Текст книги "Беспокойники города Питера"

2006

Январь

Непреднамеренный бойкот фундаменталистами выставки петербургских художников в Манеже, куда фундаменталисты были заблаговременно приглашены в качестве актуальных художников и где для их фундаменталистических объектов отводилась часть выставочных пространств. Причина бойкота более чем прозаическая – забывчивость, вовлеченность в иные дела. Осознав случившееся, фундаменталисты испытали потрясение. Общее собрание проходило бурно. Александр Секацкий объявил невольный бойкот «преступлением против хюбриса». Владимир Рекшан заявил о кризисе фундаментализма. Наль Подольский призвал к самоочищению рядов посредством децимации. И лишь Сергей Носов предложил неучастие в выставке интерпретировать как ноль-акцию.

* * *

К сожалению, все записи хроник, следующие за весной 2006 года, утрачены. А ведь были еще открытые письма петербургских фундаменталистов Владимиру Путину а) с пожеланием вновь ввести в область политического пространства русскую народную мечту об овладении проливами и б) с проектом доставки VIP-персон до места назначения посредством пневмотруб, дабы не усугублять и без того тяжелую дорожную ситуацию в столицах; а также открытое письмо, адресованное Николя Саркози, с предложением восстановить Бастилию…

Много чего было.

В поселке Кирилловское, что не доезжая сорока километров до Выборга, у Подольского была дача – заросший сосной, березой и ольхой участок, на котором стоял диковатой архитектуры дом с прорастающим сквозь пол веранды валуном, недостроенным швертботом в мастерской на втором этаже и смотровой телескопной площадкой на крыше. Этот дом, как и Коломна – место его городского обитания, был похож на Подольского – потому что строился сначала его отцом, а потом достраивался самим Налем, путем личного рукоприкладства. Он, дом, был ветх и вместе с тем крепок, аляповат и странен, полон скрипов, стуков и прочих признаков какой-то неопознанной жизни, но Подольский чувствовал себя здесь хорошо, потому что сам вызвал его к бытию, сам позволил ему воплотиться.

Кого-то этот дом пугал (Сергей Носов лишь однажды осмелился ночевать в нем, на все последующие приглашения отвечая хитроумными отказами), кого-то манил (Сергей Коровин при первой возможности готов был мчаться в Кирилловское, оседлав, как ведьмину метлу, свои рыболовные снасти), Наль же просто жил здесь, не испытывая неудобств или, напротив, каких-то дополнительных преимуществ, – дом просто был его одеждой, приходившейся ему впору.

Здесь он написал «Книгу Легиона», здесь написал «Время культурного бешенства».

Острый на язык и язвительный в оценках, Подольский одновременно был до крайности деликатен, гостеприимен, щепетилен в вопросах чести, и мне ни единого раза не довелось услышать, как звучит в его устах нецензурная брань. Учитывая вышесказанное, немудрено, что Александр Секацкий однажды выдвинул предположение о неземной природе Подольского. И предположение это, уверяю, вызвало у нас не только улыбку, но и раздумье.

В последние годы Подольский всецело отдался новому увлечению – фотографии, изменив с ней самой литературе. Нет, он не брал в руки фотоаппарат – его интерес к фотографии как искусству был чисто умозрительным. Теории художественной фотографии, проблеме композиции, кругу актуальных вопросов, связанных с тем, при каких обстоятельствах и с помощью каких средств фотографическая работа становится произведением искусства, посвящены две его последние книги: «За объективом» и «Ген художника в фотографической реальности».

Ему было семьдесят девять – он писал, читал, выступал с лекциями, собирал дружеские застолья и испытывал неутолимое любопытство к жизни. Он явно был из породы тех академических людей, кто до глубокой старости сохраняет остроту ума, язвительное чувство юмора, озорной взгляд и желание постичь природу привлекшей его внимание вещи. Задержись он с нами еще на несколько лет, подозреваю, он мог бы погрузиться в Великое Делание и произвести магистерий. Или описать в красивой формуле, состоящей из ароматов, общую теорию поля. Или из камня сделать пар. Или осчастливить мир как-нибудь иначе.

Он просто не успел.

Придется нам справляться без него.

Жаль – с ним вышло бы быстрее.

Владимир Рекшан

Николай Корзинин и Никита Зайцев

Владимир Сорокин

Николай Корзинин и Никита Зайцев. Послезвучие

Николай Корзинин (слева) и Никита Зайцев

Фотография из архива Музея Рока

Никто не обязан это знать, но автор данного сообщения с осени 1970 года оказался в центре внимания студенческого Ленинграда. Речь идет о рок-группе «Санкт-Петербург» – в ней я был яростным фронтменом. Поскольку этот любительский ансамбль гитаристов и барабанщика состоял из четырех красавцев, запевших песни собственного сочинения, мгновенно взлетевших в выси хипповой звездности, то естественным образом с нами все хотели подружиться. Не позднее осени 1971 года «Санкт-Петербург» сблизился с группой «Словяне» (пишется через «о»). «Словяне» от слова «слово». Они тоже сочиняли песни, но значительно уступали нам в популярности. В «Словянах» на себя сразу обращал внимание барабанщик. Звали его Коля Корзинин. Хороши, впрочем, были и Юра Белов с Сашей Тараненко, игравшие на клавишных и гитаре. У Корзинина было необычное лицо, все говорили, будто он похож на молодого Блока. После знакомства выяснилось – мы любим один и тот же «Роллинг Стоунз». Дружба оказалась неизбежной.

В кругу гитаристов Ленинграда шумной известностью пользовался Николай Васин. Этот бодрый ныне старец, учредитель церкви имени Джона Леннона, в свое время создал рукописную книгу «Рок на русских костях», в которой имелась некоторая хронологическая градация ленинградских рок-старов. Первым шел «Володя» (я), вторым оказался «Коля» (Корзинин), замыкал тройку призеров «Юра» (Ильченко). За шутки и прибаутки в адрес церкви Джона Леннона «Володю» от храма отлучили. А из рукописи «Володя» был вымаран, как фараон Эхнатон со стен египетских храмов. Когда «Рок на русских костях» появился в типографском виде, то первым в книге оказался «Коля». Вот цитата:

Коля Корзинин был интересным певцом и сочинителем. И настолько, что после «Санкт-Петербурга» собрал свою группу «Большой Железный Колокол»… Группа не играла в залах больше чем на триста мест. Пластинки у них, конечно, не было, и сейчас почти нечего вспомнить: был звон да не знамо куда делся… А как работал Коля – это надо было видеть. Уверенный, выкладывавшийся до седьмого пота, он колотил по своей «кухне», как звонарь в ворота подсознания… Его музыка с жестким и хитрым ритмом всегда была неуютной, без красивых звуков, но в ней был гипноз… Но иногда песни Коли действовали мне на нервы, у меня тряслись поджилки и хотелось бежать…

Для придания биографической достоверности следует сообщить некоторые точные факты, приведенные в одном из интернет-ресурсов:

Николай Иванович Корзинин (1951–2011) в детстве жил на углу улиц Гороховой и Малой Морской, тогда же стал заниматься музыкой. Учился в средней школе с усиленным изучением английского языка. До 1968 года занимался в музыкальной школе при Ленинградской консерватории по классу фортепиано, а также осваивал игру на трубе. До середины 70-х регулярно выступал на любительской рок-сцене как барабанщик и вокалист. В 80-е Н. Корзинин с группой «Санкт-Петербург» несколько раз играет на фестивалях Ленинградского рок-клуба. Со второй половины 90-х участвует в записи студийных альбомов «Санкт-Петербурга». Автор песен на слова И. Корзининой, А. Драгомощенко и А. Соловьева. В конце 80-х записал аудиоальбом «Камни Санкт-Петербурга» с участием С. Курехина, Н. Зайцева, С. Болотникова, Б. Гребенщикова…

Центровых богемных тусовок Коля терпеть не мог, значительную часть взрослой жизни провел в спальных районах Ленинграда. И хотя являлся в артистическую круговерть лишь эпизодически, всегда считался этаким незримым авторитетом. Коля сочинил всего с полтора десятка песен, но имел право сказать: «У меня их мало.

Зато все очень хорошие». Такая творческая и бытовая лаконичность делала Корзинина неповторимым.

Моя цель – нарисовать портрет живого человека. И даже не портрет, а графическое изображение. Просто вспомню какие-то сцены с его участием.

Осенью 1971 года мы уже были знакомы, но не играли вместе. На одном из тайных сейшенов Коля из-за барабанов бросил в толпу перед сценой такую фразу:

– Теперь я буду играть для жены Ирины и для Олега Уланова. Остальные могут валить!

Такое запоминается. Вольно или невольно. Ведь всякий выходящий на сцену хоть чуть-чуть, но заискивает перед публикой.

С лета 1972-го Коля стал играть в банде «Санкт-Петербург», сменив на барабанах Володю Лемехова. Это сразу придало группе более правильное, я бы сказал арифметическое, звучание. Совсем недавно, вспоминая Николая, теперешний архитектор Лемехов сказал буквально следующее:

– Мы ведь понятия не имели про такты, про аранжировки, параллельные мелодии. Играли на слух. А Коля получил специальное образование. И я от него впервые узнал, что существуют какие-то музыкальные правила…

Корзинин мог бы стать фигурой вровень с Макаревичем или Гребенщиковым. Но не стал, хотя оказал серьезное воздействие на рок-среду 70-х. Теперь я понимаю – в Коле был какой-то внутренний надлом, приведший к готовности разрушить все, что он старательно созидал. Но ведь именно внутренние противоречия становятся основой высокого искусства.

Коля – третий и младший сын в семье, глава которой был сильно пьющим человеком с физическим изъяном (что-то наподобие горба – мне довелось всего лишь раз видеть его), приехавшим в большой город из деревни и работавшим водопроводчиком. Отец имел склонность к искусству – шил из открыток шкатулки и клеил коврики из аппликаций. Мама работала на фабрике. Бедный, но опрятный – так можно сказать про Николая. Кажется, единственный из класса, не поступивший после английской школы в институт. Он сделал одну неудачную попытку и более не пытался.

Застойная бедность и социальные комплексы…

Не ставшему студентом Коле пришлось отбиваться от армейской службы. Это называлось – косить. Он изобразил что-то такое по психоневрологической линии, и у него получилось. Невозможность (якобы) нести армейскую службу привела к определенным ограничениям и в трудовой деятельности. Большую часть жизни Николай нигде толком и не работал. Только последнее десятилетие земного пути Корзинин честно отбарабанил садовником в Удельном парке.

Рассказывать о том, как мы вместе играли в рок-банде «Санкт-Петербург», я не стану – фактически об этом написана мной целая книга под названием «Кайф». Ее многие знают, поскольку текст издавался семь раз.

Я лучше вспомню малоизвестные факты и сцены. Начну с того, что разрыв, произошедший в канун 1974 года и приведший к первому распаду абсолютно культовой тогда группы «Санкт-Петербург», не помешал нам буквально через несколько месяцев восстановить отношения и периодически общаться. В то время как после защиты диплома автор этих воспоминаний думал (безуспешно), отвертеться ли от армии или улучшить свое в ней пребывание посредством восстановления спортивной карьеры, остатки «Санкт-Петербурга» перевоплотились в банду под названием «Большой Железный Колокол». В ней одно время даже играл юный Сергей Курехин.

Цитата из одного интернет-ресурса:

20 января 1974 года группа «БЖК» приняла участие в полуподпольном рок-фестивале в ДК им. Орджоникидзе, который организовали Юрий Белишкин и Василий Царев. Важно заметить – этот ДК принадлежал МВД. На протяжении зимы «Колокол» дал серию концертов в клубе Главной водонапорной станции. В начале лета «Большой Железный Колокол» чуть ли не ежедневно приглашали на выпускные вечера. В октябре 1974 года музыканты устроились играть на танцах в Доме культуры поселка Левашово. 17 марта 1975 года «Большой Железный Колокол» в составе: Корзинин, Ковалев, Зайцев, Владимир Козлов (гитара, «Союз любителей музыки рок») и Ростислав Панфилов (саксофон) выступает в Таллине в официальной программе Дней молодежной музыки…

Поскольку я, имитируя Плутарха, пытаюсь нарисовать двойной портрет, пора ввести и второго героя. Никита Зайцев (Никиток, Никитка, позднее Зольцман) возник в банде «Санкт-Петербург» в начале осени 1972 года. Имевший музыкальное образование, он яростно наяривал на альте. Много лет я считал – Никита играл на скрипке. Оказалось – это альт. Чем они друг от друга отличаются, я до сих пор не знаю. Работая над этими воспоминаниями, я окончательно, хотя и с опозданием, установил правду – Зайцев играл и на скрипке, и на альте.

Никита Владимирович Зайцев (1956–2000) – советский и российский рок-музыкант, гитарист и скрипач. Наиболее известен по выступлениям с группами «Санкт-Петербург» и «ДДТ». Выходил на сцену в составе московского ансамбля «Цветы».

В детстве Никита получил музыкальное образование. Подавал надежды как спортсмен, играя в хоккейной команде. Как он у нас появился, я не помню. Вроде бы его привел старший брат Сергей, поклонник «Санкт-Петербурга». В двадцать с небольшим лет я имел репутацию жесткого и непреклонного лидера. Меня побаивались. Думаю, Сергей сперва договорился с Корзининым, а уж после привел Никиту. Остался в памяти мальчишка-школьник со скрипкой. Пухлые губы, светлая челка. Поскольку мы тогда называли его альт скрипкой, оставлю историческое наименование. Помню облегчение, когда Никита попробовал сыграть с нами на репетиции. Смычок дает скрипке протяжный звук. Весь мир уже вовсю пользовался «фузами», сладостно тянувшими и искажавшими гитарные звуки. А у нас ничего такого не имелось. Но хотелось соответствовать времени. Моя необработанная гитара и смычок Зайцева придавали «Санкт-Петербургу» звуковую актуальность.

Мотором в нашей банде был Никита Лызлов – энергичный, веселый, начитанный студент химфака университета. Являясь более пассионарной душой, нежели музыкантом, могущий сесть и за рояль, и за барабанную установку, он взял Никиту под опеку, занимался с ним, готовил к выпускным школьным экзаменам. А когда засек юного альтиста на поглощении «колес», то сильно отругал – и вообще, следил за парнем.

Тогда наркотики еще не стали мировой индустрией преступного мира. Просто считалось модным нюхать «пятновыводитель», глотать кодеин или «дуть» траву. Я в этом ничего не смыслил – Бог меня уберег. А Никита начал со школьной скамьи. Когда в самом конце 1973-го настала нам пора первый раз развалиться, то с одной стороны остались уже попробовавшие асоциального кайфа Корзинин, Зайцев, Ковалев (наш бас-гитарист), с другой – интегрированные, как говорят, в общество студенты выпускного курса Рекшан и Лызлов.

Имеет смысл процитировать то, что бродит в Интернете:

Дело в том, что в данной истории с распадом Никита Зайцев, самый молодой из музыкантов, своими безудержно-экспрессивными пассажами, порой чересчур сумбурными, вносил в бесхитростную, во многом традиционную фактуру музыки «Санкт-Петербурга» инфернальные интонации. Рекшан пытался время от времени хоть как-то сдержать это стихийное звукоизвержение, направить его в более рациональное русло, но безрезультатно. Зайцев не терпел ограничений, обретая по мере роста своего мастерства все большую свободу. Без такой скрипки «Санкт-Петербург» уже не воспринимался полноценно, тем более что Рекшан был все-таки в большей степени ритм-гитаристом, чем лидером. Очень высоко котировалось знакомство с Зайцевым, благодаря ему можно было проникнуть на репетицию и приобщиться к таинству, тем более что Никита охотнее других шел на контакты. Однажды, на концерте в Военмехе, Рекшан не выдержал и, не дожидаясь конца зайцевского соло, подошел к усилителю и выключил инструмент. Зайцев несколько секунд еще дергал смычком, потом в ужасе оглянулся, и когда до него дошло, что он стал жертвой рекшановского произвола, то ушел, трясущийся от ярости…

Данный фрагмент соединяет цитаты из «Кайфа» и фантазии автора представленного сообщения. Школьник Зайцев не имел еще права трястись от ярости. Но его могли трясти вещества, изменяющие психическое состояние.

Никто пока не написал химическую историю искусства. Какие произведения литературы или, допустим, музыки связаны с алкоголизацией авторов, какие с иными веществами, в какие периоды и на что была мода. Есенин, например, поэт водочный, а саксофонист Чарльз Паркер в большей степени продукт появившегося героина. Легальные или нелегальные вещества, принимаемые людьми, в первую очередь воздействуют на эмоции. Тонкая психика человека, предающегося творчеству, требует успокоения – сто граммов, допустим, до выхода на сцену, чтобы притупить волнение, сто граммов после выступления, дабы снизить действие адреналина в крови. Постепенно вырабатывается зависимость от стороннего воздействия, формируется болезнь.

Это очень упрощенная схема.

Впрочем, не будем отвлекаться…

Через некоторое время бывшие участники «СПб» по предложению певца Александра Златкина определяются на работу в Красноярскую филармонию и некоторое время выступают под названием ВИА «Енисейские зори». За зиму 1975–1976 годов ленинградские рокеры объездили весь Красноярский край от Хакасии до Норильска. В августе 1976 года Корзинин, Зайцев и Витя Ковалев отправляются озвучивать ресторан турбазы на горе Чегет (Карачаево-Черкесия). Это туристическое место стало наркоприютом для многих музыкантов. Нужно было просто подружиться с местными парнями, которые приходили в ресторан с гордыми лицами и просили сыграть то одно, то другое. Следовало почтительно выполнять просьбы горцев. За это местные давали музыкантам «дурь» в огромных объемах. К тому времени Никита обзавелся женой, и у них уже начались какие-то проблемы. Он отвалил с Чегета в Ленинград. Вообще, ансамбль менял музыкантов часто. В какой-то момент там возник Валера Черкасов, тоже «беспокойник» высшей лиги. Он там от этой дури сошел с ума окончательно, сидел в гостиничном номере обкуренный, вертел перед глазами ножницами. Помню, Витя Ковалев рассказывал мне чегетские сюжеты с дрожью в голосе. В конце концов Валера, уже в Питере, глазами на эти ножницы и бросился. Спустя годы художники типа Олега Котельникова сделали из Валеры икону забыл какого направления в изобразительном искусстве. Он, действительно, изготавливал разные коллажи, привозил их мне. А когда не заставал дома, то оставлял под дверями…

Когда говорят о безвредности «дури», то имеет смысл привести известные факты: гашиш, марихуана, план, канабис – это легкие наркотики, «открывающие двери». Они являются ступенькой, с которой человек обращается к наркотикам тяжелым, смертельным, к героину. В Чегете на эту ступеньку поднялось изрядное количество ленинградских музыкантов.

Чтобы охарактеризовать то время, вспомню одну историю.

Где-то в конце весны 1978 года главная газета города партийная «Ленинградская правда» опубликовала информацию о том, будто бы 4 июля в День независимости США на Дворцовой площади для укрепления дружбы народов пройдет концерт советских и американских артистов. С нашей стороны, мол, споет Пугачева, а с американской – Сантана. Карлос Сантана был, конечно, одним из любимых. По Ленинграду поползли радостные слухи, я же сразу сказал, что это чушь, никакого концерта не будет.

Сева Новгородцев по-вражьему Би-би-си 30 июня 1978 заявил: «4 июля в День независимости Соединенных Штатов в Ленинграде на Дворцовой площади должен состояться бесплатный концерт, в котором примут участие группы Beach Boys, Santana и певица Джоан Баэз. По предположениям, зрителей может быть около 250 тысяч…»

Тогдашний мой приятель Юра Олейник позвонил 4 июля утром и позвал пойти на площадь. Я же сказал, что пойду лучше в кафе «Сонеты» на улице Толмачева и послушаю, как Корзинин и Желудов исполняют песню Эрика Клэптона. Главным хитом советского Ленинграда считался тем летом «Я убил шерифа» – песня Боба Марли в исполнении Эрика.

«Сонеты» не являлись кабаком в традиционном смысле – это было так называемое молодежное кофе. Володя Желудов «Шерифа» пел здорово:

– Я шут ту ше-ериф…

Только приятели закончили работу, как в «Сонеты» ввалился Олейник.

– Пока вы тут Клэптона, там Сантана! – воскликнул Юра.

Вид у него был возбужденный. Волосы всклокочены, на лбу уже подсыхал кровоподтек.

– Что у тебя с лицом? – спросил я.

– Это морячки-курсанты отфуячили ремнями. Они встали шеренгой, намотали ремни на кулаки и били нас бляхами возле коней Клодта.

Музыканты разошлись, только мы с Колей Корзининым продолжали допрашивать Олейника. И вот какую картину Юра нарисовал.

Несмотря ни на что, к семи вечера на Дворцовую площадь стала подходить молодежь. Хотя никакой сцены на площади не построили, никакой звуковой аппаратуры не разместили, публика не расходилась. Вот как верили советским газетам! В итоге толпа собралась внушительная. Через некоторое время возникли милицейские «жигули», раздался мегафонный голос:

– Граждане! Просьба разойтись! Никакого концерта не будет!

При слове «концерт» некоторые граждане задергались. Милицейская машина прокатилась туда-сюда и уехала, не добившись результата.

А толпа становилась все больше, шевелилась, как инфузория. Но требований никаких не выдвигала. За годы советской власти эта самая власть полностью потеряла навык «работы» с уличными скоплениями граждан. Тогда и спецподразделений типа ОМОН не было. Думаю, в тот момент в главных милицейских головах Ленинграда начиналась паника. Кто-то умный распорядился, и с Миллионной улицы (тогда улица Халтурина) выкатилось целое подразделение поливальных машин. Они построились шеренгой и стали наступать на собравшихся. Толпа начала двигаться. У нее, движущейся, появились вожаки. Через арку Главного штаба многотысячное пассивное сборище фактически выдавили на Невский проспект и таким образом устроили невольную демонстрацию. Возникшие лидеры толпы придали движению смысл – идти к редакции «Ленинградской правды» с требованием концерта Сантаны. Невский в районе ресторана «Кавказский» (это перед сквером Казанского собора) успели перегородить автобусами. Но теперь уже организованный народ по приказу объявившихся вождей просто поднял автобусы, отнес в сторону и проследовал дальше. Появившейся милиции постепенно удалось идущих впереди разбить на части – одни устремились к Аничкову мосту, где их встретили охочие до мордобоя курсанты, других погнали через Катькин садик в сторону Дома печати на Фонтанке. Юра возбужденно рассказывал, что паникующие менты хватали всех подряд, засовывали в милицейские «бобики», отвозили в соседние кварталы, высаживали задержанных, возвращались за новым уловом.

Мы втроем вышли из кафе «Сонеты». Белые ночи заканчивались. Но было светло. Вокруг нервно струилась публика. Поскольку мы выпили по стаканчику сухого вина, нас уже внешние факторы не особо смущали. А зря! Не успели мы приблизиться к Невскому, как на нас выскочила группа милиционеров. Олейник все понял и шмыгнул в подворотню. Меня и Корзинина погрузили в «бобик» и отвезли в милицейское отделение на улицу Жуковского.

– Кто такие? Паспорта есть? – спросил на бегу советский лейтенант.

Мы успели только плечами пожать.

– Тогда сидите здесь! И – чтоб!

Офицер убежал. Мы с Корзининым честно отсидели в коридорчике минут сорок, а милицейские чины продолжали носиться туда-сюда. Осмелев, мы на цыпочках вышли во двор милицейского околотка, обрели волю и разъехались по домам.

Да, все-таки весело было быть молодым в Ленинграде 70-х.

Пока Коля Корзинин с коллегами осваивали ресторанную ниву, Никиту Зайцева бросало из ресторанов на советскую эстраду и обратно. То он, по слухам, играл у популярной певицы Таисии Калинченко, то я его застукал в плавучем ресторане «Корвет», где Никита под восторженные вскрики собравшихся воспроизводил чувственные гитарные партии из мировых рок-хитов, которые за «карася» исполнял ансамбль. Это, кажется, уже начались восьмидесятые. Никита, конечно, был музыкантом более высокого полета, чем Николай. Но Корзинин еще и сочинял песни. А на гитаре играл слабо – поэтому у него вечно получалась тональность G, в лучшем случае D. Никита же, как техничный и пронзительный инструменталист, сразу приглашался на более богатую работу. Но после Коли остались песни – классика русской рок-музыки. Никита записал множество инструментальных партий в разных группах, но был все-таки героем эпизода. Однако про него больше рассказывали разных смешных историй.

Напились как-то Никита и Андрей «Худой» Васильев после концерта «ДДТ» в Воронеже. Утром посмотрели на себя в зеркало гостиничного шкафа и опухшие лица не понравились. Взяли и выкинули шкаф в окно. А под окнами как раз проезжала машина болгарского посла…

Группа «ДДТ» возвращается из США, и после взвешивания багажа выясняется значительный перегруз. Оплачивать доп. багаж денег нет, а оставлять на чужбине кровью и потом заработанное невозможно. Номер с прославленной группой типа «родина, еду я на родину» не проходит, представитель «Аэрофлота» отказывает в грубой форме. Тогда отправляется Никита. Музыканты видят, как он берет под руку авиационного начальника и что-то ему долго говорит. Они прогуливаются туда и обратно. Дэдэтэшники замерли. В результате начальник разрешает перегруз везти даром…

Имена героев данного повествования знакомы, в основном, специалистам. Основная масса слушателей интересуется, в первую очередь, теми, чьи голоса регулярно слышит по радио. Как доказательство значимости товарищей, о которых я взялся писать, приведу еще одну цитату:

…Вряд ли часто приходится сталкиваться с абсолютным единодушием мнений о каком-либо явлении, в особенности если речь идет о величине столь зыбкой и не поддающейся никаким исчислениям, как творческая одаренность человека. Мне посчастливилось встретить такое единодушие между разными, иногда практически незнакомыми, а то и вовсе не имеющими друг к другу никакого отношения людьми, которые, не имея возможности сговора, говорили мне год за годом совершенно одно и то же.

Облачая в разные слова одни и те же мысли, они настаивали на уникальной музыкальной одаренности, о непревзойденной игре и исполнительской страсти, об умении «держать» слушателя в огромном зале сколько угодно времени лишь смычком, мечущимся по струнам… Много разных людей. Много разных слов. Одна никем не нарушенная суть…

Это фрагмент книги Катерины Никитиной, посвященной творчеству Н. Зайцева. Книга еще не издана. Да она и не дописана до конца, хотя работа над текстом идет уже десять лет. Думаю, что все биографии Зайцева, отправленные в Интернет, ее рук дело. Авторесса – человек вполне себе еще молодой, живьем гитариста-скрипача не слышала. Я еще буду тут на нее ссылаться.

А вот другая молодая женщина – Влада Русина. Изучает творчество Корзинина и Зайцева. Ходит на кладбище к могилкам.

…Есть музыканты, которые нравятся сразу и безусловно! Вот таким и оказался для меня Никита. Я очень рада этому своему открытию. Хотя оно было грустным. Я только начала знакомиться с русским роком, первой группой была «ДДТ». Многое слышала и слушала. Но всюду помимо текстов (что было для меня, пожалуй, первостепенным) отмечала скрипку. Эта скрипка душу пронзала до дыр. Особенно в песне «Мальчик слепой». Мне, тогда еще нежному цветку, слова казались жесткими и отталкивающими. Но ради скрипичного проигрыша я слушала ее снова и снова. И каким же было мое потрясение, когда спустя, наверное, полгода я узнала, что того блестящего скрипача уже нет на этой земле! Это я узнала из документального фильма «Время ДДТ». Съемки с Никитой проходили как раз незадолго до смерти. Он и на видео уже слегка уходящий…

И мне стало интересно! Оказалось, что Никита удивительно разносторонний человек – он играл в разных музыкальных направлениях со многими коллективами. Никита планировал создать блюзовый Театр в Минске, альбом памяти А. Шнитке и многое другое. Я не успела заметить, как и сама полюбила не только рок, но и блюз, и рэгги, и… Шнитке… Если послушать последние сольные записи Никиты Зайцева, то чувствуется родственность с музыкой великого композитора.

Для меня творчество и личность неотделимы… С целью узнать больше в апреле 2008 года в социальной сети «ВКонтакте» я создала группу-сообщество, посвященную Никите. Искала людей, всем писала, со всех трясла какую-либо информацию.

Очень здорово было найти единомышленников: кто-то тоже играет на скрипке и Никита является их кумиром и вдохновителем; кто-то просто, как я, был тронут и поражен музыкой. Вспоминается одна из записей «ДДТ». Это акустический концерт: Шевчук просто поет под гитару, а Курылев играет на басу. И тут публика взрывается аплодисментами, слышны восторженные крики: «Никита пришел!»…

Я много узнала о Никите, познакомилась со многими людьми. Разными. Интересными. Увидела контрасты и противоречия его личности. Знаю, что, выходя на сцену в черных очках в программе «ДДТ» «Мир номер ноль» под флагом «Против наркотиков!», он не врал, он просто сам вел борьбу и, к сожалению, терпел в ней поражение…

Одним из самых прекрасных людей, с которым меня свела судьба благодаря Никите Зайцеву, был Николай Корзинин. Добрый, искренний, отзывчивый, внимательный. Светлый. Я узнала его таким же, каким он был в своих песнях. Николай Иванович рассказал о группе «Санкт-Петербург», которую я тоже полюбила сразу и навсегда, которая тоже стала частью меня, моей жизни…

Если товарищи моей юности интересны поколению, приходящему нам на смену, то они уже не канут в безымянную бездну времени, свое место в истории искусства они застолбили.

Первые свои песни Коля Корзинин сочинял на стихи жены Ирины. Песни красивые, точные и трогательные:

 
Будить тебя, в глаза целуя, позволь.
Позволь, как солнцу позволяешь, волос коснуться.
Позволь догнать тебя средь поля,
Где маки красные цветут до горизонта…
 

Точно помню ту репетицию, когда Коля спел свою новую песню.

– Маки, говоришь! – хохотнул Никита Лызлов.

– Маки, – Витя Ковалев проговорил ворчливо, а Никиток проговорил мечтательно:

– Маки.

В 1997 году мы все-таки собрались и записали на студии Андрея Тропилло альбом «Классика», куда вошли песни начала семидесятых. Возможно, это самый необычный альбом в мировой рок-истории. Песни, которые могли музыкантов озолотить при ином устройстве государства, впервые записываются спустя более чем четверть века после того, как это обязано было произойти. Никита создал своеобразную скрипичную увертюру к песне Корзинина «Позволь». Самое красивое, что есть на белом свете.

Набрасывая страницы данного рассказа, я понимаю невыполнимость задачи. Так и хочется писать главами. А надо всего лишь абзацами.

К началу восьмидесятых Никита Зайцев стал востребованным гитаристом, а Коля Корзинин, хотя и прибился на время с коллегами к ресторану «Баку», уже сочинил большую часть своих классических песен. После короткого сотрудничества с поэтом Аркадием Драгомощенко (1946–2012) он обратился к стихам Андрея Соловьева (1954–1996). Андрей вел жизнь совсем уж отъявленного маргинала. Приехав из Мурманска, он осел на берегах Невы и включился в рок-н-ролл с полоборота, вкусив всех «радостей» его химической составляющей.