Текст книги "Пора в отпуск"

Еврейский вопрос

Я уже писал в одном из рассказов, что в Беларуси, когда сядешь соображать на троих, обязательно сложится классическая для нашего края троица: русский, белорус и еврей. Подтверждено моим многолетним алкогольным опытом и несчастной печенью.

Евреи в Беларуси жили издавна. Местные относились к ним так, как, наверное, не относился ни один славянский народ. По крайней мере известных в России и Украине еврейских погромов у нас отродясь не было. А если и были, так это поляки постарались.

Собирая материал для книги «Война девочки Саши», я много ездил по городкам и деревням Беларуси, общался с пожилыми людьми, немногочисленными выжившими свидетелями того страшного времени. А когда стал перечитывать, понял, что книга получилась очень еврейской. Важными страницами в истории оккупации стали трагедии Ивьевского и Воложинского гетто, уничтожение браславских евреев и Столинской общины, разгром Воложинской иешивы и гибель всех её преподавателей и учеников.

Один из рассказов я переслал директору краеведческого музея, она переадресовала его в Израиль своей знакомой, которая ежегодно привозит в Беларусь еврейские группы.

А из Израиля пришёл закономерный вопрос:

– Рассказ замечательный, а его автор, случайно не из наших?

Я даже задумался. Покопался в предках, нашёл две сплетающиеся русско-белорусские ветви и понял, что не стать мне новым Исааком Бабелем. Поэтому будем стремиться к высотам, намеченным Антоном Павловичем и Михаилом Афанасьевичем. И напишу-ка я этот рассказ с позиции славянского дилетанта.

В годы студенчества встречался я с одной весьма милой девушкой, предки которой, да и она сама, относились к избранному народу. Этот факт нисколько мне не мешал, нос у меня самого немаленький. И вот как-то утром подходит она ко мне и говорит:

– Мне нужно сходить в одно место, а ты должен меня поддержать.

Я был начинающим студентом-медиком, поэтому в голове сразу зашевелились разные мысли. Наверное, они тут же отразились на моём лице.

– Дурак, – сказала моя пассия. – У меня завтра годовщина смерти дедушки. Надо сходить в синагогу, поговорить с раввином, чтоб он его помянул.

У знатоков иудейской религии я сразу хочу попросить прощения, ибо в терминах не силён, поэтому буду употреблять православные аналоги.

– Пошли, – говорю. – Ни разу в жизни не был в синагоге. Жутко интересно.

Девушка посмотрела на меня, словно на идиота. Она часто на меня так смотрела, поэтому и не сложилось.

Поехали на трамвае, потом долго блуждали по каким-то дворам и подворотням. Заметил обшарпанную стену, на которой кто-то размашисто нарисовал кривую свастику.

– Кажется, нам сюда.

Заходим. Точно сюда. Большое помещение со скамейками, партами и тускло поблёскивающим семисвечником-менорой. Группа древних старцев, что-то оживлённо обсуждающих на абсолютно непонятном мне языке. Увидели нас, замолкли. Смотрят. Мы на них. МХАТовская пауза. Тут откуда-то сбоку выныривает старичок помоложе.

– Вам что здесь надо?

Объясняем так и так, дедушка и всё такое.

– Вы, красавица, – старичок тычет пальцем моей спутнице в район шеи. – Крестик спрячьте. Чай не в мечеть пришли (не увидел связи, но цитата дословная). Вы (это уже мне) кипу на голову наденьте. Тут так нельзя.

И протягивает мне что-то тонкое, почти бумажное. Натянул я это на макушку, каким-то чудом держится, не падает (мне этот опыт потом пригодился в армии, когда фуражку на размер меньше выдали).

– Спасибо, – говорю.

– Не спасибо, а тридцать рублей. Оплатите в кассе, – заявляет собеседник.

Понятно, не в мечеть же пришли.

– Пойдёмте со мной, надо детали оговорить, – это опять девушке. – Да и служба сейчас начнётся, женщинам тут нельзя, они вон там, за пологом сидят.

И указывает на скамейку у стены, которая за занавеской. Понятно, мальчики отдельно, девочки отдельно.

– Подожди меня тут, я быстро, – заявляет мне возлюбленная. И уходит.

Я остаюсь один. Страшно чего-то. Запах привычный, ладан. Но к такому запаху прилагаются иконы и строгие взгляды святых со стен. А тут куда смотреть?

Осмелев, ко мне медленно подбираются старички.

– Шалом, – улыбается самый бойкий.

– Здравствуйте, – нейтрально отвечаю я.

Тут они обрадовались и давай меня расспрашивать. А я ни слова не понимаю. Точнее, понимаю через слово, потому что они в свою речь русский только местами вставляют. А так щебечут на чём-то восточном, отдалённо напоминающем разговоры наших студентов с иностранного факультета.

– Я, – говорю. – Не понимаю. Донт андестенд же не манж па сис жур.

Старичкам все равно. Хлопают меня по плечу, улыбаются, в лицо заглядывают, спрашивают что-то. Короче, погибаю.

Спас меня чернявый дядька с пейсами в широкополой черной шляпе, котрый зашёл в помещение. Внимание старичков тут же переключилось на него. Дядька с подозрение покосился в мою сторону, облачился в забавный платок с кисточками и начал службу.

– Раввин, – понял я.

Старички достали толстые книги, кланяются над ними, читают в голос, повторяя за раввином, а я стою, как дурак, и не знаю, что делать. Хотел перекреститься по привычке, когда он выдал что-то вроде «Аминь», уже и руку щепотью ко лбу поднёс, но опомнился вовремя.

Слышу, шипит кто-то. Поворачиваюсь, один из старичков указывает на место рядом с собой и подсказывает:

– Садись, открывай Тору. Читай.

И снова уткнулся в книгу. Я сел. Заглянул под парту – книжка на месте. Достал, открыл. Половина книги русскими буквами, но ничего не понятно. Вторая половина в каких-то закорючках. Снова молчу, пялюсь в кириллическую часть книги. Сейчас как ляпну что-нибудь на иврите с саратовским акцентом, камнями забросают, я читал, у них так принято. Помучился минут десять, озираюсь, у входа стоит полная высокая женщина в платке и машет мне рукой. Иди, мол, сюда. Я с облегчением положил книгу на место.

– Спасибо, – говорю старичку. – До свидания. Было очень приятно и всё такое.

Старичок в мою сторону даже головы не повернул. Молился. Я бочком, бочком – на выход.

– Не порвали? – улыбается женщина.

– Вроде жив.

– Ты не обижайся на этих жидов старых, – вздыхает моя спасительница. – Они тут совсем закисли в своей общине. Увидели молодое лицо и обрадовались.

– Да я по другому вопросу, – смутился я.

– Знаю, – кивнула женщина. – Твоя уже снаружи ждёт. Послала меня тебя спасать.

– Спасибо, – искренне благодарю я. – А вы тоже иудейка?

– Католичка я, – хмыкает женщина. – Дедушка мой вон там, в первом ряду сидит. Хожу с ним сюда, чтоб не обидел никто. В прошлом году подстерегли у входа трое уродов и побили. Свастику на стене видели? Кто ж нас в этом мире любит.

И вечная скорбь обиженного еврейского народа отразилась в её глазах.

Вышел на улицу, вздохнул, по сторонам огляделся. Девушка моя у стены стоит, курит.

– Ну что, почувствовал себя евреем? – спрашивает.

– Почти почувствовал. Ещё бы немного и, наверное, проникся бы.

– С возвращением, – совершенно серьёзно сказала она. – Но кипу всё-таки сними. Если так в автобус зайдёшь, не поймут.

На долгие годы еврейский вопрос для меня закрылся. Нет, я общался со своими приятелями Юркой Глейберзоном, Ромкой Вейштардтом и Машей Ивановой (той самой, что потом стала сержантом израильской армии). Но воспринимал их с позиции приятелей и о национальности не задумывался.

Окончил университет, поработал доктором, послужил в армии. А тут звонит мне знакомый и предлагает авантюру.

– Тебе, – говорит. – Всё равно делать нечего. А так хоть заработаешь.

– А что нужно делать?

– Есть одна организация, – объясняет приятель. – Она в Беларусь со всего света еврейские группы возит. Через месяц прилетает полтысячи подростков. Будут их по стране возить, памятные места показывать.

– А я тут каким боком? Я специалист по эпидемиологии, а не по иудаизму.

– По правилам на каждые 100 человек доктор положен. Троих мы уже нашли, а больше никто не соглашается. Поездишь по стране, посмотришь, пообщаешься. Ещё и деньги заплатят.

– А языковой барьер?

– Какой языковой барьер?! Они почти все русские!

Неожиданная деталь.

Делать мне тогда действительно было нечего, поэтому согласился. Встретился с руководством, обсудили детали. Договорились. Приехал в гостиницу и стал ждать.

В понедельник самолёты и поезда привезли в Минск полтысячи еврейских детей со всех концов бывшего Союза. Из Казани и Москвы, Питера, Украины, Молдовы. Клубничкой на этом торте были тридцать чернявых подростков из Иерусалима. Мне под крыло отдали два автобуса казанцев и питерцев. «Ну, слава Богу, – думаю. – Языкового барьера точно не будет».

Сижу посерёдке, подростки между собой переговариваются, знакомятся. А я себя каким-то старым дедом чувствую. У них свои проблемы, интересы. Обсуждают фильмы, игры, социальные сети, мемы и приколы. Интересно и мне, но я же не в теме. Тут они принялись в какую-то интеллектуальную игру сражаться. Одни вопросы задают, другие отвечают. И тут я зацепился. Что, зря что ли с девятого класса в ЧГК играл. Вставил свои пять копеек, пошутил. Дети рассмеялись и оттаяли. Теперь не боюсь подросткового возраста своей дочери. Наверное, у меня получится.

Часа через два мы были почти друзьями. Я им поведал армейские байки на грани фола, экскурс в историю мест, через которые проезжаем. Они мне какие-то свои, школьные истории. Полное взаимопонимание.

День покатались, еще один. Во втором из моих подконтрольных автобусов даже обижаться стали, что я всё время в одной компании катаюсь. Ну не разорваться же. Работы по медицинской части мало. Несколько человек простыли, у девушки гипертония, один из парней честно признался – похмелье. Лечим.

А места посещаем интересные. Линию Сталина, белорусские замки и дворцы. На должности экскурсоводов подвизается пара раввинов. Настоящих, с бородками и в кипах. Очень колоритные дядьки.

Только с такими экскурсоводами народ скис. Это понятно, у организаторов свой интерес. Раввин водит детей, как Моисей по пустыне, вокруг интереснейших исторических мест, взамен показывая им несомненно ценные, но скучные вещи.

– Вот тут похоронили еврея такого-то, здесь жил еврей такой-то.

А детям во все времена нужен экшн, кровавые разборки на стенах замков, романтические истории в коридорах дворцов, звон мечей и лошадиное ржание. Я следом хожу и группе ближних вполголоса рассказываю про Радзивиллов, Белую Даму, штурм Мирского замка. Смотрю, в полку моих слушателей прибыло. Вот их уже почти треть. Раввин поглядывает на меня с неодобрением. Старается, возводит очи к небу, добавляет драматизма в рассказы. А у меня братья Ильиничи делят отцовское наследство, служанка травит Станислава, а младший Феликс собственноручно сжигает отравительницу. Раввин хмурится, сгущает краски, цитирует Тору. А у меня на руках у мужа умирает красавица Барбара Радзивилл, убитая злобной свекровью, миланской принцессой Боной Сфорца. И таки у кого в рассказе экшена больше?

Приехали в музей Великой Отечественной. Раввин опять про трагедию своего народа. А я про оборону Брестской крепости, партизанское движение, Рокоссовского, Минское подполье. У раввина гибнут за колючей проволокой лагерей сотни тысяч белорусских евреев, у меня – братья Тувья, Асаэль, Аарон и Зусь Бельские успешно спасают своих, не дают немцам спать спокойно. Подростки за мной толпой ходят. Всё им интересно. Куда там раввину, я в армии с сотнями восемнадцатилетних солдат работал. А солдаты – это те же дети, только с автоматами.

Всё ждал, что попрут за такую дезорганизацию мероприятия. Не попёрли. Даже замечание ни разу не сделали. Правда, в следующем году не позвали.

Интересная была неделя. И для меня, и, надеюсь, для моих подопечных.

В последний вечер подошла ко мне девушка из казанской группы. Протянула коробку с чем-то вкусно пахнущим. Говорит:

– Спасибо вам, Павел. Если бы не ваши рассказы, эта поездка была бы гораздо скучнее.

Беру коробку, а там какое-то потрясающее татарское печенье, сбоку наклейка «Халяльный продукт».

Девушка заметила мой интерес к наклейке, смеётся:

– Да, да, мало того, что я еврейка, так я ещё и мусульманка. У нас в Казани много таких. Папа – татарин, мама – еврейка.

Привет тебе, Аниса, если ты читаешь этот рассказ.

На стройке

– Перекур! – командует бригадир Михалыч.

И мы все рассаживаемся кто куда. На сваленные в углу доски, на мешки с колким мусором, а кто-то прямо на пыльный бетонный пол. Закуриваем.

И у меня в голове неотвязно крутиться мысль: «А какого лешего я здесь делаю?» Мысль, собственно говоря, верится в голове целый день. Но пока таскаешь носилки с мусором, доски и прочую дребедень, мысль как-то притупляется. А тут сел – и снова завертелась.

Ко мне бочком придвигается Виталик. Сейчас снова будет рассказывать про свою Светку. Какая она у него красивая, умная и хорошая. А красивая эта, небось, дрыхнет сейчас под тёплым одеялом или ногти перед телевизором полирует. А Виталик здесь, в сырости и холоде, чумазый от цементной пыли, грязный, как трубочист. И ему ещё часов пять работать.

Виталику восемнадцать. Этим летом он поступил в университет, встретил Светку, влюбился и чуть ли не на второй день их знакомства приволок девушку домой к маме.

– Познакомься, мам, это моя жена Света, она будет жить в моей комнате.

Мама Виталика воспитывала одна. Папа свалил в закат сразу, когда у его избранницы подозрительно округлился живот. С тех пор мама мужикам не верила, а Виталика оберегала. А тут такой сюрприз. Стоит этот сюрприз, лыбится жирно накрашенными губами и ресницами хлопает. Ещё и в штанах рваных.

Мама, не будь дура, лимиту в Светке за версту почуяла. И любимому чаду с порога заявила:

– Если ты уже настолько вырос, что хочешь жениться, то и жильё с пропитанием обеспечивай молодой семье сам.

И на дверь указала. Думала, припугнёт, Виталик пару дней поныкается по друзьям и вернётся к пирожкам и отдельной комнате. Не угадала. Услышав слова несостоявшейся свекрови, Светка хмыкнула, пожала плечами и ушла в общагу. У неё впереди было пять лет для охоты на таких Виталиков. Не срослось в этот раз, получится в следующий. Но Виталик – идиот влюблённый – одолжил денег, снял однушку в Шабанах и перетащил туда «жену». А чтоб долги отдавать, устроился разнорабочим на стройку. Потому что ни удачи, ни умения у него на что-то другое не хватило. А на стройку брали всех.

Вот и таскает третий месяц носилки. Днём отсыпается на лекциях. Мать пока тверда, как кремень, ни копейки сыну с невесткой не выделяет. Ещё и грозится, что если Светка залетит, то лишит сына обещанного наследства. Это мне так Виталик рассказывает. Что там за наследство, не знаю. Может, он британский принц или герцог, но о наследстве упоминает часто. Интересное сочетание: его чумазая морда и наследство.

Виталика за упорство я в принципе уважаю. Только достал он меня со своей Светкой и всей этой историей про маму. Постоянно мне её и рассказывает. Потому что некому больше. Остальные члены нашей бригады – зеки.

Мы ломаем филармонию. Всё это называется красивым словом «реконструкция». Но реконструкцией занимаются квалифицированные рабочие. А мы – ломаем. Для работы у нас есть кувалды, ломы, лопаты. И носилки. Всё это добро Михалыч заботливо прячет в конце смены. Потому что придёт утром первая бригада и – «с…здит» инструмент. Очень ёмкий, кстати, глагол. Я всю его глубинную сущность только здесь понял. Не украдут, не похитят, именно «с…здят». В этом слове всё – груды мусора в огромных залах филармонии, вороватые разнорабочие первой бригады, хрустящие от цемента штаны. И отчаяние, когда не находишь того лома, который спрятал под груду досок вчера. Приходится либо ломать стену голыми руками, либо искать нычку первой бригады. Чтобы «с… здить» свой лом обратно.

Вот такой круговорот ломов в природе.

Так как же я всё-таки здесь оказался?

С первого курса университета я пытался заработать. Стипендии катастрофически не хватало, в 25 лет объедать мать было уже стыдно, поэтому я рыскал по всей столице и искал невозможное. Работу, которую можно совместить с учёбой на первых курсах медицинского вуза. Устроился на некоторое время санитаром в больницу, потом официантом в ночной ресторан. Но всё это было временно. Обычно в конце полугодия в универе меняли расписание, и весь настроенный порядок учёба-работа-сон шёл коту под хвост. Приходилось приспосабливаться.

Зимой мне немного повезло. Наша общага стояла рядом с площадью Якуба Коласа, а ещё на эту площадь выходили фасады ЦУМа и Белорусской государственной филармонии. И в один прекрасный день эту филармонию начали ломать.

Я уже говорил, что называлось это красиво: «Генеральная реконструкция». По факту, в здание вошли несколько бригад мужиков, выгнали музыкантов на улицу и стали раздалбывать стены кувалдами и отбойными молотками. На этот титанический труд требовалось море неквалифицированного низкооплачиваемого народа. И, конечно же, вся мужская половина нашего общежития ринулась туда.

Их охотно брали. Была первая утренняя смена и вторая, вечерняя, с четырёх часов. Для студента-старшекурсника подходит. Медики поработали день-второй, и на третий на работу не вышли.

– Оно мне надо? – ворчал в курилке шестикурсник Витька. – Холодища, сырость, таскаешь целый день кирпичи всякие, так что с утра спина болит. И платят за это копейки. Да ещё одни зеки работают. Ну его, я лучше в общаге посижу.

«Какие зеки?» – удивился я. И пошёл устраиваться.

– Из медицинской общаги? – спросила меня неулыбчивая тётка в телогрейке.

Сидела она в голубом вагончике, на огороженной территории стройки. На двери вагончика было написано «СМУ и номер». Перед тёткой парил стакан с чаем. Из-под стола пахло солёным салом.

– Из общаги, – не стал отпираться я.

– Тогда оформлять не буду, – заявила категорично. – Тут ваших уже много было. Походят два-три дня и сваливают. Только возись с бумажками.

– Так что, не нужны люди? – расстроился я.

– Люди во как нужны! – тётка рубанула себя ребром ладони по горлу. – Но хотя бы на пару месяцев. А ваши белоручки сваливают.

– Так что же делать?

– Трудовая есть? – мрачно буркнула тётка.

– С собой.

– Ладно, давай! Но смотри у меня! Если не меньше месяца отработаешь, я тебе там что-нибудь напишу.

– Да куда я денусь? Мне работа нужна.

– Всем работа нужна. Но не такая! Иди уже. Оденься погрязнее. И приходи в четыре завтра. Михалыча найдёшь – бригадир твой. Понял?

– Понял, – радостно кивнул головой я.

Ещё и радовался, наивный.

Перерыл весь шкаф в поисках одежды, которую не жалко. Нашёл старые рваные джинсы, растянутый свитер. Шапку пришлось брать обычную, старой не нашёл. Прилетел таким чучелом к дверям филармонии в полчетвёртого. Расспрашиваю про Михалыча.

– Сейчас приедет со своими зеками, – говорят мне. – Ты рано.

Опять зеки. Что за кличка у этой бригады?

И тут у тротуара остановилась машина-автозак, и я понял, почему бригаду так называют.

Под началом Михалыча работали разнорабочие с вольного поселения. Водители, виновные в ДТП с жертвами, проворовавшийся бухгалтер, хулиганы всех мастей. В настоящую тюрьму таких не сажали, держали в таких вот бригадах. То есть ночуешь в камере, а утром – на работу, на стройку. Или в колхоз.

– Вот я попал! – промелькнуло в голове.

– Ко мне? – рядом остановился плечистый, но тощий мужик с неряшливой щетиной.

– К Михалычу.

– Я Михалыч. Что ты за шмотки надел, как на парад?

– Других не было.

– Ну-ну. Пошли.

Мне дали носилки и я носил. Семь часов подряд. За эти семь часов всё моё отношение к физическому труду поменялось. И в голове нагло завертелась мысль: «Какого лешего я здесь делаю?»

Часа через четыре Михалыч махнул рукой:

– Вали носилки.

Я обрадовался было, что работа закончена, но оказалось, что это всего-навсего обеденный перерыв. Обеда никто не обещал, пошли в вагончик, сидели, курили, мрачно переругивались. В вагончике было чуть теплее, чем на улице, но пахло отвратно. «Зеки» просто сидели, опустив руки между колен. Им лень было шевелиться, терять остатки энергии. Они даже курили как-то скупо, короткими жестами поднося дымящуюся «примину» ко рту.

Тогда-то ко мне в первый раз подкрался Виталик со своей историей про Светку.

Неделю отходил как в страшном сне. Болело всё. Руки, ноги, спина. На лекции по эпидемиологии вырубился прямо на глазах строгого завкафедры. Он такой наглости не ожидал, даже лекцию стал тише читать. Если человек у него на лекции заснул, значит, у него действительно что-то случилось.

– Сегодня делаем леса в большом зале, – командует Михалыч. – Там на следующей неделе штукатуры работать будут, надо подготовить.

Приходим в большой зал. Сцены нет, сидений нет, пол – бетонная основа. От этой пустоты зал кажется ещё больше. Прямо не зал, а какая-то серая, дикая пещера. Можно Вагнера без декораций играть. Ещё и капает где-то из повреждённого водопровода для антуража. Или это крыша подтекает.

Возле одной из стен – леса. Металлические трубы, скреплённые между собой и уходящие под самый потолок. Первая бригада постаралась. Наша задача продолжить – довести леса до самого верха, положить между труб сбитые между собой толстые доски.

Начинаем эти доски носить. А они тяжёлые. Трубы шатаются, леса ходуном ходят. А мы всё выше и выше. Вот уже опасно балансируем метрах в трёх от бетонного пола, вот уже в пяти. Никакой техники безопасности. Свалишься, ногу сломаешь, ещё и помостом сверху прилетит. А он весит килограмм тридцать, не меньше.

– Михалыч, – подаю голос я. – Стрёмно чего-то так ходить.

– Студент, не борзей, – отзывается бригадир. – Никто ещё не падал.

Быть первым не хочется. Стараюсь при подъёме прижиматься к стене. Ещё и напарник мой поддал где-то, пошатывается.

Слава строительным богам, мимо пробегал наш прораб. Мужик хитрый, предприимчивый. Оставался на стройке допоздна, потому что в сумерках подъезжали машины, и прораб перебрасывал через забор краску, шпатлевку, рулоны рубероида. У каждого свой маленький бизнес. И вот он случайно пробегал через большой зал, увидел, что мы балансируем на лесах, и принялся орать. Видимо, он тоже решил, что кто-нибудь может навернуться, а отвечать ему.

Бригадир спустился, отвёл прораба за угол, и там они вступили в дискуссию. Всё, можно отдыхать. Зеки мигом посели, кто на пол, кто на груду досок. Сидят, смотрят в стену. Зек сидит, срок идёт.

Ко мне подходит Василич. Не просит, а почти требует сигарету, пристраивается рядом на занозистой доске. Василич – бухгалтер. Несколько лет назад знакомый позвал его в крупную фирму. Что-то там покупали, продавали. Василич катался на дорогой иномарке, купил две квартиры, строил дом.

Бухгалтерия, конечно, была двойная. Поэтому в один прекрасный день в офис нагрянули товарищи с мигалками и положили всех лицами в пол. Единственный плюс ситуации, что секретарша Лидочка в этой позиции смотрелась весьма неплохо, в остальном – всё грустно. Директор о визите товарищей знал, потому что в этот день находился далеко и под пальмами. Два его заместителя тоже открутились. Все шишки попадали на главного бухгалтера. Василича посадили.

Со своим сроком Василич давно смирился, но гложет его одно обстоятельство.

– Эти же уроды (он имеет в виду директора и заместителей) сейчас на югах с бабами жируют. А я тут носилки по сырости таскаю. Выйду – спрошу у них по понятиям.

И Василич, затягиваясь сигаретой, щерится, показывая ряд блестящих железных зубов. Почему-то верится, что спросит.

Прораб убедил бригадира. Бросаем леса, переходим на другие работы.

В бригаде легкое оживление. В одной из комнат Сеня, бывший водитель, вытащил из груды мусора метра полтора толстого провода, который уходит в завалы щебня, на срезе поблёскивает красноватой медью.

– Копайте, – командует бригадир. – Если провод большой – сдадим.

Зеки хватают лопаты, начинают бодро раскидывать щебень в разные стороны. Глаза разгораются нешуточным азартом. Те, кому лопаты не досталось, руками выбирают из кучи куски покрупнее, отшвыривают к стене. Провод показывается сантиметр за сантиметром. Наконец лопата ударяет в бетонное основание. Провод подло уходит куда-то в пол. Снаружи торчит метра два, не больше.

– Бли-и-ин, – разочарованно вздыхают зеки.

Михалыч наклоняется, вертит провод, отламывает у самого основания, скручивает и прячет в карман телогрейки.

– Ничего, найдём ещё – сдадим, – ободряет он бригаду.

Днем первая бригада сносила здесь перегородки. Комнаты завалены мусором: осколками бетона, кусками арматуры. Надо всё это вынести из здания, сбросить в кучу возле задней стены. Зеки достают носилки, начинаем загружать.

Первые носилки набирают и выбрасывают в окно, чтоб далеко не ходить. Снизу тут же доносится мат и крики.

– Зеки, б…, что за х… вы творите?! Всю облицовку посекёте!

Михалыч высовывает голову в окно, ревёт что-то в ответ. Но дальше мусор носим по лестнице. Медленно, долго, неудобно. Но что делать.

Таскаю носилки с Василичем. Тот жалуется мне на жизнь. Они вечером приноровились лазить через забор и бегать в магазин «Столичный», что совсем рядом со стройкой. Скидывались и покупали одну бутылку на пять человек. Вроде бы мелочь, но для зеков – отдушина. А продавщицы пожаловались, что приходят строители в грязной одежде, стоят в очереди, пачкают других покупателей. Директор магазина запретил им ходить за топливом. Ещё и пригрозил, что если увидит кого, сразу милицию вызовет.

Василич не просто так ноет. Я у них самый «чистый». Намекает, чтоб за водкой сбегал. Не пойду. Мне ещё проблем с милицией не хватало.

А ещё через неделю ко мне подошёл однокурсник Сашка и говорит:

– Ты на работу?

– Ага, – угрюмо отвечаю я.

– А в выходные что делаешь?

– Сплю. И коллоквиум учить буду.

– Нужное дело. А на час сможешь отлучиться? Денег заработать?

– Что надо делать? – вздохнул я.

– Книжки одному мужику загрузить и выгрузить. Он на ночной книжной ярмарке работает. А склад у него в Уручье. Приехали – загрузили газельку, отвезли на ярмарку – выгрузили. Днём – обратно. Платит наличными и сразу. Подходит?

– Давай попробуем, – согласился я.

И это было судьбоносное решение. Через две недели я сдружился с «книжным магнатом» Женей, он взял меня к себе в магазин торговать книжками. И я уволился со стройки. На память прихватил грязноватый листочек с подписью самого Финберга. Какую-то там накладную, то ли на гвозди, то ли на доски. Ну и что, зато автограф великого музыканта. Листочек я нашёл на полу в его бывшем разорённом кабинете. До сих пор где-то в бумагах лежит, как напоминание об этом периоде моей жизни.

– Полтора месяца продержался, – хмыкнула тётка в телогрейке, отдавая мне трудовую книжку. – Рекорд, блин.

– А Виталик?

– Виталик – идиот. Ему деваться некуда.

Я понял, что тётка в курсе истории про Светку.

Неделю из-под ногтей вымылась траурная цементная кайма. В магазинчике было тепло, пахло книгами, и никто не матерился. Книг было много, их можно было читать. Когда у Юльки заканчивались занятия, она приезжала ко мне с термосом и пакетиком. В пакетике были сосиски, в термосе – чай. Мы сидели рядом, пили чай и разговаривали. Так что у меня об этом периоде жизни достаточно тёплые воспоминания.

Беспокоит только одно. Как там Виталик со Светкой?