Текст книги "Республика надежды"

– Куда мы едем?

Я поворачиваюсь к водителю с явным желанием вернуть его на трассу… И вдруг вижу впереди чьи-то брошенные позиции. Ящики из-под снарядов, разбитые брустверы, оставленные окопы, засыпанные снегом. И на белом снегу грязные чёрные пятна миномётных разрывов.

Стоп! Снег выпал сегодня ночью. Это свежие попадания.

– Поворачивай назад!

Поздно.

Омерзительный вой резанул по ушам и мгновенно сменился громкими хлопками.

– Это по нам! – буквально взвыл старший коммунальщик.

Машину ведёт юзом. Мы останавливаемся. Сидящие в ней замерли. Их словно парализовало. Я будто в замедленной съёмке наблюдаю, как белые кроны деревьев метрах в пятидесяти перед нами вдруг расцветают десятками маленьких, ярких огненных бутонов. И долей секунды спустя снова приходит хлопок.

– Наружу! Из машины, быстро!

Это мой голос? Это я кричу?

Да. Я. Мой приказ словно заново включает людей. Они сбрасывают оцепенение и с неимоверной прытью сыплются на снег. Я выпрыгиваю следом. Мы ныряем в белое покрывало. Снова вой. Чудный машинально тянет шею вверх, чтобы посмотреть на источник звука.

– Пригнись!!!

Он утыкается лицом в снег. И в этот момент я вижу вспышку. И слышу грохот. Резкий. Хлёсткий. Как удар кнута. И всё это в семи метрах от меня.

Мина… Восьмидесятка… Господи…

Земля вздрогнула, выбив из себя искрящиеся вихри колючей снежной пыли.

Свет погас.

Звуки стихли.

…Господь – пастырь мой, и я не буду ни в чём нуждаться… Он упокоит меня на хлебородных пажитях Своих и проведёт чистыми водами Своими… Он направляет меня на стези праведные во имя Своё… И если я пойду долиною смертной тени, то не убоюсь я зла… Потому что Господь со мной…

Как там дальше?.. Я же помнил это полностью… Ладно, не важно, Господи… Ты и так всё знаешь… Просто не оставляй тех, кого я люблю. Если я сам их оставлю…

– Шекспиииир… Шекспиииир… Шекспиииир…

Чудный… Кричит… Мне… Трясу головой. Звуки возвращаются.

Не понял, я что, жив? Но как?!!

КАК, ЧЁРТ ВОЗЬМИ?!!

– Шекспир, ты в порядке? – Чудный тоже трясёт головой и почему-то неистово трёт шею.

Сколько прошло времени? Часы? Минуты? Доли секунды?

– Вроде бы. А ты?

– Я вроде тоже.

Осматриваю себя. Потом остальных. Целы все. Ни царапины. Осторожно выглядываю из-за сугроба. Она упала в ложбину. В маленькое естественное углубление, заросшее низкорослыми деревьями, почему-то скрюченными и вывернутыми.

Наша смерть досталась им.

Достаю телефон и набираю Егора.

– Егор, б…!

– Ну, во-первых, не б…. – Егор не любит этот раздел русского языка.

– Извини. По нам прилетело. Причём хорошо. И могут попытаться сделать второй заход.

Коротко излагаю ему суть ситуации.

Молчание в трубке. Затем напряжённый голос Егора.

– Шекспир. На войне так бывает. Мы с тобой оба всё понимаем. Ты старший. Принимай решение по обстановке.

– Принято.

Даю отбой. И понимаю, что на меня не мигая смотрят четыре пары глаз. Трое гражданских и молодой боец. Три парализованных страхом мужика и зелёный пацан с автоматом. А рядом машина. И она – мишень. Эти люди должны жить. Любой ценой. И отвечаю за это я. Лично. Персонально. Они сейчас ждут моего решения, от которого зависит их жизнь. И которое надо принимать быстро. Делаю глубокий вдох. Стараюсь, чтобы голос звучал твёрдо. Вроде бы это у меня получается. Произношу громко, чётко, не запинаясь:

– Слушай мою команду. Машину бросить. Выводим гражданских из-под обстрела.

Они зашевелились. И даже сами начали двигаться в нужном направлении. Отползаем от машины. Движемся к шоссе. Ближайшее укрытие, за которым можно было бы хоть как-то подняться, метрах в ста. Ползём быстро. Гражданские начинают отставать.

– Вперёд! Не останавливаться! Головы не поднимать! Быстро!

Они ускоряются. Вовремя. В воздухе снова саднит мерзкий вой. Тихий. Но однозначный. Мы успели отползти метров на 50. Падает ещё одна мина. Далеко от нас.

Плохо же они пристреливаются.

Я делаю рывок, и время словно замирает. Мир вокруг смазывается и растягивается, словно по холсту с непросохшими красками кто-то провёл рукой. Всё справа, слева, сзади сверху и снизу как будто исчезло. От всего мироздания осталось только то, что впереди. Маленькое окно жизни, до которого надо добраться любой ценой. Быстрее, Паша, быстрее! Не останавливаться!

– Быстрее! Быстрее! Не останавливаться!

Снова мой голос. Снова звучит как из другого мира.

Вижу выпученные глаза Чудного. Парень гребёт по снегу, как безумный тюлень. Правильно делает: падает ещё одна. На этот раз ближе. Твою дивизию… Откуда они знают, что мы вообще здесь? Ведь и речи быть не может ни о каком визуальном контакте. Может, это просто обратка? Ведь где-то рядом наша батарея. Или… Что там Егор говорил про возможное появление укропов?

– Парни. – Я говорю тихо, дыхание давно сбилось, но они слышат. Они ловят каждое моё слово. – Парни, если появятся укры, я приму бой. Без обид, ребята. В этом случае просто бегите.

Они понимают. В плен мы не сдадимся. Лучше лечь прямо здесь. И забрать с собой хоть одного гада, если повезёт.

Доползаем до укрытия: гряды зарослей вдоль нашей колеи. Поднимаемся, и, пригнувшись, почти на корточках, в невероятной позе начинаем бежать к трассе.

– Эй! – слышу голос водителя. – Слушай, как же так, нас же отымеют во все щели за то, что мы машину бросили. А вдруг она на ходу. Давай заберём! Я её разверну за две секунды…

– Ты что, дурак? – Я не злюсь. Эмоции словно выключились. – У тебя семья есть?

– Ага. – Он шумно гремит носом и вытирает его рукавом.

– Так чего ж тебе так жить не хочется?

Он замолкает. Словно в подкрепление моих слов там, откуда мы только что выползли, гремит ещё один «удар кнута». Поворачиваю голову и вижу прямо на нашей колее чёрный оттиск взрыва. Попадание из первого залпа. Шло чётко в нас. Мы разминулись со смертью не больше чем на минуту. А может на полминуты. Я больше не чувствую ни время, ни расстояние.

Так значит это всё-таки не обратка. Бьют по нам. Именно по нам, а не по кому-то другому. И прорыва врага, похоже, нет. Тогда как? Каким образом они смогли по нам прицелиться?

Вот она, трасса. Дорога жизни. По ней идут наши самоходки. Идут в сторону фронта. Парни на броне машут нам рукой. Мы выходим из зарослей и останавливаемся отдышаться. Пытаюсь восстановить дыхание. Не получается.

– Командир! Что нам дальше делать?

Поднимаю глаза. Рядом, привалившись к дереву, стоит старший ремонтников. Он бледный, как снег, по которому только что ползал.

– В город…

Отдаю Чудному приказ ловить машину. Он делает это очень быстро. Молодая супружеская пара на не новом «Опеле» берёт на борт троих ремонтников. Всё. Гражданских мы вытащили. Вырвали из пасти этой войны три человеческие жизни. Теперь надо выбираться самим.

– Шекспир… Я руки отморозил.

Удивлённо смотрю на Чудного. Он отдаёт мне свой АКС.

– Я рук не чувствую. Не могу его держать.

– А ты почему без перчаток?

– Я их в казарме оставил. Ну, это… Я без них, типа, выгляжу круче.

Громко и многоэтажно матерюсь, коротко, но подробно перечисляя все естественные и противоестественные способы комсумации, известные человечеству. Отвожу душу. Смотрю на руки Чудного. Да уж… Отдаю ему свои перчатки. Потом, подумав, снимаю шарф.

– Замотай сверху.

Рядом останавливается большая снегоуборочная машина.

– Ребята, вам помощь нужна?

Разумеется. Спасибо тебе, добрый человек. Уже в кабине набираю Егора:

– Егор, докладываю: мы вывели гражданских из-под обстрела. Двухсотых и трёхсотых нет. Сейчас возвращаемся в город на попутке.

– Шекспир! – обычно неэмоциональный Егор буквально кричит в трубку. – Спасибо тебе! Ты молодец. Всё правильно сделал.

– Мы машину бросили.

– Да и хрен с ней! Пусть они сами теперь своим имуществом занимаются. Вы людей спасли, это главное.

– Я Чудного в медпункт везу. Он, по ходу, руки отморозил.

– Твою мать!..

Заезжаем в автопарк снегоуборочной техники. Там должен быть медпункт. Чудный в шоке. Его трясёт. У парня нервный срыв. Это ничего. Главное, что там, на поле, он продержался столько, сколько нужно. Молодец, паренёк. Потом, после всего, можешь хоть на луну выть. Но когда надо – сделай всё, как надо. Под руку волоку его в диспетчерскую. Где-то там находится медпункт. Сидящая за пультом немолодая женщина видит нас и сразу же вскакивает. Начинает помогать. Судя по всему, вид у нас тот ещё.

– Вы что делали, ребята?

– Провода чинили. Задача – фигня. Проза жизни.

Пытаюсь криво улыбнуться. Не уверен, что у меня получается.

– Я в первый раз под обстрелом! – Чудный сидит и медленно раскачивается из стороны в сторону.

– Успокойся, братишка. Я тоже.

Женщина-диспетчер смотрит с недоверием:

– Вы так спокойно себя ведёте…

Пожимаю плечами. А что я могу ей сказать? Что так просто было надо? Что если бы я вёл себя иначе, то сейчас на заснеженном поле Дурной балки остывало бы пять трупов? Это ведь не так уж и тяжело: просто взять себя в руки. И сделать всё правильно. Я сегодня очень хорошо понял, что это на самом деле такое: быть командиром. Пусть даже такой маленькой и совершенно небоеспособной группы. В этом нет ничего заманчивого. Это всего лишь дикая, безумная ответственность. За жизни тех, кто на тебя смотрит немигающим взглядом. Ответственность перед Богом, перед их семьями, перед собственной совестью. Сегодня я вкусил этого в полной мере.

– Чудный. – Я вдруг резко расслабляюсь. – Так ты ещё хочешь знать, зачем нужен дульный компенсатор?

* * *

Казарма. Я стою, уставившись в экран телевизора. Молча курю.

– …Сегодня в 11.30 установками залпового огня «Град» украинских силовиков была обстреляна Донецкая психоневрологическая лечебница. Огонь вёлся по детскому отделению. По удивительному стечению обстоятельств, убитых и раненых нет. Очевидцы свидетельствуют, что в том районе действовал наводчик: некая девушка, дававшая целеуказания артиллерии врага. В данный момент её разыскивают… Смотрю на экран… Лес изуродован чёрными кляксами. Деревья парка срезаны, словно косой. В стене из красного кирпича зияют дымящиеся дыры… Звук в телевизоре почему-то вдруг пропал, и я смотрю на безмолвную движущуюся картинку.

Девушка, значит… А не она ли сегодня по нам отработала? Сто пудов… По-другому они бы просто не могли узнать, что мы вообще там есть. В этой безлюдной Дурной балке, похожей на белую, холодную пустыню. Н-да. Поймать бы эту суку и пообщаться с ней хоть пару минут. Скажете, она же девушка? Да нет, ребята. Она не девушка. Она вообще не человек. Как и все они. Вся эта шушера, стреляющая «Градами» по детям.

– …Повреждения, нанесённые энергосистеме города при сегодняшнем утреннем обстреле, были обнаружены и устранены. В настоящий момент электроснабжение двух районов Донецка полностью восстановлено…

Вот так. Выкусите, гады. Донецк жив. И Донецк будет жив.

Не дождётесь, сволочи.

5. Крещение
(январь 2015)

«…ибо ночь темна и полна ужасов».

/Джордж Мартин, «Песни льда и пламени»/

Часть 1. Донецк

«Привет, мама. У меня всё в порядке».

Нажимаю на виртуальную кнопку с надписью «Ok», и короткое sms-сообщение стрелой улетает в эфир. Это уже стало ритуалом: я отправляю их каждый день. Не знаю, верит ли моя мать на самом деле, что я уехал на заработки? Всё может быть. Человеку вообще свойственно не думать о плохом. Просто выталкивать из сознания дурные и страшные мысли, даже если вся логика событий этому противится. Таково строение человеческой психики, и с этим ничего не поделаешь. Но может быть и так, что моя мать в глубине души уже давно всё поняла и просто смирилась. Она ведь знает меня лучше, чем кто-либо на этом свете. Знает, что меня не переубедить ни криками, ни угрозами, ни слезами. И просто делает вид, что верит в моё враньё. Молчит и молится. Как многие русские матери сейчас.

Прячу телефон в наплечный карман горки, и в этот момент здание казармы снова надсадно вибрирует. Прилетело не по нам, но близко, и я инстинктивно пригибаю голову. Утро пятницы встречает просто невообразимым богатством звуков за окном.

Всего день, как я вернулся из Ростова, где провёл новогодние праздники. Донецк поприветствовал разразившейся наконец войной.

– Ну, как тебе наши серые будни?

В курилку заходит Кипиш, интендант отряда.

– Офигеть, как классно, Коля. Бодрит.

Я глубоко затягиваюсь вонючей сигаретой «Хортица» – дешёвой отравой, которую нам выдают в качестве табачного довольствия. Претензий к качеству ни у кого нет: это лучше, чем ничего.

– Не то слово. – Кипиш нехорошо усмехается. – Слышишь, как громко падает? Это танки.

– Да ладно? Это откуда ж они лупят?

– С Карловки и с Песок. Заезжают на высотки и бьют по навесной. Укроп набрался опыта.

Резким щелчком выбрасываю окурок в окно. Скрывать раздражение очень трудно, но надо. Впрочем, такие здесь все: внешне бравые и подчёркнуто лихо равнодушные к происходящему. Все улыбаются. Все травят анекдоты. Все делают вид, что их запредельной крутизне подобный цирк даже не интересен… А зубы скрипят. И глаза становятся мёртвыми. Там, за окнами, горит и осыпается бетонной крошкой их город. Место, где живут те, кто им дорог. Его разносят в прах твари, пришедшие Бог его знает откуда и Бог его знает зачем. Те, до чьего горла мечтает дотянуться каждый из нас. День за днём. Неделю за неделей. Месяц за месяцем. Каждый из нас слышал, как, прикрываясь перемирием, гады стреляли и стреляли исподтишка. Каждый из нас знал, что под прикрытием договора они стягивали на позиции всё новую и новую технику, подвозили боеприпасы, сгоняли эшелонами свежее пушечное мясо с промытыми мозгами. Мы видели, как те, кто приезжает сюда из Винницы, Львова и Киева, нашивали себе на форму шевроны с надписью «Рабовладелец», и знали, по чью душу они это шьют. И ничего не могли сделать. Потому что пока они сами не рванулись вперёд, нам надо было стоять на месте. ИМ нарушение перемирия простят. НАМ – никогда. И похоже на то, что они наконец решились.

Новые обстрелы Донецка начались ещё неделю назад, вскоре после Рождества. Но то, что мы видели сейчас, было чем-то запредельным: второй день город просто стирали с лица земли. Вторые сутки его мешали с грунтом из всего, что было в арсенале бандеровцев: весь букет известных нам РСЗО, миномёты, гаубицы, танки. Расстреливали, не прерываясь ни на минуту, ни на секунду. И каждый из этих звуков означал, что кто-то погиб. Что кто-то остался без дома. Что кто-то потерял близких. И каждого из нас накрывало чёрной волной самого сильного страха из всех, существующих в природе: страха не за себя – страха за тех, кто нам дорог и к кому сейчас с отвратительным аэродинамическим воем летит смерть. С этим страхом ничего нельзя сделать – он бьёт на уровне инстинкта, древнего, как сам мир. Я не был исключением. Мне тоже было за кого бояться. До молчаливых судорог. До безмолвной истерики. Этот дикий, первобытный ужас выматывал. Он не давал спать и есть. И он был внутри. Он был надёжно спрятан под маской весёлого безразличия. Не только у меня. У каждого из нас.

– Какие новости, Кип? – Я вдруг обнаруживаю, что у меня в зубах дымится новая, но уже наполовину искуренная сигарета. И когда я успел?

– Да никаких. Всё та же хрень. – Кипиш тихо матерится. Хотя кого здесь стесняться, спрашивается?

– Ага. – К нашему светскому рауту присоединился Балу. Сделал это он тихо, что было очень странно, учитывая его характер. Балу задумчив и погружён в себя. – Гарнизон Донецка никаких приказов не получал. Стоим, где стояли, делаем, что делали. Кстати, ты в прорубь окунаться будешь? На выходных Крещение.

– Делать мне больше нечего. Да и где тут окунаться?

– А на Карловке! Самое козырное место. Я в прошлом году именно там и окунался.

Балу громко ржёт. Мы его в этом поддерживаем. Весь «тонкий» сарказм его слов предельно ясен каждому из нас: Карловка уже несколько месяцев – вражеский тыл. Который находится всего-то в двадцати пяти километрах от того места, где мы курим.

– Кстати, Шекспир… – Кипиш задумался. – Твой друг Таксист сейчас охраняет министерство транспорта. Ну, вот и встанешь вместе с ним, раз других приказов нет. Тем более, что, по нашим данным, оно у укропских ДРГ-шников в первоочередном списке.

– Это ещё почему?

– Да кто их знает, древних укров.

Ловлю себя на том, что тяну из пачки третью сигарету. Коротко выругавшись, прячу обратно и, выйдя из курилки, спускаюсь в холл казармы.

– Привет, Воробей! – здороваюсь с дневальным. – Как твоё ничего?

– Как видишь. Домой не отпускают. – Воробей красноречиво поглаживает бороду. Когда он идёт домой к жене, он её сбривает. Супруга Воробья в этом вопросе непреклонна, как Великая китайская стена.

Дверь хлопает, и в казарму шатающейся походкой заходит Саня. Боец родом из Снежного, осевший в Донецке не так давно, но успевший повоевать и здесь, и в родном Снежном. Он возвращается из увольнения. И он пьян. Мертвецки.

– Здорово, пацаны! – Он улыбается во все зубы, оставшиеся у него после сорока с лишним лет жизни.

– Не понял, Саня! Ты чё? – После минутного ступора я прихожу наконец в себя.

– Через плечо, Паша. – Саня продолжает широко улыбаться. – Кухня и сортир.

– Чего? – не понимаю я.

– Кухня и сортир. – повторяет он. – От моего дома остались кухня и сортир. Я бомж, пацаны…

Он поворачивается и бредёт в свой кубрик, тяжело опираясь на перила.

Мы молча смотрим ему вслед.

* * *

Вечер субботы. Казарма живёт своей жизнью, несмотря ни на что. Как, в общем-то, и весь город. Тем более что бомбардировка, длившаяся без малейшей передышки почти четыре дня, даже как-то поутихла. Мы с Таксистом полтора часа как приехали из министерства транспорта, где наши обязанности по большей части свелись к непонятному сидению перед мониторами камер наблюдения и открыванию ворот. Впрочем, пара вооружённых людей в холле практически гарантированно отвращала большинство злоумышленников от мысли «желать странного». Ну, а штурма здания многочисленной группой спецназа и не ожидалось. Так что, возможно, наше присутствие там и имело некий смысл. Впрочем, осознание этого не поднимало нам настроения: быть охранниками нам не то чтоб очень нравилось.

Есть не хотелось, и я решаю чуть отложить ужин. Захожу в курилку. Там курят Крот и Боня – совсем молодой парень, боевое крещение получивший под Славянском. Здесь много таких, как он, – пацанов, ставших солдатами. Это не хорошо и не плохо. Это реальность того слоя Сумрака, в котором мы находимся. Спорить с ней бесполезно. Да и смысла нет.

Здороваемся, я чиркаю зажигалкой и делаю первую затяжку. Краем глаза вижу в дверной проём Кипиша, шедшего по расположению с телефоном в руке и вдруг застывшего столбом. Он молча и сосредоточенно слушал то, что говорили ему из телефонной трубки. И не двигался. Вообще. Это длилось всего несколько секунд, после чего он резко убрал трубку в карман, выпрямился и очень громко произнёс (именно произнёс, но так, что, казалось, его было слышно в каждом уголке здания):

– Боевая тревога! Построение через 5 минут!

Едва закуренная сигарета летит на пол. Мы резко рванулись по комнатам, быстро натягивая разгрузки, бронежилеты, хватая оружие, к которому на ходу примыкали обоймы и магазины. Оцениваю боекомплект: один рожок, ни одной гранаты, одна пачка бинтов. Хреново. Очень хреново.

– Шекспир! – В комнату влетает Кипиш. – Обзвони тех, кого нет на располаге. Быстро! Времени нет!

– Что случилось, Кип?

– Караим звонил. Массированные прорывы по всей линии фронта. Началось.

Хватаю телефон. Секунду медлю и быстро набираю номер, который знаю наизусть. Не относящийся ни к отряду, ни к армии ДНР. В трубке весёлый голос.

– Привет!

– Слушай внимательно, у меня мало времени. – Зажимаю трубку плечом, одновременно судорожно натягивая берцы. – Хохлы пошли на прорыв. Нас подняли по боевой. Бери своих, и идите в убежище. Я не знаю, чем всё это кончится в ближайшие часы.

В трубке молчание.

– Ясно.

За окнами вдруг раздаётся гул. Где-то поблизости дала залп батарея «Градов». Я быстро даю отбой и начинаю с невероятной скоростью звонить нашим парням. Дозваниваюсь не до всех – связь начинает ложиться. Понятно.

Бегу на построение и смотрю на часы. Четыре с половиной минуты. Это как я всё успел-то? Да уж, в такие моменты время ведёт себя по-особенному. И пространство тоже.

Караим уже приехал. Он – военный комендант Донецка и наш командир. Бритый наголо бородатый мужик в папахе с погонами подполковника. За пару лет до войны он ушёл в запас из системы МВД и взялся за оружие в первый же месяц в родном Енакиево. Мы выстроились.

– Бойцы! Существует угроза прорыва врага в Донецк. Наша задача патрулировать опасные места, в которых это может произойти. Кроме того, в город уже просочились ДРГ противника. Это мобильные миномётные группы, цель которых – парализовать наши военные коммуникации. Нам ставится задача прочёсывать город с целью их выявления и в случае обнаружения принимать бой. Но первоочередная задача – возможные места прорыва. Всем всё понятно?

Нам понятно. Вторая линия обороны города, к которой относился гарнизон Донецка, знала свои задачи давно. Мы знали, и мы ждали. Разбиваемся на группы. Мы с Таксистом попадаем в группу, которой командует Сфинкс. Сразу выезжаем в свой сектор. Смотрю в окно машины: город продолжает жить своей жизнью. По улицам гуляют люди, никто никуда не спешит, не бежит, не прячется. Только немногие пока что знают, что в нескольких километрах от них двадцать минут назад разверзлась преисподняя и твари, которых она исторгла из своей утробы, как раз сейчас рвутся вперёд. К ним. К их домам. К их жизням. К этим самым людям, гуляющим по ночным улицам города. К их детям, жёнам и матерям. И, возможно, мы – единственные, кто окажется между тварями и людьми. Н-да. Что тут скажешь?

– Смотрите, парни. – Сфинкс спокоен. Он такое уже видел. – Попытаться прорваться в город «по-тихому» они ещё как могут. Возможные направления мы сейчас и будем окучивать. В случае если они полезут здесь, наша задача: доложить о месте прорыва, обозначиться стрельбой и продержаться, сколько хватит…

– Чего хватит?

Сфинкс секунду молчит.

– Нас.

Он не продолжает. Мы всё поняли. В нависшей тишине сухо клацнуло пять затворов и пять предохранителей.

Выезжаем на окраину. Более или менее нормальная (даже по современным донецким нормам) дорога закончилась уже десять минут назад, и белое «Рено» скачет по колдобинам размером с айсберг. Прихваченные крещенским морозом грязевые торосы скользят, и передвижение по ним превращается в экстремальные гонки. Нам нельзя ехать медленно. Возможно, времени у нас даже меньше, чем мы думаем. Едем в тишине, внимательно вглядываясь в тёмные сгустки ночи за окном. Только Таксист и Сфинкс впереди периодически о чём-то коротко спорят. Два офицера советской армии, они не очень ладят, но сейчас это не имеет значения. Периодически то там, то тут вспыхивают фары гражданских машин. Они передвигаются как-то крадучись, испуганно. Непонятное, безотчётное напряжение уже начало заползать в город и впиваться в его жителей своими невидимыми ледяными когтями. Этого невозможно объяснить словами. Это можно только почувствовать.

Машина выкатывает на возвышенность. Здесь дорога идёт по длинному извилистому холму с прекрасным обзором в одну из сторон. Или это насыпь? Не знаю. Высоковато для насыпи, наверное. Моё окно и мой угол обзора направлены в противоположную сторону. Туда, где ночные деревья заслоняют и без того непроглядное небо своими голыми, лишёнными листьев густыми ветвями.

– Твою мать! Вы туда посмотрите.

Мы все оборачиваемся в направлении, указанном Сфинксом. Там, в низине под нами, раскинулась Макеевка. И оттуда, с её тёмных улиц ввысь взлетали, уносясь вдаль, огненные стрелы ракет. Устремляясь туда, откуда надвигалась тьма. Мы не могли её видеть. Все законы природы противились этому. Но я готов поклясться, что чувствовал её. Чувствовал почти физически этот тёмный вал, пришедший в движение и пытавшийся затопить нас и этих людей внизу. Небо светилось и сверкало. Оно было иссечено пылающими бороздами и пульсировало, словно поверхность озера лавы. Жуткое и одновременно величественное зрелище, от которого невозможно отвести глаз. Битва Света и Тьмы. Вот, значит, как она выглядит.

Мы снова въезжаем в Донецк. На въезде Сфинкс притормаживает возле алкогольного магазина, где собралась уж совсем неприличная толпа празднующих субботу граждан. Взрослые мужики и подростки. Интеллигентно тусуются по всем правилам полукриминального рабочего пригорода.

– Народ. Идите домой. Не надо вам сейчас на улице толпиться. Это не приказ, это предупреждение и доброе пожелание.

В любом другом месте планеты это пожелание не нашло бы понимания, но здесь даже пьяные осознают, что происходит вокруг. Народ мгновенно настораживается. Подростки уходят сразу, без лишних вопросов. Взрослые мужики интересуются причиной. Когда они её слышат, улица пустеет в течение минуты. Все мгновенно трезвеют и становятся собранными и сосредоточенными. Война очень быстро отучает от нерационального, глупого поведения. А кого не отучает – тот обычно очень быстро перестаёт вообще как-либо себя вести. Потому что сам перестаёт быть.

Въезжаем на тёмные улицы. Город замер. Город словно вымер. Редкие машины – это в основном такси. Они проносятся быстро и стремительно. Но движутся скачками: на каждом перекрёстке их ждут посты. Все силовики, находящиеся в городе, сейчас на этих улицах.

Через три часа получаем приказ вернуться в казарму. За это время я уже сто раз пожалел, что не поел. Но, может, оно и к лучшему: в случае «не дай Бог» гораздо более желательно, чтобы у тебя были чистые кишки.

В казарме нам дают меньше часа на то, чтоб поесть и перевести дух. У меня уже два запасных рожка на 5,45: парни поделились. Интересуюсь у Белоруса, есть ли у него лишняя граната. Каждый из нас хочет иметь хотя бы одну. И каждый знает, зачем. Белорус качает головой:

– Шекс, у меня всего одна.

– Ну, ничего, брат. Если что – обнимемся.

Оба нехорошо улыбаемся. Мы поняли друг друга. Здесь вообще все и всё быстро понимают.

Получаем новый приказ. Нас выдвигают на охрану маршрутов подвоза боеприпасов к нашим батареям. ДРГ врага ведь не просто так просочились в город.

Таксист протягивает мне бронежилет.

– Шекспир, дарю. Это «четвёрка», броня что надо.

Примеряю обновку. Бронник самодельный и тяжёлый. Но другого нет.

– Спасибо, Серёга.

Тот кивает. Таксист – человек серьёзный. Воевавший в Афганистане и в Чечне, куда он, уже будучи гражданином другой страны, поехал по контракту. Возможно, здесь он был самым опытным бойцом. В отряде Серёгу уважают все. Не за послужной список. За честность. И тягу к справедливости. Он всегда вёл себя безукоризненно. Просто по-человечески. Недавно он вышел из госпиталя: контузия, пережитая им в самом начале Русской Весны, дала осложнения – в мозгу возник сгусток крови, что едва не привело к инсульту. Но, только встав на ноги, он сразу же вернулся в отряд и выполнял все обязанности наравне с остальными, периодически глотая горсти таблеток. Воевать против бандеровской мрази он пришёл в первые же дни революции. Кто-то говорит, что война на Донбассе – религиозный конфликт? Так вот Таксист – католик. Но его отношение к т. н. «единоверцам» из Галиции ничем не отличается от нашего. Потому что эта война – не война религий или обрядов. Это война Добра со Злом. И каждый сделал в ней свой выбор вне зависимости от того, как он молится Господу и молится ли вообще.

– А я думал, нас на Авдеевку отправят, пацанам помочь. – Таксист заметно погрустнел.

– Не ты один так думал. Я тебе даже больше того скажу: поговаривают, что первоначально приказ был именно такой. Но потом в Донецке укропские диверы повылезали, и встал вопрос ребром: или мы отгоняем их от коммуникаций, или пацаны на Авдеевке остаются без огневой поддержки.

– Да понятно. Но от этого ж не легче.

Я с ним согласен. Но кто-то должен заниматься и этим.

Снова выезжаем в город и становимся на большом т-образном перекрёстке где-то в районе бульвара Шахтостроителей, напротив вымершей несколько месяцев назад автозаправки. Вообще такие вещи, как АЗС, аптеки и магазины в Донецке, – понятия крайне бренные. Половина из них теперь существует только в виде учреждений-призраков, радуя глаз весёлыми довоенными вывесками о скидках и тяжёлыми замками на дверях. Многие из них периодически то открываются, то закрываются снова. Насколько хватит нервов у хозяев и насколько им позволяет работать суровая экономика города в осаде.

– Останавливаем и досматриваем все проезжающие машины. Проверяем документы. – Сфинкс расставляет нас по секторам.

Перекрываем дорогу. Машин мало. Их единицы. Народ попрятался, да и время позднее. Ещё более редких пешеходов досматриваем также: корректировщики вражеского огня по-прежнему шныряют по городу, да и комендантский час никто не отменял.

Через полчаса пошла первая колонна. «Уралы», загруженные длинными ящиками с «огурцами», один за одним начали с глухим рычанием выныривать из-за поворота, тускло светя фарами. Они ехали не торопясь. Груз, который они перевозили, не любит суеты. Они ехали и ехали длинной чёрно-серой колонной, десяток за десятком скрываясь в тёмной трубе улицы справа от меня.

– Ух, как их много. – Иртыш, ещё один боец нашей группы, меланхолично закурил. – И это всё подарки укропам. У них сегодня просто праздник какой-то.

Мы посмеялись. Лихо, но не весело. Потому что «праздник» был и у нас тоже: грохот «входящих» доносился то с одной стороны, то с другой. Земля ощутимо подрагивала. Воздух то оглашался завыванием, то бил по мозгу разрывами, то разражался злым стрёкотом тяжёлых пулемётов, долетавшим из аэропорта. Там сейчас жарко. Там сейчас танки. ИХ танки. Которые не могут продвинуться ни на сантиметр – не в состоянии сдвинуть с места вставших насмерть парней из «Востока», «Спарты» и «Сомали». Мимо нас в ту сторону периодически проносятся микроавтобусы с подкреплением и кареты «скорой помощи». Мы молча провожаем их взглядом.

– Хрень какая, – общую мысль выражает Таксист. – Лучше бы нас туда послали.

Ему никто не ответил. А что тут вообще можно сказать?

– Погодите, ещё успеем. – Сфинкс поправляет автомат и указывает нам на фары очередной приближающейся машины. – Этого дерьма на всех хватит.

Да уж. На всех… И надолго.

Внезапно где-то за дальними домами глухо, но громко заревело. А через несколько секунд небо у нас над головой расцвело яркими, быстро угасающими росчерками взлетающих «Градов». Они летели и летели, как яростные метеоры, и ничто не могло противостоять этой грозной, неумолимой силе. Батареи, боеприпасы для которых недавно провезли через наш пост, начали работать, сплошным частоколом выпуская в ночное небо неистово пылающее возмездие. Огненный меч Немезиды, летящий в тех, кто сейчас «доблестно» расстреливает гражданские кварталы Донецка.