Текст книги "Пора в отпуск"

Пора в отпуск

Кубанские зарисовки

В конце октября я решил, что такими темпами четвёртую книгу не напишу. Навалилась работа, какие-то проблемы. Всю неделю планируешь, что на выходных засядешь, а в субботу надо аквариум чистить, потом дитё на тренировку везти или выключатель плохо работает, надо его раскрутить, посмотреть на него и скрутить обратно, чтоб он ещё хуже заработал. Потом позвонить электрику. А в воскресенье только за компьютер сел, так все уже проснулись и требуют отцовского и мужского внимания.

Кажется, я понимаю, почему многие писатели умирали в гордом одиночестве, окружённые только стопками написанных книг. Мне вот обещают не только стакан воды, а целое ведро, если я прямо сейчас кое с кем в приставку поиграю. Приставка это хорошо, но кто рассказ дописывать будет? А через час какой может быть рассказ, когда на прошлой неделе чуть два балла не принесли по математике, а мама у нас, видите ли, гуманитарий.

Короче, я взбунтовался. И на осенние каникулы решил с семьёй по пушкинским местам отправиться. И я вдохновлюсь, и они отдохнут. Только девчонки хором завопили, что в пушкинских местах нынче холодно, и вдохновляться я могу на выбор либо кем-то из малоизвестных вьетнамских писателей, либо творчеством Рабиндраната Тагора. Полезли в интернет, искать, где этот самый Тагор жил.

Приходят.

– Ты как к Хемингуэю относишься?

– Положительно, – говорю. – А вы уже передумали?

– Во Вьетнаме пауки, – морщится та, что поменьше.

– А в Индии только завтраки, – прагматично заявляет та, что постарше. – Поэтому едем на Кубу.

– Логично, – заключил я. – Это абсолютно логично с вашей точки зрения. Выбирать между Вьетнамом и Индией, и выбрать Кубу. Иного я от своего семейства и не ожидал.

Чтоб не умничал, мне в наказание не купили новые плавки. Мол, ты всё равно будешь на пляже свои книжки писать, зачем тебе новые плавки?

Поехали. Книгу я, кстати, так и не дописал. Осталось ещё три рассказа доделать. Зато в тени отеля «Ambos Mundos» (и в тени моего великого коллеги по творчеству), прямо на обрывке какого-то конверта я начал записывать короткие зарисовки кубинской жизни. Те, кто был на Кубе, не дадут соврать, там все так и было. Пока был жив Фидель, пока президентом был Рауль, пока всеобщая глобализация не затронула Остров Свободы. Скоро там всё изменится. Шикарные кабриолеты шестидесятых продадут и купят пластиковые Фольксвагены. Мобильники и интернет вытеснят гитаристов, выводящих песню о Команданте. Может быть, сборник моих зарисовок поможет запомнить ту Кубу, символом которой был древний Плимут под ярким тропическим солнцем и кривоватой пальмой.

Прилетели

Летели всю ночь. Ну как ночь, вместе с ночью. Темно было часов одиннадцать, не меньше. Летели над Норвегией, Гренландией, Канадой. Очень странно направляться в тропики, когда под тобой плавают льдины и серые волны разбиваются о черные гренландские скалы. Пейзаж фантастический, инопланетный. Уже в самом конце пути под иллюминаторами проплыли огни Майами. Ровные квадраты дорог, освещённых фонарями. Потом ещё полчаса тьмы, в которой опять воображались высоченные океанские волны и робкие огни Варадеро.

Из кресла выполз с трудом, отсидел всё, что можно. Даже когда самолёт пошёл на посадку, не было привычной тревоги. Да пусть хоть в океан упадёт. Пусть хоть разобьётся, только бы скорее всё это закончилось.

Вспомнил почему-то свой первый полёт. Мне было уже лет тридцать, накопили с женой денег на отпуск. Самолёт приземлился в замызганной, истоптанной туристами Хургаде.

Я ступил из кондиционированного салона самолёта на пыльный асфальт. Увидел пальмы, вдохнул смесь бензиновых выхлопов, мусорных запахов и пустынного ветра, прилетевшего от волшебного Синая. И остро ощутил, я ж в Африке. Там, где акулы, гориллы, Бармалей в конце концов. Никогда больше не испытывал такого чувства. Ни в Южной Америке, ни в Европе, ни в Азии. Хотелось прыгать и вопить от радости. Но тут налетели товарищи арабы и принялись всячески нас обманывать. Предлагали за небольшую мзду быстрее всех оформить документы и привезти их прямо в отель. А я перед полётом начитался отзывов, поэтому простите, говорю, товарищи, за вульгарный славянский жест, но вот вам кукиш.

КубАнские зарисовки

Дочь спрашивает:

– Что ты всё время пишешь?

Говорю:

– Рассказ хочу сделать о том, как мы тут живём.

– Ты, – отвечает. – У бабушки лучше спроси. Мы здесь только две недели, а она тут несколько лет прожила.

Ничего себе, я чего-то не знаю про собственную мать? Когда это она жила на Острове Свободы? Может, и дедушка партизанил с Че Геварой?

– Ты ничего не путаешь?

– Ничего. Она мне всё время рассказывает, как она на грузовике ездила картошку убирать. Когда они студентами были. Стояли в кузове, на этой самой картошке и за борта держались. Такой грузовик я сегодня видела. И люди в нём за борта держались. Картошку не видела. Наверное, не выросла ещё.

Потихоньку понимаю женскую логику. Бабушка несколько лет прожила на Кубани. Видимо, в сознании моей девицы Куба и Кубань – это где-то рядом. Удивительно, что бабушка не курит сигары. Тут многие бабушки курят.

Поэтому назову я свой опус «КубАнские зарисовки».

А географией мы дома займёмся. А то окажется, что Канберра – это славная своими традициями Австрийская столица, родина вальсов и яблочного штруделя.

Спасатели – вперёд!

На пляже лежит спасатель от отеля. Отличный мужик, чёрный, как Майк Тайсон. И с таким же добрым взглядом. Контрабандист. Продал мне бутылку рома и сигары по местной цене. Крышует торговцев кокосами, пускает их на пляж за откат. Зародыш девяностых, но как-то всё по-доброму, по-кубински.

В целом производит хорошее впечатление. Только не знаю, как он будет кого-то спасать. Весит килограммов двести, не меньше.

Говорите, на Кубе есть нечего?

Ностальгия бывает разной

Как собственно и ретро-автомобили. Кто-то гордится розовым «Линкольном», кто-то полирует серебристый «Плимут». А кому-то и синее облупленное на солнце творение АЗЛК за радость. Салон кожаный, зеркала блестят.

Местные предлагают завтра в Гавану на ретро-автомобиле съездить. Если прикатят на допотопной «копейке», которую придётся заводить «с толкача», я кого-нибудь убью.

Проблемы с талантом

Выпил дайкири с двойным ромом, выкурил толстую гаванскую сигару и сел на берегу океана под пальмой писать рассказ. Думал, получится «Старик и море», получу Нобелевскую премию, не куплю виллу, так хоть балкон отремонтирую. Получилась фигня какая-то. Скомкал всё, выбросил. Ласковый солёный бриз вытащил скомканный листок из мусорки, унёс в океан. Почувствовал, что причастен к загрязнению мирового океана. Совестно. Пошёл купаться.

Не получится из меня Хемингуэй. Борода не растёт.

Мотивация

Оставил горничной монету в один кук на столе. Скрутила из полотенец лебедей, написала «Thank you» на розовом стикере, прилепила к зеркалу. Короче, довольная, как слон.

Пыль под кроватью не вытерла.

А поторговаться?

Приехал в южную страну без шапки. Хожу, голову напекло, пошёл покупать. На местном рыночке богатый выбор самоделок из дерева и проволоки, маек с лидерами кубинской революции, каких-то фаллических символов и аляповатых акварелей. Шляпы имеются. Есть берет, как у Команданте Че, есть соломенная шляпа, как у буржуя-американца времён диктатора Батисты. Решил закосить под капиталиста шестидесятых, всякие шляпки защитного цвета со звёздочками я уже носил в молодости, ностальгия не мучает.

Рядом со стойкой отирается чернокожий парень, болтает с компанией приятелей. Приятели разноцветные. Увидел бы эту живописную группу на тёмной улочке в Гарлеме, убежал бы. Тут Куба. Подхожу.

– Сколько? – тычу пальцем в соломенную панаму с лентой.

– Восемь, – улыбается мулат.

– Пять.

– Восемь, – качает головой, мол фиксированная цена.

Милый, наивный юноша. Пока ты в бесплатную кубинскую школу ходил, я у египтян второй бесплатный папирус выпросил, турков на скидку в 30 % разводил. А в Луксоре за жену подержанный фольксваген сторговал.

– Пять, – говорю.

– Семь!

– Четыре!

– Э-э, – ужасается моей логике парень. – Было же пять!

– Три.

– Ладно, белая ж…, забирай за пять.

Про белую часть организма он по-испански сказал. Но я все фильмы с Бандеросом пересмотрел, мне Сальма Хайек, как сестра, а Хавьер Бардем, как брат. Уж всякие интересные выражения на языке Сервантеса я знаю.

– Берёшь за пять?

– Уже не надо. Четыре.

Срывает шляпу со стойки. Мнёт.

– Смотри, какая хорошая! Не ломается. Ручная работа.

– Ручная. Но только не твоя, а Лю Дзеня из Шанхая. Четыре кука или я пошёл.

Чернокожие приятели продавца наблюдают. Лица заинтересованные. Сейчас ставки делать начнут.

– Ладно, – бледнеет мулат. – Забирай за четыре!

И смотрит на меня, ожидая, что я дальше снижать начну. Ну я же не садист. Я вообще за дружбу между народами и свободу для угнетаемых наций. Даю ему пятёрку.

Уходит вглубь своего навеса. Копается там, через минут возвращается с ожидаемо кислым выражением на лице.

– Сдачи нет.

Я прямо экстрасенс. Знал, что он так скажет.

– Ладно, – хлопаю афериста по плечу. – Оскара тебе не дадут, но лишний кук выторговал. Актёрское мастерство надо поощрять.

Приятели продавца вопят от восторга и почему-то аплодируют. Раскланиваюсь, как Энтони Хопкинс на красной дорожке. Как мало этим людям нужно для улыбки.

Увидел бы эти чёрные физиономии в тёмном углу, убежал бы со всех ног. Или я это уже писал?

Отличная, кстати, шляпа. Жалко, дома зима, снег, носить негде.

О правилах поведения за столом

Люди за завтраком в отеле делятся на две категории. Одни стучат по скорлупе варёного яйца ложечкой, другие лупят яйцом о край стола.

Ложечкой орудуют немцы-итальянцы. О край стола – канадцы и русские. Решил побыть патриотом хоть за завтраком. Неудобно. Скатерть толстая.

Крылатые качели

Гуляем по Варадеро. Детская площадка, возле которой припаркован типичный желтый американский «скулл-бас». Дитё видит площадку, срабатывает рефлекс – убегает кататься. Прибегает в шоке. Качели скрипят, карусель не крутится, все горки-брусья в лохмотьях слезающей краски. Металл не выдерживает борьбы с тропическим климатом, ржавеет.

Климату не поддались только турник и качалки, сваренные из толстенных тяжёлых труб (у кого-то папа работал в нефтедобыче?). Кусты вокруг площадки пахнут понятно чем.

Запах детства. Мы тоже вот так же бегали в кусты, потому что если домой придёшь, то не выпустят, заставят посуду мыть. И качели наши точно так же скрипели в 1985-м. И краска с брусьев слезала, а если навернуться с горки, то скорая уже не нужна. Тут только подорожник спасал и слюни. Мы учились выживать.

Ностальгия. Обнял лохматый турник. Прослезился.

Лишили вечернего дайкири. Говорят, допился до нежностей с турником.

Особенности национального ватерклозета

Дитё приходит из санузла.

– Папа, вызови горничную, у нас унитаз засорился. Вода стоит.

Говорю:

– Это ж почти Америка. У них так принято, чтоб вода стояла.

Дитё в шоке. Странные эти дети. Тут пальмы, океан, столько поводов для удивления. А она унитазу удивляется.

Труд сделал из человека лошадь

Во дворе отеля находится разобранная сцена. На ней когда-то в дореволюционное время танцевали всякую румбу. Потом сцена поломалась под особенно талантливым танцором. Её разобрали для починки. Каждое утро наблюдаю одну и ту же картину. Возле сцены на корточках сидят четверо в серых рабочих рубашках. Курят и смотрят на сцену. Чинят.

Один день чинят. Второй день чинят. На третий день прибили одну доску. На четвёртый чинят. На пятый не понравилось, как прибили доску, отодрали. За две недели только и прибили четыре доски. По доске на брата. Стахановцы.

Кстати, на шестой день пришёл ещё один. В белой рубашке, но лицо такое же сосредоточенное. Сел рядом, закурил. Посидел час, поболтали. Устал.

– Ну вас, – говорит. – Вы тут пашете, как сумасшедшие. Пойду рома выпью.

И ушёл. Бригадир, наверное.

…и не только лошадь

Отношение ко всякому труду на Кубе прохладное. Есть у кубинцев замечательное понятие – «маньяна». Мол, ну вас, завтра сделаю. Глупые белож… Бледнолицые психологи вывели термин «прокрастинация». Но прокрастинации до маньяны далеко. Прокрастинация – это невроз, страдание. Маньяна – состояние души. Полный покой и пофигизм.

В ресторане висит на стене лампа. Прикручена на два самореза. Причём один вкручен до половины. Я прямо представил. Пришёл рабочий с отвёрткой и молотком, прикрутил первый саморез. Взялся за второй. Докрутил до середины, подёргал, держится же! Ну всё, маньяна. И ушел.

Лампа лет десять висит. Висит же, пусть и не очень красиво. Главное результат.

На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы

Однажды утром во всём отеле покрасили бордюры в ядовитый жёлтый цвет. И нигде ни одной предупреждающей таблички. Идёт такой турист с ресторана на пляж. Шлёп! И уже вляпался. Дальше по дорожке жёлтые отпечатки. Или назад идёт – шлёп! И на мраморных плитках фойе жёлтые пятна.

После обеда слышим визг и шум. Уборщицы отловили парня, который бордюры красил, лупят его тряпками. Заставили оттирать пол. Обошёл их стороной. Злые они какие-то. Ещё заставят туристов самих за собой убирать.

Я же тоже с утра вляпался.

О законодательстве

При жизни Фидель Кастро издал много хороших и справедливых законов. Закрыл казино и бордели, национализировал имущество американских наркобаронов и прочих буржуев, запретил кубинцам ловить рыбу вдоль берегов острова.

Но почему, почему он не запретил пожилым полным немкам загорать топлес?!!

Фауна отеля

Под лестницей отеля живёт кот. Наглая грязно-белая морда. Приходит в ресторан, садится напротив столика, и молчит, проникновенно глядя в глаза. Не мяучит, не ластится. Просто смотрит. Попробуй не поделись с ним куском мяса. Так посмотрит, что сердце в пятки уходит. Кусок мяса принимает без жадности. Церемонно обнюхивает, аккуратно съедает. Всякие макароны, жареные ананасы с омерзением отвергает.

Официанты его игнорируют. Только в двери не пускают, а ему и не надо. Окна постоянно открыты, а для ловкого представителя кошачьих метр до подоконника не препятствие. Один стремительный прыжок – и он уже смотрит вам в глаза. В начале девяностых был такой экстрасенс, Алан Чумак. Смотрел из телевизора, воду взглядом заряжал. Кот смотрит также.

У этого кота есть рыжий товарищ. Живёт в тени деревьев возле бассейна. Видимо, когда-то между ними произошла битва, в которой рыжий проиграл, о чём свидетельствует глубокий шрам на шее. В ресторан рыжий не ходит – это территория белого. Попрошайничает возле бара. Достаётся ему мало: куски круассанов, чипсы. Бывает, пива нальют. Рыжий вечно голодный, поэтому не утратил охотничьего инстинкта. Подстерегает ящериц, обитающих в кронах деревьев, догоняет и жрёт. Тощий, облезлый, но быстрый, как молния.

Вывод: рептилии и чипсы не питательны. Алкоголь тоже вреден. Хорошо, что я не кот.

Про любовь

К дочери полдня подкатывал мулат. Она тоже хороша. Строила ему глазки. А возраст у неё знаете ли… Кое-где уже замуж выдают. И мулат ничего такой, симпатичный. Я б взял, помогать бабушке на даче. Маленький только. Лет пять не больше. Моей девице почти восемь, страшная пропасть, похуже языкового барьера.

Засыпала сегодня, вспоминала. Если завтра опять приставать будет, может, ответит взаимностью. Или не ответит. Ещё не решила. И смотрит на меня с прищуром. Я же ревновать должен, понятно? Страдаю напоказ.

Такая маленькая, а уже интриганка.

И снова про любовь

Вдоль бассейна прохаживается чернокожая морщинистая старушенция в ярком платке намотанном на копну чёрных с серебром волос особым образом (ну вы знаете, как кубинки это делают). Фигура дразнящая, закутана в полупрозрачную хламиду.

Даму легко представить в плетёном кресле-качалке на террасе хлипкой хижины. В пальцах обязательно огромная сигара («Моя бабушка курит трубку…»). Или с веером и корзиной папайи на мраморных ступенях какого-нибудь небогатого гаванского квартала. Например, возле улицы Санха или Райо.

Разговорились. Оказалось, француженка. Коренная парижанка. На Кубе впервые и курит исключительно тонкие дамские сигареты. Зато пьёт черный ром, как сантехник. В предках – сомалийские пираты и русские казаки. На Кубе почувствовала себя как дома. Видела она этот Монмартр в… Ну вы поняли.

Софи Марсо померкла в моих глазах.

Детская философия

Дочь бегает по берегу, смотрит на океан, удивляется. Стало немного скучно, а если скучно, то лучшее лекарство – поприставать к папе. Спрашивает:

– Откуда берутся такие волны?

Пока рассуждаю, как соврать про ветер, разницу температур, влияние Луны и сейсмоактивность, сочиняет сама:

– А я знаю! С той стороны – Флорида, Соединённые Штаты. А там много толстых людей, я по телевизору видела. Они там прыгают в море, волны до нас докатываются.

Потом посмотрела на пустынный пляж.

– Бедняжки. У них там, наверное, совсем волн нет. Побежали просить нашего спасателя попрыгать в океан. Он тоже толстый. Волны до Флориды и докатятся.

Добрый ребёнок.

Янки, гоу хоум!

Всегда смеялся над людьми, которые расхаживают по курортам в майках «Я – русский!», «Россия – сила!» или чудесной троице «Царь», «Жена царя», «Царский ребёнок». Этакая трилогия толстопузов с красными обгорелыми физиономиями, не имеющая никакого отношения ни к дому Рюриковичей, ни к Романовым.

Я не спорю, что Россия – это сила. Но зачем же это на майку лепить?

Приехал на Кубу. Хожу по отелю, смотрю, горничные оглядываются и переговариваются. Думаю, может, ширинка расстёгнута или казюлька из носа торчит? Глянул в зеркало. Вроде все на месте. А потом разглядел надпись на майке. «Yankees». Два года её таскаю, не обращал внимания. Ну бейсбол и бейсбол. Не все знают, что такая игра вообще есть. А здесь на тебе.

Представил, сейчас подойдёт могучий негр-охранник и скажет:

– Янки, гоу хоум!

И доказывай потом, что ты не верблюд. Точнее, не бизон, или кто там символ у этих самых Янкиз. Скажут, ты, гринго, нам ещё за Залив Свиней ответишь!

Переодел на всякий случай. Кто их, коммунистов, знает. Теперь на майке стакан Куба Либре. Бармены улыбаются.

Впрочем, они всегда улыбаются.

Сумерки

Сумерек нет как состояния. Это же всё-таки тропики. Пришёл вечером на ужин – светло. Постоял в очереди за курицей на гриле, повернулся к окнам. Темно. Этакая бархатная тропическая темнота с ароматом джунглей. Ладно, с запахом подгоревшей курицы. Не могу привыкнуть.

То ли очередь длинная, то ли ночь такая быстрая.

Спорт

Фитнес по-кубински. В отеле четыре этажа. Лифт ходит только до третьего. Дальше пешком. Судя по архитектуре, проектировали советские специалисты. Творцы пятиэтажек без лифтов.

Живём на третьем. Жители четвёртого смотрят на нас с завистью. Нарочно топают в потолок. Мы коварно хихикаем.

Снова спорт

В тени деревьев стоит стол для пинг-понга. Рядом пьёт пиво турист Саша из Москвы. Саше в отеле одиноко, жену не отпустили с работы, вот он и знакомится со всеми подряд. И с нами тоже.

На третий день пиво уже из ушей лилось, и Саша решил размяться. Позвал поиграть в пинг-понг.

– Всех порву, – заранее предупреждает он. – Я в универе чемпионат выиграл.

Смотрю на его пузо и начинающую седеть щетину. Универ был давно. Но не спорю. Я в универе на физкультуре спал. Работал ночью в ресторане, а стопка матов в углу зала такая уютная.

Саша легко выиграл у меня пару партий и решил, что я не соперник. Пошёл искать кого посложнее. Договорились играть с пожилым мулатом, который сидит неподалёку в будке под тростниковой крышей и выдаёт полотенца. Ракетки для пинг-понга тоже выдаёт, значит, имеет к этому спорту непосредственное отношение.

Саше играть просто так уже неинтересно.

– Давай, – говорит. – На деньги.

Мулат кивает, хотя ставка в пять кук для него слишком большая. Да и вида он неспортивного. Тощий коротышка лет шестидесяти. Вот если бы на спор сигары курили, он несомненно победил бы. Смалит в своей будке косяки целый день. Да и медленный какой-то, вальяжный. Саша его точно порвёт.

Москвич заранее торжествовал. Ему эти пять куков – мелочь. А выиграть приятно.

Проиграл двадцатку и бросил. Мулат непробиваемый. Никаких финтов и приёмов не знает, но реакция, как у ниндзя.

– Стол у них кривой, – в оправдание говорит мне Саша. – И птицы на него гадят – бугристый весь. Иначе я бы его…

Соглашаюсь.

Опыт можно пропить, особенно если не играть с универа, а универ закончить лет двадцать пять назад.

А зарплата в сотню кук по стране – отличная мотивация при игре на деньги.

О высоком

Лежу на берегу ночного океана. Надо мной – звёздная бесконечность. В голове не укладывается, что всё это было всегда и будет всегда, даже когда меня не станет. И Вселенная просто не заметит, что где-то погасла крошечная искорка моей жизни. Она ведь бесконечна. Миллионы и миллиарды парсеков. А дальше что? Что за этими созвездиями и туманностями? Новые созвездия? А за ними?

От таких мыслей даже шезлонг подо мной начинает покачиваться. Чувствует хрупкость планетной коры. В тропическом небе, вдалеке от ярких огней отеля звёзды особенно близко. И понимаешь, что это на самом деле гигантские шары, полыхающие в вихрях термоядерных реакций.

А нет, вон та красная звёздочка моргает – это кто-то домой, в Москву полетел.

Так, сбился, о чём это я? Гигантские шары за миллионы парсеков от нас. И где-то там на берегу ртутного океана лежит зелёный кремниевый гуманоид и пялится на мой сектор Галактики.

А в понедельник на работу.

Че у сердца

Не удержался. Купил себе майку с Команданте. Великий революционер на ней выглядит слегка испуганным. Он тоже не хочет ехать в холодный белорусский ноябрь. Не волнуйтесь, Команданте. Я вас спрячу в шкаф до мая месяца как минимум. И буду всем хвастаться только когда Минск разогреется до 25-ти градусов. Что с учётом нашего климата может случиться очень и очень нескоро.

О здоровье

С возрастом мужчин подводят некоторые части организма. У кого-то язва, у кого-то давление, у кого-то… Любители голубых таблеточек меня поняли. Меня тоже вчера одна часть подвела. Как раз название из трёх букв. Нос, а не то, что вы подумали. Мало того, что обгорел, несмотря на три слоя солнцезащитного крема, так ещё и сопливит постоянно. Смена климата ему не нравится.

О погоде

С утра вышел из номера – пасмурно, ветерок колышет пальмы, на пляже волны под два метра с барашками пены, жёлтый флаг трепыхается. Холодно, блин. Потом вспомнил, что дома ноябрь, снег с дождём, пробки на проспекте.

Потеплело.

Символ революции

Команданте Че был аргентинским врачом. Но устроил кубинскую революцию, партизанил в джунглях Конго и Боливии, стал символом борцов за свободу. Чего только не сделаешь, чтоб открутиться от обязательного распределения в медвузе.

Я в своё время тоже много чего натворил. Жаль, джунгли далеко были, а то бы тоже попартизанил.

Ни минуты покоя

В последний день где-то в глубинах отельного лабиринта обнаружился полупустой неприметный бар. За стойкой скучает пожилой испанец. За столиками – чинная немецкая пара, голландец копается в телефоне, мелкими глоточками цедит ром. Пыхает сигарой. Кругом дерево, какие-то вычурные люстры, бра.

Посидели, наслаждаясь тишиной, крепким эспрессо, атмосферой покоя. На лице испанца – вселенская мудрость, познавшего всю правду мира. Морщины, словно трещины в скале. Мы успели сделать по два глотка кофе, и тут снаружи вопли, шум. Дитё кого-то уронила. Приём показывала. Побежал спасать.

Си, сеньор

Подошёл менять валюту. Пока стоял, извёлся весь. Кассирша, как ленивец из Зверополиса. Я говорю:

– Тороплюсь очень.

– Си, сеньор.

И неспешно так в телефоне копается. Как не надо, так у них тут и связь, и интернет!

– Уважаемая, – говорю. – Мне очень быстро надо. Цигель, цигель.

– Си, сеньор.

И дальше копается, улыбается. Наверное, котиков в интернете разглядывает. Я аж подпрыгиваю от нетерпения.

– Вы не поняли, – говорю. – Мне очень надо. У меня автобус ту-ту. Побыстрее, пожалуйста.

– Си, сеньор, – все с той же божественной всепрощающей улыбкой.

Наконец-то она ме-е-е-едленно откладывает телефон, берёт мою купюру, ме-е-е-едленно осматривает её со всех сторон. Кивает. Открыва-а-а-ает кассу, пересчитывает куки, кладёт их на стол. Сумма простая, я протягиваю руку. Но деньги мне не отдают.

– Подождите, сеньор, – улыбается кассир.

И пересчитывает десять бумажек во второй раз.

– Да всё правильно, – говорю я.

– Си, сеньор, – улыбается мучительница. И ме-е-едленно пересчитывает деньги в третий раз.

Я уже протягиваю руку за деньгами, но тут у неё на столе звонит стационарный телефон. И она, не отдавая мне мои куки, поднимает трубку!!!

– Си, сеньор?

Я, кажется, знаю основную проблему их экономики!

Аптека

Работники госаптек везде одинаковые. Накупался в море – в ухе стреляет. Надо лечить как-то, что ж мучиться до самого конца отпуска. Я же всё-таки доктор, хоть и не лор.

Прихожу в аптеку. За кассой сидит такая типичная Мариванна, три дня до пенсии. Объясняю ей на языке Пушкина и показываю – ухо болит. Пушкин ей побоку, но язык жестов даже папуас новогвинейский осилит.

– Ухо болит, ухо! – тычу пальцем в ушную раковину и делаю страдальческое лицо. – Ай-яй-яй.

Мариванна понимающе кивает и кричит вглубь аптеки:

– Га-а-ляяя.

С мягким таким украинским «г».

– Га-а-аль!

Ну ладно, это я так представил. На самом деле было очень похоже. Мариванна во всю мощь своих легких орала что-то вроде:

– Марисабель, иди сюда, тут какой-то гринго с ума сошёл!

Выходит Галя, она же Марисабель. Все при ней и даже больше. Гале лет сорок, но взгляд у неё плотоядный, что в сочетании с цветом кожи выглядит жутковато.

Галя смотрит на меня.

– Ухо, – повторяю я свой танец с саблями. – Ухо болит. Пробка, наверное, промыть надо!

Нагло цапнул с прилавка ручку, выудил из кармана какой-то клочок бумаги. Написал «Н2О2» и показываю. Расцвели в улыбках. О, великий язык химии, ты сильнее даже языка жестов!

– Си, сеньор.

Где-то я это «си» уже слышал. Ничем хорошим это не заканчивается.

– Галя, где тут у нас от ушей?

Галя эпично сгибается, лезет в какой-то ящик, достаёт огромную банку литра на три и ставит на прилавок. Банка с тёмными стенками, по которым я даже на Кубе узнаю вожделенную перикись.

Прошу:

– Мне не надо литр. Дайте полстакана. «Смолл, смолл, сеньора».

– Си, сеньор, – улыбается Галя.

Но головой качает отрицательно. Мол, нет смолл.

Так и знал, что где-то подвох. Беру банку, читаю. Вместо привычных 3 % – написано 2,8–3,2. То есть «мы тут на Кубе не отвечаем за такие мелочи, как точная дозировка препарата».

Ладно, подойдёт.

– Давайте.

Пробили по кассе, поволок банку под мышкой. Гулял дальше по Варадеро с этим ведром. Физическая нагрузка полезна. Работницы фармацевтической торговли смотрели мне вслед с улыбками. Такая типичная парочка, Мариванна и Галя. Мариванна – степенная пожилая креолка, Галя – пышная мулатка, выпрыгивающая всеми частями тела из крошечного халатика.

Сафари

Поехали на сафари на джипах-внедорожниках. Для пущего эффекта свернули с нормальной асфальтированной дороги в какие-то дебри. Полчаса тряслись по колдобинам, среди густых зарослей и поваленных заборов. Выехали на ту же самую асфальтированную дорогу километром дальше. Там над деревьями поднималась приметная вышка непонятного назначения, я её узнал.

Ну что ж, элемент шоу.

Приехали в ресторанчик, тут же подтянулись местные попрошайки. Две собаки с грустными глазами и тощий рыжий котёнок, чумазый до невозможности. К собакам я равнодушен, но наглая рыжая морда безошибочно подошёл к моему столику и сожрал всё мясо из моей порции. Понюхал из вежливости ногу и свалил под другой столик мяукать. Там ему тоже что-то дали. И под следующим. Как он при такой диете умудряется быть таким тощим?

По ресторанчику бродят музыканты. Подходят к столику и поют, пока не дашь денег, чтоб отстали. «Куантанамеру» поют, «Команданте Че Гевара». Хорошо поют, с душой. Только очень неловко, когда тебе в тарелку грифом гитары тычут, а так неплохо.

И снова о туалетах. В туристических местах – кошмар стеснительного человека. Всё нараспашку и прямо возле входа какая-нибудь пышнотелая Марисабель торчит с веником. Улыбается тебе, мол заходи, чего стесняешься?

Я зашёл. Проклятые полтора литра кофе с утра! Только начал свои дела делать, как она голову внутрь засовывает:

– Всё в порядке, сеньор?

Да, блин, всё в порядке.

Куантанамера

Купил диск с национальными кубинскими песнями. Приеду домой, лягу на балконе в куртке и под двумя одеялами. Накрою лицо соломенной шляпой, включу музыку. Закурю гаванскую сигару. За окном будет холод, снег или дождь. А у меня под шляпой будет Куба. Хоть ненадолго.

Бабушки на скамейках

Едем через небольшую деревеньку. Посреди стоит родная панельная хрущёвка. Так и кажется, что сейчас из окна потянет жареным луком. И бабушки на скамеечке перед подъездом имеются. Только чёрные и с сигарами. Но к этому я уже привык.

Прямо представляю их разговор.

– А Карлита-то из второго подъезда – проститутка.

– Да-а, повезло девке.

– А Люсинда из третьего учительницей работает.

– Совсем мозгов нет! Шла бы в проститутки, не меньше Карлиты бы зарабатывала.

– Да-а-а.

И важно так затягиваются сигарами.

На любителя

По берегу гуляет стройная девушка в купальнике из двух ниточек. Половина мужиков на пляже откровенно на неё пялится, вторая половина боится жён и пялится исподтишка.

Рядом с нами в песке копается очередной Сонин кавалер. Тоже косится на девушку, но с каким-то неудовольствием.

– Что, Артём, красивая тётя? Нравится? – решаю завести с будущим возможным зятем мужской разговор.

– Не нравится, – ворчит Артём, утрамбовывая песок в ведёрке. – Я вчера замок полчаса делал, а она шла мимо и наступила. Годзилла какая-то.

И снова о любви

У Сони ещё один кавалер. Вроде русский, хоть и москвич. Соблазняет девушку новыми играми на телефоне, манит к себе в шезлонг. У Соньки в наличии полутораметровые прозрачные волны, белый песок и огромное южное солнце. Зачем ей какие-то игры?

Кавалер ноет, бегает по берегу страдает. Родители не разрешают ему далеко заходить. Сонька фыркает и рыбкой уходит на глубину. Рядом с кавалером немного страдает наш толстый спасатель. Из-за Сонькиных фокусов ему не удаётся подремать. Жалею спасателя, тяжело ему. Иду контролировать ребёнка. Мулат благодарно улыбается мне и тут же засыпает.

Драма в коридоре

Глубокой ночью весь этаж разбудил отчаянный женский вопль:

– Них…я не получается!

И снова:

– Них…яяяяя!

Минуту я лежал, вырванный из забытья. Думал, что приснилось. Не бывает же такого в нормальном мире, чтоб под дверями в отеле кто-то так орал. А она снова:

– Них…яяяя!

И всё это с каким-то надрывом, так искренне, вытягивая ноты, в голосе страдалицы было такое неподдельное горе, что я вскочил и помчался спасать.