Текст книги "Самые скандальные треугольники русской истории"

Несмотря на все советские ужасы, конец 20-х – начало 30-х было каким-то очень живым временем по сравнению, скажем, с брежневской эпохой. Ежов уверенно становился все большим начальником, естественно, очень много при этом работая. И успевал посещать любовницу, да, пожалуй, и любовников. С этим делом он никогда не завязывал. И успевал иногда напиваться. Представить себе такого руководителя высшего звена при Брежневе трудно. Разве только пили при Леониде Ильиче начальники, как всегда. Пока позволяло здоровье.

В 1931 году Хаютина наконец развелась с Гладуном, а Ежов – с Титовой. Антонина, работавшая тогда в наркомземе, легко приняла распад давно формально существовавшего союза, защитила диссертацию – что-то там по свекловодству. Самое интересное, что, когда с приходом Берии в НКВД началась волна арестов всех, кто был связан с Ежовым, его бывшую жену как-то не заметили. Титова продолжила спокойно трудиться на ниве свекловодства, прожила долгую жизнь и умерла только в 1988 году.

Недолго побыв в холостом состоянии, Николай Ежов и Евгения Хаютина поженились. А в 1933 году их семья неожиданно стала полной. После нескольких абортов Женечка родить ребенка не могла. И тогда они взяли из приюта пятимесячную девочку. Чтобы та видела только в этой семье своих настоящих родителей. Евгения Соломоновна особенно не мучилась материнскими обязанностями. В ее распоряжении был целый штат прислуги, нянек и кормилиц. Девочку, названную Наташей, она искренне любила. Ежов тоже.

Но, несмотря на это, супружеская жизнь как-то сразу не заладилась. Ежов и Хаютина прекрасно чувствовали себя и друг друга в качестве любовников. Когда же появилась необходимость общения по вечерам, после работы, возможность вместе отдыхать на курортах, посещать театры, кремлевские приемы, оказалось, что они совсем разные люди. Евгению по-прежнему тянуло к писателям, журналистам, людям искусства. А Николая Ивановича – к кому попроще. И у него все усиливалась тяга снимать стресс аппаратной службы спиртным. Если бы жена поддерживала обычай выпить с мужем после тяжелого трудового дня, семья, может быть, была бы покрепче. Но Хаютина пила немного.

А у Ежова быстро нашлись собутыльники. Лучший друг Федор Конар, смазливый украинец и заместитель наркома земледелия, руководители Госбанка Лев Марясин и Георгий Пятаков, большой московский милицейский чин Александр Яковлев. Люди, примерно равные в иерархии Ежову и надеющиеся, что он, уверенно идущий в гору, их не забудет. С Федором Конаром Ежов вступил в гомосексуальную связь. Иногда на их пьянки приглашались проверенные проститутки. Правда, в 1933 году Конара неожиданно расстреляли, обвинив во «вредительстве в сельском хозяйстве». После массовой коллективизации в нескольких областях России и Украины начался голод. Должен был хоть кто-нибудь в этом виноват. Ежов воспринял убийство друга как должное. В системе, где он оказался, от личного начальственного кабинета до личного палача расстояние было совсем небольшим.

Вот тогда треугольник окончательно сформировался. Бабель возобновил связь с Хаютиной. В своих показаниях после ареста он писал об этом достаточно скромно. «Жили они тогда в квартире на Страстном бульваре, там же я познакомился с Ежовым, но ходить туда часто избегал, так как замечал неприязненное к себе отношение со стороны Ежова. Она жаловалась мне на его пьянство, на то, что он проводит в компании Конара и Пятакова, по моим наблюдениям, супружеская жизнь Ежовых первого периода была полна трений и уладилась не скоро». Во всех треугольниках отношения между мужчинами колебались от искренней дружбы до вражды. Но все же больше склонялись к дружбе. А здесь – почти никаких. Не о чем было разговаривать писателю и чиновнику. Еще из бабелевских показаний: «Мне казалось, что он знает о моей связи со своей женой и что моя излишняя навязчивость покажется ему подозрительной. Виделся я с Ежовым в моей жизни раз пять или шесть, а последний раз летом 1936 года у него на даче, куда я привез своего приятеля – артиста Утесова. Никаких разговоров на политические темы при встречах с Ежовым у меня не было, точно так же как и с его женой, которая по мере продвижения своего мужа внешне усваивала манеры на все сто процентов выдержанной советской женщины».

Как всегда, у Бабеля одна ложь нагромождается на другую. Особенно насчет пяти-шести раз и 1936 года. Ежов и не только он показывали, что «как ни придешь к Ежову домой, там Бабель сидит». Конечно, интимные встречи писателя и Женечки чаще всего происходили на нейтральной территории. У Бабеля этих территорий, где он прятался от издателей, всегда хватало. Но виделись они с Ежовым десятки, если не сотни раз. И чем значимей становилась фигура Ежова в советской системе, тем сильнее затягивала любопытного Бабеля опасная игра.

Только надо заметить, что конфигурация этого треугольника получалась не только секретной, но и какой-то весьма размытой. У каждого участника существовало множество побочных связей. Особенно много их было у Евгении Хаютиной. К числу ее любовников начала тридцатых, первых лет брака с Ежовым можно отнести уже упомянутого Семена Урицкого, литератора Михаила Лашевича, критика Александра Воронского, собутыльника Ежова Георгия Пятакова. Правда, с Урицким, Лашевичем и Воронским довольно скоро пришлось расстаться. Явные троцкисты. Политическая ситуация превалировала над всякой любовью.

Свои сложности были и у Бабеля. В 1932 году Бабель почти на год отправился во Францию познакомиться с трехлетней дочерью Наташей, повидаться с Евгенией Гронфейн, родственниками. Новое подозрительно долгое путешествие писателя, пишущего все меньше и меньше. Ходили слухи, что между первой поездкой за границу и второй была еще одна, в Италию. Во время которой по заданию ОГПУ и самого Сталина Бабель окончательно уговорил Горького вернуться на родину, что и случилось в 1931 году. Это вряд ли. Возможно даже, это очередной миф, которыми Бабель так любил окружать собственную персону. Хотя с Горьким, которому Бабель был обязан началом своего творческого пути, отношения у Исаака Эммунуиловича были прекрасными, уговорщиков Буревестника революции вернуться хватало. Достаточно сказать, что все близкое окружение Алексея Максимовича, включая собственного сына, тайно работало на ОГПУ.

В том же 1932 году у Бабеля в личной жизни случилось знакомство, которое скрасило его последние годы появлением настоящего семейного очага. Он познакомился с молоденькой сибирячкой Антониной Пирожковой, с которой жил гражданским браком до самой смерти. В 1937 году у них родилась дочь Лидия.

После успеха своих рассказов о Бене Крике Бабель вполне естественно решил развить этот образ в других жанрах – театре и кинематографе. С 1925 года он работал над сценариями двух фильмов – о своем Бене и экранизации знаменитого романа Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды». Но до съемок дело так и не дошло.

Судьба пьес сложилась получше. «Закат» был поставлен во 2-м МХАТе в Москве (ныне в его помещении находится Центральный детский театр), а в 1928 году опубликован. Но шел спектакль недолго. Только в 1988 году в Московском театре им. Маяковского была сделана замечательная постановка Андрея Гончарова с великолепным Арменом Джигарханяном в роли Менделя Крика. Вскоре была снята телеверсия спектакля. Было еще множество постановок в других театрах. В 1990 году вышел художественный фильм «Закат» режиссера Александра Зельдовича.

В центре событий отношения между старым, могучим биндюжником (грузоперевозчиком на собственных подводах) Менделем Криком и его сыном бандитом Беней. Сюжет многослоен. На виду семейные отношения, проблемы поколений, их взаимное непонимание и серьезные конфликты. А в подтексте пьесы эти перипетии приобретают размах библейской трагедии, что подчеркивается возвышенным тоном раввина Бен Зхарьи.

В 1935 году публикуется его вторая пьеса «Мария». Она тоже многослойна. Но подспудное замаскировано достаточно глубоко. Внешне это реалистическая драма, основанная на бытовом материале первых лет революции. Разруха и голод тех лет, медленная гибель дворянской семьи генерала Муковнина, страдания его дочери Людмилы, торжество спекулянтов Дымшица и Висковского. А главная изюминка в том, что Мария, вторая дочь Муковнина, о которой все говорят, на которую надеются, в пьесе так и не появляется. Что лишний раз подчеркивает абсурдность такого странного занятия человечества, как свершение революций, которые приводят к разрушению экономики, ухудшению жизни, голоду, войнам, прочим кровопролитиям ради непонятного идеального светлого будущего, которое никогда не наступит.

Такая странная пьеса Бабеля уже в разгар сталинской диктатуры была встречена критиками в штыки и при жизни автора поставлена не была. А между прочим, в 1949 году вышла пьеса великого французского драматурга Сэмюэля Беккета «В ожидании Годо», где был использован тот же прием – герои ждут Годо, все время говорят о нем, а он так и не появляется. Эта пьеса стала своего рода эталоном в новом направлении театрального искусства – театре абсурда. А Беккет стал лауреатом Нобелевской премии по литературе.

Только к столетию Бабеля в 1994 году художественный руководитель московского театра «Эрмитаж» Михаил Левитин поставил спектакль «Полет Ди Грассо», куда частично вошла пьеса «Мария». Позже она была инсценирована в Новосибирске.

С начала тридцатых Бабель сочинял очень медленно. Можно сказать, что это был один затянувшийся творческий кризис. С писателями такое бывает. Некоторые вообще перестают писать. Но Бабель продолжал издавать старое, обещать новое, что вызывало удивление как со стороны малообразованных читателей, так и литературных руководителей. В обстановке трудового энтузиазма, перевыполнения планов пятилетки некоторым литература казалась тоже своего рода отраслью промышленности. Так что Бабель мог сойти и за саботажника или вредителя.

В 1932 году в журнале «30 дней» был напечатан давно ожидаемый рассказ Бабеля «Гюи де Мопассан». Рядом с заглавием оказался дружеский шарж, где автор был нарисован в образе пушкинского скупого рыцаря, дрожащего над сундуком с черновиками и набросками. Этот воображаемый сундук навсегда исчез при аресте писателя.

Что же прятал в сундуке Бабель? Скорее всего, роман о работе главного секретного ведомства страны ОГПУ, ставшего в 1934 году Народным комиссариатом внутренних дел, НКВД. Между прочим, не один Бабель хотел написать роман об «органах». Не получилось толком ни у кого. А вот сгинуть в его застенках получилось у многих. Но ни один из писателей не забрался в поисках материалов так высоко, как Бабель.

А. М. Горький, вернувшись жить в СССР, поселился в Москве в знаменитом модернистском особняке Рябушинского на Малой Никитской. В доме писателя, назначенного великим и бывшего властителем дум, ежедневно бывали десятки разных посетителей. Однажды Бабель там случайно встретился… со Сталиным, если верить скульптору И. Л. Слониму. Писатель только что вернулся из Парижа. На этот раз он ездил не только навестить бывшую жену и дочь, но и поучаствовать в составе делегации в Антифашистском еврейском конгрессе. «А вот Исаак Эммануилович только что вернулся из Парижа, – представил Горький Бабеля Сталину, – он нам сейчас расскажет, как Шаляпину живется за границей». «Я тогда, – рассказывал Бабель Слониму, – как когда-то Пушкин перед Николаем I, испытал «подлость во всех жилах» и стал рассказывать, что, мол, Шаляпину там ужасно живется, что он, де, от отчаяния горькую пьет и т. п. Сталин попыхтел трубкой и буркнул: “Такой талант погибает. Надо его к нам сюда выписать”».

Согласно другой, более достоверной истории (по воспоминаниям последней жены А. Пирожковой), у Горького Бабель неоднократно встречался с народным комиссаром внутренних дел Генрихом Ягодой. И однажды задал ему практичный и провидческий вопрос: «Генрих Григорьевич, скажите, как надо себя вести, если попадешь к вам в лапы?» Тот живо ответил: «Все отрицать, какие бы обвинения мы ни предъявляли, говорить «нет», только «нет», все отрицать – тогда мы бессильны». Ответ в общем-то лукавый. Органы были всесильны, что показали все последующие события. Когда Горький умер в 1936 году, Бабель сказал одному знакомому, что теперь и ему недолго осталось.

1 декабря 1934 года в Ленинграде в Смольном психически неуравновешенный человек Леонид Николаев убил Сергея Мироновича Кирова. Чем бы ни было это убийство – сложно выстроенной провокацией Сталина, местью ревнивца или происком инопланетян, для Сталина это был выстрел стартового пистолета. Означавшего старт к решительным действиям по созданию собственной абсолютной диктатуры.

Из всех власть имущих старых большевиков было отобрано несколько наиболее преданных старому грузинскому абреку Кобе, вроде Молотова, Ворошилова, Микояна, остальные должны быть уничтожены. Оставлены немногие с дореволюционным стажем партийцы, далекие от руководства, чтобы было кому рассказывать школьникам о штурме Зимнего и важнейшей роли в этом Сталина. Должны быть уничтожены все участники разного рода внутрипартийных оппозиций, чтобы в будущей диктатуре даже некому было вспомнить о возможности голосовать против генеральной линии вождя. Должны быть уничтожены самые авторитетные маршалы и генералы. Поскольку у вооруженных сил всегда есть возможность произвести военный переворот. По этой же причине должны быть уничтожены наиболее авторитетные чекисты. Революции всегда пожирают собственных детей. Когда во Франции пришли к власти якобинцы, Робеспьер регулярно приказывал рубить головы своим товарищам по партии, пока не отрубили голову ему самому.

Народный комиссар внутренних дел Генрих Ягода хорошо показал себя в организации ГУЛАГ, армии бесплатной рабочей силы, в разгроме реальных оппозиций, но для задуманного Сталиным не годился, сам в какой-то мере являлся старым большевиком. Требовался абсолютно не связанный ни с партийным руководством, ни с военными, ни с НКВД исполнительный человек. Но не с улицы, а имеющий опыт руководящей работы. Маленький, скромный, развратный и исполнительный до фанатизма Николай Иванович Ежов идеально подходил для такой роли. Исполнив роль разящего орудия Сталина, кровавый карлик в дальнейшем тоже пускался в расход. Чтобы тем, кого сразу не расстреляли, его сменщик показался сущим ангелом.

Никто не мешал Ежову, занимавшему разные важные, но не самые важные секретарские должности в ЦК, хорошо делать свою работу, а в свободное время предаваться любому разврату и пьянству. Возможно, потому, что Сталин лично негласно контролировал кандидата в исполнителя своей воли. И никто не мешал Бабелю иметь доступ к телу жены Ежова, очень медленно писать свою литературу, но не испытывать особенных материальных трудностей, ездить за границу по личным делам. Возможно, потому, что имел секретное поручение быть напоминанием всесильному наркому – твоя власть ограничена гораздо сильнее, чем может показаться. Ты не властен даже над собственной женой.

Когда началось следствие по убийству Кирова, Сталин намекнул Ягоде, что он должен вскрыть широко разветвленный заговор, который как будто бы возглавлял Григорий Зиновьев, давно отставленный со всех постов бывший руководитель Ленинграда, бывший друг Ленина и даже сосед по шалашу в Разливе. А потом должен был состояться такой показательный процесс, что весь народ будет благодарить вождя за спасение от заговорщиков. И даже Зиновьев будет благодарить.

Ягода не очень понял всей политической тонкости замысла Сталина. Не проявил требуемой рьяности. И тогда впервые в начале 1935 года ЦК ВКП(б) назначил человека, контролирующего наркомат внутренних дел. Им стал секретарь ЦК, председатель комиссии партийного контроля Николай Иванович Ежов. Подготовкой первого показательного процесса над старыми большевиками, «контрреволюционно-троцкистской зиновьевской террористической организации», начавшегося 18 августа 1936 года, руководили еще Ягода, уже Ежов, ну, и еще Каганович. Сталин в течение всего суда отдыхал в Сочи. Что-то мешало ему находиться в одном городе с теми приговоренными, кто пару десятков лет назад мог командовать им. Но Сталину докладывали обо всем, что происходило, несколько раз в день.

Все прошло как по маслу. Советские люди, присутствовавшие в Колонном зале Дома союзов, негодовали. Иностранные послы и корреспонденты недоумевали тому, как охотно подсудимые признавались в убийстве Кирова, в подготовке покушения на Сталина и прочих грехах. Когда троцкист Иван Смирнов попытался заявить, что лично он теракты не готовил, товарищи по скамье подсудимых дружно набросились на него: «Признавайся, что готовил!» Неужели верили в прощение? Или в верность формулы «коммунистические овцы, обреченные на заклание, самые безропотные в мире!»? 24 августа всех приговорили к расстрелу. Говорливому Карлу Радеку дали возможность еще пару лет поговорить.

На расстреле ранним утром 25 августа в подвале Сухановской тюрьмы присутствовали Генрих Ягода, Николай Ежов и начальник охраны Сталина Карл Паукер. Расстрелянных обычно не вскрывают. Причина смерти и так ясна. Но здесь Ежов приказал вскрыть Григорию Зиновьеву, Льву Каменеву и Ивану Смирнову черепные коробки и извлечь пули. Чтобы потом их хранить для истории. Три сплющенных кусочка свинца были обнаружены в сейфе Ежова при его аресте. Завернутые в бумажки с соответствующими фамилиями. Кстати, в том же сейфе хранилось следственное дело по поводу самоубийства Маяковского.

И вот 26 сентября 1936 года Ягода был переведен в наркомат связи тоже вроде бы начальником. Это была какая-то расстрельная должность. Ее к тому времени занимал обреченный А. И. Рыков. Но на новом месте экс-наркомвнудел не появился. Двухмесячный отпуск, потом отставка из генеральского звания, в конце марта Ягода был уже арестован. Формально назначение Ежова не было повышением. Должность секретаря ЦК и председателя КПК в советской иерархии выше. Но только с этих пор он мог видеться со Сталиным почти ежедневно, бывать у него на даче, участвовать в застольях. Высшая власть. Даже очень. Заместителями Ежова стали начальник ГУЛАГ Матвей Берман и друг Маяковского Яков Агранов. Чуть позже к ним присоединился Михаил Фриновский.

Еще до назначения Ежова, до того, как его портрет начали носить на демонстрациях 7 ноября и 1 мая, но когда ближайшему окружению Ежова стало ясно, куда он метит, летом 1936 года Бабель приехал на дачу Николая Ивановича со знаменитым певцом Леонидом Утесовым. Выпив и закусив, писатель и артист возвращались вместе. Утесов вспоминал: «Я спросил Бабеля: “Так у кого же мы были? Кто он, человек в форме?” Но Бабель молчал загадочно… Я говорю тогда о хозяине дачи: “Рыбников! Штабс-капитан Рыбников[21]21
  Герой одноименного рассказа Александра Куприна, неказистый, незаметный офицер, оказавшийся японским шпионом.


[Закрыть]!” На что Бабель ответил мне со смехом: “Когда ваш штабс-капитан вызывает к себе членов ЦК, то у них от этого полные штаны”».

Тем же летом Ежов как глава партийного контроля начал кампанию по чистке коммунистической партии от тайных уклонистов, оппозиционеров, ворчунов по поводу сталинской политики. 18 % партийцев по всей стране было исключено. Сталин увидел, что если и есть у него ударник, так это Ежов.

Сделавшись наркомшей, Хаютина поначалу умерила свой любовный пыл. Занялась устройством быта своего Колюши, который стал работать по 18 часов в сутки. Дом – полная чаша. На даче павлины в саду и стерлядки в пруду. К приходу Ежова со службы – теплые тапочки и горячий ужин. Но все чаще Николай Иванович приходил домой под утро. Он участвовал в ночных допросах и пытках самых важных арестованных. Да и вообще все наркоматы и ведомства работали по ночам, потому что таков был режим дня Сталина. Ответственные работники всей страны ложились спать часов в 5–6 утра. И лечили стрессы водкой. Какое уж тут здоровье?

Лечил и Ежов. Пьяные и развратные вечеринки (или теперь утренники?) с друзьями стали реже, но все же происходили. Можно сказать, что с самого своего назначения до самого падения жизнь его представляла сплошной стресс. Ведь пресловутая ежовщина не просто аресты и убийства. Все было по закону, хоть и страшному. На каждого арестованного по всей стране, будь он видный партийный деятель или деревенская бабка, собравшая на колхозном поле десяток колосков, заводилось уголовное дело. После неоднократных длительных допросов от обвиняемого получалось признание в тяжком преступлении – шпионаже, покушении на жизнь Сталина или других членов правительства. Потом суд и приговор. Но какие масштабы! В 1937–1938 годах было вынесено 681 692 смертных приговора. Это немного больше населения Нижнего Новгорода, тогда только что ставшего Горьким, по данным переписи 1939 года. Никакие суды не справились бы с таким количеством. Поэтому при Ежове это дело значительно упростилось. Безо всяких адвокатов и прокуроров приговоры выносили судебные «тройки», «двойки» и «особые совещания». Поточным методом. При нормативе не более пяти минут на человека.

А перед этим репрессивная машина столь же ударными темпами выбивала показания арестованных, признание в собственной вине. Потому что оно теоретиком судебного дела тех лет Андреем Вышинским было объявлено «царицей доказательств». Для чего широко начали применяться пытки, избиения. Маленький, слабый Ежов открыл для себя настоящее удовольствие в том, чтобы лично бить ногами в лицо бывшим сильным мира сего. А кроме того, составлялись списки самых важных обвиняемых, которые Ежов должен был отсылать Сталину и остальным членам политбюро. Чтобы вина за кровь, ответственность за репрессии распределялась поровну. И когда каждый (каждый!) человек в стране в 1937 году перестал чувствовать себя уверенно, тогда Молотов, Каганович, Ворошилов, Маленков и прочие вожди, получая на визирование список на арест или расстрел, непроизвольно читали его подробно – а нет ли в перечне его фамилии? Палач стал в стране главным после Сталина.

А у жены палача на пир во время репрессий собирался литературно-художественный салон. Элита творческой интеллигенции, которую тоже понемногу выкашивали, стала особенно заметной. Григорий Александров, Любовь Орлова, Валентина Серова, Сергей Эйзенштейн, Михаил Ромм. Но первую скрипку продолжали играть те, кто был допущен к телу хозяйки: Исаак Бабель, Семен Урицкий и ее новые любовники два Михаила – Кольцов и Шолохов. Те, над которыми совершенно очевидно навис дамоклов меч. Потому что многие понимали: Ежов – временная фигура. И когда начнет тонуть, утянет за собой всех приближенных. Но ни литература, ни любящая жена Тоня Пирожкова не могли отвлечь Бабеля. Демон любопытства затянул его в обреченный круг навсегда.

Между тем с начала 1937 года кривая карьеры Ежова пошла вверх почти вертикально. В январе второй знаменитый московский процесс «Параллельного антисоветского троцкистского центра», где главными фигурантами были Юрий Пятаков, Григорий Сокольников и Карл Радек. Помимо троцкизма и шпионажа, некоторых из них для разнообразия обвинили еще в отравлении А. М. Горького и его сына. Ежову присваивается высшее для офицера НКВД звание генерального комиссара безопасности.

Летом 1937 года репрессии обрушиваются на армию. Дело об «Антисоветской троцкистской военной организации в Красной армии» рассматривалось Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР на закрытом заседании 11 июня 1937 года. В тот же день и закончилось! Перед судом предстали знаменитые военачальники: Михаил Тухачевский, Иероним Уборевич, Иона Якир, Август Корк, Роберт Эйдеман, Виталий Примаков (муж Лили Брик), Витовт Путна, Борис Фельдман и другие. Комиссар первого ранга Ян Гамарник накануне ареста застрелился и причислен был к лику врагов народа посмертно. Все подсудимые были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны немедленно по вынесении приговора. На Ежова сыплются высшие награды – орден Ленина и город, названный в его честь.

В столице Карачаево-Черкесской автономии только и успевали менять таблички. Сначала село, повышенное до ранга города, называлось в честь какого-то горского князька Баталпашинск. В 1930 году большую, но в фактическом раскладе власти не самую важную должность председателя совета народных комиссаров РСФСР занял Даниил Сулимов. Но все же почет человеку был оказан, и Баталпашинск сразу же стал Сулимовым. В 1937 году и этого премьера России вдруг разоблачили как троцкиста. Пришлось менять географию. 16 июля 1937 года город был назван Ежово-Черкесском. Сталин, видимо, считал, что друзья Молотов, Жданов, Ворошилов прочно сидят на своих местах, поэтому с городами в их честь обошелся без лукавства с дефисом. А так и человека уважили, и в будущем окажется достаточно замазать «Ежово». Это случилось уже в 1939-м.

Но на два года власти Ежова установился настоящий культ наркома и его ведомства. В театрах шли срочно поставленные пьесы. Не о расстрелах, конечно, а о гуманном перевоспитании врагов народа в лагерях – «Аристократы» Николая Погодина, «Чекисты» Михаила Козакова. Журналисты всячески каламбурили с фразеологизмом «ежовые рукавицы» в разных смыслах. А казахский акын Джамбул разразился огромной «песней» со словами:

 
В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
Великого Ленина мудрое слово
Растило для битвы героя Ежова.
Великого Сталина пламенный зов
Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов!
 

и т. д.

Правда, говорили, что это написал переводчик Константин Алтайский. За что и был арестован в свое время. А выдающийся акын не пострадал.

Новый, 1938 год Бабель встретил вместе с женой Антониной Пирожковой в квартире Ежова в Большом Кисельном переулке.

И наконец, в марте 1938 года состоялся последний из четырех показательных ежовских процессов над врагами – процесс по делу об «Антисоветском право-троцкистском блоке». Собрали пеструю толпу из бывших руководителей государства Николая Бухарина, Алексея Рыкова, руководителей рангом пониже Николая Крестинского и Христиана Раковского, среднеазиатских начальников Акмаля Икрамова и Файзуллы Ходжаева и разных прочих лиц вроде врачей Льва Левина и Дмитрия Плетнева. Всего 21 человек. Самой удивительной фигурой, привлеченной к публичному процессу явно за компанию, стал предшественник Ежова Генрих Ягода. Всех, кроме троих, приговорили к расстрелу. Да и тех троих расстреляли попозже.

Есть свидетельства того, что этой казнью уже опытный сталинский исполнитель командовал с особой изощренностью. Он приказал расстреливать Бухарина, Рыкова и Ягоду последними. При этом они должны были смотреть, как убивают остальных. Он приказал начальнику кремлевской охраны Дагину избивать Ягоду так, чтобы тому смерть показалась наградой. А вот с бывшим собутыльником приговоренным Булановым Ежов выпил коньячку. Чтобы тот встретил смерть в хорошем настроении.

У великой царицы Египта Клеопатры и ее прославленного мужа Марка Антония тоже собирался своего рода литературно-художественный салон. Вернее, круг друзей из числа придворных, ученых, поэтов и прочей интеллигенции. Когда дела у царственной четы шли хорошо, это общество изысканно развлекалось, угощалось и оттягивалось. Примерно как в пушкинском сочинении «Египетские ночи», когда Клеопатра дарила свою любовь простым подданным в обмен на жизнь. Высокопоставленные же члены салона (которые, возможно, могли переспать с царицей и за просто так, по дружбе) составили «Общество великолепного образа жизни» со своим уставом и программой. А вот когда дела у Клеопатры и Антония пошли плохо и стало ясно, что Октавиан Август неизбежно захватит Египет, круг друзей превратился в «Общество великолепного образа смерти». Его участники, продолжая развлекаться напропалую, заранее определялись, кто примет яд, кто велит своему рабу заколоть себя.

В кружке приятелей Евгении Хаютиной тоже чувствовалась обреченность. Только никакого «блестящего образа», только покорное ожидание – заберут или пронесет. Сталин вообще-то больше интересовался репрессиями политиков, госслужащих, военных и чекистов. Но начали пропадать и творцы.

В 1937 году расстрелян поэт Павел Васильев и арестован писатель Борис Пильняк, позже также расстрелянный. В 1938 году закрыт театр самого знаменитого театрального режиссера страны Всеволода Мейерхольда, и до его ареста оставалось совсем немного. В мае 1938 года арестован поэт Осип Мандельштам, до наркомства Ежова очень хорошо знакомый с ним и его супругой. Летом того же года расстрелян любовник Женечки Хаютиной директор Книжной палаты Семен Урицкий.

В самом странном положении оказался выдающийся советский писатель Михаил Шолохов. Он бывал в Москве наездами, но довольно часто, чувствовал себя у Сталина в явном фаворе. В августе 1938-го певец казачества оказался приближен к обществу Хаютиной. У него случилось с ней несколько интимных встреч в гостинице. И до этого он позволял себе неожиданную для тех лет смелость. Писал Сталину письма в защиту арестованных земляков. А уж после овладения женой главного палача страны решил, что ему позволено больше других. Однажды даже позволил себе явиться к Сталину в пьяном виде и за кого-то заступаться… После чего вождь произнес загадочные слова, которые добавили лишнего тумана в биографию будущего нобелевского лауреата: «Передайте товарищу Шолохову, что если он и дальше будет совать нос не в свое дело, то мы назначим другого автора “Тихого Дона”».

В начале осени 1938-го Сталину стало ясно, что пора снижать обороты. Михаил Фриновский, заместитель Ежова, как-то рассказал знакомым о своей встрече со Сталиным, и они это запомнили. «Как-то вызвал он меня. “Ну, – говорит, – как дела?” А я набрался смелости и отвечаю: “Все хорошо, Иосиф Виссарионович, только не слишком ли много крови?” Сталин усмехнулся, подошел ко мне, двумя пальцами толкнул в плечо: “Ничего, партия все возьмет на себя…”» Партия ничего не взяла до сих пор. Брать пришлось Фриновскому, Ежову и всему ежовскому окружению.

Существует совершенно экзотическая версия падения Ежова. Якобы среди прочих любовников Евгении Хаютиной оказалась и одна из главных звезд СССР того времени выдающийся летчик Валерий Чкалов. Разумеется, как Герой Советского Союза он был очень тайным любовником. Не то, что Бабель. Но был у Женечки и совсем тайный-претайный любовник. Сам… Сталин. Которому в 1938-м, между прочим, было уже 59 лет. А Чкалову только 34. Мол, еще весной вождь предложил летчику пост наркома внутренних дел. Ежов тогда уже сделал свое дело и мог быть пущен в расход. Чкалов отказался, а Сталин не любил, когда отказывались от его доверия. А потом вдруг диктатор узнал, что ему ветреная Женя предпочитает и молодого Чкалова, и еврея Бабеля, не говоря уже о еврее Кольцове. Участь всех троих была решена. Только с Чкаловым как народным любимцем Сталин расправился скрытно. Приказал подстроить катастрофу самолета 15 декабря 1938 года. Правда здесь только в том, что Чкалову действительно предлагался странный для народного героя пост, и ему действительно пришлось отправиться в последний полет на неисправном самолете.

Но в самом деле, уже весной 1938 года Ежов мог догадаться, что готовится его падение, что он выполнил свою миссию и больше Сталину не нужен. Его вдруг по совместительству назначили наркомом водного транспорта. Будто мало у него работы по внутренним делам, по поиску крамолы. Уничтожив десятки тысяч чекистов, ставленников Ягоды, он, естественно, заполнил вакансии своими выдвиженцами. И вот они стали исчезать. Ежов ли был вынужден убирать сторонников или в стране начал действовать какой-то параллельный НКВД, но 14 апреля был арестован начальник главного управления пограничной и внутренней охраны Э. Крафт, 26-го – начальник секретно-политического управления И. Леплевский, 28-го – замнаркома Л. Заковский. Ушел в подполье и не сразу был разыскан глава НКВД Украины А. Успенский, застрелился начальник управления НКВД по Ленинградской области М. Литвин. А в июне 1938-го – вообще неслыханное дело – сбежал в Японию начальник Дальневосточного управления Генрих Люшков. К ноябрю Ежову все стало понятно, и он запил по-черному. 17 ноября наркомом внутренних дел стал Лаврентий Берия. Ежов, правда, остался народным комиссаром водного транспорта, секретарем ЦК и председателем КПК. Эти должности лишь отсрочили неизбежное, как балласт при падении воздушного шара.