Текст книги "Самые скандальные треугольники русской истории"

Конечно же Маяковский звонил и писал Лиличке. Последний приступ любви был особенно болезненным. Он и приходил в Водопьяный переулок, в темноте часами простаивал под светящимися окнами своей квартиры в надежде увидеть ее силуэт. В стране наступил НЭП, в центре Москвы открылось множество ресторанов, кафе, баров. В ближайшем к Лубянскому проезду Маяковскому наливали, не спрашивая, иногда даже в долг. Бармен знал, что поэту плохо. А когда ему становилось плохо от ревности, он писал.

На эти месяцы жестокие супруги Брики загадали – напишет Владимир какой-нибудь шедевр или не напишет? Оба были почти уверены, что напишет. И в новогоднюю ночь на поэму пророчили. А Маяковский встречал новый, 1923-й в полном одиночестве с Лилиным портретом. Незадолго до смерти он писал в стихах, что молился на фотографию Ленина. А сейчас – на фото грешной стервы. И родился последний шедевр крупноразмерной лирики «Про это».

Срок запрета кончался 28 февраля. Маяковский и Лиля заранее договорились, что в этот день поедут в Петроград. Маяковский заранее купил билеты. Они встретились на перроне, надолго остались в холодном прокуренном тамбуре, где, перекрикивая стук колес, поэт читал ей на ухо «Про это». Про то, как мучился от любви и разлуки, как ходил под окнами, как они потом поедут в Питер смотреть, как на мосту стоит его лирический герой, Маяковский семилетней давности, собиравшийся прыгнуть в Неву из-за Лилички.

 
Я бегал от зова разинутых окон,
любя убегал.
Пускай однобоко,
пусть лишь стихом,
лишь шагами ночными —
строчишь,
и становятся души строчными,
и любишь стихом,
а в прозе немею.
Ну вот, не могу сказать,
не умею.
Но где, любимая,
где, моя милая,
где
– в песне! —
любви моей изменил я?
 

Закончив, Маяковский разрыдался. Лиля была счастлива и горда собой. В том же году «Про это» вышла отдельным изданием с портретами Маяковского и Лили Брик работы художника Родченко. Откровенность, доведенная до предела.

Холодно поразмыслив, можно было бы признать, что «Про это» похуже будет «Облака», «Флейты» и «Человека». Но зато все они были Лиличке посвящены. Ну, время идет для всех по-разному. Некрасов с годами писал все лучше. Маяковский – все хуже. Мастерство никуда не девалось, а искренность таяла. Следующей большой поэмой Маяковского будет уже «Владимир Ильич Ленин», вдохновленная смертью вождя, широко растиражированная, записавшая поэта в число самых преданных партии литераторов, открывшая для него кассы и заграничные поездки.

После «Про это» что-то сломалось в отношениях Лили и Владимира. Они любили друг друга и Осю, но ссорились уже не так страстно. Лиля продолжила свои загулы, и Маяковский старался смотреть на них так же философски, как законный муж. Философски, правда, получалось не очень. Особенно когда она старалась его позлить во время собраний ее литературного салона или просто пьянок без повода, когда садилась к мужчинам на колени, курила одну сигарету на двоих или даже целовалась.

В 1923 году у Лили продолжился роман с Краснощековым, пока несчастного экс-премьера снова не арестовали. Добрая душа Лиличка носила ему передачи, потом взяла на воспитание его дочь от первого брака Луэллу. Последовали адюльтеры с рядом известных лиц – Асаф Мессерер, приехавший в Россию работать французский художник Фернан Леже, Юрий Тынянов, Лев Кулешов. Причисляя себя к высшему слою творческой интеллигенции страны, Лиля Брик предпочитала выбирать в любовники знаменитостей. Хотя, может быть, история не сохранила имен всех незнаменитостей.

В круг общения Бриков, помимо литераторов и чекистов, все больше попадали кинематографисты. Маяковский писал киносценарии к немым фильмам, сам иногда снимался. Да и Лиля тоже. А Осип к концу двадцатых и вовсе ушел работать в кинематограф и остался в нем до конца жизни. Роман Лили с режиссером Львом Кулешовым чуть не закончился трагически. Его жена актриса Александра Хохлова совершила попытку самоубийства. На что Брик заметила: «Что за бабушкины нравы!» И оставила мужа жене. А вот с режиссером Всеволодом Пудовкиным у нее случился облом. Он устоял перед ее чарами, чем немало разозлил Лилю Юрьевну.

Во всей этой ситуации она явно намекала Маяковскому – заведи романчик, интрижку. Наша любовь вечная, но немного налево не помешает. Ты же автор «Левого марша». Намекала, но не отпускала. Лишь немного ослабляла поводок своему Щенику.

Несмотря на склочную вражду между «Леф» и РАПП, несмотря на молчаливую оппозицию представителей настоящей поэзии вроде Пастернака или Ахматовой, продавшему свой талант Маяковскому, Владимир Владимирович оставался и признанным властями официальным первым поэтом страны, и признанным народом. И ему это нравилось. Со временем Маяковскому стало казаться, что он уже совершенно неотъемлемая часть механизма советского строя, важнейшая шестеренка культуры СССР. Недаром появились в конце жизни его обращения к «товарищу правительству». Но все же это ему больше казалось.

В 1925 году Маяковский выпускает агитпоэму, как он сам это называл, «Летающий пролетарий», фантастику о войне объединенной коммунистической Европы и буржуазных США, в которой красные, конечно, побеждают. Да кстати и засобирался в эти Штаты. Вообще-то планировалось кругосветное путешествие с непременным отчетом об увиденном в стихах и даже в прозе. Во время этой полугодовой командировки Маяковским был задуман роман, но не получился. Зато стихов было написано много.

Кругосветка вышла наполовину: Германия, Франция, Испания, Куба, Мексика, США и назад пароходом в Ленинград. Снабженный корреспондентскими корочками «Известий», Маяковский встречался с разными писателями левого толка. Скажем, в Париже с Луи Арагоном, за которого в 1929 году выйдет замуж сестра Лили Брик Эльза, или в Нью-Йорке с лучшим другом юности, эмигрировавшим, но сохранившим футуристические убеждения Давидом Бурлюком. А вот встречу, скажем, с Зинаидой Гиппиус или Иваном Буниным в Париже просто невозможно себе вообразить. Поэт выступал с лекциями при переводчике (он совсем слегка владел французским и мог лишь немного изъясниться по-английски) в разнообразных коммунистических и не только таких клубах. Лучший поэт СССР под покровительством всесильного ОГПУ был многим интересен. Он выступал с чтением стихов и в левых еврейских организациях, где аудитория выходцев из России в первом поколении, как правило, по-русски понимала.

Естественно, что во время столь долгой разлуки он писал Лиличке страстные письма и получал в ответ такие же. Понятно, что здоровый тридцатидвухлетний мужчина все-таки внял благословению Лили завести себе романчик. Его участницей стала американская гражданка с классическим для США именем Элли Смит, которая была моложе Маяковского на 11 лет. Изначально ее звали Елизаветой Зиберт, из семьи российских немцев. В начале 20-х родители вывезли ее из России. В Америке она успела выйти замуж. Но брак оставался довольно формальным.

Они познакомились 17 июля 1925 года в Нью-Йорке на поэтическом вечере Маяковского. Затем чудесно провели время в загородном летнем лагере еврейской молодежной организации «Нит гедайге». У поэта есть стихотворение об этом, полное откровенных глупостей, вроде совета Форду обойтись двумя машинами, а остальные подарить Советам. Или:

 
За палаткой
мир
лежит угрюм и темен.
Вдруг
ракетой сон
звенит в унынье в это:
«Мы смело в бой пойдем
за власть Советов…»
Ну, и сон приснит вам
полночь-негодяйка!
Только сон ли это?
Слишком громок сон.
Это
комсомольцы
Кемпа «Нит гедайге»
песней
заставляют
плыть в Москву Гудзон.
 

Видимо, Маяковский хоть на короткий срок, но влюбился в молодую Лизу, раз ни словом в письмах не поделился с любимой Лиличкой об этом увлечении. Он забыл и о своей когда-то такой страстной лирической откровенности. В этом стихотворении он словно муж, пишущий жене о разных американских достопримечательностях и старающийся не проговориться о своих шашнях. А между тем, может быть, в ту ночь под песни заокеанских комсомольцев Элли Смит зачала единственного ребенка Маяковского. Дочь Патриция-Елена родилась в 1926 году. Формальный муж Элли благородно признал ребенка своим. Маяковский тоже попозже признал, но отцовское участие его было весьма незначительным. Лиличка не велела. Вернулся – и снова поэт весь Лилин. Лишь в последний год жизни он отважится завести роман в том же городе, где жила его главная любовь и наказание.

В декабре 1925 года в тройственной семье важное событие. Маяковский получил отдельную четырехкомнатную квартиру в Гендриковом переулке[16]16
  Сейчас переулок Маяковского.


[Закрыть] на Таганке. И сразу же прописал там Бриков и еще Луэллу Краснощекову. Она жила там, пока в 1929 году не вышла замуж. С одной стороны, это оправдывалось угрозой уплотнения. Отдельная квартира, хоть и с небольшими комнатками, в 20-е годы в Москве была непозволительной роскошью. С другой стороны, жизнь втроем уже вошла в привычку. У всех троих появились отдельные спальни, прямо как в милой семье Гиппиус. Только визиты в спальню Лили происходили.

Первой большой поездкой за рубеж Маяковский заслужил доверие советской власти в лице приставленного к нему контингента ОГПУ. Помимо живших с ним Бриков и частого гостя семьи Якова Агранова, которого поэт ласково называл Аграныч, в квартире в Гендриковом регулярно бывали один из заместителей Менжинского Михаил Горб, высокий чин Яков Горожанин, интересная парочка Фаня и Зоря Воловичи. Зоря – такое мужское имя. Фаня будет причастна к похищению в 1930 году в Париже белого генерала Кутепова и сядет во французскую тюрьму. А Зоря поможет ей сбежать. Маяковский без проблем получал заграничные визы и стал ездить в Европу ежегодно. Изредка его сопровождала Лиля.

Серьезные маяковсковеды, должно быть, недоумевали, когда был открыт архивный доступ к переписке Лили Брик и Владимира Владимировича. Вот он отчитывается из Парижа о времяпровождении с Эльзой Триоле: «Заказали тебе чемоданчик замечательный и купили шляпы. (…) Духи послал (но не литр, как ты просила, – этого мне не осилить) – флакон, если дойдет в целости, буду таковые высылать постепенно. Осилив вышеизложенное, займусь пижамками». В 1929-м она попросила его наряду с чулками и бельем привезти «автомобильчик». И он привез.

Тем не менее Маяковский все смелее начинал пользоваться данной ему свободой. Дома у них регулярно собиралось множество гостей. Литераторы, чекисты, артисты и пр. Если Лиля позволила себе дома принимать экзотического любовника киргизского партийного деятеля Юсупа Абдурахманова, то и Маяковский позволил себе в открытую ухаживать за скромной библиотекаршей Наташей Брюханенко. Летом 1927 года он отправился с ней отдыхать в Крым. И вдруг Осип Брик из компетентных источников получает новость и сообщает ее Лиле. «Лиличка, кажется, наш Володя хочет семью, гнездо и выводок». Это было уже превышением длины поводка, отмеренного главной музой. И она пишет ему в Крым: «Ужасно крепко тебя люблю. Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня все уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься». Все заканчивается для неискушенной в цинизме девицы печально. На вокзале Лиля встречает Маяковского, и он без колебаний расстается с Наташей.

Последний длительный роман Маяковского вообще стал результатом слишком уж хитроумной матримониальной комбинации Лилички. Осенью 1928 года поэт уезжает в Ниццу якобы на лечение последствий воспаления легких. На самом деле этой поездке предшествовала переписка, о которой Лиля не знала. В Ниццу приехала из Америки Элли Смит с дочерью. Там Маяковский в первый и последний раз увидел своего единственного ребенка.

Но если Брик чего-то и не знала, то Агранов по долгу службы знал все. Ребенок – серьезный аргумент для возможной потери власти Лили над поэтом. Позже она заставит его написать Элли в Нью-Йорк, что он любит только Лилю Юрьевну и больше встреч с Патрицией-Еленой у него не будет. Но пока он пребывал во Франции, Лиля попросила свою сестру познакомить Щеника с какой-нибудь симпатичной пустышкой, чтобы он отвлекся, развлекся и вернулся в статус-кво. Языковой барьер предполагал, что Эльза найдет какую-нибудь русскоговорящую. И она нашла двадцатидвухлетнюю манекенщицу дома моды Шанель Татьяну Яковлеву. Красивую и длинноногую.

Детство этой девушки прошло в Пензе, в страшной бедности. Но благодаря родственным связям ей удалось вырваться во Францию, где она сделала блестящую карьеру в модном бизнесе. Ко времени знакомства с Маяковским она была уже не только «лицом», но и «ногами» дома Шанель. Рекламные постеры с ее изображением встречались по всему Парижу.

Маяковский влюбился, и Татьяна ответила ему взаимностью. И целый год, до осени 1929-го он вырывался в Париж при первой возможности. Там он агитировал Яковлеву выйти за него замуж и вернуться на родину. Но девушка была не пустышкой и понимала, что такое Советская Россия. Она поднимала на смех его мечты, его преданность коммунистическому режиму, и он понимал, что Татьяна права. Лиля относилась к его влюбленности в русскую парижанку снисходительно до тех пор, пока Маяковский не допустил главного преступления против их долгого романа, не посвятил Татьяне стихи. Более того, опубликовал в 1928 году «Письмо Татьяне Яковлевой», стараясь вернуться в былую лирическую откровенность.

 
…Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови,
дай
про этот
важный вечер
рассказать
по-человечьи…
 
 
…Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму —
одну
или вдвоем с Парижем.
 

Маяковский давно не писал так о любви. Лиля почувствовала тот самый «переплеск» «Человека» и «Флейты-позвоночника». Но если тогда все было замешано на ревности и трагедии, то теперь чувствовалась тоска о простой любви, доброй, о семье и доме. Все же Владимиру уже тридцать пять лет. Лиле еще больше. Сексуальные отношения между ними должны были рано или поздно кончиться. Но власть над его поэзией не должна была заканчиваться никогда.

Нельзя так прямо сказать, что все неприятности последнего года жизни Маяковского – результат глубоко законспирированных происков Лили Брик и ее верного Осипа. Но и нельзя отрицать существования вектора влияния Брики – ОГПУ – Маяковский.

В феврале 1929 года премьера сатирической пьесы Маяковского «Клоп», поставленная Всеволодом Мейерхольдом в своем театре, была холодно встречена и критиками, и зрителями. Примерно через год, в марте 1930-го пьеса «Баня», поставленная там же и тем же режиссером, была вообще освистана. Пьесы, прямо скажем, не шедевры, но Маяковский ожидал лучшей реакции.

Он с высокой производительностью выдавал почти эталонные стихи, включая свою программную и главную с позиций первого пролетарского поэта поэму «Хорошо», написанную к 10 годовщине Октябрьской революции. Его строчки уже при жизни начинали растаскивать на цитаты, а позже на лозунги, украшавшие дома и заводы. «И жизнь хороша, и жить хорошо», «шершавым языком плаката», «читайте, завидуйте, я – гражданин Советского Союза!», «я знаю – город будет, я знаю – саду цвесть, когда такие люди в стране советской есть». Кстати, последняя знаменитая цитата – из стихотворения «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и людях Кузнецка». Когда этого руководителя среднего звена Иулиана Хренова отправили по этапу на Колыму, он до последней возможности хранил при себе томик Маяковского, как индульгенцию от посылки на самые смертельные лагерные работы.

Но поэт осознавал, что исписался. Со своей преданностью строю и коммунистической идеологии он не очень корреспондировался с собственным обеспеченным бытовым положением, частыми поездками за границу, этими чулочками и автомобильчиками для Лилички. Неуживчивость с завистливыми или принципиальными собратьями по перу оставляла ему все меньше друзей. Для удачного запечатления в образе лучшего советского поэта, для памятников и табличек со своим именем, для названий улиц и площадей ему очень неплохо было бы умереть. Умная Лиля это хорошо понимала.

Где-то осенью Маяковский признался Лиле Брик, что твердо намерен жениться на Татьяне Яковлевой и привезти ее в Москву. От сестры муза поэта хорошо знала, что Яковлева переезжать не намерена. Перед Маяковским появилась реальная возможность совершить невероятный поступок – из глашатая советского строя превратиться в эмигранта-невозвращенца. Вряд ли, конечно, он мог на такое решиться. Но Брик решила подстраховаться, особенно после того, как услышала от жены Агранова Валентины, что Володя во Франции уже позволял неодобрительно отзываться о родине. Он как раз делал наброски к антиподу поэмы «Хорошо» – «Плохо».

11 октября 1929 года в квартире в Гендриковом переулке проходило обычное салонное сборище по поводу отъезда Маяковского в Ленинград по делам. Вдруг при всех Лиля стала зачитывать письмо от сестры Эльзы из Парижа. Там сообщалось, что Татьяна Яковлева в ближайшие недели выходит замуж за виконта дю Плесси. На самом деле Яковлева в это время только познакомилась с этим аристократом. Но много ли надо, чтобы ранить болезненно влюбленного поэта. Маяковский уехал в Ленинград мрачнее тучи.

Разумеется, он забросал Яковлеву письмами и обещаниями. Но больше визу для поездки в Париж ему не выдавали. Как он ни просил друга Аграныча.

Вслед за любовным обломом последовал и творческий. Маяковскому очень хотелось признания властей первым поэтом. Можно было легко заметить, что относительной экономической и творческой вольнице 20-х годов приходит конец. В СССР явно наступает неприкрытая диктатура. И официальное обронзовение стало бы для Маяковского защитным панцирем и в то же время пропуском для столь желанных поездок за границу.

Он решил устроить рекламно-юбилейную выставку своих изданий, рисунков, фотографий под названием «20 лет работы». Трудно сказать, от чего он отсчитывал 20 лет. Бурлюк впервые его похвалил в 1911-м, впервые напечатал в 1912-м. Похоже, что Маяковский просто торопился отпраздновать, пока был жив.

Выставка проходила с 1 по 20 февраля 1930 года в Клубе писателей на улице Воровского (Поварской). Маяковский надеялся хотя бы на большой наплыв читательских масс. С коллегами его постоянные дрязги тогда достигли апогея. 6 февраля он покинул созданный им «Леф» и вступил в организацию, с которой до этого боролся, РАПП, к тому времени уже ВАПП. Более того, Маяковский надеялся на посещение выставки членами правительства, полагая, что имеет заслуги перед Советским Союзом. Приглашение получили все вожди, включая Сталина. Не пришел никто.

В день открытия Маяковский впервые читал свеженькое – «Во весь голос», вступление к поэме, которая так и не будет написана, перед жиденькой толпой друзей и поклонников. Выставка за все 20 дней существования посещалась мало.

С 5 по 25 марта выставка проходила в Ленинграде. Та же кислая реакция. Мир словно метафизически выдавливал из себя Маяковского. Или никакой метафизики, а хорошо спланированная и организованная кампания травли? Достаточно прочитать запись одного из последних публичных выступлений поэта. Он в очередной раз читает «Во весь голос»:

– Уважаемые товарищи-потомки! Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне…

А ему из зала:

– Твое не окаменеет!

Он читает:

– Умри, мой стих, умри, как рядовой…

А ему из зала:

– Давно умер!

Он читает:

– Мне и рубля не накопили строчки…

А ему из зала:

– А кто «Рено» из Франции привез?!

Сохранились свидетельства других его выступлений, во время которых ему приходилось полемизировать или переругиваться с залом. Со времен скандалов футуристов, ношения вызывающей желтой кофты Маяковский даже любил поспорить с оппонентами. Иногда это получалось остроумно. Однажды кто-то начал долго и нудно говорить что-то по поводу его слов. Маяковский сказал: «Вы, товарищ, возражаете, словно воз рожаете». В другой раз, говоря о своей родине, он сказал: «Среди русских я себя чувствую русским, среди грузин – грузином». Кто-то из зала крикнул: «А среди дураков?» «Среди дураков я впервые», – ответил Маяковский.

Теперь же на оскорбления во время чтения «Во весь голос» Владимир Владимирович не отвечал, иногда вяло отбрехивался.

Неприятности профессиональной жизни усугублялись неприятностями в личной сфере. Еще с лета 1929 года у Маяковского завязался не очень серьезный роман с замужней женщиной, молоденькой актрисой МХАТ Вероникой Полонской. Она состояла в браке с молодым коллегой Михаилом Яншиным. Поначалу Полонская рассматривалась им как запасной вариант. Настоящей любовью он пылал к парижанке Татьяне Яковлевой. Но когда Лиля Брик устроила так, что друг Аграныч и прочее огэпэушное начальство отлучили Маяковского от заграничных поездок, Вероника Полонская вышла на авансцену.

Очевидно, девушка не строила в отношении знаменитого поэта брачных планов. Ей было удобно иметь и мужа, и любовника. А Владимир с конца зимы 1930 года все более настойчиво предлагал ей бросить Яншина и выйти за него. Настойчивость привела к тому, что она даже стала прятаться от Маяковского. А он старался спрятаться от Лили Брик, все чаще оставаясь ночевать в комнатке на Лубянском проезде.

В мучительном романе Лили с Маяковским была особенность. Разлука приводила либо к творческим всплескам, либо к решительным поступкам. В начале апреля 1930 года Лиля уехала в совершенно необязательную поездку в Берлин, развеяться. И впервые за долгие годы ее сопровождал уже не законный, а с недавних пор разведенный супруг Осип Максимович. Агранов и другой старый Лилин любовник Лева Гринкруг частенько наведывались к Маяковскому тоже без особенного дела. Дело, поступок должен был совершить Владимир.

12 апреля ему стало особенно тошно. Он написал две предсмертные записки.

«В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите – это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля – люби меня. Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

 
Как говорят —
«инцидент исперчен»
любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете
и, ни к чему перечень
взаимных болей,
бед
и обид.
Счастливо оставаться. Владимир Маяковский.
12/IV-30 г.».
 

«Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным. Сериозно (так у Маяковского. – П.К.) – ничего не поделаешь. Привет. Ермилову скажите, что жаль – снял лозунг, надо бы доругаться. В.М.

В столе у меня 2000 руб. – внесите в налог. Остальное получите с Гиза. В.М.».

Написал и остался жив. Может быть, ждал чуда?

Что Лиля, как много лет назад, появится и предотвратит?

14 апреля Маяковский с утра появился у Полонской. С трудом уговорил ее поехать к нему на Лубянский на такси. Дома в совершенной истерике уламывал девушку выйти за него замуж. Она нервничала, опаздывала на репетицию и пообещала после репетиции приехать к нему и остаться насовсем. Он дал ей денег на такси. Едва Вероника вышла на лестничную площадку и начала спускаться, как послышался выстрел. Маяковский попал себе точно в сердце.

А дальше началось что-то странное. По воспоминаниям Вероники Полонской, когда она вбежала в комнату, там уже находилось несколько человек – соседи и работники ОГПУ. Словно они сидели в других комнатах и с нетерпением ждали, когда Маяковский застрелится. Милиционеры, врачи, родные, собратья по перу появились не так мгновенно.

Еще одна странность. По некоторым свидетельствам, вскрытие черепной коробки и изъятие мозга поэта патологоанатомы сделали прямо в его комнате. И самая большая странность. Маяковский застрелился из небольшого браунинга, подаренного ему Яковом Аграновым и официально зарегистрированного. В уголовном деле, которое заводится при любом самоубийстве, в качестве орудия суицида назван маузер, неизвестно откуда взявшийся. Через год на поминках Лиля Брик произнесла чудовищную и загадочную фразу: «Хорошо, что Володя застрелился из маузера. А то выглядело бы как-то нелепо – такой большой поэт и стреляется из маленького дамского пистолета». Заботилась о красоте даже последней картинки?

Только на следующий день Лиля получила в Берлине телеграмму о смерти Маяковского, подписанную «Лева и Яня». Это Гринкруг и Агранов. И конечно, Лиля с Осей немедленно выехали в Москву. 17 апреля состоялись похороны. Самоубийство Маяковского стало сенсацией. И ударом по репутации властей. Что же это происходит, если с собой кончает самый преданный советской власти поэт? На прощании и похоронах собралось еще больше народу, чем в начале 1926 года, когда умер Сергей Есенин. Рыдала ли Лиля? Громче всех.

23 июля вышло правительственное постановление о наследниках Маяковского. 50 процентов финансовых выплат по закону о наследовании прав причиталось матери Маяковского и двум сестрам. 50 процентов – Лиле Юрьевне Брик. Весь архив достался ей же.