Текст книги "Пора в отпуск"

Ну как вскочил. Поднялся со звоном в голове, нащупал впотьмах шорты. Потом полчаса искал сланцы. И всё это под крик:

– Них…яяяя!

Жена ещё вслед:

– Ты посмотри, что у них там не получается. Если что, действуй по ситуации, но помни, что тебя в номере ждёт верная и любящая супруга.

– Да понял.

Выхожу. У стены на корточках сидит в зюзю пьяная дама хорошо за тридцать и тянет это своё «Них…яяяя!» Неуловимые оттенки речи подсказали, что языкового барьера не будет, и я соткался из темноты, как Чёрный Плащ или Бэтмен какой-нибудь. Бывает же Бэтмен в сланцах?

– Чем могу помочь, красавица?

Дама сфокусировала взгляд на мне. Протянула что-то белое и квадратное.

– Вот, выдали днём карточку от номера. Днём открывался, а сейчас них…яяя не получается.

Конечно них…я. Карточка от 215-го, а дама устроила концерт возле пустого 315-го. Ещё и жалуется мне, что пили с какими-то джентльменами, но они так увлеклись беседой, что уснули прямо возле бассейна, и теперь даму некому проводить.

И смотрит на меня с надеждой.

– Простите, – говорю. – Но в этом вояже я с супругой.

Дама проворчала что-то насчёт Тулы и самовара и поплелась к лестнице.

Кокос и рабочий класс

У автомойки привычная картина. Парочка рабочих ввиду отсутствия клиентов мается дурью. У нас бы в карты играли или просто валялись бы на траве, вяло перекидывая друг другу старые анекдоты. Тут, с поправкой на местный колорит, своя дурь. Нашли под бесхозной пальмой упавший кокос и пытаются его расколоть. Лупят по очереди с размаху об асфальт. Стучат об стену. Долго, настырно. Один стукнет раз пять. Устаёт, швыряет кокос товарищу, садится передохнуть. Минут пять вдвоём рассматривают несчастный кокос. Потом второй приступает к работе. Его тоже хватает на пару мощных бросков. Потом он садится рядом и тоже отдыхает. И так раз за разом. Кокос не сдаётся. Мне кажется, рабочим уже и содержимое кокоса не особо надо, у них спортивный интерес. Кто сказал, что кубинцы ленивые? Вы им просто правильных задач не ставили. Построить завод или выкопать яму не интересно. А вот устроить революцию или кокос расколоть – это всегда пожалуйста.

Ужас эпидемиолога

Гавана – ужас эпидемиолога. Неопрятный мужичок бомжеватого вида выкатил на улицу жестяную тележку. На ней грязноватые даже с виду, некогда белые пластиковые коробки. Остановился, начал торговать. Оказалось, в коробках кремовые пирожные, куски торта. Подходят покупатели, тыкают пальцами в понравившееся, берут. Мужичок чётко разделяет своих и туристов. Своим выдает товар руками, туристам для приличия предлагает на лопаточке. Лопаточку после бросает куда-то вниз, под ноги. Руками пересчитывает деньги в напузнике, вытирает пот, влажные ладони вытирает о грязные штаны. Жара – градусов 30 не меньше. За полчаса, пока я за ним наблюдал, треть разобрали. Мужичок облизал липкие пальцы, достал из кармана пухлую пачку купюр, пересчитал и принялся утрамбовывать в напузник.

Спецодежда говорите? Санкнижка?

Кварталом дальше под тем же палящим солнцем улыбчивый мулат обжаривает мясо. Опять же пальцами вкладывает между двух ломтей белого хлеба, продаёт эти сэндвичи. Берут.

Тоже вытирает жирные пальцы о штаны. Немного недоволен, что этими жирными пальцами заляпал орущий магнитофон, что надрывается у его ног.

Моё доверие к шаурмячной возле нашего супермаркета возросло в разы.

Их нравы

В двух шагах от лежбища белокожих европейских туристов чёрный бармен догнал официантку и пятернёй смачно приложил по оттопыренной попе. Та оценила жест, заулыбалась:

– Амиго!

И ещё чего-то там. Вроде и возмущенно, но по глазам и улыбке видно, что ей приятно.

А в глазах европейских туристов ужас и счета за сексуальное домогательство.

В глазах туристок… Наверное, зависть. Парень симпатичный.

Конкуренция по-кубински

Возле магазина сигар и рома к нам бросаются темнокожие парни.

– Не ходи туда, там дорого! У меня купи! У меня хорошие!

Работники магазина снисходительно наблюдают за конкурентами через стеклянные двери. Заходим внутрь, тут же берут в оборот.

По линии двери словно проходит незримая граница. И перемирия на этой границе соблюдается строго. Турист-жертва пересёк границу – всё, это уже чужая добыча.

Разорился, сижу в автобусе, жду пока остальные туристы из группы оставят свои кровные. Смотрю, продавец из магазина и уличный торговец отошли за угол и мирно беседуют, покуривая. Конкуренция конкуренцией, но зачем с хорошим человеком отношения портить.

Курортный роман

За соседним столиком четыре немолодые, крупные дамы. Переговариваются между собой на русском. Вокруг увивается официант-мулат, примерно их возраста. Отношение к бедняге высокомерно-снисходительное.

– Глянь, опять пришёл. Эй, Мигель, принеси-ка нам ещё вина.

Мигель приносит на подносе четыре высоких бокала, улыбается, убирает грязные тарелки. Смешно коверкает имя одной из дам – «Тьятьяна».

– Ишь, Таньку-то запомнил, – хмыкает одна из дам. Самая крупная.

Танька смущается, опускает глаза в бокал с вином, краснеет. Мигель широко улыбается уже именно ей. Прочие дамы завидуют, и от этого отзываются о нём ещё презрительнее.

Картина, как в советском санатории.

Отдыхающие

У бассейна группа новоприбывших. Три парня и три женщины. Пьют второй день. Бармен устал наливать ром в пластиковые стаканчики (довести кубинского бармена очень непросто), отдал им всю бутылку.

Океана ещё не видели. Допились до того, что прыгали в бассейн с соломенной крыши бара, дрались с охранником. Потом украли с уличной шахматной доски белого коня. Такую тяжёлую пластиковую фигуру по колено взрослому человеку.

Пили с конём.

Пели «Только мы с конём по полю идём…»

Конь пил наравне со всеми, у него же внизу дырочка, вытекает. По-русски уже понимает.

Так вот кто коней с доски крадёт. А я на кубинцев грешил.

Наутро иду мимо этой компании к океану. Ласковый ветерок, черные птицы какие-то орут. Благодать. А эти опухшие, сонные, уже потягивают что-то из стаканчиков. Плохо им.

Слышу, вполголоса разговаривают:

– Третий день пьём. Сушит – ужас как. Это всё от кока-колы. В ней же сахар и гадость прочая. Надо переходить от Куба Либре к чистому рому.

Экология и лень

Туристы вообще странные. В двух шагах стоит контейнер для мусора. Протяни руку и выброси пластиковый стаканчик, который ты утащил из бара. Лень? А залезть на столб пляжного зонтика, обдираясь и собирая занозы, засунуть этот стаканчик поглубже в пальмовую солому или между спицами не лень?

Бизнес

Беспроигрышный бизнес. Найти на улице бесхозную пальму, натрясти кокосов. Взять мачете и пойти на пляж продавать. По два кука за штуку (это при кубинской-то средней зарплате). Минус – откат спасателям и амортизация мачете. Пойду летом яблок-дичек натрясу. И на свислочьский пляж торговать. Может, прокатит.

Школа

Кубинскую школьную форму придумал какой-то маньяк. Я в такой юбке дочь из дома не выпущу. С каких пор в моей голове такие старые, ворчливые мысли?

Школа в Гаване. Здание века XVIII. Спортзала и стадиона нет – физкультура прямо на площади, под фотовспышками и взглядами сотен туристов. Два десятка ребятишек разных цветов бегают наперегонки по мостовой, запрыгивают на мраморную лестницу. Их охраняет пузатый мулат со свистком. Физрук, он и на Кубе физрук. Свистит, руками машет. У нас бы ещё кричал: «Дети, не бегайте по лестнице!».

А тут лестница – основной спортивный снаряд. Он и орёт: «Дети, бегайте по лестнице, а не позируйте туристам!».

Дети к туристам привыкли, улыбаются всем, охотно позируют для фотографий.

В классе человек пять белых, то ли испанцы, то ли французы. Одна девочка вообще голубоглазая блондинка. Четверо чёрных, как шоколадки. Остальные – промежуточные варианты между блондинкой и негритятами. В общении нет скованности. Расизм – это не про Кубу.

Культура

В центральном музее, между комнатами с мебелью и посудой испанских королей есть невысокий порожек. Можно зазеваться и рухнуть прямо на паркет.

Взять бы выровнять или переход какой-то сделать. А они поставили тётку, которая всех предупреждает:

– Стоп! Не упадите!

И улыбается так искренне, что даже злиться на эту безалаберность невозможно.

Кого любят кубинцы

Американцев не любят. Как сказали им в шестидесятые: «Чемодан-вокзал-Флорида», так с тех пор и не любят. Канадцев терпят, те привозят много денег. Европейцев-австралийцев-китайцев уважают. Но любят русских. В когорту русских включают всех из бывшего Союза. Хоть грузина, хоть украинца. Многие кубинцы старше сорока говорят на русском.

Подошёл на пляже дядька. Огромный такой пузатый негр. Разговорились. Очень смешно, когда чернокожий говорит с еврейским одесским акцентом. Пять лет в Одессе учился.

– Вам, таки, сигары не надо?

Маньяна

Взял с собой блокноты, ручки, распечатал план рукописи. Думал, за две недели допишу книгу, начну новую.

Валяюсь на пляже, как переспелый кокос. В голове обрывки мыслей лениво перекатываются в такт тёплому прибою. Маньяна заразительна.

Напишу обязательно об этом рассказ.

Завтра.

Строительная мудрость

Всё-таки они учились строить у наших.

Возле отеля собрали террасу, чтоб завтракать под соломенной крышей на ветерке. Сделали три входа, огромные окна до пола. Проложили к каждому входу мощёные дорожки.

Потом передумали и входы перенесли. Дорожки упираются в стену, а двери выходят на газон. В двух шагах от дорожек.

И всем нормально.

Одна фраза

Только латиноамериканки плавают в бассейне так, что это граничит со стриптизом.

Самолёт прилетел

В океане приливы и отливы зависят от луны. В ресторане они же зависят от самолёта. Вваливается толпа, выстраивается очередь за мясом, салатами. Говорят, самолёт прилетел. Прилив. Пустуют столики, официанты переводят дух, оставляют половину террасы не накрытой. Говорят, самолёт улетел. Отлив.

Отпускные разговоры

Ближе к концу отмеренных безжалостным туроператором двух недель начинаются отпускные разговоры.

Говорю:

– А давай бросим всё и переедем. Я буду книжки писать, в интернете продавать. Немного, но нам хватит. Снимем халупу из бетона и пальмовых листьев. Будет у нас океан каждый день.

Жена у меня прагматик:

– Ты был у них в магазине? Это тебя сейчас в отеле поят-кормят. А если переедем и жить станем, то где ты будешь свою любимую колбасу покупать? Пельмени волковысские? Ребёнка надо в школу водить. Где здесь русскоязычные школы?

Это она правильно приоритеты выстроила. Сначала колбаса-пельмени, а потом школа. И все мои отпускные мечты разбиваются об её прагматизм. Действительно, и школа, и работа, и магазины. Последний день отпуска, входим в тёплые прозрачные волны. До самолёта считанные часы. И моя серьёзная, прагматичная жена шепчет:

– Да шут с ней, с этой колбасой. Давай оставаться.

Хочу обратно

Самый драматичный момент в окончании отпуска, это даже не тот, когда вы бросаете местную мелкую монетку в океан. И не тот, когда вы в аэропорту заходите в самолёт, а навстречу вам высыпает бледная, но весёлая толпа только что прибывших отпускников.

А вот приехали вы домой, вокруг привычная скучная обстановка. Распаковываете чемоданы-сумки. А одежда пахнет морем, из плавок сыплется песок; раковины и камешки, которые вы собрали на берегу, высохли и уже не такие красивые. С нахлынувшей тоски открываешь бутылку рома «Сантьяго де Куба», мешаешь себе жалкое подобие «Куба Либре», и только тогда понимаешь высокое искусство бармена Мигеля, который тебе этот коктейль каждое утро смешивал. И каждый день. И вечером раза три. Вкус совершенно не такой. У Мигеля лучше. Или всё дело в обстановке?

Короче, намешиваешь себе рома с колой, садишься в кресло и предаёшься воспоминаниям.

Финал

Пока валялся на пляже под кубинским солнцем, записывал эти короткие заметки. Когда светило тропическое солнце и океан нашёптывал мне свои секреты, заметки казались яркими и весёлыми. Приехал домой, перечитал. Показалось, что привёз в Минск круглую гальку с пляжа. Пока она мокрая от морской воды, пока светится от жаркого солнца, то красивая, волшебная. На полке в квартире – тусклая и пыльная. Камни и камни.

Сначала расстроился. Потом подумал, пусть лучше читатели оценят. Может, не так плохо получилось.

Сейчас дайкири намешаю и вообще поверю в собственную гениальность. И рассказ напишу. Я и начало уже придумал:

«Старик рыбачил один на своей лодке…»

Погодите, по-моему это где-то уже было!

Записки путешественника

На краю земли

С детства я хотел путешествовать. Лет в пять, помню, иду из детского садика с мамой привычным маршрутом. Главный вход – забор – загадочная надпись: «Счастливого рабочего дня» на клумбе – потом через двор мимо бревенчатой избушки Бабы Яги (внутрь лучше не заходить, потому что там пахнет и заминировано), и вот уже наш подъезд. Маршрут изучен так, что с закрытыми глазами пройти можно. Я даже шаги по этому маршруту три раза считать начинал. Только доходил до двадцати и сбивался. Я тогда после двадцати плохо считал.

И вот идем мы с мамой мимо загадочной надписи, а в голове у меня одна мысль: «А вот что будет, если сейчас свернуть не направо, к нашему подъезду, а налево?» Я налево ещё ни разу не был. Там простиралась «Терра Инкогнита», белое пятно на мировой карте, дикие земли, населённые чужаками. Если сейчас свернуть налево, всё будет по-другому. Там непонятная и непознанная Вселенная. Я уже настроился открывать континенты, побеждать племена краснокожих, причаливать к необитаемым тропическим островам, занёс ногу, чтоб шагнуть налево, но мама крепко держала меня за руку, и дерзкую экспедицию пришлось отложить.

В первом классе я ходил по привычному маршруту уже самостоятельно, без мамы, и вот тут уже оторвался. Сходил и налево, в соседний двор, и через забор в чужой детский сад. И даже через полгорода в автобусе в кафе «Морозко» – это была вообще какая-то межгалактическая экспедиция. Вылазки становились всё смелее, я заходил всё дальше. Пока однажды автобус не высадил меня на окраине нашего городка. Дальше начинался лес, за которым, как я потом узнал, стоял кормилец города – огромный нефтехимический завод.

Но тогда я этого не знал. Стоял, смотрел на лес. Что-то думал. Наверное, так ощущал бы себя путешественник, добравшийся до окраины Плоского Мира. Сидел бы он на краю обрыва, свесив ноги в космическую бездну, болтал бы этими самыми ногами, а внизу степенно ворочалась бы черепаха или кит. Это уже кому что больше нравится.

Так вот, я себя точно так и чувствовал. Это был край мира. Моего мира. Автобусы дальше не ходили, куда-то в чащу скользили блестящие трамвайные рельсы. Я постоял немного, приехал следующий автобус, и я поехал домой.

Когда мечты сбываются, это не всегда хорошо

На первом курсе мы студенческой толпой решили отметить Новый год на Красной площади в Москве. Взять, сорваться, набиться в плацкартный вагон, всю дорогу петь песни и рассказывать анекдоты. Потом открыть бутылки с шампанским ровно в 12 часов под бой кремлёвских курантов, поорать: «С Новым годом!» среди таких же идиотов. Потом всю ночь гулять по заснеженным улицам мимо Большого театра и вдоль Москва-реки, а утром вернуться обратно.

Собирались человек двадцать, а поехали вдвоём. В последний момент у всех нашлись отговорки. Но это ладно. В Москве нам в принципе понравилось. Были и куранты, и Красная площадь, и незабываемые фотографии с какими-то сикхами в тюрбанах, жизнерадостными замёрзшими неграми, туркменами в тюбетейках поверх шапок-ушанок. Молодой араб в бежевом интеллигентном пальто, звонивший куда-то в Аравию маме и хвастающийся, что он в Москве отмечает Новый год на Красной площади. И даже заснеженные улицы. А ещё толпа скинов, избивавшая в переходе метро узбеков и кавказцев, того самого интеллигентного араба в бежевом пальто. И толпы равнодушных москвичей, проходящих мимо с абсолютно безучастными лицами.

Я тогда пытался писать стихи. Они были по-юношески корявые, неуклюжие, мне и сейчас за них немного стыдно. Особенно стыдно, что я тогда считал себя начинающим великим поэтом. Будущим Есениным или Чуковским. Декламировал этот кошмар девушкам, подписывал на совместных фотографиях. Бедные девушки, что им пришлось пережить!

Из Москвы я ехал домой в лёгком шоке. Ещё в поезде нацарапал на обратной стороне билета что-то вроде:

И эхо равнодушно разносит по ночам:

– Россия – для русских, Москва – москвичам!

Это у скинов такой слоган был. Они его постоянно выкрикивали.

Пока доехал, шок прошёл. Разгромной поэмы, карающей скинов и восхваляющей дружбу народов, так и не получилось.

Детский интернационал

Дочь у меня коммуникабельная, вся в меня. Куда ни поедем, везде находит друзей, а что такое языковой барьер, она знать не знает.

В Шарм-эль-Шейхе в аэропорту стоял у стены пожилой полицейский. Суровый, как праотцы ислама. Поглядывал на шумную толпу русскоязычных туристов, которые чересчур медленно грузились в самолёт, позёвывал.

Так это чудо заскучало в очереди, подкралось к серьёзному дядьке и честно глядя ему в лицо своими наивными детскими глазёнками чирикнуло:

– Салам.

Единственное слово, которое она тут выучила.

Минуты через три уже мерила фуражку, рисовала в его блокноте ручкой. Мне кажется, попросила бы пистолет пострелять, дядька бы и пистолет одолжил. Когда подошла наша очередь на посадку, египтянин с видимой неохотой вернул нам ребёнка и ещё что-то долго говорил мне по-арабски, пожимая руку.

В Египте жили в большом отеле. Половина населения – немцы, вторая половина – итальянцы. Думали, Соньке скучно будет. Пришли в первый вечер на детские танцы. Там стандартный набор: «Арам-зама-зам», «Танцующие утята», аниматоры в дурацких париках, от которых дети помладше реветь начинают.

Сонька исчезает прямо из-под носа. Смотрю, какого-то кавалера уже тащит. Кавалеру лет шесть, толстенький такой. Пытается его расшевелить, тот стесняется, ни в какую не танцует. Сонька его бросила, второго тащит. Аккуратный такой мальчик, в очках и с бабочкой на рубашке. Положительный, аж противно. Танцуют, потом смотрю, он ей часами хвастается. Показывает. Сонька кивает, улыбается. Ну, думаю, нашла соотечественника. Хорошо, детям интереснее будет. Подкрадываюсь незаметно поближе, слышу, очкарик так с выражением:

– Дас ист нихт… – и дальше что-то в таком же ключе. Немец, блин!

Дети пообщались, Сонька к бару попить подбегает.

– Дочь, – спрашиваю. – Как того мальчика в очках зовут?

– Не знаю, – отхлёбывая жуткую бурду со вкусом колы, отвечает легкомысленное дитё. – Он говорил, я не запомнила.

– А что он тебе рассказывал?

– Да, зануда какой-то. Всё своими часами хвастался.

– И ты его понимала?

Дочь удивлённо смотрит на меня.

– Конечно, понимала. Он же на нормальном человеческом языке говорил.

Талант. А когда у них в детсаду английский учили, у нас дальше «Итс э кэт» не дошло.

А через два дня на пляже устроились рядом с нами интереснейшие соседи. То ли два брата с женами, то ли две сестры с мужьями. Уж очень все похожи. Дамы тут же залегли на шезлонги под зонтики, а мужики остались играться с тремя мальчишками-погодками. Младшему года четыре, старшему не больше шести.

Мужики суровые, в черных майках, небритые, с характерным акцентом. Детей держат в строгости. Только и слышно:

– Давик, что ты дэлаешь?! Не дэрись с братом!

– Рафик, как ты разговариваешь?! Так нэльзя говорить!

– Намик, иди сюда, вытри нос, ты же мужчина.

И всё это серьёзно так. Сурово. И малыши тоже суровые, дети гор.

Сонька (в розовом купальнике, волосы выгорели до белизны, веснушки) замечает эту компашку, мигом топает в их направлении. По-хозяйски изымает у Намика совочек, шлёпается рядом и начинает участвовать в постройке замка. Пацаны сначала офигели, но быстро опомнились и принялись помогать. Только Намик надулся. У него же совочек отобрали. Попытался вернуть свою собственность обратно, но что Соньке в руку и попало, то уже её. Получил агрессор совочком, ещё больше надулся.

Я замер. И тут один из мужчин, видимо, отец, говорит:

– Намик, отдай девочке совок. Отдал? Намик, ты что обиделся? Иди сюда.

Намик всхлипывает, но подходит. Отец берёт его за плечи, смотрит в глаза:

– Намик, ты не должен обижаться, ты же мужчина.

И Намик проникся. Губы сжал и пошёл со всеми замок строить. Суровый, как кавказские горы. Такой маленький, а уже чеченец.

В последний день сдали номер, а до самолёта ещё полдня. Валялись в шезлонгах возле бассейна. И пойти уже куда-то нельзя, и ещё несколько часов отдыха. Грустно, тоскливо, как всегда перед работой.

Сонька и тут не растерялась. Смотрю, через десять минут гоняется вдоль бассейна за негритёнком. Тот визжит, улыбается. В шезлонге его мама. Типичная черная женщина из голливудских фильмов. Сто двадцать кило веса, полсотни косичек, сигарета.

Подошла к нам знакомиться. Говорит по-английски, ну и мы тоже кое-как.

– Джимми так рад, – улыбается дама, обдавая меня клубами сигаретного дыма. – Это его первый друг здесь. Ему было скучно.

– А вы откуда? – задаю я стандартный вопрос курортных отелей. – Из Ливии? Туниса?

Дама-то черная, ясно, что не норвежка.

– Мы из Лондона, – не смущаясь отвечает «мама Джимми». – Англичане.

А у меня в голове в этот момент музыка из «Шерлока Холмса» и грустное лицо королевы Елизаветы. А что, им бы клетчатые юбки – вылитые шотландцы.

Евротур по интересным местам

Как-то наш семейный отпуск пришёлся на октябрь. Получилось так неожиданно, что ничего не успели толком забронировать. Залезли на известный сайт, зарегистрировались в нескольких отелях и поехали на машине по ближайшим соседям: Польша – Чехия – Германия – Австрия.

По дороге попал под дождь, промок и подстыл слегка. В каждом городе только об одном думал: «Где ближайшая дверца с сакральными надписями WC». Могу написать монографию «Туалеты Европы». В дрезденском музее стоят возле туалета ночные вазы из мейсенского фарфора. В чешском Дечине – древний туалет с каменными стенами XIV века, где-то капает вода, чувствуешь себя узником в подвале рыцарского замка. В Аушвице, несмотря на современный ремонт и новую плитку, жуть какая-то. Кажется, что каждое зеркало – это окно ТУДА. В Вене в туалете играл Моцарт.

Бесшабашные туристы

В августе поехали в Турцию. Отель и море быстро надоели, рванули на рафтинги-яхтинги-сафари на джипах. Рафтинг понравился. Утром приехал автобус, собрал туристов по трём-четырем отелям и привёз на берег бурной реки. Подходит к толпе турок.

– Русские есть?

– Есть, – отвечаю.

– Берите вёсла и садитесь впереди.

– Почему? – спрашиваю.

– А вы, русские, на перекатах в азарт впадаете и гребёте, как сумасшедшие. А эти, – турок кивнул на группку французов. – Вёсла бросят, и мне тогда одному выгребать придётся.

Сели мы с одним парнем из Питера на нос. На корму – французов, в середину казахская семья пристроилась. Поплыли. Всё точно так, как турок предсказывал. Как перекат – французы визжат, казахи вообще лениво по сторонам поглядывают, веслами едва воды касаются. Мы с турком гребём.

Приплыли в одно место, там берег высокий. И маленький аттракцион. Можно с этого берега прыгать. Высоко, метров пятнадцать, не меньше. Полез, яжмужик. На самом верху стоит турок.

– Прыгай, – говорит.

Я начинаю снимать спасательный жилет, который на меня ещё в самом начале нацепили.

– Э-э, нет, жилет не снимай, – качает головой турок. – Прямо так прыгай.

Думаю, что человек разбирается. Прыгнул. Лечу, в ушах ветер свистит, адреналин. Мысль только одна: «Зачем мне всё это было нужно? Сидел бы тихонько в лодке с французами». Только про французов подумал, как звезданусь о воду! Сразу на глубину ушёл, вода ледяная, но жилет наверх потащил. И всё-таки успел я неслабо ногами о дно приложиться. «Ничего себе, – думаю. – А тут не слишком глубоко!»

Вылажу, злой такой, иду к туркам разбираться.

– Что вы творите?! Там же воды метра два. Чуть в дно не воткнулся.

– А-а-а, дорогой, зачем ругаешься? Мы же тебе сказали жилет не снимай. Жилет не даст до дна достать.

– Вы с ума сошли! А если бы я ноги поломал?

– Да мы тут много лет останавливаемся, туристы прыгают, – успокаивают меня. – А в этом году лето жаркое, река обмелела, вот ты и достал до дна. Без жилета точно ноги можно поломать. А с жилетом всё хорошо.

В это время рядом с высоким берегом остановилась очередная группа лодок, и на вершину полезли самые отчаянные. Я бросился было к ним, рассказывая про мелкую реку, про жилеты. Но туристы легкомысленно махнули руками.

– Ты же целый, братан, – на языке Пушкина и Лермонтова хмыкнул один из них. – Вот и мы прыгнем.

И полезли прыгать. И кто в этой ситуации дурак? Турки или туристы?

Папирус

Каждый раз, выезжая в отпуск куда-нибудь к морю и пальмам, я сталкиваюсь с одной и той же историей. Местные всеми силами стараются обмануть туристов. Особенно это заметно в первые дни, когда турист ещё не загорел. Он не знает цен, у него есть деньги, пока не закупился всякой сувенирной дребеденью.

Приехали в Хургаду, вечером познакомились с соседями по коридору. Гена и Катя только поженились, в Египте в свадебном путешествии. Пошли гулять. Генка исчез на минуту, возвращается со свёртком. Показывает:

– Смотрите, какой папирус купил. Давно хотел себе такой на стену. У нас в отеле спрашивал – двадцать долларов. А здесь старичок стоял с целой кипой папирусов. Продавал по десять, но я же знаю, что в Египте торговаться надо. Сторговались до восьми.

Папирус и правда красивый. Традиционно в профиль Анубис и Осирис пилят чью-то душу в царстве мёртвых. Жуть, но красиво. И дорого. Я в Северной Африке не первый раз. Цены на это художество ещё в прошлом году узнал.

– Извини, – говорю. – Генка, но тебя развели.

– Как так? – обиженно спрашивает сосед. – Я же сторговал два доллара. А в отеле вообще двадцать.

– Пошли к твоему деду.

Пошли. Неподалёку и впрямь сидит живописный арабский дед, перед ним на столе целая кипа разнокалиберных папирусов. Подхожу, здороваюсь, выбираю примерно такой же папирус, какой Генка купил. Спрашиваю:

– Сколько?

– Десять, – улыбается потомок халифов и эмиров.

– А ты ему, – киваю на Генку. – За восемь продал.

– Хорошо, восемь, – легко соглашается старичок. – Но только из большого уважения.

На русском отлично шпарит. Сразу видно контингент покупателей. Молодец, мне бы в его годы языки учить.

– Давай так, – беру большой папирус, к нему два мелких. – Вот это всё за три доллара, и я пошёл.

Старичок чуть не вырывает у меня из рук папирусы.

– Ты сумасшедший. Уходи.

– Ну ладно, – разворачиваюсь я.

– Погоди, – я не успел сделать и шаг. Впрочем, и не собирался.

Опять поворачиваюсь к папирусному бизнесмену.

– Давай так. Вот этот большой и два маленьких за четырнадцать. Восемь за большой и по три за маленькие.

– Три, – жестоко говорю я. – За всё три доллара.

– Уходи! – снова машет руками старичок. – Сумасшедший турист. Уходи.

Вокруг нас начинают останавливаться арабы. Откуда-то подлетает стайка мальчишек. Бесплатное развлечение.

Я разворачиваюсь и успеваю-таки сделать один шаг.

– Подожди, – кривится старичок. – Давай так. Все три за двенадцать долларов.

– Пять, – немного сдаю я. – За три пять долларов.

– Ай, какой ты! – уже довольно ухмыляется дед. – Смотри, хорошие папирусы, настоящие.

– Ага, из гробницы Тутанхамона ещё скажи. Пять. По рукам?

– Десять, – предлагает дед.

– Семь, и я ещё вот эту картинку возьму, – пододвигаю к себе известный профиль Нефертити.

Дед театрально дергает себя за жидкую седую бороду, рвёт редкие волосы на макушке.

– Разоряешь, шайтан! Не могу я за столько отдать.

– Не мог бы – не стоял здесь! Продавай или я сейчас дальше пойду.

Один из мальчишек выкрикнул что-то на арабском. Вокруг смеются.

– Дальше – чепуха всякая! – горячится дед. – Ненастоящие папирусы, из банана склеены. А у меня настоящие!

– Я тебе искренне верю, уважаемый, – киваю я. – Но больше семи долларов не дам.

Начали мы торговаться. Минут десять скидывали и набавляли по доллару, по полдоллара. Я соглашался на десять, но хотел в придачу к трём выбранным папирусам ещё два. Дед не отдавал. Толпа зрителей становилась всё больше. По-моему, где-то делали ставки.

– Ладно, шайтан, забирай! – наконец дед утёр пот со лба и подвинул мне мою добычу. Пять папирусов. Один большой и четыре маленьких. За одиннадцать долларов.

Чтоб Генка сильно не расстраивался, я подарил ему один из маленьких.

Старичок стоял у выхода из нашего отеля. И каждый раз, когда я выходил в город он узнавал меня, махал руками и здоровался. В последний день я подошёл к нему попрощаться. Протянул оставшиеся три доллара и ткнул на выбор в один из папирусов.

– Пять, – мстительно сказал старичок.

– Да ладно, – хмыкнул я. – Держи три. У меня больше нет. Ночью улетаю.

– Уже домой?

– Да. Пора на работу.

– Погоди! – старичок кивнул мальчишке, сидевшему у стены за его спиной. Тот метнулся и притащил стеклянные стаканы с холодным, очень сладким каркаде. Посидели, попили, помолчали.

– Приезжай ещё, – на прощание сказал продавец. – У нас тут революция, но туристов никто не тронет. Приезжай. С тобой интересно торговаться.

– Скажи честно, сколько по-настоящему эти листы стоят?

– Э-э, – хитро прищурился дед. – Так я тебе и ответил. Коммерческая тайна.

Мне кажется, что он русский в университете учил. Где-нибудь в Одессе, при Хрущёве.

Арафатка

Но один раз меня сильно развели. И правильно. Нечего расслабляться. Почувствовал себя уверенно. Поехали мы на экскурсию в Луксор. На автобусе. А через два дня должны были по пустыне на квадроциклах кататься. Нам сказал, чтоб мы заранее арафатки купили, лицо от пыли заматывать. Арафатка – это такой традиционный арабский платок. У мужчин клетчатый, у женщин чаще белый. Его постоянно носил лидер Ясир Арафат. Вот и прозвали арафаткой.

Так вот, едем в Луксор, через пустыню. По дороге остановились в каком-то бедуинском селении чаю попить, денег оставить. Тут же подтянулись мальчишки с милыми козлятами в руках, какая-то пожилая дама с лошадью. Фотографируйтесь, дорогие туристы, но не забывайте деньги платить.

От козлят мы с женой едва отмахались, от лошади плохо пахло. Убежали в тень чай пить. Подходит благообразный такой аксакал. Всё при нём. Тюрбан, седая борода, красивый халат. Повязывает мне и жене арафатки. Мне – клетчатую, жене – белую. И фотоаппарат наш – цап! Я было заволновался, но смотрю – старичок древний, далеко не убежит. Пофотографировал нас (неплохо, кстати, пофотографировал). И на арафатки кивает, продаю, мол.

– Сколько? – спрашиваю.

– Пятьдесят за каждую, – не моргнув глазом отвечает старый прохиндей. – Ручная работа, натуральный шерсть!

– Однако ты загнул, – смеюсь я. – По пятьдесят – это мы тебе за два платочка сотню должны? Мы же не миллионеры.

Прикинул и решил сразу в десять раз скинуть.

– Десять за два.

– Девяносто.

– Десять.

– Восемьдесят.

– Десять.

На пятидесяти мы немного застряли. Я прибавил пятёрку, бедуин скинул до сорока и позволил с собой бесплатно сфотографироваться. На тридцати опять застряли. Перешли с шага в десять и пять долларов до единиц. Сошлись на двадцати. Расстались довольные друг другом. Как говорил классик, уверенные, что обдурили противника.