитрилась передать тот факт, что она не очень-то довольна этой фигурой речи.

Фрэнк Эббот заискивающе улыбнулся, стараясь вернуть ее расположение.

– Он ведь есть… не так ли?

Чулок Джонни проворно завертелся.

– Мисс Коллинз много говорила в поезде. Мы были одни в купе. Она назвала мне имя особы, с которой собиралась встретиться. Она также сказала мне, что обещала не разглашать эту информацию. Вы можете счесть странным, что она вдруг решила сообщить об этом кому-то, кого совсем не знала, но назвав непреднамеренно другое имя – то, что, по ее мнению, я знать не могла…

– А вы это имя узнали?

– Да. Поняв это, мисс Коллинз, видимо, решила, что уже не имеет значения, расскажет ли она мне остальное.

– Какое имя она упомянула?

Мисс Сильвер заговорила медленно, тщательно подбирая слова:

– Она рассказала мне, что в течение ряда лет заботилась о маленькой девочке. Когда ребенку исполнилось пятнадцать лет, отец умер и ее забрала себе женщина из той семьи, с которой девочка была связана незаконным родством. Это было лет десять или одиннадцать назад. Именно рассказывая мне это, она непроизвольно назвала фамилию Джойс, а говоря о ребенке, употребила имя Энни.

Лицо Фрэнка Эббота изменилось.

Мисс Сильвер кашлянула.

– Я вижу, что имя говорит вам то же, что и мне: Энни Джойс. Мисс Коллинз не ставила имя и фамилию рядом. Она говорила в одном случае о мистере Джойсе, а в другом – о ребенке по имени Энни. Она живет одна, и, будучи явно очень взволнованной, испытывала желание выговориться – она была переполнена сознанием своей связи с нашумевшим в газетах делом и с нетерпением ждала встречи, которая была ей назначена. Как только она обнаружила, что я узнала фамилию Джойс, то рассказала мне об этом.

– Что она вам рассказала?

Мисс Сильвер помолчала.

– Как и всякий другой, мисс Коллинз читала газеты и, конечно, поняла, что возвращение леди Джослин означает наступившую три с половиной года назад смерть Энни Джойс. Я думаю, она могла быть расстроена, но к огорчению примешивалась изрядная доля возбуждения, поскольку она вела очень скучную, будничную жизнь. Сестра, с которой они делили жилище и которая, как я догадываюсь, доминировала над ней, умерла, квартирантка занята собственными семейными перипетиями. Мисс Коллинз решилась написать леди Джослин и попросить о встрече якобы для того, чтобы услышать все, что можно, о смерти Энни, но на самом деле, как я думаю, потому что увидела шанс связать себя с делом, которое привлекает большое внимание. – Она помолчала и затем прибавила: – Я уверена, что мысль о шантаже не приходила ей в голову.

Фрэнк Эббот воскликнул:

– Шантаж… мисс Сильвер!

– Я вам сказала, что дело это, возможно, очень серьезное.

Он пригладил назад волосы, и так уже сиявшие как зеркало.

– Серьезное? Господи боже… продолжайте.

Мисс Сильвер слегка нахмурилась в ответ на эту форму обращения. Она была снисходительна к молодым людям, но ее опыт гувернантки оставил у нее ощущение, что она ответственна за их манеры.

– Я уже сказала о своем убеждении, что у бедной мисс Коллинз не было такого намерения, но боюсь, что она могла создать совершенно ложное впечатление у того человека, который ей звонил.

– Какого человека?

– Имя не было названо. Мисс Коллинз сказала мне, что написала леди Джослин, смею предположить, в Джослин-Холт, но не получила от нее ответа. Вместо этого ей позвонил некий джентльмен. Он не назвался, но заявил, что говорит от имени леди Джослин. Мисс Коллинз была, я думаю, под впечатлением от того, что говорила с сэром Филиппом, поскольку никогда – так она сказала – не беседовала раньше с баронетом. Я рассказываю это вам для того, чтобы вы могли понять ее умонастроение – очень бесхитростное, удивленное и взволнованное.

– Филипп Джослин… интересно… – Лицо сержанта выражало сомнение и подозрительность.

Мисс Сильвер звякала спицами.

– Совершенно верно, дорогой Фрэнк. Но с другой стороны… Я чувствую, нам следует пока воздержаться от суждения.

Он кивнул.

– Итак, кто-то позвонил мисс Коллинз. Что он сказал?

– Он спросил ее, говорила ли она кому-нибудь о своем письме по поводу Энни Джойс. Она сказала, что нет. Он назначил ей встречу с леди Джослин под часами на вокзале Ватерлоо вчера без четверти четыре. Она должна была держать в левой руке газету, с тем чтобы ее можно было легко узнать. Именно в этом месте мисс Коллинз совершила, боюсь, весьма печальную ошибку. Она сказала мужчине, с которым говорила, что узнала бы леди Джослин повсюду, даже если та настолько похожа на Энни. И после этого она стала объяснять, что никогда не будет введена сходством в заблуждение. Я не точно передаю вам ее слова, поскольку она говорила очень сумбурно, и рассказываю только суть. После того как она сказала, что видела портрет леди Джослин в газетах, мужчина спросил, отличила бы она ее от Энни, и она ответила, что по картинке – нет, но если бы пришлось увидеть обеих, то узнала бы. Он спросил: «Как?» – и она сказала: «Ну, это очень просто!» Именно в тот момент, когда она рассказала мне это, я почувствовала легкое беспокойство. Это было не мое дело, но я не могла отделаться от мысли, что мисс Коллинз поступила неблагоразумно, взяв такой тон. Даже при повторении ею этих слов ее намерение намекнуть на какое-то особое знание было совершенно очевидным. Я спросила ее, как она может быть уверена, что всегда отличит Энни Джойс от леди Джослин – не было ли, например, какой-то особой приметы, с помощью которой можно было бы уверенно опознать мисс Джойс. Я сказала, что семья не сразу убедилась в том, что к ним вернулась именно леди Джослин, поэтому всякое особое знание, которым обладает мисс Коллинз, могло бы оказаться очень важным.