Текст книги "Пора в отпуск"

Истории педиатра Юли (продолжение)

Перебирал материалы для очередного рассказа и вдруг вспомнил, что сегодня 1 июня. А значит, рассказ надо сделать хоть немного тематическим. Отбросил в сторону обещанный рассказ от проктолога, с сомнением отложил военного кардиолога (солдаты, они ведь, как дети), немного подумал над рассказом, как ЛОР удалял аденоиды и решил, что «жесть» не сегодня. А вот истории педиатра Юли приглянулись. Выбрал из них парочку, чтоб без особых ужасов, и написал.

«1995-й, первый мой год работы после университета. Большой райцентр и дикая нехватка врачей. Все, кто был моложе, активнее, наглее, давно на рынках носками торгуют. Интерны исчезают сразу после окончания обязательной отработки. В поликлиниках коллеги бабушки-пенсионерки собирают перед кабинетами огромные очереди из скандальных мамочек с температурящими детьми. Крупное градообразующее предприятие, под крыло которого отдали нашу поликлинику, само дышит на ладан. Их последний «подарок» – двадцать килограмм ваты. Главврач весь извёлся, в попытках добыть финансирование. По стенам коридоров ползёт плесень, куски штукатурки падают пациентам на голову, крыша течёт, советский паркет, которым выложен пол в моём кабинете, стоит дыбом. В углу – тазик на табуретке. В него равномерно падают капли.

Зарплаты в поликлинике хватает только на то, чтобы снимать одну из комнат в разбитой двушке. Соседи приличные, молодая семья с ребёнком, такие же бедолаги, как и я, но очень уж шумные. Впрочем, в комнате с продавленным диваном я появляюсь редко, потому что вторая моя работа – Скорая.

И вот однажды ночью в диспетчерской раздаётся звонок. Сонная диспетчер принимает вызов и тут же перезванивает нам.

– Срочно! Огнестрельное ранение! Ребёнок с пулей в ухе!

Времена тревожные. Бандиты делят остатки завода и постреливают друг в друга. Неужели попали в ребёнка? Заводим реанимобиль, готовим самое лучшее из оставшегося оборудования, летим по адресу. У меня трясутся руки, нервничаю, вспоминая основы первой помощи при огнестрельных ранах. Фельдшер и второй доктор угрюмо молчат.

Прилетаем. За высоченным забором шикарный коттедж. Оттуда басовито лают собаки, которых кормят лучше, чем меня. Стучим в железную дверь, готовую выдержать даже танковую атаку. И тут выходит папаша.

Типичный «новый русский». Косая сажень в плечах, бицепсы, но три подбородка, пузо. За ним маячит мама – силиконовая грудь пятого размера, пластика лица под Памелу Андерсон в её худшие годы. Смотрят на нас немного удивлённо.

– Где раненый? – спрашивает фельдшер.

– Какой раненый? – поднимает брови папаша.

– От вас поступил вызов. Огнестрел. Пуля в ухе. Где ребёнок?

– А-а, пуля в ухе, – соображает папаша. – Точно, есть такое. Саша, иди сюда!

К нам через двор бежит мальчишка лет шести. Вполне себе здоровый, без пулевых отверстий в голове и других местах.

– Вот, – отец берёт парня за шкирку и поворачивает к нам боком. – Купил ему вчера пистолет с пластиковыми пулями. Так этот исследователь одну из пуль в ухо засунул, да так глубоко, что мы достать не можем.

– Хорошо, что не в нос, – вздыхает фельдшер. – В дом хоть пустите?

– Зачем? – удивляется «отец». – У нас там ковры, натопчите или стащите что-нибудь. Здесь доставайте.

Хотелось развернуться и уехать, да пацана жалко. Дети за родителей не отвечают.

А ещё через несколько дней веду приём, заходит мамочка с двухлеткой. Мамочка слегка побита молью, в лёгком подпитии, но этим меня уже не удивить. Жалуются, что у ребёнка который день болит живот, поэтому он плачет и мешает родителям отдыхать.

– Тошнило? – спрашиваю.

– Вчера два раза. Но это всегда так, когда вина выпью.

– Ребёнка тошнило?

– А, так бы и сказали. Да, вроде бы нет.

– Что значит вроде бы? Вы не заметили, вытошнило ли вашего сына или нет.

– Да он ползает везде, разве уследишь. Если и вытошнило на клумбу, я не заметила.

Сидит, сияет, гордая такая мамаша. Хотелось ей от души по этой сияющей физиономии пощёчин надавать. Но я ж доктор.

– Снимайте штанишки, – говорю. – Будем смотреть.

Отворачиваюсь, чтоб в бумажках записать имя-фамилию, поднимаю голову, а мамаша ребёнка на стул усадила, свои джинсы стянула и разлеглась на кушетке в позе осмотра гинеколога.

Ещё и ругалась потом, что это я во всём виновата. У ребёнка, к слову, было лёгкое пищевое отравление.

К чему я всё это. Сегодня День защиты детей. Про эту самую защиту вспоминают только раз в году. Как про ветеранов на 9 Мая. Но хотя бы сегодня:

– водители, пролетая молнией по дворам на своей Ламборджини, задумайтесь, сбавьте скорость, посмотрите по сторонам. Ребёнок может выскочить под колёса, увлёкшись игрой;

– мамочки. Отложите в сторону планшеты и смартфоны. Инстаграм подождёт. Ваш ребёнок опасно балансирует на вершине железной горки;

– папы. Пятница, конечно, святой день. И пиво уже в холодильнике. Возьмите мяч и уделите своему сыну хоть полчаса.

А доктор поехал в детскую больницу. Дела у меня.

Как меня пожалели

В начале двухтысячных, с переменным успехом окончив первый курс медицинского университета, я решил не сидеть дома на диване, а найти работу. А куда может устроиться в июле студент-медик? Правильно. Никуда. Брать на два месяца непонятного товарища без опыта работы не захотели ни строительно-монтажное управление № 28, ни ночной ресторан «Пралеска», ни гаражный кооператив «Антрекот». Я ещё побегал по всяким рекламным конторам, почти нашёл место полосатой коробки «Стиморола» и даже день поработал, раздавая на улице пробники жвачки (нажевался до одури, теперь смотреть на эту гадость не могу). Но тут на моё рабочее место пришёл какой-то «блатной» и меня уволили. На прощанье я стырил в счёт не выданной зарплаты блок пробников (соседи по комнате в общежитии тоже нажевались до одури) и ушёл с гордо поднятой головой. Короче, я на них обиделся и «Орбит», уважаемые читатели, гораздо лучше. Особенно без сахара.

Но что-то я отвлёкся. После карьерного краха в рекламном агентстве слегка приуныл и решил на всякий случай пробежаться по больницам. Мало ли кому нужен санитар на лето. Интернет тогда был редкостью, а для меня, дремучего, вообще непонятной вещью, поэтому приезжал в отдел кадров очередной организации здравоохранения, заваливался в кабинет с одним и тем же вопросом:

– Вам санитары не нужны?

И, о чудо! Уже во второй больнице могучая начальница отдела кадров смерила меня оценивающим взглядом и спросила:

– Студент?

– Студент, – обречённо вздыхаю я.

– На лето?

– На лето.

И тут она коварно прищурилась.

– Крови не боишься?

Блин, яждоктор. Чего тут бояться.

– Не боюсь, – говорю. – Ни крови, ни ликвора, на прочих биологических жидкостей.

– Молодец, – обрадовалась тётка. – Нам в хирургию как раз санитарка палатная нужна.

– Э-э, – растерялся я. – Какая санитарка? Я не подхожу по гендерному признаку.

– А тебе не всё равно? – хмыкнула кадровичка. – Два месяца побудешь санитаркой. Больного переложить, пол в палате помыть, постель перестелить, обед с кухни забрать. Не высшая математика. Справишься. Так интересует работа или нет?

Куда мне было деваться? Согласился. И уже утром следующего дня, получив безразмерный белый халат и швабру с надписью «ОЧХ», драил вытертый линолеум между железными койками. Пациенты смотрели на меня удивлённо, но ничего не спрашивали.

Кстати, в трудовой книжке у меня так и написано «Санитарка палатная». И теперь, устраиваясь в очередной раз на работу, слышу хихиканье из кабинетов айчаров. Пусть смеются. Хоть какой-то позитив в их беспросветной и несмешной деятельности.

Но вернёмся в начало двухтысячных и в хирургическое отделение.

Через пару недель я привык. Работа несложная, сутки через сутки. Причём ночью, если не поступали пациенты, можно было беззастенчиво дрыхнуть в санитарской. Ты спишь, а тебе за это ещё и платят. Узнав, что я студент-медик, мои будущие коллеги наперебой взялись меня учить. И диагностике, и швы накладывать, и фармакологии в рамках своей профессии. Спасибо вам, доктора, за мою заслуженную пятёрку по хирургии. В этой пятёрке львиная доля вашего рабочего опыта. А уж молодые медсёстры… Но не будем о медсестрах, мало ли, рассказ дети прочтут.

Утро начиналось с влажной уборки коридора и палат (когда я мыл коридор, то представлял себя волком из «Ну, погоди!». Помните, когда он палубу драил?). Потом бежал за завтраком на кухню, после поступление новых пациентов, повернуть лежачих, перестелить тех, кто испачкал простыни биологическими жидкостями. Обед, опять влажная уборка, ужин. В перерывах – хиханьки с медсестрой Светочкой, серьёзные разговоры с хирургом Михаилом Фёдоровичем, выслушивание жалоб санитарки тёти Глаши. Ночью как повезёт.

Втянулся. И пациенты ко мне привыкли. Я уже знал, что Николая Петровича с третьей палаты надо ворочать аккуратно, а то он вопит на всё отделение, что Иванов из пятой курит втихаря в туалете и надо гонять его шваброй, а бабушке Васильевой из первой надо брать на кухне отдельный завтрак. А вот вновь поступающие пациенты удивлялись.

Представьте, привезли вас ночью с каким-нибудь холециститом, прооперировали срочно, перевели в послеоперационную палату. А оттуда – в хирургию. Лежите вы утром, к белому потолку привыкаете. А тут заваливает в палату длинный парень со шваброй, и давай полы драить. У многих стереотипы ломались. Расспрашивали. И я, как попка-дурак отвечал одно и то же.

– Нет, не дебил. Нет, не сидел. Да, студент. Да, студент-медик. На лето.

Пациенты и отставали. У них своих проблем выше крыши. Швы болят, чужие люди во внутренностях покопались.

Но один пациент запомнился особо. Поступил солидный такой дядечка по фамилии Петренко с язвой. Язву прооперировали, в палату перевели, лежит, газетки читает. Со скуки давай со мной знакомиться.

– Как зовут?

– Паша, – отвечаю.

– Ты тут медбратом?

– Санитаркой, – хмыкаю я. – Медбратья уколы делают, а я полы мою.

– Ага, – Петренко пожевал губами, отложил газетку.

Пока я линолеум в палате драил, он мне рассказал, как окончил техническое училище, работает сейчас какой-то важной шишкой на стройке, то ли прорабом, то ли охранником. Я киваю, поддакиваю, а сам не понимаю, чего он передо мной распинается? Скучно, что ли? Домыл и в соседнюю палату убежал. На следующее дежурство опять он мне про стройку втирает. Молчу, мне ещё коридор драить и за завтраком бежать. А он строго мне выговаривает, что человек в своей жизни должен не останавливаться на достигнутом, вперёд идти.

– Совершенно с вами согласен, – говорю. И убегаю.

На следующем дежурстве наблюдаю товарища Петренко уже на стульчике рядом с постом медсестры. Дядечка оклемался после операции, выполз погулять и не прошёл мимо нашей Светочки. Да любой нормальный мужик любого возраста мимо Светочки бы не прошёл. Она на некоторых больных действовала как дополнительная стимуляция к жизни. Побольше бы таких медсестричек, в больницах сразу выздоровляемость бы повысилась.

Короче, сидит Петренко рядом со Светочкой, хвост распустил, рассказывает что-то. Светочка после ночи, ей бы поспать, но ещё вагон бумажек заполнять, сидит, терпит. А я вокруг коридор мою.

И тут Петренко переключается на меня. Говорит с искренней отеческой заботой и жалостью в голосе:

– Вот смотрю я на тебя, Паша, и думаю, ведь хороший ты парень, трудолюбивый.

– Ага, – киваю я. Похвала, она и кошке приятна.

– Стараешься, работаешь. Неужели не понимаешь, что нельзя так.

– Как? – удивляюсь я.

– Ну вот так, со шваброй. Здоровому парню до пенсии полы драить.

Светочка удивлённо хрюкает.

– Я понимаю, что любой труд важен, что тут тебя знают и жалеют. Но поискал бы себе что-то достойное.

– Чем болтать, взяли бы и помогли парню, – фыркает Светочка. – Кто мне тут втирал, что самый важный человек на стройке? Взяли бы на подработку. Паш, ты на стройку пойдёшь?

– Пойду, – говорю. – У меня дежурство через сутки, есть свободные дни.

– Да я ж сейчас не про это! – раздражённо машет рукой Петренко. – Тебе учиться надо. В ПТУ идти или техникум. Нормальную специальность получить. Токаря или слесаря. Сварщики хорошо получают. Ты ж вроде не дурак, что тут по больнице бегаешь? Надеешься, что примелькаешься, связями обрастёшь и тебе помогут в мединститут поступить? Зря надеешься. Поверь пожившему человеку, туда без взятки не пробраться. Где деньги на взятку возьмёшь? Мамка небось выпивает?

Я вспомнил свою мать, старшего преподавателя музыкальной школы.

– Нет, – говорю. – Не выпивает. Детей учит.

– Нянечка в детсаду? Ну хоть накормят её там, – не унимается Петренко. – Про медицинский забудь. Туда точно не попасть. Без блата, без взяток. Я знаю, у моего соседа дочка поступала. Пролетела со свистом. И ты пролетишь. Жалко мне тебя. Вроде умный парень, а никуда не стремишься, не хочешь расти над собой. Так и пробегаешь со шваброй до старости.

– Да он уже на втором курсе, – не выдерживает Светочка.

– На каком втором курсе? – запинается Петренко.

– В медуниверситете, – терпеливо объясняет Светочка. – В том самом, куда не поступить. Студент он. Доктор. На лето к нам устроился, чтоб в общаге пиво не пить. До сентября доработает, а там дальше учиться пойдёт.

Петренко замолчал. Взгляд у него стал какой-то нехороший. Обиженный что ли. Проворчал:

– Так что вы мне тут голову морочите.

Встал и, держась за стеночку, в палату ушёл.

– Чего это он?

– Да пожалел он тебя, – хихикает Светочка. – Расспрашивал, что у тебя с головой. Уточнял, даун ты или шизофреник. Мол, нормальный парень не должен полы мыть.

– А ты чего?

– А я хирургическая медсестра. У меня психиатрия ознакомительным курсом прошла. Я твой диагноз на глаз не определю.

– Дура ты, Светка, – говорю. – Уйди в сторону, мне под столом помыть надо!

С того дня перестал Петренко со мной разговаривать. Уткнётся в газету и молчит. Пару раз намекал ему о работе на стройке, но он отвечал что-то резкое. Я и отстал. А потом его выписали.

А со Светочкой мы потом ещё долго дружили. Если вы понимаете, о чём я.

Как я читал лекции

Создать идеальный рассказ или лекцию, который понравится всем и сразу, не получится даже у гения. Недовольные будут всегда. Напишешь коротко, тезисами, краткими фразами – будут говорить, что сухо, скучно, неинтересно. Добавишь экшена, диалогов – обязательно заметят, что многобукафф, коты с лампами полетят. В любой самой многочисленной и благодарной аудитории найдётся обидчивый слушатель, который сядет в уголке, надуется, как мышь на крупу, и будет бурчать, что всё не так. Хорошо, когда в этой аудитории таких мышей меньше половины.

Свою первую лекцию прочёл в 2007-м, когда был зелёным врачом-стажёром в районном Центре Гигиены и Эпидемиологии. Зарплата у стажёра – сами понимаете, одно название, вот начальство и решило поддержать. Доверили читать лекции для работников сферы питания. Хоть какая-то дополнительная копеечка.

Лекции незамысловатые. Профилактика кишечных заболеваний, правила работы на предприятиях пищевой промышленности, основные паразиты, личная гигиена и прочее. Прочитал перед первым выступлением выданный материал, самому стало скучно, хотя нервы были закалены лекциями в университете. Чуть не заснул. Но ведь до меня эту лекцию годами читали. Значит, так нужно.

Занятия в четыре часа. Сижу на работе, нервничаю, волнуюсь. Начальник отдела Елена Евгеньевна моё состояние заметила, подбодрить решила.

– Вы, – говорит, – Павел Владимирович, не трусьте. У нас до этого Мария Ивановна лекцию читала. Пожилая дама, обидчивая. Аудиторию держала в ежовых рукавицах. Заметит, что кто-то не слушает, пока на три дополнительных вопроса не ответят, никакого санминимума не поставит. У вас тоже всё получится.

Честно, совсем почему-то не полегчало. Иду в актовый зал на подгибающихся ногах, а там уже народу полно. Крепкие мужики с мясокомбината, женщины со столовых, ресторанов, буфетов. В зале гомон, шум, матерок.

Я в дверях постоял, понимая, что именно сейчас могу развернуться и сбежать. Пошумят-пошумят и разойдутся. Жалобу потом напишут, но это потом.

– Ну где, мля, этот лектор?! – рявкает кто-то из середины.

Я делаю шаг назад. В конце коридора – открытая дверь, а за ней осенняя улица, фонари манят, сейчас бы драпануть вдоль по аллее и…

– Нам тут долго ещё сидеть?!

Надо идти работать. Заставляю себя выйти к переднему столу, поворачиваюсь к аудитории.

– Здравствуйте, уважаемые товарищи. Через минуту начнём.

Аудитория затихает, сорок пар глаз рассматривая меня.

– Что за на…? – удивлённо бормочет кто-то с задних рядом.

– А где Мариванна? – интересуется старушка из середины.

– Сегодня я за неё, – отвечаю с важным видом.

Сажусь за стол и трясущимися руками переворачиваю страницы десять раз перечитанной лекции. Аудитория выжидает пять секунд и начинает гомонить с новой силой. Всё, больше тянуть нельзя. Начнём.

Читаю лекцию – аудитория мёртвая. Кто втихаря дремлет, кто семки грызёт, сплёвывая прямо на пол, парочка на задних рядах целуется. Жертвы в первом ряду под моим пристальным взглядом – в основном пожилые женщины – смотрят, почти не моргая, молчат. Я так не умею, мне надо слушателей раскачать. А то откуда-то уже храп доносится. Домучил первую лекцию, расписался у всех в санитарных книжках и домой пошёл.

Дома сел текст переписывать. Перечитал для начала в двадцатый раз. Добавил пару шуток, живые примеры. Несколько интересных случаев. Что-то из практики вспомнил, что-то из рассказов преподавателей с разных кафедр. Перечитал – не понравилось. Шутка про калькулёзный холецистит обвальщикам с мясокомбината точно не зайдёт, отказался от неё. А вот про дизентерию вполне себе. Лишний раз руки помоют. Снова перечитал – вот сейчас можно попробовать.

Через пару дней опять полная аудитория. Бумажки отложил, читаю по памяти, мне этот текст уже паяльником на подкорке выжгли. Смотрю, удивлённо подняли головы. Робко засмеялись, растолкали спящих, сунули семки в карманы, задали несколько вопросов. Вместо молчания, спрашивают – это уже хорошо. Ура!

В конце кто-то даже вяло похлопал.

И с тех пор на моих лекциях был аншлаг. Петросянил я от души. Зато потом подходили и благодарили.

– Вот раньше ничего в голову не лезло, а теперь вроде и понятно про червяков этих, – признался мне здоровенный работник убойного участка. – Думал даже, что чепуха всё это, заумь. А тут доходить стало. Ежели будете у нас на мясокомбинате, заходите.

– Лучше уж вы к нам, – в лучших традициях советской классики ответил я.

А ещё через месяц вызывает меня заведующая отделом Елена Евгеньевна.

– Поздравляю вас, Павел Владимирович, с первой жалобой.

– Как? – ужаснулся я. – За что? Я же ещё ничего толком не сделал.

– А за лекции, – и заведующая протягивает мне сложенный пополам тетрадный листок, исписанный убористым старушечьим почерком. – Аноним. Но я этого анонима уже по стилю узнаю. Уборщица Петрова из третьего буфета. Наш постоянный корреспондент.

Читаю:

«Пришла вчера на суръёзную лекцию, ожидала научного подхода, просвещения и умного разговора, а тут вместо лекции какие-то шутеечки. Доктор молодой в теме не понимает, цирк устраивает, все смеются. Никакого удовольствия. Вот Мариванна была всем лекторам лектор. У неё по струнке ходили. Верните нам старого лектора!»

Начальство было адекватное. Жалобу спустили на тормозах, да и что возьмёшь с зелёного стажёра. А через полгода я уже шутил с поварами воинских частей. А там уже совсем другой юмор.

Нетрезвые пациенты

Во второй половине девяностых, когда я работал санитаром в приёмном отделении районной больницы, жизнь у народа была грустная и бесперспективная. По крайней мере в нашем городе. А потому народ пил. Пил отчаянно, ежедневно и всё, что горит. Напившись, кто-то впадал в беспробудный сон на городской клумбе, кого-то охватывала молодецкая хмельная удаль и он бодался с фонарями и стенами, а кто-то терял тягу к жизни и пытался суициднуться. Все три категории доблестная милиция привозила к нам. Поэтому наше отделение медленно, но уверенно превращалось в филиал вытрезвителя.

Приходишь утром на работу, а там уже веселье. В сумерках патруль привёз милого дядечку, «растущего» на травке у ног памятника Ленину. То ли начитался трудов вождя пролетариата, то ли сочувствует угнетаемым пеонам Южной Америки, интеллигент, короче. А тут «менты поганые» весь кайф сломали. Взяли под белы рученьки – и к нам. А чтоб было с чем везти, пару раз уронили интеллигента на асфальт. ЧМТ под вопросом, рассечения мягких тканей лица, именуемое в народе «асфальтная болезнь». И веточка осенней астры, кокетливо торчащая из кармана. К бабе ж шёл, что непонятно.

Патруль пациента скинул – и бежать. Теперь, Гиппократы, сами разбирайтесь. Медики люди гуманные. Капельницу пациенту. Тот от кайфа отошёл, и давай обижаться на медсестёр и санитарок. Ещё бы. Он пил, пил, удовольствие получал, мозг в иные измерения отправлял. А тут медики на раз-два все его усилия в прах обратили. Обидно? Несомненно.

Вхожу в приёмное – дым коромыслом. Санитар Виталик висит на дядечке, его хитрый напарник Аркашка прячется под столом, санитарка тётя Валя с тряпкой наизготовку в боевой позиции. На полу скользко, ибо пациента уже пару раз вытошнило, медсёстры в истерике.

А запах…

Я ж молодой был, глупый. Бросаюсь на помощь Виталику, вдвоём укладываем пациента на лопатки. Аркашка проникается ситуацией, понимает, что сила на нашей стороне, выползает из-под стола и придерживает пациента за ногу двумя пальчиками.

– Мать-мать-мать! – вежливо кричит дядечка.

Тётя Валя ласково гладит его половой тряпкой по лицу.

– Не матерись в медицинском учреждении.

Испуганный тряпкой пациент затихает, позволяет поставить капельницу обратно. Потом лежит, хрюкает, ворчит, но, сломленный, больше не бузит.

И так каждый день.

А как-то вечером во дворе привычно тормозит милицейский УАЗик.

– Эскулапы, тут такое дело, – смущается плечистый сержант. – Короче, пацана мы на улице подобрали.

– Какого пацана? Мы не педиатрия, – заранее возмущается фельдшер Дима.

– Да обычного пацана. Лет восемь ему, – сержант мнёт в руках пятнистую кепку. – Ехали по улице, смотрим, какой-то кагал пацанят на скамейке. Мы-то понимаем, что противоправничают. Фарами на них – они и разбежались. Этот остался.

– Били что ли?

– Да какое били, – отчаянно машет рукой сержант. – Пили.

– Что пили?

– Да уж не лимонад. Самогон откуда-то достали или водки у бабок перед магазином купили. Бабки и младенцу продадут. Те, что убежали, постарше были, поопытнее. А этому плеснули стакан, он маханул – и в отруб. Вот, привезли.

И милиционеры заносят в приёмное щуплое тело. Пацан одет обычно. Тенниска, спортивный костюм типа «Адидас», китайский, кеды. Не бомж малолетний, не беспризорник. Но пьяный настолько, что даже дышит с трудом.

Надо спасать подрастающее поколение. Раздели его – и в реанимацию. Реаниматологи вытащили откуда-то детскую кровать, с решётками деревянными, втиснули туда пациента, написали в бумагах «алкогольное отравление» и давай лечить.

Утром прихожу в реанимацию. Сидит наш малолетний алкоголик в кроватке, руками за деревянные прутья держится и грустит. А реаниматолог Валентина Павловна сидит рядом с ним за столом, бумаги заполняет и громко читает нотации, воспитательную работу проводит.

– Что из тебя получится, идиот малолетний? Если ты в восемь лет так бухаешь, что с тобой дальше будет?

– Тётенька, я только один раз, – ноет пациент.

– Все когда-то один раз. А потом в наркологию.

Валентина Павловна дело говорит. На соседней койке лежит начинающий бомж Михалыч. Он у нас уже в третий раз. То спирта технического отхлебнёт, то полироли переберёт, то «Момента» обнюхается.

И вот этот Михалыч открывает припухшие глаза, смотрит на пацана, ухмыляется во весь беззубый рот и по-доброму так говорит:

– Ты, докторша, хлопцу мозги не парь, лучше полстакана спирта плесни. Пусть опохмелится.

Парень в ужасе. Смотрит на Михалыча, и, кажется мне, что пить навсегда зарекается. Наглядная агитация.

К полудню за малолетним алкоголиком родители приехали. Мы как папашу увидели, сразу поняли, это у них наследственное. Тот же Михалыч, только зубов пока больше.

Жалко парня, но тогда много таких было.

А через пару дней ночью привозят ещё одно бездыханное тело. Мы его опять под капельницы, в мочевой пузырь катетер с мешочком, чтоб не описал нам всю реанимацию. А там хитрость одна. Чтоб катетер из мочевого пузыря не убежал, туда воздух вдувают, на конце катетера пузырёк образуется. Пока воздух не откачаешь – катетер не вылезет.

Ночью бегаю по больнице, с медсёстрами заигрываю. Подхожу к реанимации и вижу на линолеуме кровавые следы и медсестричку Свету в состоянии легкого удивления.

– Что это? – удивляюсь я.

– Я только на минутку отошла, – жалуется Света. – Хотела растворы на утро забрать. Прихожу, а пациент ночной все капельницы и катетеры из себя выдрал и сбежал.

– И ТОТ катетер?

– И тот тоже.

– А где он?

– Пошли по следам.

Идём по кровавым каплям, кое-где размазанным босой пяткой. А в конце коридора туалет служебный. И выходит оттуда наш пациент в чём мать родила, точнее, в чём в реанимации лежал. В кровище весь, и оттуда тоже кровь капает.

– Иванов, – плачущим голосом говорит Света. – Что ж ты, подлец, с собой сделал?

– А чё? – удивляется пациент. – Я просыпаюсь ночью. Смотрю, больница. А писать хочется аж невмоготу. И трубка какая-то оттуда торчит. Я трубку выдрал и пошёл туалет искать.

– Иванов, а вам не больно? – осторожно интересуюсь я.

– Не-а, – гордо говорит пациент. – Но чешется, блин.

И пошёл обратно в реанимацию, гордо посверкивая голым задом.

– Уволюсь я отсюда, – всхлипывает Света.

А я ухожу тётю Валю искать, чтоб пол помыла.

А ещё в эту ночь на меня пациента стошнило. Но это уже совсем другая история.