Текст книги "Пора в отпуск"

Ильгар медленно переводит томный взгляд на меня.

– Подожди, ПашА. Тут искусство. Высокое искусство.

Ага, высокое. Милена 185 см, не меньше. Для мелкого Ильгара, по-моему, даже слишком высокое.

Неаппетитно

Между прочим, поработав в ресторане высшего класса, я стал ходить только в те заведения, где блюда готовят перед тобой. Потому что даже самый высокий класс ресторана не защитит потребителя от жадности и разгильдяйства рестораторов.

Прибегаю к мангальщикам:

– Джамал, Заур, два кебаба мне!

– Сичас сделаем, ПашА, – хмыкает Джамал. – Пять минут скажи. У нас всё готово.

Заур сидит в стороне с тушкой барана. Грустный какой-то.

– Заур, ты чего кислый?

Азербайджанец протягивает мне тушку.

– Пахнет.

– Так выбрасывай!

– Нэльзя. Хозяин приходил, сказал в уксус мариновать, специями посыпать. Шашлык дэлать.

– Э-э, нехорошо так.

– Знаю, что нехорошо, – вздыхает Заур. – Хозяин сказал.

Или вот ещё. Кухня была на втором этаже, боулинг с барами на первом. Официанты, чтоб не сбивать с ног посетителей, носились по служебной лестнице. Как всегда спешу по ступенькам, а тут навстречу Никита – бармен из бара. Несёт на подносе большое блюдо с фруктовой нарезкой. Виноград разный, груши-яблоки, бананы. Красиво.

Зазевался, споткнулся и на всём ходу навернулся со ступенек. По полу покатились виноградины, рассыпались кусочки киви и апельсиновые дольки.

– Блин! – сквозь зубы матерится Никита. – Там столик проблемный. Они уже пять минут ругаются из-за этих фруктов.

Отчаянно смотрит на пол и рассыпанные фрукты. Потом машет рукой, сгребает всё обратно на блюдо, раскладывает более-менее прилично, стряхивает наиболее заметные пылинки.

– Ну, я пошёл.

– Зайди в туалет, фрукты сполосни! – вслед ему кричу я.

– Некогда! – отвечает Никита и бежит в бар.

Ну вот где мозг у этого человека?

Вот после таких сцен я только в те рестораны хожу, где видно, что готовят. А то может и у них «пахнет».

Учительница первая моя

В «посудомойке» работает Катя. Молодая девчонка, симпатичная и улыбчивая.

– Катя, что ты тут застряла? – удивляюсь я. – Шла бы официанткой. И зарплата побольше, и работа полегче.

– Да я бы пошла, – вздыхает Катя. – Но я же по основной работе – кто?

– Кто?

– Учительница. Русского языка и литературы. У пятых – седьмых классов сейчас уроки веду. А ученики мои уже в таком возрасте, что могут с папами и мамами в ресторан припереться. Увидят меня в передничке с подносом – и хана моей учительской карьере. Я уж лучше здесь, с машиной посудомоечной. Тут меня точно никто не увидит.

На сцене надрывается кто-то из попсовых однодневок. Катя отрывается от бесконечного потока грязной посуды, осторожно поглядывает на кумира через щель в массивной ширме. Ширма отгораживает служебный вход от ресторана.

Я тоже вздыхаю. Что за жизнь? Учителя – посудомойки, врачи – официанты.

Лучшая двадцатка Радио

Как-то вечером одна весьма популярная в столице радиостанция отмечала в нашем ресторане юбилей. Пригласили на это мероприятие лучшую двадцатку года и кое-кого из мэтров. Выхожу на смену в зал, а навстречу Тиханович.

– Молодой человек, – говорит. – У вас зажигалка есть?

Конечно. Держите, Александр Григорьевич. Мне песни вашего дуэта особо не нравились, но столько лет на сцене – моё вам уважение.

Смотрю, возле стойки Лариса Грибалёва с Сашкой-барменом хихикает, Эльшан трио красавиц обхаживает. А в зале светло от белорусских звёзд. Вот подставили коллеги. Хоть бы предупредил кто!

Первые пять минут я чего-то стеснялся, потом плюнул и начал работать. Чего мне бояться, ещё и не такое видел. Бегал весь вечер как заведённый. Устал. Звёзды выпили, повеселились, побезобразничали.

Присмотришься, обычные люди. «Тянитолкаи» под занавес собрали по залу шарики воздушные и принялись, как дети, их лопать, прыгая сверху двумя ногами.

Им можно, песни у них весёлые. А шариков у нас много.

Дипломатический визит

А ещё я чуть вино не вылил на президента Ирана. Ресторан-то был высшей категории, с восточным колоритом. Поэтому когда в республику прибывали какие-нибудь высокие гости с Ближнего Востока, то им в обязательном порядке устраивали у нас банкет.

Сидим как-то вечером, никого не трогаем. Будний день, посетителей почти нет. Тут прибегает Эльшан с выпученными глазами.

– Завтра все смены выходят! К нам в гости президент приедет?

– Американский? – хамит Сашка.

– Ахмадинежад! – огрызается директор. – Иранский.

– А мы тут при чём? Он же не к нам в ресторан приедет.

– В том-то и дело, что к нам! У них завтра банкет на втором этаже! Чтоб все были!

Днем, накануне дипломатического банкета приехали люди с собаками, обыскали все залы на предмет бомб и прочего оружия. Распределили роли, кто где стоит. Поближе к президенту – официантов поопытнее. Прямо ему за спину – старшего администратора.

К восьми прибыли высокие гости. Иранец невысокий, небритый какой-то. Вокруг него охрана, чиновники разных уровней.

– Так, коллеги, всем успокоиться и не паниковать! – командует старший администратор. – В лучшем случае нас просто уволят.

– В худшем – расстреляют, – пищит из угла Наташка.

Администратор грозит ей кулаком, чтоб не разводила панику.

Началось! Разливаем вино по бокалам, разносим блюда. Я из новичков, в ресторанном бизнесе только полгода, и вообще человек случайный. Поэтому меня задвинули подальше от иранцев. Ну и ладно, мне и тут хорошо.

А тут пролетает мимо администратор.

– Паша! Иди сюда, срочно!

– Что случилось?

– Надо вино заменить! Он такое не хочет. Иди в бар, пусть… А-а-а, на, держи бутылку, постой у него за спиной, я сама сбегаю!

Становлюсь за спиной у иранского президента и начинаю молиться. Если Он сейчас из бокала отхлебнёт, то мне нужно будет к нему подойти и в бокал долить. Мне так сказали. Я стою и молюсь: «Только бы не отхлебнул, только бы не отхлебнул». Потому что страшно мне почему-то так, что бутылка в руках ходуном ходит. И если придётся доливать, то я обязательно половину этого треклятого вина на колени иранцу разолью.

Ахмадинежад тянется к бокалу.

– Не надо! – хватаюсь за сердце я.

Но тут его отвлекает разговором один из наших министров. Рука отползает обратно. Ещё минута прошла. Президент снова тянется к бокалу.

– Нет! – почти воплю я.

Иранцу передают блюдо, он берёт вилку, ест. Бокал стоит полный. Ещё минута, минуточка.

– Ну что?! – рядом со мной, тяжело дыша, останавливается администратор с другой бутылкой.

– Всё в порядке, – облегчённо вздыхаю я.

И тут президент протягивает-таки руку к бокалу и делает большой глоток.

Но это уже не моя проблема. Я торопливо бегу в свой угол.

После такого стресса турецкий министр МВД, прибывший в город через месяц, прошёл у нас на ура. Министр приехал не один, а с пожилой супругой в особом уборе с кокетливой тюлью на лице. Я в восточных тонкостях не разбираюсь, пусть будет никаб, очень похоже. Дама придерживалась строгой диеты, поэтому пока коллеги мужа налегали на шашлык с вином, почтенная супруга заказала рисовую кашу на молоке.

– Интересно, – шепчет мне в спину Ильгар. – Как она её через никаб есть будет?

Интересно не только Ильгару, половина официантов замерла, когда даме принесли тарелочку с её кашей. Разольёт, испачкается? А может снимет-таки свою тюль?

Дама обманула всех. Ловко приподняла ткань, подцепила кашу ложкой и принялась молниеносно закидывать еду куда-то под покрывало.

– Однако, – с восхищением пробормотал Ильгар. – Многолетний опыт и ежедневные тренировки.

– А ты шампанское налить не можешь, чтоб всю стойку не изгваздать, – бросает проходящий мимо Эльшан.

Ильгар машет рукой и отворачивается. Ну, разлил неделю назад шампанское на стойке, с кем не бывает?

Сон

К четырем утра ресторан затихает. Я торопливо сбрасываю в шкафчик потную рубашку, вешаю на плечики брюки, жилетку, бабочку. Переобуваюсь. Ноги распухли и болят, за двенадцать часов я ни разу не присел.

Выскакиваю из ресторана в темноту осенней ночи. На ходу киваю позёвывающему охраннику, рысью мчусь через парк по улице, к родной общаге. Бегу и вижу, как при свете фонаря качаются от ветра голые ветки старой ольхи. Ольха эта мне как календарь. Я видел её в зелёной листве летом, в желтом убранстве осенью, голой и заснеженной зимой. Годы спустя, я проходил мимо этой ольхи и кивал ей, как старой знакомой.

На мой стук открывает сонная вахтёрша, кутается в тёплый халат, ворчит. Я благодарю её, взлетаю по лестнице, осторожно, чтоб не разбудить Димку и Сашку, проскальзываю в комнату.

Не раздеваясь, падаю на кровать и в полёте засыпаю.

До звонка будильника остаётся полтора часа.

Деревенские слухи

Много лет назад моя мама купила дом в деревне и окончательно перебралась поближе к природе. Работает там по специальности учителем музыки и периодически поёт на всяческих выездных концертах, ибо партия приказала. Зрелище, я вам скажу, то ещё.

В чистом поле, под стрёкот кузнечиков собирается толпа смущенных сельских жителей. Председатель с какими-то депутатами местного совета, торжественно вручает краснеющим комбайнёрам, трактористам или свиноводам почётные грамоты. На лицах всех тружеников села «написано» одно желание: «Поскорей бы эта хрень закончилась». Рядом щелкает фотоаппаратом корреспондент районной газеты, а если особенно не повезёт, то стрекочет камерой работник республиканского телеканала. Все скованны и смущены, кроме деда-пастуха, который с утра накатил ради праздника и теперь его затерли в дальних рядах и не пускают в кадр. Вот он-то веселится от души. Ему хорошо.

На фоне всего этого безобразия, где-то между комбайном и корреспондентом надрывается хор из десятка женщин среднего возраста в национальных костюмах. Хор распевает народные песни, потеет в андараках, расшитых символикой, но с нот не сбивается. В центре этого хора мама. Она эстрадный исполнитель, её амплуа песни Пугачёвой, Успенской и Вики Цыгановой, но ради такого дела освоила народное творчество.

Хор создаёт атмосферу праздника, но мешает телевизионщикам. Работники камеры ворчат, прикрывая микрофоны ладонями, косятся на поющих женщин. А что делать – искусство для народа.

Или вот ещё такая сцена. Зима, холодрыга. Праздник моржей. Пузатые дядьки и тётки отчаянно сбрасывают с себя халаты, ныряют в прорубь, с визгами и криками окунаются и бегут в тёплый автобус водку пить. А на фоне всего этого мёрзнет корреспондент районной газеты и всё тот же хор. Репертуар – народные песни о зиме и о том, скорее бы пришла весна. Песни о приходе весны звучат как-то душевнее. Наутро у корреспондента насморк и ангина, а у мамы проблемы с отмороженными голосовыми связками.

Но опять же искусство – для народа.

Вы уже поняли, что мама у меня местная знаменитость. А следовательно к ней повышенное внимание.

Понадобится ей, например, огород вспахать. Трактористу за это дело необходимо дать жидкую валюту. Так вот мама за бутылкой валюты аж в город едет. Потому что если пойдёт в местное сельпо, то по деревне слухи полетят. Мол, учительша пьёт горькую, водку в магазине ящиками покупает.

Или вот ещё была история. Ехал через мамину деревню наш дальний родственник. Вёз какие-то гостинцы, открытки и приветы от заграничной родни, остановился переночевать, отдохнуть. Выспался и уехал утром, даже не заметив любопытных глаз бабки-соседки, поблёскивающих в щели забора. Через пару дней деревенские кумушки маму выдали замуж, заклеймили падшей женщиной и подарили мне брата.

Вам смешно? А маме было не до смеха. Ну замуж ещё туда-сюда. Но какие дети в пятьдесят восемь лет? Внуки разве что.

Когда мне стукнуло семнадцать, для деревенского сообщества наступили лихорадочные времена. Приехал я к матери с девушкой. Тут же женили, причём по залёту. Детей полдесятка, школу бросил, работаю дворником, чтоб прокормить семью.

Уехал в университет, пропал на пару лет. Ну всё же логично. Посадили! А за что? Да квартиру вскрыл. Или банк ограбил, я уже не помню свою статью. Нашлись опытные люди на селе, подсказали. Короче, ай-яй-яй, у такой хорошей матери такой пропащий сын.

Приехал на летние каникулы, тут же весть разнеслась. Онжедоктор! Как отсидка в головах местных сложилась с медицинским образованием, ума не приложу. Про ограбление банка тут же забыли и пошли ко мне лечиться. Второй курс медуниверситета, а возле двери уже очередь пациентов. Требуются консультации по гинекологии, проктологии, кардиологии, сосудистой хирургии, неврологии. Сбежал в город дня через три. Очередь ещё неделю волновалась, ждала приёма.

Потом районное начальство провернуло гениальную аферу. Выселило из города десяток семей, которые годами не платили коммуналку, и взамен предоставило им пустующие деревенские дома. Горожане не платили коммуналку по вполне объективным причинам: у них и на бутылку ежедневную едва хватало, какой уж тут свет-газ. А тут вместо батареи печи, вместо родного унитаза, пусть и загаженного, удобства во дворе. И на бутылку выпросить не у кого. Местные враждебны, вооружены вилами и обматерить могут, ибо интеллигенцией изнеженных горожан тут и не пахнет.

Взгрустнули новоявленные селяне. Попробовали воровать, но были биты жестоко и на месте. Попробовали работать – непривычно и лень. Впрочем, об одной их афере стоит рассказать особо.

Работать на селе горожане не умели, поэтому доверяли им исключительно неквалифицированную работу. Картошку перебрать или камни с полей пособирать. Платили по факту. То есть за машину камней – получите вечером расчёт.

Походили горожане по полю с час, поняли, что если нагибаться за каждым камешком, носить вёдра одно за одним в кузов грузовика, потом снова идти на поиски слишком долго и трудно. Так можно и до вечера провозиться. Подговорили водителя грузовика и он отвёз их в то место, где сваливал камни. Эти гении за полчаса набросали ему полный кузов. Приехали к председателю за расчётом. Мол, вот, набрали, плати.

Председатель подивился работоспособности новых жителей, но заплатил. И всё бы сошло с рук, да водила потребовал обещанный стакан водки, напился и уже по пьянке разболтал кому-то из приятелей.

В XIX веке в Соединённых Штатах линчевали негров. Так вот в XXI в одной отдельно взятой белорусской деревне чуть не переняли заграничную практику. Толпа разгневанных сельчан брали правление колхоза штурмом. В правлении прятались испуганные халтурщики и председатель. Скандал был такой громкий, что мошенникам пришлось вернуть деньги и неделю они проходили тише воды ниже травы. Думаете, перевоспитались? Нет. Продолжали воровать и обманывать. Таких только могила исправит.

Борьба с «новыми сельчанами» отвлекла деревенских жителей от наших с мамой личностей, что не могло не обрадовать. Я даже стал изредка выбираться в деревенский дом, не опасаясь, что у двери снова выстроится очередь пациентов. Но, как оказалось, расслабились мы рано.

Спустя два года после окончания вуза подался я по контракту в родную армию. Офицером-медиком. Звонит мне как-то вечером в пятницу мама:

– Приезжай, тут соседи кабана решили в расход пустить, можно купить мясо недорого. Только быстрее приезжай, а то им срочно деньги нужны.

Как был в форме и берцах, так в поезд и запрыгнул, и поехал на малую родину. Зарплата тогда у меня была жалкая, воистину медицинская. Поэтому упускать такую удачу, как полсотни килограммов недорогого мяса, мне не хотелось.

Приезжаю. Мама ещё в школе, уроки у неё. Иду в кабинет. Пусто, ушла куда-то. И мобильник на столе лежит. Вот растяпа, сто раз говорил, чтоб не оставляла где попало. И где теперь её искать?

Пошёл по коридорам. Заглядываю в кабинеты:

– Татьяну Павловну не видели?

– Не видели, – отвечают мамины коллеги, а у самих уже глаза поблёскивают.

– Вы Татьяну Павловну не видели? – засовываю голову в актовый зал.

– Где-то была, – отзывается полный мужчина, то ли хореограф, то ли баянист. – Посмотрите у директора.

Минут двадцать ходил, пока нашёл. Всё это время вокруг меня блестели любопытные глаза, слышались какие-то шепотки, скрипели приоткрытые двери.

– Вот дикие люди, – удивлялся я. – Офицера что ли не видели?

Нашёл маму. Рассчитались мы с соседями, и поволок я домой огромные сумки, из которых на асфальт медленно падали алые капли. Честное слово, было впечатление, что я кого-то расчленил и везу тело прятать.

Вечером в воскресенье провожает мать меня на автобусную остановку. А народ из домов высыпал, смотрит нам вслед.

– Чего это они? – удивляюсь я.

– Не обращай внимания. Наши бомжи городские разбежались, так деревенским опять скучно.

Народ непосредственный, как пятилетние дети. Смотрят на нас, словно на актёров с Беларусьфильма, чуть ли не семки в процессе щёлкают вместо попкорна. Мне неудобно, ещё и эти сумки с кровавыми каплями. И ведь чувствую, что здесь что-то не то. А что, понять не могу.

Уехал.

Мать через пару дней звонит и смеётся. Оказывается, за неделю до моего визита выступали они с концертом в какой-то воинской части. Для солдат и офицеров. После концерта цветы им дарили, в солдатской столовой стол накрыли, всяческие знаки внимания оказали. Полковник какой-то длинную речь сказал об искусстве и родине. Все под впечатлением. Расчувствовались, носами зашмыгали.

А тут я. Деревенские-то уже забыли, как я выгляжу, да и не рассмотрели издалека. И поползли по селу слухи. Совсем учительша с ума сошла на старости лет. После концерта в части подцепила молодого офицера. Свадьба, как водится, летом, и, похоже, опять у меня будет брат. Или сын… Короче, я запутался в этих сложных отношениях.

А вы говорите Пугачёва с Галкиным.

Как кошка с собакой

Оля с Лёшей с самого раннего детства друг друга терпеть не могли. На одном диване никогда не сидели, Лёша тут же принимался лупить Олю ногами, а та в ответ жаловаться маме и плакать. О каких-то совместных играх-прогулках даже разговор не заходил. Пойдут гулять, Лёша тут же смоется с пацанами, оставив сестру в песочнице в одиночестве. Та назло ему перемажется с ног до головы. Кому достанется от родителей? Конечно же, не Оле.

По имени сестрицу Лёха никогда не называл. Всё «малая», да «малая». Оля, вроде бы, имя короткое и несложное, но язык не поворачивался.

Ему было почти три года, когда родители притащили откуда-то крошечный, вечно орущий свёрток. Принесли и начали над ним плясать, сюсюкать. Лёха подкрался к троице со смешанным чувством любопытства и брезгливости. Мать как раз меняла пелёнку.

– А где писюн? Хмуро спросил он.

– А нет. Сестричка у тебя, – с улыбкой ответила мать.

Совсем плохо. Отправляли мать в роддом за братиком. Это полбеды. С ним хоть в футбол можно было бы поиграть. А тут девчонка. Лёха расстроился и ушёл в свою комнату, стену пинать.

И тут же всё в Лёшиной жизни переменилось. Внимание матери переключилось на эту маленькую гадость. От отца он впервые услышал:

– Ты же старший, должен уступить.

С какого бодуна он должен отдать свою машинку этой дурёхе, которая измазала её слюнями и отгрызла единственным зубом колесо? Что такое «бодун» Лёша тогда толком не знал, но слово ему нравилось. Оно очень точно отображало его состояние, когда сестра наигралась наконец с машинкой и оставила её на полу. Без колеса.

⁂

Лёха во втором классе, Оля в детсаду. По утрам мать одевает сестру и передаёт Лёхе.

– Отведёшь в садик, сдашь воспитательнице. Понял?

– Понял, – бурчит Лёха.

Ему некогда. Возле угла школы ждут пацаны. Да и стыдно показываться с этой малявкой. Ещё и школа с детсадом забор в забор.

Доходят до школьной части.

– Всё, малая, дальше сама.

Оля заранее начинает рыдать. Больше для порядка. Она что, дура, до детского сада не дойти. В пять лет-то. Но порыдать надо.

– Маа-а-ама сказала, чтоб ты меня до сади-и-ика довёл.

– Некогда мне, – огрызается Лёха.

– А-а-а, – начинает заводить Оля.

Лёха лупит ей кулаком в живот, и пока сестра ловит воздух широко раскрытым ртом, перепрыгивает через забор. Только его и видели. А Оля, размазывая по лицу сопли, идёт в детсад. По дороге трёт щёки посильнее, и глаза. Чтоб покраснели. Тогда воспитательница пожалеет и вечером нарассказывает матери ужасов. Кто вечером будет получать, Лёшечка?

⁂

Батя их держал в строгости. Лупил, короче говоря. Лупил ремнём, скакалкой, но больше всего для этого дела подходил короткий шнур от скороварки. Удобный, из плетёного пластикового волокна. Припекало так, что надолго запомнишь. Нашкодят дети в очередной раз, так отец рявкнет:

– Ну всё, мелюзга! Где шнур! Ищите.

И Оля с Лёхой идут искать. Получать не хочется, поэтому ищут долго. Ходят кругами по двухкомнатной квартире. За это время можно было гробницу Тутанхамона найти.

– Ну что, нашли? – кричит батя.

Оля с Лёхой ускоряют кружение по комнатам, но шнур, как назло, куда-то запропастился. Батя сам, кряхтя, встаёт с дивана, мигом находит на кухне орудие наказания. Берёт Лёху за шкирку, как старшего, подносит к носу свёрнутый шнур.

– Чуешь, чем пахнет?

Лёха поводит носом.

– Приправами какими-то.

Ну чем ещё может пахнуть шнур от скороварки. Неотвратимостью наказания?

⁂

Лёхе – десять, Оле – семь. Родители уехали к родственникам в едва ставший «незалежным» Киев. Уехали всего дня на четыре. Мать наготовила три кастрюли еды, пюре, котлеты, борщ. Можно неделю армию кормить. В первый день дети бегали по квартире, орали и дрались. Оля получила в лоб, решила по привычке заплакать, но быстро поняла, что матери нет, плакать некому, поэтому вооружилась чем-то тяжёлым и перемкнула брату в ответ по стриженой голове. Лёха сидел на диване, прижимая к растущей шишке холодную ложку, и поглядывал на сестру с уважением.

Утром они забыли убрать запасы еды в холодильник. Под жарким летним солнцем к вечеру всё благополучно скисло.

– Я не буду это есть, – сморщившись, выдала Оля.

– Жри, что дают, – буркнул Лёха.

– Дай что-нибудь другое.

Лёха полез на полку, но девяностые были на старте и на полке, кроме пачки сухих макарон, ничего не отыскалось. Макароны Лёха варить не умел. Погрызли их сырыми. Невкусно. Попробовали пожарить, только испортили всё. Поставили на газ сковородку, налили туда масла, а когда макароны высыпали, они стрелять начали и по всей кухне разлетелись. Грязи по колено, масло на обоях, на плите, на потолке даже. Макароны там же присыхают. Бросили затею. Ещё квартиру не хватало сжечь.

Попили пустой чай с тремя ложками сахара. Не помогает. Снова вернулись к пюре и котлетам. Есть-то хочется неимоверно. Целый день бегали по улице, проголодались.

– Может, пошли к соседям, еды попросим? – предложила Оля.

– А как родители приедут, соседи нас сдадут с потрохами, – покачал головой Лёха. – Получим ремня.

Давясь и морщась, съели несколько ложек.

– Я не могу, – вздохнула Оля. – Пойду у тёти Маши поесть попрошу. Пусть получим. Но это будет потом.

Они пошли к соседке, та их накормила. Но несколько ложек прокисшей еды, которую дети умудрились в себя затолкать, не прошли даром. Когда родители приехали из Киева, оказалось, что в квартире живут два мающихся животами пациента. Обитатели дрались за туалет и по очереди театрально стонали.

Даже не переодевшись с дороги, мать вызвала Скорую. Обошлось.

⁂

С едой вообще были проблемы. Школа, в которую ходили Лёха с Олей была с хореографическим уклоном. Там все танцевали. Весь район туда ходил и весь район танцевал. На дискотеках по вечерам непонятно что творилось. Подростки такое выдавали, Майкл Джексон отдыхает, а чужаки из соседних районов только рты раскрывали. До первой драки, само собой. Во время этой самой драки оказывалось, что секция бокса возле школы по тактическим и стратегическим показателям лучше хореографического уклона.

Так вот из-за этих танцев, да и просто по своему характеру, Оля терпеть не могла есть. В группе все балеринки-тростиночки, на одной воде. Кожа прозрачная, голубые венки проступают, глаза большие, ветром колышет. Котлету съешь, а она, проклятущая, в полтора раза твой вес увеличивает.

Поэтому Оля часами над тарелкой сидела. По часу за завтраком и ужином. В обед она просто не ходила в школьную столовую. Там её порцию кто-то съедал. А может повара котикам носили, домой. Ну и ладно. Хоть котики сыты будут.

Дома так легко не удавалось отделаться. Сидит Оля над тарелкой полвечера. Уже и мультики начались, и Лёха спать пошёл, а Оля всё сидит, пюре ложкой ковыряет, да ландшафтным дизайном с котлетой занимается. То пирамида Хеопса из пюре вырастает, то Марианская впадина. Раз в десять минут, после материнского окрика, Оля заставляет себя проглатывать крошечную порцию пюре. Но от этих мучение тарелка не пустеет. Оля пытается размазать пюре по стенкам, может, оно хоть растает в воздухе или засохнет. Но пюре тоже не сдаётся. Так до темноты и просидит.

Что там делал Дениска в своих рассказах? В окно кашу выбрасывал? Оля тоже выбрасывала. Неловко получилось. Родители пришли на кухню, а весь подоконник снаружи в пюре. И котлеты на клумбе валяются. Пошла шнур от скороварки искать.

А как-то родители на работу спешили. Оставили ее над тарелкой и строго-настрого приказали, все доесть, да ещё в школу не опоздать. А тут за Олей подружка пришла.

– Катя, – плачущим голосом просит Оля. – Помоги мне эту котлету доесть. Как подруга подруге.

А Катя сама балерина. Её любой ветер больше одного балла над землёй поднимает и в страну Жевунов уносит без всякого домика. Из чувства товарищества отщипнула крошечный кусочек.

– Не могу. Я сегодня уже завтракала.

Оля голову опустила.

– Чего ты скисла, – фыркает Катя. – Бери пакет, укладывай туда всё, по дороге в урну выбросим.

Так и сделали. Нашли пакет с рекламой Мальборо, переложили в него котлету и пюре, пошли одеваться. И только в школе, на предпоследнем уроке Оля вспомнила, что пакет они в коридоре оставили. Чуть в обморок не грохнулась прямо посреди литературы. Внутри похолодело. Приходит домой, отец стоит над пакетом.

– Это что?

– Я хотела с собой в школу взять. Там доесть.

Жалкое оправдание.

– Ладно котлету, а пюре ты как собиралась из пакета доставать, – хмурится отец.

Пошла искать шнур.

⁂

Им было десять и тринадцать, когда родители завели дачу в двадцати минутах езды от города. Отец вооружился лопатой, посадил по всему участку чахлые деревца. Мол, хватит покупать магазинное, сейчас мы сами всё вырастим. Яблоки-груши корзинами с деревьев падать будут. Он-то посадил. А Оле с Лёшей поручил каждый день на эту самую дачу ездить. На утренней электричке на десять утра. На даче брат с сестрой открывали дощатую будочку, доставали четыре ведра и шли к колонке через несколько участков. Набирали воды, поливали деревья. По ведру на каждый прутик, а их двадцать. Отец обещал, что если хоть одно дерево загнётся, то ввалит обоим. Вот и таскались.

Ненависть к дачному участку объединила, и в отношениях наметилось шаткое перемирие.

– Может, вёдра выкинем? – предложил Лёша. – Скажем, что их украли, для достоверности дверь будки поломаем.

– Купит батя новые вёдра, – пожала плечами Оля. – А пока купит, заставит в кастрюле воду таскать. Оно тебе надо?

Лёша угрюмо промолчал. Сестра была права.

Самое обидное, что когда деревья наконец-то выросли, Лёша уже ездил по заграницам со своим танцевальным коллективом, а Оля вышла замуж, заниматься участком ей было совершенно некогда. Отец поковырялся в земле и решил, что это слишком трудно, да и на деревья напала какая-то хворь. Короче, спилил весь сад под корень одним махом. А яблоки с грушами покупал у соседей.

⁂

Лёхе тринадцать с половиной. Пришёл домой в полночь. Оля не спит, слушает, как отец вполголоса орёт на него в коридоре.

– Я тебе во сколько прийти сказал?

– В 18.00.

– А ты во сколько пришёл?

– В 23.40.

– Почему?!

– Загулялся, посмотрел на часы, а там уже 18.10. Подумал, всё равно уже не успею и получу. Лучше ещё погуляю.

В тринадцать лет уже не лупят шнуром от скороварки? Ещё как лупят.

⁂

Лёхе почти четырнадцать. Открыл для себя запретную игру «тюша». Пацаны собирались за гаражами, скидывались монетками и били по ним отлитым из свинца кругляшком. Перевернул монетку – твоя. Если бы «тюшу» включили в список Олимпийских Игр, Лёха стал бы первым чемпионом и прославил страну. Рука у него была верная, глаз намётанный. Лёха никогда не проигрывал. Но «тюша» под запретом. За неё можно огрести от родителей и участкового. Так даже интереснее.

С утра вместо школы бежал за гаражи. Чтоб сестра его не сдала, притаскивал ей целую пригоршню жвачек «Лав из» и прочей девчачьей чепухи.

– Малая, ты меня не видела, ничего не знаешь.

– Договорились, – соглашалась Оля, хищно поглядывая на «ловики».

Лёха забрасывал портфель на крышу ближайшего гаража и шёл выигрывать деньги.

Спалила его мать. Выигрыш Лёха прятал неумело, под матрас. Так мать стала однажды перестилать ему постель, а там две её зарплаты мятыми бумажками.

Скандал, конечно. Отец Лёху долго пытал, откуда, да где взял. Лёха молчал, как партизан. Взялись было за Олю, но та сразу ушла в глухую «несознанку». Смотрела на отца честными глазами, длинными ресницами моргала. Вивьен Ли и Софи Марсо кусали локти и рыдали в сторонке. Раскололся кто-то из Лёхиных дворовых корешей, когда отец устроил им допрос.

– Ну, хоть не украл, – вздохнул батя. – Неси провод, будем воспитательные мероприятия проводить.

⁂

В старших классах Лёха, по словам родителей и учителей, «совсем охамел». Перестал появляться на уроках, зато с головой ушёл в танцы. Появились дипломы, грамоты, призы. Выступали на празднике города. Нетрезвая толпа бодро подтанцовывала зажигательному коллективу. Классной даме все его танцевальные успехи были побоку. В журнале напротив фамилии Лёхи сплошные пропуски.

– Алексей, я бы хотела видеть завтра твою мать, – строгим голосом сказала она как-то утром.

– Хорошо, я принесу её фотографию, – огрызнулся Лёха.

На литературе проходили что-то из Льва Толстого. Лёха где-то шатался полночи, поэтому благополучно задремал на своей «камчатке». Русица не замечала, пока он не всхрапнул ломающимся юношеским баском. А нечего было на холоде курить.

– Иванов! – взвизгнула учительница.

– Что?! – подхватился Лёха.

– Ты что там, спишь?!

– Никак нет, – чётко, по-военному отрапортовал Лёха, тараща заспанные глаза. На полщеки след от пуговицы на рукаве. Паливо.

– Какие чувства вызывает у тебя это произведение?! – ещё выше взвизгнула училка.

– Чувства? – задумался Лёха. – Это произведение вызывает у меня чувство голода.

Его выгнали из класса, и Лёха пошёл в школьный буфет за пирожками. Действительно проголодался со сна.

⁂

Когда Лёха начал по подъездам с девчонками гулять, тут Оля за детсад с ним сполна рассчиталась. Подкарауливала очередную пассию брата и чисто по-сестрински, из женской солидарности кое-что ей порассказывала. Какую-нибудь сочинённую гадость про брата. Мол, и энурез у него неудержимый, и лишай на правой ягодице, и вообще глисты уже два года вывести не можем. Девушки в шестнадцать лет мнительные. От Лёхи сбегали с завидным постоянством. Но этот лопух два года ничего не подозревал. Зато потом отлупил Олиного кавалера и запретил на километр приближаться к сестре. Но Олю это не зацепило. Кавалер ей уже разонравился, поэтому братская «месть» оказалась как никогда кстати.