Текст книги "Беспокойники города Питера"

Через полчаса и мы с Генкой вышли из дома, я решил проводить Григорьева до Сенной. Честно говоря, думал, он преувеличивает, как обычно. Да он и сам как будто уже сомневался… «Ну ты ведь знаешь меня, может быть, и не так страшно». – А у него на самом деле был шок просто. Это потом понял, когда увидел, что там стряслось…

13.07. Пришел Григорьев. Очень расстроен. Его ограбили; влезли через окно, украли телевизор, телефонный аппарат и автоответчик (это когда мы были у него на даче). Рукописи не взяли.

Мы зашли с ним в сберкассу – вдруг деньги РАО прислало? Ничего нет – ни мне, ни ему. Контролер: «Да вы никак близнецы?» – лохматые, бородатые. В прошлом году продавщица умилилась, приняла нас за деда и сына, а про Митьку решила, что внук – причем внук Григорьева. Геша тогда был не в лучшей форме. Теперь <…>: «близнецы».

01.08. …Поутру в поезде Гена отправился в туалет, возвратился счастливый:

 
Когда поэту стукнет 50,
Он должен будет дать отставку слову
И завести в деревне поросят,
Десяток кур и дойную корову.
 

– Если утро начинается не с четверостишья, значит день потерян. (Очень доволен.)

В Костелищах ему понравилось.

[В Псковской области, у моих родителей.]

18.10. Только что Григорьев позвонил, приехал с дачи; у меня, говорит, для Ветки подарок – несколько чурок на одну топку.

[У нас в квартире на Фонтанке была действующая печь, а паровое отопление нашему дому включали последним.]

16.11. …На холодильнике прикреплен акростих – имя и фамилия моей жены, это Григорьев изощрялся; он приходил без меня, принес «дрова» для печки – что ли, ножки от какой-то скамеечки.

17.11. Григорьев почему-то решил, что я его ревную к жене, такое он придает значение своему акростиху. Опять жаловался на меня Федорову.

24.11. Не знаю, прочитал ли Крусанов мою заметку о нем в «Лит. курьере». Что там забавного (в ЛК), так это ответ Григорьева, над чем он работает: «Работаю одновременно над пятью проектами – один другого краше. Во-первых, возобновление альбомной лирики. Во-вторых, над детективным романом, в котором 2 тысячи убийств, под названием “Петербург 2000”. В-третьих, над возобновлением шарадной поэзии. В-четвертых, над книгой “Магия анаграмм”. В-пятых, над книжкой лирики “Не спетые романсы”». Там же Топоров на вопрос, какая книга произвела на Вас наибольшее впечатление, отвечает: «Собственная книга “Двойное дно“».

30.11. Шквальный ветер ночью. Ветром открыло фрамугу, распахнуло двери в прихожую. Вой в печной трубе. За окном ухает. В три часа позвонил Григорьев <…>: дошла ли до нас «волна»? – «Какая волна, ты с ума сошел?» – В окно посмотрел: в Фонтанке уже поднялась вода, но до края еще было полметра примерно. В пять утра вода выплескивалась на набережную. В семь, когда мои уходили в школу, вода уже спала. Гена утром не помнил, что звонил. Ветке сказал: «Не я».

15.12. В ЛГ моя заметка о Григорьеве. Название не мое, вставили зачем-то: «прямо-таки противоположный понятию респектабельности». Противоположным понятию может быть только понятие, а не человек, пускай даже Григорьев. – Фотография: Григорьев – сам себе памятник – с вытянутой рукой стоит на мусорных бачках. Рубрика «Пролетая над эпохой». – Забавное соседство с материалом Дубшана об Эткинде и рецензией «Три книги Фоняковых», написанной А. Рубашкиным, Григорьева ненавидящим.

Сам герой пришел слегка навеселе, и мы отправились на Дворцовую площадь посмотреть на митинг в поддержку Яковлева. Там Гена встретил одного из тех Фоняковых. «А вы за кого, Илья Олегович?» – «Уж во всяком случае не за того, за кого вы!» С этими словами Фоняков отошел прочь.

Вчера семья Григорьева отмечала его 50-летие – причем в отсутствие юбиляра. [Это все с его собственных слов.] Собрались у сестры Маши, был стол, а Григорьева не было; не пошел. Он принимал телефонограммы, каковых насчитал 19. После каждого поздравления опрокидывал стопку. Я полагаю, к вечеру хорошо ему было. Без гостей. Подарки вручали ему заочно, символически – на другой квартире. Например, Тамара Николаевна объявила за столом, что дарит Гене отцовские золотые часы «Победа». Ему дадут их примерить, после чего отберут и положат в несгораемый шкаф. Сегодня Гена порывался съездить на примерку часов, но так и не поехал, потому что мы с ним тоже немного отметили в трех или четырех рюмочных.

Статья ему понравилась. Позвонил из «Борея» сыну, спросил: «Ну как?» Тот ответил: «Прикольно». – Потом хвастался, показывал Татьяне. О нем уже никто лет восемь не писал.

– Раньше я был самостоятельным автором, а теперь становлюсь твоим персонажем, – сказал мне Гена; эта ситуация его устраивает.

16.12. Григорьеву вчера почему-то приснился мой отец (рассказывал). Будто бы они собирались на рыбалку, снаряжали снасти. Гена дивился на крючки – какие-то якорьки-загогулинки: «Это на какую же рыбу?» – спрашивал у моего отца. Отец отвечал: «Будем ловить на суше».

2000

26.01. У Каралиса – презентация сб. стихов о Петербурге («Лимбус»). Вел Мелихов, просил всех выступать <…>. Горбовский читал стихи больше других, был трезвым на момент выступления. Вообще, поэты, не попавшие в антологию, за редким исключением мероприятие бойкотировали. Григорьев пришел, разумеется. Долго молчал, терпел, на стуле вертелся, а когда Мелихов спросил третий раз «не хочет ли кто-нибудь еще», Геша не выдержал, вскочил и стал как бы непроизвольно декламировать из раннего Горбовского, направляясь к нему неуверенным шагом, и вдруг бух перед Горбовским на колени: «Глеб, я тебя люблю!» – Публика оцепенела. Только фотограф Минкин, не растерявшись, щелкает фотоаппаратом. А этот кричит: «Глеб, я тебя люблю! Они ничего не понимают!» Чувствует, что перебор, и от этого еще больше заводится. Одному 50, другому под 70. Раз десять крикнул, что любит. Я вышел на лестницу (там Звягин с Крусановым курят), а он все кричал, что любит Горбовского. – Горбовский был в завязке, но Геша от него не отходил на фуршете, и в итоге увез к себе домой. А до того успел наклюкаться сам и обозвать всех ублюдками, бездарями и пр. Едва не побили его.

Ночью звонил, бормотал что-то невнятное, передал трубку Горбовскому. Тот спрашивал, люблю ли я Россию.

27.01. Утром Гладкая звонит. Плачет. Ей дали мой телефон, как единственного, кому доступен Григорьев. Григорьев напоил Горбовского и не выпускает из дома. Ни телефона, ни адреса Григорьева Гладкая не знает. Я дал телефон. Позвонил сам. Григорьев пьян, но способен еще разговаривать, берет Г. Я. трубку – опять: люблю ли я Россию? Прошу домой уехать. Не понимает. Гладкая перезвонила. «Да, он, когда пьяный, всегда про Россию спрашивает». Она снаряжает экспедицию на Черную речку – вызволять Горбовского.

Через два часа Гена уже не мог произнести в трубку ни одного слова, лишь тяжело дышал и мычал. А еще через два часа к телефону подошел Юра Шестаков, которого Григорьев впустил при условии, что он принесет две бутылки пива. Шестаков дежурил, ждал машину с двумя помощниками – должна приехать с минуты на минуту. А эти спали.

<…> Телевизионщики торопят; просят завтра прийти с Григорьевым вместе (сюжет о нем, мной, дураком, заявленный – «Стихи о любви»…). Говорю: это невозможно. «А почему? – только честно». – «Потому что сейчас он в стельку пьян». – «А к моменту съемок он будет трезвый?» – «Возможно». – – Пошел искать книгу Рат-Вега, срочно нужна для передачи «Литературные фанты» (в библиотеке на радио нет, она на руках, спрашиваю: у кого? – да у Григорьева!.. – просто мистика, рок – взял зачем-то и, главное, мне не сказал…). В Театральной библиотеке закрыт отдел. Пошел в Публичку.

28.01. Гена протрезвел, приехал, нарочито деятельный, взялся про себя писать хорошие слова для передачи (как Фидель Кастро его на руках держал). Лицо опухшее, глаза-щелочки. Перегар фантастический. «Нам с Горбовским нельзя встречаться». (Это верно, у них резонанс.)

01.02. Запись Григорьева на ТВ. – Привез его на Карповку, познакомил. Посадили нас в минибас, повезли по городу. Он читал стихи о любви, рассказывал про жен и подруг – то у зоопарка, то на Малой Садовой, то на набережной Невы. И во время технических перерывов рта не закрывал; заболтал редактора Любу, как он умеет. Сначала она обращалась к нему «Геннадий», под конец – «Геннадий Анатольевич». Меня именовал своим биографом, я его, естественно, своим персонажем – благо Люба «автором» меня величала (автором передачи). Был сильный ветер, Григорьев замерз. – Мы выпили по сто грамм для согрева…

[Поэт Геннадий Григорьев: стихи о любви

Поэт Григорьев в Александровском саду. Седой, длинноволосый, бородатый – в сером длинном пальто. Деревья не заслоняют небо. Поэт читает стихи.

 
Губами из воздуха слово слеплю.
И ты по губам угадаешь: «Люблю».
Ты видишь,
как в комнате стало светло?
Ты слышишь,
как слово встает на крыло?
 

(И далее – по тексту сборника «Алиби», с. 45)

Григорьев у входа в зоопарк.

Рассказ о романе на фоне зверей. – …К сожалению, она любила хищников сильней, чем поэта. – Соответственно, читается стихотворение «Уходят женщины от нас…»

 
И настает печальный час,
и по проспекту городскому,
себя доверив гороскопу,
уходят женщины от нас.
     Навстречу истинной судьбе,
     навстречу игрищам и торгам
     они уже спешат с восторгом —
     они уверены в себе…
 

(«Алиби», с. 56)

Набережная Невы.

Рассказ Григорьева о том, как он был влюблен в Лену Б., и Фидель Кастро взял его на руки. (Материал эксклюзивный, неопубликованный.)

Митинг. Мальчик Гена читает стихи. Он хотел понравиться не столько Фиделю, сколько девочке Лене, отличнице и красавице, которая тоже была участницей встречи и в которую он был влюблен… – Что из этого получилось.

Григорьев читает стихотворение «Все, как было в этом мире…»:

 
Все, как было в этом мире, все как встарь,
все как прежде, все как много лет назад,
на лошадке… на лошадке скачет царь…
за решеткой… за решеткой плачет сад…
И такой же неумелый террорист
прячет бомбу-самоделку под полой,
и летит в осенний день, осенний лист
над такою же разбитой мостовой…
Бьет тяжелая волна о парапет,
стынут выцветшие флаги на мосту,
что с того, что пролетело столько лет
вслед плывущему над временем листу.
На лошадке все туда же скачет царь,
за решеткой все о том же плачет сад…
Разрезая килем питерскую хмарь,
в мутном небе маневрирует фрегат…
Смотрит худенькая девочка вослед
исчезающему в тучах кораблю…
Что с того, что пролетело столько лет?
Я люблю ее, по-прежнему люблю…
 

(По тексту публикации в журнале «Нева», 1999, № 12)

Григорьев на Малой Садовой. Для поэтов его поколения это место по-своему культовое.

Рассказ о женах. К сожалению, поэт доставлял им иногда неприятности. Он просит прощения у бывших жен, а также берет на себя смелость попросить прощения у всех женщин от лица всех мужчин. Григорьев знает, что говорит.

«Как бы я с этой женщиной жил» – самое известное стихотворение Григорьева. – Читает сам (вариант: поет Светлана Крючкова).

 
Как бы я с этой женщиной жил!
За нее, безо всякой бравады,
я бы голову даже сложил,
что сложнее сложенья баллады!..
Дав отставку вчерашним богам,
я б не слушал сомнительных сплетен.
И отдал бы ей все, чем богат.
И добыл бы ей все, чем я беден…
……………………………..
 

(«Алиби», с. 56)

Наконец, «валентинка» Григорьева. После подобающих слов –

 
Отчего так, Олечка,
мир устроен скверно:
ты меня – нисколечко,
я тебя – безмерно… —
 

пожелания Григорьева. И в первую очередь – любви.]

3. Из дневника. Продолжение

22.02. Сон Григорьева. – Будто мы с ним в толпе, и он понимает, что все, кроме нас, безбородые, а значит, мы – в Новосокольниках (действительно, в реальных Новосокольниках мы прошлым летом обнаружили, что бородатые там были мы одни). Григорьев понимает, что нас теперь вычислят. Он напуган. А я, хитро посмеиваясь, говорю ему, что моя борода сейчас исчезнет. Опять Носов придумал что-то, думает Григорьев, а как же быть ему? – «Ты не знаешь главного, – сказал я Григорьеву (уже наяву – по телефону), – позавчера Ветка мне постригла бороду».

03.04. Григорьев закодировался. Говорит, на год.

14.04. С Крусановым в «Борей». – Трезвый Григорьев промелькнул, успел похвастаться, что Фоняков его «ввел в бюро». Он еще сказал что-то про Рубашкина, и мне послышалось, будто они с Фоняковым поменялись рубашками. – Красивый жест.

15.04. Григорьев: «Это не криминальная, это пьяная столица». Он побывал вчера в пяти местах, и везде пили. Встречал на Невском пьяных знакомых – каждый звал поддать. Он устоял. – Говорит о существовании некоего закона сохранения: когда перестает Григорьев, начинает Носов.

19.04. Топоров позвонил Голю (рассказывает Григорьев) и говорит важно: купи газету «Петербург-экспресс», там такой кроссворд интересный! – Знаю твой кроссворд, – говорит Голь. – Разгадывал… – Ага! – ликует Топоров, – теперь ты видишь, как я популярен! («автор скандальной книги “Двойное дно”» – из 7 букв). – Да ты посмотри, – говорит Голь, – кто кроссворд подготовил. – Топоров посмотрел, а там внизу страницы: «Геннадий Григорьев». – Тьфу ты, черт! – и трубку повесил.

02.05. Мы с Григорьевым навестили Иовлева и получили денежку за наш идиотский труд.

[Составление сканвордов для распространения в электричках.]

05.05. Григорьев пришел – доделали с ним сканворды и повезли на Атаманскую улицу некоему программисту Мише. – По дороге Григорьев рассказывал мне, каким он хорошим стал. Всем говорит только приятное, говном никого не обзывает и ставит себе баллы за поведение по стобалльной шкале. «Вчера у меня был 61, хочу добиться 80».

31.05. <…> в больницу к Федорову. В метро выяснилось, Гена боится больниц; улизнуть пытался. Едем на край города в маршрутном такси – чем ближе к цели, тем чернее юмор Григорьева. Когда подошли к больнице, вдруг говорит: «А здесь Евдоким в реанимации», – небрежно сказал, мол, «все схвачено». Я слышал о Евдокиме. Не то поэт, не то художник – григорьевский сосед-приятель <…>. Будто бы передозировка, – может быть, говорит, уже помер. Перебор, думаю, с Евдокимом-то: чтобы здесь и сейчас. Врет, как всегда. Подхожу к «справочному», хочу уличить, называю имя и фамилию – настоящие (Евдоким – псевдоним); уверен, что в списках не значится. Мне: «Вы кто, родственник?» – «Знакомый». – «Он умер вчера». – Гена увидел мое лицо. «Что – умер?» – «Ага». Раскис. «Зачем ты меня сюда притащил? Я бы не знал ничего!»

Во вторую травматологию поднялись. В коридоре кровати стоят, на них покалеченные. Помогли Федорова перевезти в отдельную палату. Завтра у него операция.

В прежней палате (5 человек) у неподвижного Коли наркоман украл 100 рублей (трое из пятерых наркоманами были, – там лежали выпавшие из окон во время ломки).

02.06. Григорьев боится больных и покойников. Если что, не подходит к телефону, чтобы не позвали на похороны.

05.06. Ветка перечитала наши кроссвордные определения, стыдила, нашла ошибки. «Чем занимаешься!» Перезванивался с Григорьевым. В самом деле – позорники: «превратившаяся в корову» – Ио, а не Иа. А Иа – это друг Пятачка! – В итоге Иовлев принял работу, заплатил по 500 р. на нос; больше не буду. («Жена не велит».)

24.06. Рылся в книгах, нашел журнал «Е», – Ветке показываю фотографию Григорьева с бутылкой водки, предваряет материал «Феноменальное и ноуменальное: алкоголь»: «Узнаешь?» – Григорьев еще молодой относительно. Далее текст философической беседы Крусанова, Секацкого и др. за двумя (как указано) литрами водки – о пользе пьянок. Ветка ответила выразительным афоризмом, который сейчас вот хотел записать (зачем и пишу), но, оказывается, позабыл и теперь уж не вспомню. Смысл-то простой: осуждающий.

22.07. Приехали с Григорьевым к Федорову Коле; Григорьев лисички привез, отварные – жарил с картошкой. Не очень свежие, с дачи позавчера вернулся, но вкусно – чего не отнимешь; сковородку съели… Пишет пьесу в стихах, называется «Мухомор». Если в стихах – может быть, и напишет. Носит книгу с собой – о ядовитых грибах.

24.07. Шуляк позвонил – взбудоражен: «У меня к тебе вопрос…» Ему принесли на работу сборник сканвордов, там среди прочего: «персонаж сказки С. Шуляка», – ответ: «проехидна». Спрашивает, не наша ли работа с Григорьевым. Наша. Я и забыл. Сказок Шуляк не пишет, а слово «проехидна» в словарях не зафиксировано. Я вспомнил: издатель дал нам болванку с уже вставленным словом, надо было придумать определение, а слово оказалось не существующим. Вот мы и приписали Шуляку «проехидну».

05.08. …Григорьев приходил; он ездил в Эстонию; восторги. Грибы принес, жарили.

06.08. Завтра к Григорьеву (дети просят).

07.08. Вряд ли удастся поработать, хотя беру заготовки – ну, и бумагу.

Сканворды на станции – оказались те самые, с «проехидной». «Ваши?» – удивилась Наташка. <…>

Костер, жарили мясо. – Григорьев импровизирует, с подковырками. – Ташкина снисходительность. Митькины контратаки.

Ночью сидели на веранде под пластмассовым абажуром, дулись вчетвером в дурака, Ташка сказала: «Идеальное место для снайпера».

Не знает, кто такой Маркс, даже портретов не видела. Гена похож на Маркса с укороченной бородой.

Он спит у себя на чердаке – при свете, боится темноты.

06.09. Григорьев: сегодня он собирал грибы, ходил по лесу с приемником, а по «Маяку» рассказывали о каком-то романе, он еще не знал, что о романе Крусанова, – слушал-слушал, гадал-догадывался и наконец услышал имя героя: «император Иван Чума» – и сразу увидел три, говорит, белых гриба. Восторг.

[Этот текст я Григорьеву показывал, он остался доволен, сказал: «Все правда». Написано в 2000-м.

Прогулки с Григорьевым (Непьющий Григорьев)

Об одном писателе Г. А. сказал: «Бог его наказал талантом». – О другом: «А его стаканом».

Первый был исписавшимся, второй – бросившим пить.

Будучи закодированным, Г. А. поощрял своих гостей ко всякого рода возлияниям. Он любил смотреть, как пьют другие. Он говорил:

– Приехать ко мне на дачу без бутылки, значит нанести мне самую большую обиду.

Ведя трезвый образ жизни, Г. А. выпивал за день три-четыре литра какого-нибудь безалкогольного напитка. Где бы он ни прогуливался – по городу ли, по дачному ли поселку, по лесу ли – он всегда держал в руке пластиковую бутылку, например, с квасом и время от времени к ней прикладывался.

Однажды я застал Г. А. пьющим и уринирующим одновременно (это случилось под поселком Сосново; Г. А. задумчиво стоял у обочины, и обе руки его были по-своему заняты).

Заметив мое изумление, он прервал на секунду одно из занятий, но лишь для того, чтобы задать мне очередной литературный вопрос: знаю ли я существо, поступавшее так же? – и вновь поднес бутылку ко рту.

– Лошадь барона Мюнхгаузена, – ответил я, не задумываясь. Г. А. остался доволен ответом. Аналогия налицо.

Перестав употреблять алкоголь,Г. А. стал чувствителен к винному перегару.

– Когда я еду в метро, я слышу, кто и что пил. Это ужасно.

Г. А. не раз говорил мне, что не замечает особой разницы между пьяным состоянием и трезвым.

– Зачем я так долго пил, если я и трезвый точно такой же?

Как-то я заметил Г. А.:

– Поэт Григорьев 35 лет квасил по-черному, чтобы наконец понять, что пил по недоразумению.

– Совершенно правильно, – согласился Г. А., – я пил все эти годы исключительно по недоразумению. Я не знал, что можно не пить.

– Я не пью уже три с половиной месяца, – сказал Г. А.

На вопрос, ну и как же он себя чувствует, Г. А. ответил:

– Великолепно! Как будто я пью три с половиной месяца, не просыхая!

Как-то мы сидели за столиком в клубе «Борей». Г. А. вспоминал молодость. Оказывается, он сочинил первое стихотворение, когда ему исполнилось всего два года, первая же публикация состоялась в газете «Ленинские искры», когда ему было уже одиннадцать. Услышав такое, я воскликнул:

– Значит, тебя не печатали девять лет!

Несколько секунд Г. А. напряженно молчал, потом кивнул, подтвердив правильность моих вычислений.

Как-то Г. А. пришел ко мне с увесистой сумкой. На вопрос мой, что там, он сказал: «Рукописи». Мы провели великолепный вечер в разговорах о литературе. Уходя, Г. А. не удержался и решил похвастаться. Он достал из сумки необыкновенно толстую тетрадь, превосходящую по размерам амбарную книгу. «Это роман», – тихо произнес Г. А. не без гордости. «Да ты что!» – воскликнул я уважительно. Г. А. улыбнулся: «Вот так!» Он с любовью листал страницы тетради. К моему удивлению, они были совершенно чистые.

Я спросил:

– Где же текст?

– Пока еще нету, – негромко ответил Григорьев.]

4. Из дневника. Продолжение

05.10. …Вензель (познакомились) ищет соавтора на детскую книжку – стихи об этикете; я порекомендовал Григорьева. «Никогда!» Григорьев у него украл лет 20 назад «Фауста». Я подумал, перевод, – Вензель перевел, подумал я, а Григорьев слямзил, но что-то не помню за Григорьевым «Фауста». Оказалось, книгу. Ну, у меня книг он столько увел!.. Последнее – «Труды по сексопатологии».

22.10. Вчера Григорьев рассказал свой сон. Будто бы мы с ним собираемся покататься на коньках, а коньки у Ветки в кладовке, и она нам их не дает. Я на кухне отвлекаю Ветку разговорами, а Григорьев проникает в кладовку, заваленную коньками, и видит: все ботинки на одну ногу. Действие происходит не просто в нашей квартире, но в замке.

Я пересказал жене сон Григорьева. Ветка сказала: пусть он вернет бутылку водки, сразу оба ботинка найдет. – Григорьев в опале – еще весной спер бутылку, и нет ему прощения.

Раз речь опять завел о Григорьеве, запишу-ка о другой его провинности (недавней) – перед Центром книги и лично Каралисом. Геша сочиняет кроссворды в «Литературный курьер» – не столько ради денег, сколько из-за того, что печатают их вместе с его фотографией. В последнем номере он придумал дефиницию к слову «лира»: музыкальный инструмент, который Пушкин «завещал народу своему». Глав. ред. Дм. Каралис в Публ. библиотеке увидел женщину, читающую газету, да и спроси ее, нравится ли ей газета. Газета хорошая, ответила читательница, но как же так можно? – вместо «посвятил народу своему» напечатано «завещал»! Каралис покраснел и при случае сказал Геше все, что о нем думает (мы как раз пришли тогда в бильярд играть в Центр книги). Очень задело его, что Григорьев исказил Пушкина. А через несколько дней он поехал в Ломоносов выступать перед читателями районной библиотеки, и те поведали ему, что это вообще не Пушкин, а Некрасов. Теперь Геша в Центре книги не появляется.

В том же номере «Лит. курьера» напротив злополучного кроссворда заметки Рекшана и среди прочих – о Григорьеве. Анекдот, как Геша в буфете Дома радио купил с гонорара дорогой бутерброд с икрой, чтобы специально испортить настроение драматургу Арро (бывшему тогда руководителем худ. редакции на Петербургском радио), и сел за столик напротив Арро со своим бутербродом, а тот жевал черствый пирожок. Арро не выдержал, вскочил, убежал и уволился.

Эту историю рассказал я Рекшану; я тогда и подбил Григорьева на покупку бутерброда с икрой. «Что же ты печатаешь, – сказал я Рекшану, – эту же историю тебе я рассказывал». – «Ничего не знаю, – сказал Рекшан, – если рассказал, значит фольклор».

Он прав, Григорьев – безусловно фольклорный герой.

Надо бы позвонить Геше. (13:40; мои делают уроки.) Григорьев дома. С поэтом Хосидом в балду играет. («Хосид не косит под хасида…»)

17.12. Коля видел вчера в новостях пьяного Григорьева, который, будучи председателем какого-то жюри, восклицал что-то о петербургской поэзии. А сегодня Гена сам пришел и принес поэму, еще не дописанную. Втроем – Митька, Гена и я – жарили котлеты, Ташка учила английский.

2001

09.02. Гена позвонил, зовет в субботу на презентацию «его» газеты. «Завтра, что ли?» – «Почему завтра? Сегодня среда». – «Нет, – говорю, – сегодня пятница». Не верит. Я сам засомневался – посмотрел календарик, точно пятница. «А я был уверен, среда», – говорит Григорьев обескураженно. Это многое меняет. Короче, презентации завтра не будет.

29.05. На радио <…> опять переезд – ремонт в «Малой Невке». Галя нашла кучу «микрофонных папок» с текстами Григорьева («Пятитомов и Синицын», одних стихов, наверное, более ста), это хотели все выбрасывать, Галя забрала и спрятала в шкаф. А я, когда увольнялся еще, отдал Геше третьи экземпляры, но он, конечно, все потерял…

14.07. Ездил на Полтавскую в «Циник» – вчера там оставил сумку с ключами, документами и григорьевскими передачами про академика Пятитомова и профессора Синицына. Вернули.

…Григорьев позвонил. Он тоже вчера потерял ключи. При аналогичных обстоятельствах, но в другом, разумеется, месте. Я, правда, свои нашел – в сумке все как было, так и осталось. Но все равно: потерять ключи в один день. Что это?

«А я, – говорю, – еще и твои передачи чуть не потерял». Тоже ведь знак.

Посокрушались.

Потом опять звонит – радостный. «Спасибо, Носов!» Стал он книжки разбирать, взял мой роман полистать, а там – десять долларов!

Та к моя книжка стала для Григорьева сберегательной.

23.07. …Вечером гроза, ночью дождь. За «дурака» сели. Отец обыгрывает всех. Гена нервничал, азартен. Митька уснул за столом.

Я ночью в нашем сарайчике три раза во сне кричал, разбудил Григорьева. Он за мной такой особенности не знал, удивился. Сам Григорьев спит так, словно с чертями борется. Но не кричит.

[Это в Псковской – у моих родителей.]

04.10. Не видел ли я Топорова, спрашивает Григорьев. Он ему сегодня приснился. Будто хоронят вроде бы Вензеля – Григорьев посмотрел в гроб, а там негр какой-то. «Это не Вензель!» – говорит Григорьев. Топоров: «Молчи! Это Вензель и есть!»

20.12. …по «Радио России» сегодня какой-то ученый старичок, энтомолог, назвал григорьевскую передачу идеологической диверсией, – это где на проф. Синицына и акад. Пятитомова напали термиты – у одного съели трость, а у другого трусы. Мол, сеет автор передачи зерна ненависти к термитам, тогда как они замечательные существа и т. п. Заодно он хвалил тараканов (чистоплотные очень) – не знал, что у Григорьева и про тараканов тоже была передача.

2002

20.02. Рекшан рассказывал о вчерашнем триумфе Гены Григорьева в «Фиш фабрик» и вообще – о том, как читали стихи. Поколение 30-летних вообще не знает, как это – свои стихи и читать. Все музыка да музыка. А тут – Григорьев. Были поражены. Сорвал овацию.

22.02. Днем разговор с Григорьевым [по телефону]. Он купил коньяк и куру, готовит на ночь еду, предвкушает победу (трансляция в 2 ночи – наши с американцами). Спрашиваю, пойдет ли в «Борей». «Ты что! Я готовлюсь к игре!» – «Тренируешься, что ли?» – «Тебе не понять».

23.02. Проиграли американцам 2: 3, ночью показывали. Я выключил после второго периода, безобразная игра. – Григорьев, злой, позвонил днем, жалуется, что ему никто с утра не звонит. «Вот если бы кто-нибудь мне позвонил, сразу бы послал…» Ему никто не позвонил, и он решил мне сам позвонить. Юля трубку взяла: жалуется, что Григорьев потерял ее собаку. Слышу, кричит: «Не говори Носову, он рассказ про меня напишет!»

[Собака, к счастью, нашлась. Ее звали Кристи. Дворняжка, подобрали на улице. Гена ее очень любил.]

06.08. Подходим к метро («Черная речка»). Григорьев допивает пиво. К нему подскакивает непрезентабельного вида персона и спрашивает, как дела. «Нормально, – отвечает Григорьев. – На!» – отдает пустую бутылку. Тот с благодарностью принимает и исчезает в толпе. «Одноклассник», – поясняет Григорьев.

12.11. В новостях: «Радикально настроенные писатели покинули зал», – и показывают, как уходит Григорьев.

[Это уже своего рода закон. Если показывают репортаж о каком-нибудь собрании или конгрессе и там присутствует Григорьев, его крупным планом дают в первую очередь, а иногда единственно его изображением и ограничиваются – что бы там ни происходило с другими. Уж очень он телегеничен и внешность его выразительна, а кроме того, у него на лице всегда написано отношение к происходящему.]

2.12. Григорьев сон рассказал. – Будто бы стоит Каралис в генеральской форме, а Григорьев мимо проходит, и так ему не хочется честь Каралису отдать, что он от переживаний на самом деле проснулся.

2003

28.02. Григорьев заходил, третий раз читал комментарии – и все как первый… [Речь идет о моих комментариях к его «документальной поэме» «Доска».] Поддался на уговоры и заменил [в поэме] про Ахматова. Теперь <…> будет: «Как пионер с классических плакатов, вальяжен и румян поэт Ахматов». – Ветка спросила потом, где мы видели на плакате вальяжного пионера. Надо: «подтянут». Григорьев утверждает, между прочим, что один из пионеров, чьи огромные портреты в свое время висели на Дворце пионеров (я их помню хорошо: огромные), – это он. Будто бы его рисовали, когда он занимался в клубе «Дерзание». Уж не Топоров ли с Голем там же висели?

[Кстати, Топоров В. Л. упомянут в «быль-поэме». А мы с Алексеем Ахматовым ее персонажи.]

04.03. Видел рисунки (не все). Выполнены в расхристанно-карикатурной манере. Пушкина много, и это зря. Ну, и других. Гранин зачем-то. Ни у Григорьева в поэме, ни у меня в комментариях Гранина нет, есть заметка о граненом стакане. И Битова нет, а он нарисован. Хуже всего, что художник не знает ни меня, ни Григорьева, всех он рисует по фотографиям, и вот результат: перепутал, – везде, где должен быть Григорьев, изображен я. Например, я сижу с первой женой Григорьева за столом, а из моей головы – пузырь, в нем Григорьева стих. Или я вместо Григорьева продаю грибы…

07.03. Гена пришел, увидел, наконец, картинки. Поморщился. Художник пришел <…>. Наши замечания ему не понравились. Упрямый. Не понимает, чем плох пляшущий Пушкин. Чем дурна наша компания на фоне великих теней. И почему Пушкин не может держать мемориальную доску, посвященную своей дуэли. Абсурда ему захотелось. Я объяснял, в чем абсурд. Нет, у него свой взгляд на это. Да, но при чем тут наша книга? Вообще не понимает ситуации: он иллюстрирует – нашу – книгу, а не к персональной выставке готовится, есть разница. Мы не имеем ничего против его взгляда на Пушкина, не наше дело, только в данном случае он иллюстрирует какую-то другую книгу, которую мог бы Хармс написать или, может быть, Пригов, но не нашу, предъявленную издательству. <…> – Григорьеву иллюстрации не понравились. Вечером звонил несколько раз, огорчался, говорил, что расстроен. Лучше не выпускать книгу, чем выпускать такую. Даже Зилотовой в Эстонию позвонил, она успокоила.

Между тем Григорьев, когда художник приходил, не обошелся без театральных прибамбасов. В его присутствии носки надевал (ибо за десять минут до прихода художника душ принял, – он ведь, прежде чем ко мне зайти (Григорьев), хотел баню посетить, да баня закрыта была (если не врет)), кофе заваривал по-хозяйски, показывал достопримечательности квартиры, как своей, с детьми вяло перебранивался, как со своими, – можно было подумать, что это его дом или, во всяком случае, мы все живем вместе. Я, однако, не мог проконтролировать Григорьева, потому что был отвлекаем телефоном. Он принес Ветке в подарок две банки сгущенки и пачку кофе (это в связи с тем, что на днях слямзил пачку кофе из шкафа), на этикетке приклеен стишок: «В светлый день 8 марта – от попсы и от поп-арта, от Платона и Декарта, от Сальери и Моцарта, от Жорж Санд и Ричардсона – две сгущенки и «Моссона»!»