Текст книги "Путь Эвриха"

Рикир грохнул кулаком по столу и взревел:

– Фухэйская крыса! Говножуй!

– Кривоногая мразь! Вислоусый обглодыш! —вторил ему Сюрг, рассчитанным движением руки направляя в собеседника чашу с остывшим шулюном. , – Смрадная пасть! Сын шелудивой свиньи!…

– Ослиная блевотина! Шлюшье отродье!.. Ах, с каким наслаждением тузил Сюрг длинноусого ная, как сладостно было расшвыривать тяжелые столы и скамьи, а потом рвануть из ножен кривой меч! Ах, как трудно было удержать раззудевшуюся руку в ожидании Мургутовых вышибал, которые все ж таки успели растащить по разным углам и выбросить на улицу не в меру разгорячившихся посетителей прежде, чем те пустили друг другу кровь! О, с какой радостью он изрубил бы на куски всех степняков до единого! И Энеруги, и переодетого ная, и «медногрудых», и «драконоголовых», и «бдительных» за то, что они сделали с ним, с фухэйцами и обитателями других приморских городов! Но нет, хватит!.. Довольно бесноваться! Надо взять себя в руки. Всему свое время, и сейчас он должен разыскать Батара. Даже маленькая мышь может убить лошадь, если залезет ей в ноздрю…

«Приют степняка», в котором Сюрг ожидал появления Батара, ничуть не напоминал заведение Мургута, устроенное на манер трактиров северного Саккарема. В «Приюте» было несравнимо чище, и восседавшим на кожаных подушках вокруг низких столиков кочевникам нетрудно было вообразить, что они находятся в шатре или юрте. Циновки на полу, войлочные коврики на стенах, запах кумыса, архи и жареной баранины не могли не вызывать у степняков ностальгических воспоминаний и привлекали сюда «бдительных» из дворцовой стражи и «вечно бодрствующих», вид которых ничуть не способствовал поднятию настроения у будущего тысячника.

Вино, как и предупреждал Рикир, было никуда не годным, кумыс и молочную водку Сюрг ненавидел ничуть не меньше вонючих степняков, и потому ожидание его никак нельзя было назвать приятным. К тому же он был уверен, что при виде его Батар не возрыдает от счастья, и так оно и вышло. Слухи о произведенном в сотники фухэйце, равно как и история о том, за что он был обласкан наем «медногрудых», не могли не достигнуть ушей костореза, и Сюрг имел все основания опасаться, что Батар скорее пожелает разбить ему лицо, чем распить с ним чашу дружбы. По душам, разумеется, можно было побеседовать и после драки, но она могла привлечь к ним внимание «бдительных», а уж с ними-то иметь дело Сюргу хотелось меньше всего.

Батар, к счастью, не был настроен воинственно, и хотя радостью его лицо при виде старого приятеля не озарилось, он все же сказал ему несколько приветственных слов и пригласил посетить свой дом. Расценив это как доброе предзнаменование и порадовавшись рассудительности костореза, сотник последовал за ним по начавшим наполняться пешими и верховыми улицам Матибу-Тагала. Громко переговаривавшийся ремесленный люд, воины и рабы, грохочущие мимо телеги, запряженные ослами или лошадьми, и разъезды городских стражников заставили Сюрга придерживать язык до тех пор, пока Батар не привел его к окруженному высоким глиняным дувалом дому. Но и оказавшись в чисто прибранной комнате, перед накрытым молчаливым мальчишкой столом, сотник продолжал чувствовать некоторое не свойственное ему смущение.

Поздравив Батара с тем, что тот сумел прекрасно устроиться в Матибу-Тагале, похвалив его дом, на что косторез отвечал весьма сдержанно, Сюрг почувствовал, что разговор не задается, и начал раздраженно теребить короткую черную бородку. Теперь он уже сожалел о том, что встреча их не началась с потасовки, ибо нарочитая вежливость хозяина яснее всяких слов говорила о нежелании его вести откровенные разговоры. Ничего удивительного в этом не было, все прежние знакомцы, как могли, избегали Сюрга, и, если бы не поручение Рикира, он не стал бы искать встречи со старым приятелем. Однако, решив прибегнуть к его помощи, он должен был как-то разрушить стену вежливой незаинтересованности, которой отгородился от него Батар. И проще всего сделать это было, втянув костореза в разговор о событиях, из-за которых имя Сюрга стало ненавистно каждому фухэйцу.

– За время, проведенное в Матибу-Тагале, тебе так и не удалось разузнать, что стало с Атэнаань? Наверно, об этом не стоит вспоминать, но кажется, ты был безутешен именно из-за ее исчезновения? – спросил Сюрг намеренно небрежно и потянулся за ломтиком вяленой дыни.

– Я ничего не узнал о ней. Да, честно сказать, и не особенно старался. Захваченные в Фухэе девушки были распроданы во все концы Вечной Степи еще до нашего возвращения в город, и отыскать Атэнаань было так же невозможно, как вычерпать море. Попробуй этого вина. Если хочешь, я велю разогреть для тебя фасолевый суп.

– Благодарю, но мне не хочется есть. Вино же и впрямь великолепно. Значит, ты не нашел Атэнаань… А я ведь сделал для Иккитань гранатовую варку.

– Вот как? – произнес Батар равнодушно. – Правда ли, что Энеруги намерен еще раз попробовать вторгнуться в Саккарем?

– Об этом тебе лучше знать. Ты ведь вхож во дворец, а простому сотнику откуда могут быть ведомы намерения Хозяина Степи? Но разве тебе не интересно знать, как Иккитань отнеслась к моему подарку?

– Полагаю, она не очень ему обрадовалась. Однако к чему ворошить прошлое? Я стараюсь не вспоминать о нашем возвращении в Фухэй, и если ты не возражаешь…

– Но, дорогой мой, я и не вспоминаю! Я только хотел рассказать тебе о своем сватовстве! Ты советовал мне бросить эту затею и был совершенно прав. Иккитань, оказывается, и не собиралась выходить за меня замуж. Когда я попытался пристыдить ее, напомнив ею же сказанные слова, заявила, что все это была шутка.

– Этого следовало ожидать…

– А следовало ли мне ожидать, что слуги Баритен-кая палками выгонят меня со двора? Следовало ли мне ожидать, что он выдаст свою дочь за полутысячника ':

«медногрудых» и получит бронзовую пайзу Хурманча– —ка? Из разорения Фухэя он, едва ли не единственный, сумел извлечь для себя выгоду! Он по дешевке скупал дома и лавки, жирел на нашей беде, а дочь его ублажала вонючего степняка! Быть может, того самого, который убил твоего Харэватати или моих родителей! – Лицо Сюрга исказила ярость, от показного спокойствия не осталось и следа.

Батар опустил глаза, на скулах у него выступили красные пятна, а от поднимавшейся из глубин души ненависти к испоганившим его родной город кочевникам, казалось, вот-вот перехватит дыхание.

– Проще всего, конечно, если не простить, то хотя бы забыть! И тебе это, возможно, удалось! – шипел Сюрг, приподнимаясь с циновки и нависая над заставленным закусками столом, разделявшим бывших приятелей. – Но я не мог ни простить, ни забыть! Ибо ты уехал, а Фухэй продолжал агонизировать на моих глазах! И Баритенкай при этом процветал! Его корабли отправлялись в Саккарем, чтобы продавать то, что он скупил по грабительским ценам или просто захватил в покинутых хозяевами домах. Да-да, кое-кто считал его благодетелем, поскольку он помог бежать в Саккарем нескольким сотням фухэйцев, позволив спрятать их на своих кораблях. Но известно ли тебе, что эти люди отдали ему за это все, чем владели? Он помог им не из жалости и не из милосердия! Он и тут преследовал свою выгоду! А те, кто не мог заплатить… Тех его слуги гнали со двора, как и меня, палками! Кое-кому он, впрочем, соглашался помочь бесплатно. Атанай с женой могли бы уплыть на его корабле, если бы отдали ему в рабство своего сына. Чигурган тоже мог бы…

– Я этого не знал. Стало быть, поэтому ты и выдал Баритенкая нангу «медногрудых»?

– Баритенкая, его зятя и других степняков, которые помогали ему грабить своих несчастных соплеменников.

– И за это тебя сделали сотником?

– Я не искал этой должности. Но, поразмыслив, решил, что она не худшая в этом подлом мире, где вольготно себя чувствуют лишь убийцы, мерзавцы и богатей. Я хотел отомстить и отомстил: Баритенкаю и его пособникам переломали хребты.

– А Иккитань? Что сделали с ней?

– Не знаю. – Сотник с лязгом сомкнул челюсти, а затем, внезапно решившись, пожал плечами и произнес: – Нет, вру, знаю. Ее выставили на продажу вместе со всем оставшимся после Баритенкая добром. Я купил ее и намеревался скормить древесным крабам, но она так старалась загладить свою вину… Кроме спеси и ладного тела, у нее не было ничего: ни чести, ни гордости. Если бы она вела себя иначе, я бы ее простил, но… Потом я отдал трусливую шлюху моей сотне. – Сюрг рассмеялся неестественным дребезжащим смехом. – Жаль, ты не видел, каким фокусам эта лживая сука научилась всего за несколько дней! И, все же она им надоела, и они отправили ее на невольничий рынок вместе с другими женщинами, захваченными около Врат…

– Но ведь ты любил ее! Как ты мог?..

– Э-э-э! Говорят, от ненависти до любви один шаг, однако и от любви до ненависти – не больше. А нам ли с тобой не знать, что такое ненависть?

– Ненависть… Жажда мщения… Я думал, это единственное, что нам осталось… – пробормотал Батар, глядя прямо перед собой невидящими глазами. – Но одной ненависти недостаточно для жизни, она слишком иссушает душу. И если жертва превращается в палача…

– О чем ты бормочешь? Разве не ради мести ты перебрался в Матибу-Тагал? Не для этого проник во дворец? Кстати, ты уверен, что нас никто не слышит? Кто-нибудь в твоем доме понимает наш язык? – внезапно насторожился Сюрг.

– Нет, можешь говорить совершенно спокойно. – —Батар поднес к губам чашу и, обнаружив, что уже успел осушить ее, хрипло рассмеялся: – Ты упомянул о ненависти, которая нас объединяет, так не пора ли перейти к делу? Ведь не для того ты ожидал меня у выхода из дворца, чтобы рассказать о судьбе Баритенкая и его, дочери?

– Нет, не для того, – глухо подтвердил Сюрг. – Я искал тебя, чтобы сказать, каким образом ты можешь отомстить Энеруги. Тебе известно, что Хозяин Степи – женщина? Я вижу, для тебя это не новость? Вот и отлично! Человек этот, не важно, мужчина он или женщина, виновен в гибели несчетного числа людей, в разграблении Фухэя и других приморских городов. И у меня есть средство, благодаря которому ты можешь убить его, сохранив при этом собственную жизнь.

– Что же это за средство? – спросил Батар после непродолжительного молчания.

Известие о том, что табунщики схватили и привезли в становище первую жену Фуку-кана, застало Атэнаань врасплох и повергло в смятение. Девушка постаралась убедить себя, что Кузутаг ошибся: супруге нанга кокуров нечего было делать в Вечной Степи. Она, без сомнения, находится сейчас в захваченном Тамганом Соколином гнезде, а Кузутаг, обознавшись, притащил в становище похожую на нее степнячку. Это какое-то недоразумение. Тайтэки незачем убегать от разгромившего сегванов мужа. То есть она могла решиться на это, только если все еще любила Фукукана и надеялась, что тот не устоит перед ее чарами. Но это же невозможно! Трудно поверить, что она осмелилась на такой поступок после того, как родила сына нангу кокуров!

Не находя себе места от волнения, Атэнаань послала Дэрикэ разузнать о том, что говорят в становище, а сама склонилась над раскроенной овечьей шкурой, однако мысли ее были далеки от начатой работы. Если бы под рукой оказалась фасоль, при помощи которой фухэйские женщины пытались предугадать будущее, она бы погадала. Скорее ради того, чтобы чем-то себя занять, нежели надеясь узнать свою судьбу, ибо, в отличие от настоящих гадалок, ни разу еще не сумела сделать ни одного верного предсказания.

Да что там предсказания! Она настолько перетрусила и переволновалась, что не знала даже, как следует вести себя, когда Фукукан с Буршасом, отправившиеся проследить за отправкой скота в Матибу-Тагал, вернутся в становище. Требовать ли казни неверной жены, просить Фукукана отпустить ее с миром или сделать вид, что ей нет дела до того, как собирается он поступить с Тайтэки? А может быть, она должна приказать умертвить пленницу немедленно, не дожидаясь возвращения мужа? Будучи супругой нанга, она, наверно, могла отдать его людям такой приказ, другой вопрос, выполнят ли они его? Она бы на их месте с исполнением подобного распоряжения не торопилась.

Девушка закрыла лицо ладонями, силясь собраться с мыслями. Что за глупости лезут ей в голову? Никого она не собирается убивать! И женщина эта, конечно же, не Тайтэки. Но даже если Кузутаг ничего не напутал, бояться ей нечего, Фукукан не простит свою бывшую жену. Он любит только ее – Атэнаань, иначе зачем бы ему жениться на рабыне, которая и без того была в полной его власти? О Промыслитель, и что он в ней только нашел? Девушка всхлипнула и улыбнулась – какая же она все-таки дура! Ей радоваться надо, а она ревет! Ну кому еще из схваченных в Фухэе женщин так повезло? Атэнаань вспомнила отца, Батара, так и не вернувшегося с Цай-Дюрагата, и слезы неудержимым потоком хлынули из ее глаз.

Она не была красавицей, не знала ремесел и все же чем-то приглянулась Вакаю одному из тысячников «медногрудых», выбравшему себе, среди прочей добычи, дюжины две фухэйских девушек. Девять из них приземистый кривоногий тысячник, любитель крупных опытных женщин, предназначил в подарок трем своим сыновьям, служившим чиновниками в Матибу-Тагале, куда рабыни были отправлены при первой оказии.

Сыновья Вакая, такие же кряжистые и кривоногие, как их чадолюбивый папаша, разделили девушек по совести. Сначала каждый, начиная, естественно, со старшего, выбрал себе по одной, потом по второй и, наконец, по третьей рабыне. Споров при дележе не возникло, поскольку подобного рода подарки Вакай посылал своим великовозрастньм отпрыскам два-три раза в год и те уже успели привыкнуть к ним и радовались белолицым фухэйкам значительно меньше, чем сундукам со всевозможным барахлом, награбленным «медногру дыми» в богатом приморском городе.

Старший сын Вакая, проведя с Атэнаань несколько ночей, пришел к выводу, что смазливая, но слабоумная девчонка, начинавшая стучать зубами и покрываться гусиной кожей при первых же его прикосновениях, не годится ни на что, кроме как заниматься приборкой в доме, а учитывая, что почетная эта должность уже занята, не нашел ничего лучшего, как проиграть ее в кости младшему брату. Справедливо рассудив, что старшой сплавил ему завалящий товар, младший сын Вакая, пригласив Атэнаань пару раз на свое ложе и убедившись в собственной прозорливости, попытался расплатиться ею со средним братом – повальное увлечение завезенной из Саккарема игрой распространялось среди жителей Матибу-Тагала с быстротой степного пожара. Средний брат оказался, однако, не дурнее младшего и согласился взять рабыню в уплату проигрыша только при том условии, что та хоть чем-то сможет его заинтересовать. Умение готовить обеды и поддерживать порядок в доме не показались ему заслуживающими внимания, и он, укоризненно погрозив младшему брату пальцем, предположил, что если девка эта не является большой мастерицей в деле ублажения мужчин, то его явно хотят провести. Получив заверения, что «более пламенной кобылицы не сыскать во всей Вечной Степи», средний сын достойного Вакая пожелал немедленно в этом удостовериться, и младшему, как он ни хитрил и ни изворачивался, не оставалось ничего иного, как позволить ему проверить качество товара.

На следующее утро он велел свести бестолковую рабыню на невольничий рынок. Он даже не стал ее наказывать, ибо, сколько ни корми старого мерина отборным овсом, сколько ни хлещи его плеткой-семихвосткой, тот все равно не покроет ни единой кобылы.

По дороге на невольничий рынок Атэнаань плакала от счастья, поздравляя себя с тем, что Промыслитель избавил ее от Бакаевых чад, но радоваться ей пришлось' недолго. Слуга, которому поручено было продать девушку, – жилистый вислоусый старик с крепкими, как древесные корни, руками – искренне сочувствуя белолицей фухэйке, клятвенно заверил ее, что полоса отмеренного ей счастья подошла к концу. Быть рабыней у «диких степняков» – совсем не то же самое, что ублажать «вечно бодрствующих», – разница такая же разительная, как между похлебкой из корней сургуха и шулюном из молодого барашка, и скоро она сама ее почувствует. Атэнаань никогда не пробовала похлебки из сургуха, но тон старика был столь зловещим и многозначительным, что она, внутренне съежившись, начала расспрашивать своего спутника об ожидавшей ее участи и услышала такое, от чего волосы у нее на голове встали дыбом.

Рабыни живут у степняков недолго, так как женщины-степнячки привыкли вести свое хозяйство сами, и нужны в основном пастухам и табунщикам, которые пасут стада и табуны вдалеке от становища. Вдали от племени и, следовательно, жен, которых кочевники не видят, случается, месяцами, дюжина, а то и две мужчин вынуждены довольствоваться одной-двумя купленными вскладчину рабынями. При отсутствии рабынь, дикие степняки удовлетворяют свою похоть при помощи овец и потому у них возникают весьма скверные привычки и противоестественные фантазии. Что касается привычек, то тут и так все понятно, фантазии же заключаются в том, что глупые кочевники надеются, уложив рабыню под быка, получить от нее быкоголового ребенка, коего можно будет продать саккаремским купцам за большие деньги в качестве невиданной диковины. Ужасные эти суеверия стоили жизни не одной рабыне, но самое удивительное заключается в том, что овцы таки в самом деле рожают иногда овцелюдей, а в Саккареме, если верить слухам, возят по городам в железных клетках на потеху толпе быкоголовых мужчин и женщин. Болтать, впрочем, все горазды, но старому человеку врать не к лицу и он не стал бы заводить этаких разговоров, когда бы давеча сам не видел в Матибу-Тагале быкоголового юношу, коего показывали на невольничьем рынке. Весть об этом, уж верно, разнеслась по Вечной Степи, и теперь дикие кочевники, в чаянии грядущей наживы, будут покупать рабынь особенно охотно Бедные женщины! Бедные быки!..

Мерзавец-старик рассказывал все это с таким серьезным видом и – вот ужас! – байки его так походили на страшные истории, которые шепотом пересказывали друг другу девочки-фухэйки, что после всего пережитого и виденного собственными глазами Атэнаань не могла ему не поверить. А потому двумя днями позже купленная на невольничьем рынке каким-то седовласым кочевником, она ночью перерезала себе вены, что являлось, по верованиям жителей приморских городов, величайшим грехом. К тому времени, однако, вера Атэнаань в доброту и справедливость Промыслителя сильно пошатнулась, и Буршасу пришлось изрядно повозиться, дабы вернуть к жизни сумасшедшую девчонку, чем-то напоминавшую ему его собственных дочерей, давно уже вышедших замуж и покинувших отцовскую юрту.

С нетерпением ожидавший возвращения Буршаса, Фукукан едва удостоил взглядом мертвенно-бледную девушку, привезенную стариком из Матибу-Тагала. Он жаждал услышать, удалось ли его бывшему наставнику и неизменному советчику разузнать что-нибудь о планах Энеруги Хурманчака и всучить кому надо соболиные шкурки, дабы взявший их хотя бы на зиму отвратил взоры Хозяина Степи от племени хамбасов. Услышав, что поездка Буршаса увенчалась успехом, нанг отправился охотиться к отрогам Самоцветных гор, а затем три дня угощался архой, к которой возымел слабость после того, как кокуры украли у него жену и дочь, зарубили и затоптали конями дюжину стариков и детей и убили шамана, казавшегося ему вечным, словно степь или небо над головой.

Открыв глаза и вновь зажмурившись от нестерпимо яркого света" и громко стучащих в затылке молотов, Фукукан облизал пересохшие губы и позвал Буршаса. Не услышав собственного голоса, нанг позвал еще раз, но ни Буршас, ни старая Чамбета не явились на его хриплый зов. Полежав и собравшись с силами, Фукукан припомнил, что Чамбету ему увидеть уже не суждено поселившаяся в его шатре вместе с Буршасом после памятного налета кокуров, дряхлая служанка умерла во время откочевки на юг. Мысленно помянув Кутихорьга, чего делать ни в коем случае не следовало, он приподнялся на локте и третий раз воззвал безадресно, в надежде, что кто-нибудь да отзовется. Не могли же соплеменники оставить своего нанга один на один с этаким страшным похмельем! Впрочем, почему не могли? Он уже давным-давно один на белом свете, если не считать Буршаса, который тоже один-одинешенек…

Фукукан прикрыл глаза и внезапно ощутил, что кто-то поддерживает его голову, прижимает к губам край чаши. Вдохнув острый, сладостно-кислый запах спасительного кумыса, он сделал один глоток, второй и со стоном блаженства осушил чашу до дна. После второй чаши глаза у него окончательно раскрылись, а после третьей в голове начало проясняться. И все же ему потребовалось сделать усилие, дабы понять, что склонившаяся над ним девушка с черными вьющимися волосами и ослепительно белым лицом – не морок, не наваждение, а та самая .полудохлая рабыня, которую Буршас привез из Матибу-Тагала, чтобы заменила она им ушедшую к Великому Духу Чамбету. Но на этот раз полудохлой назвать ее было уже никак нельзя! Приглядевшись, Фукукан рассмотрел и очаровательную ямочку на подбородке, и нежный румянец на щеках, и тонко очерченные губы, и страх, затаившийся в широко распахнутых глазах…

Кто бы мог подумать тогда, что к концу зимы нанг хамбасов ударом плети переломит нос своему нукеру всего лишь за то, что тот назовет Атэнаань «рабыней-рыбоедкой», а девушка, сильнее смерти боявшаяся «диких степняков», уютно устроившись в кольце Фукукановых рук, будет мысленно возносить хвалу Промыслителю, которого называют кочевники Великим Духом, за то, что тот не позволил ей связать свою судьбу с Батаром.

Поистине неисповедимы пути, предначертанные Небожителями смертным, и непросто понять, как удача иной раз оборачивается бедой, а поражение – победой. Непросто разглядеть в сегодняшних невзгодах благосклонную улыбку судьбы, но хочется верить, что горький ныне плод нальется к завтрашнему утру сладким соком, а укус змеи, вместо того чтобы лишить жизни, избавит от ломоты в суставах… И все же, как ни пыталась утешиться Атэнаань подобного рода рассуждениями, она не могла убедить себя, что появление первой жены Фукукана в становище принесет ей что-либо, кроме огорчений.

– Госпожа! Атэнаань! Гонец прискакал! Фукукан с Буршасом возвращаются живые и невредимые! – выпалила, врываясь в шатер, Дэрикэ. – Через день-два они уже будут в становище!

– Хорошо. А ты… Ты узнала, правда ли Кузутаг схватил Тайтэки? Он не ошибся, не обознался, не принял за нее кого-то другого?

– Ой нет! Они все, все узнали бывшую супругу нанга! И ее дочь. И Алиар – так они зовут служанку первой жены. Ошибки быть не может.

– Дочь? Кузутаг ничего не говорил про то, что привез ее вместе с дочерью! – ахнула Атэнаань. – Но что они делали так далеко от Соколиного гнезда? Или кокуров выбили из него соседи-кунсы?

– Никто не знает. Шаман запретил разговаривать с пленницами до возвращения нанга. Он велел разбить для них специальный шатер, а сам беседует у себя с Великим Духом. А женщины, они разное говорят… Одни, что Тамган выгнал Тайтэки и взял себе в жены сегванку, которая поотравляла воинов кунса. Другие говорят, что Тайтэки сбежала, боясь быть отравленной этой самой сегванкой, которая будто бы положила глаз на ее мужа…

– А третьи? – требовательно спросила Атэнаань, видя, что служанка чего-то недоговаривает.

– Они… Они болтают, что Тайтэки решила вернуться к Фукукану. Раз уж сына с собой не взяла, а только одну дочь. Но ты их не слушай! Он ведь любит тебя! Он не простит Тайтэки, что бы она там ни врала? Он не поверит ей после того, как она родила Тамгану сына!.. – Дэрикэ продолжала что-то говорить, но Атэнаань уже не слышала ее.

– Почему же не поверит? – пробормотала она чуть слышно. – Я бы поверила. Его нельзя не любить. А то, что она родила в неволе, так и я могла понести от Бакаевых сыновей. Разве они спрашивали меня, хочу я этого или нет?.. Что же мне теперь делать? О Про-мыслитель, подскажи, надоумь!..

После того как Йонди – помощник умерщвленного кокурами Дзакки – увел Нитэки из шатра, предназначенного для пленниц, Тайтэки совсем пала духом, и все старания Алиар расшевелить ее оказались тщетными. Молодая женщина знала, что надеяться ей не на что, но угнетал ее, как это ни странно, не страх перед жестокой расправой, а предстоящий разговор с Фукуканом, который, безусловно, захочет побеседовать со своей бывшей женой, прежде чем привести в исполнение вынесенный старейшинами племени приговор. И даже, пожалуй, не сам разговор – Тайтэки готова была изворачиваться и лгать, как ради спасения своей с Алиар жизней, так и ради Нитэки, – а то, какой оборот мог бы он принять, вздумай она сказать своему бывшему мужу правду. Обманывать себя было незачем, и, оглядываясь на свою жизнь, молодая женщина вынуждена была признать, что, по совести, заслуживает участи, которая ожидает ее по воле Великого Духа… —

Тайтэки казалось, что она любила Фукукана, и все же это не помешало ей отдаться нангу кокуров, как только тот пожелал ее. Если бы кто-нибудь посмел обвинить ее в этом, она, разумеется, поклялась бы, что отдала свое тело Тамгану, дабы тот не бросил Нитэки на съедение муравьям, однако на самом-то деле прекрасно помнила, что уступила домогательствам нанга кокуров, разомлев от слов любви и умелых ласк его. Сознание того, что два доблестных нанга изнывают от желания обладать ею и Тамган совершил набег на хамбасов, чтобы заполучить ее, застило ей глаза и было столь приятно, что она без колебаний поверила лживым речам. Человеку свойственно придумывать самые хитроумные объяснения для совершенных им глупых или неблаговидных поступков, и, в конце концов, в том, что у юной дочери нанга закружилась голова и она поверила в то, во что ей хотелось верить, не было ничего удивительного. Не слишком умна, не слишком проницательна, падка на лесть – что ж, с этим еще можно как-то жить, не всем же быть похожими на воспеваемых улигэрчи дев: образцами верности, добродетели и благонравия. Но вот то, что она, уже прозрев, не пыталась бежать из селения кокуров…

Объяснить это даже себе самой Тайтэки было трудно – не так уж сильно ее стерегли. Если говорить честно, ее вообще не стерегли и возможностей для побега было хоть отбавляй. Более того, в глубине души она знала: Фукукан обрадовался бы ее возвращению и не укорял за то, что пленница Тамгана носит в своем чреве его ребенка. Тайтэки была уверена: он еще и гордился бы ее отвагой и верностью, сочувствовал несчастью жены, укоряя себя за доверчивость и беспечность, жертвой которых она стала. Улигэрчи слагали бы о ней хвалебные улигэры, хамбасы и кокуры произносили бы ее имя с уважением, а Тантай мог бы претендовать на звание нанга обоих племен. Собственно, даже когда он уже родился, было еще не поздно вернуться к Фукукану, хотя это уже и попахивало бы вероломством по отношению к нангу кокуров, безмерно радовавшемуся рождению сына…

Но мысль о побеге не приходила ей в голову до той поры, пока над кокурами не сгустились тучи и опасность не стала угрожать ее жизни. Не испытывая любви к Тамгану, зная, что и он не любит ее, она тем не менее жила с ним бок о бок, и объяснить это можно было лишь привычкой и тем, что чувство к первому мужу оказалось на поверку столь же непрочным, как хрупкий весенний ледок. Покорное прозябание в поселке кокуров не делало чести дочери Нибунэ – гордого нанга майганов, однако многие супружеские пары жили без любви и не видели в том особой беды, по мере сил помогая и поддерживая друг друга. Завидовать этим людям не стоило, но они заслуживали уважения, в то время как она, по существу, предала Тамгана, бросила его, спасая собственную шкуру.

Тайтэки покосилась на Алиар, радуясь тому, что бывшей служанке почти ничего не известно о ее жизни у кокуров. Какое счастье, что отец не дожил до этого дня и не узнает о судьбе своей младшей дочери, не будет стыдиться своего с ней родства! И… Наверно, даже хорошо, что племени майганов больше не существует, ибо от Атанэ она не смогла бы скрыть правду, а сестра вряд ли нашла бы оправдание тому, что, по ее собственному мнению, заслуживало только презрения и порицания. Ой-е! Эврих был слишком добр, предлагая ей начать новую жизнь в Верхнем мире. Таким, как она, нет ходу через Врата, и Боги Покровители поступили справедливо, отдав ее в руки Фукукана! Она заслуживает наказания, но не примет его безропотно, как овца, которую ведут на заклание! Приговор еще не вынесен, и может быть, Великий Дух даст ей последний шанс хоть как-то исправить содеянное? Фукукан любил ее, и она постарается пробудить это чувство! И если это удастся, сделает все возможное, чтобы стать достойной его!..

Алиар издала негромкое восклицание, и Тайтэки, подняв голову, увидела входящего в шатер нанга хам-басов.

– Да хранит тебя Вечное Небо! – Молодая женщина поднялась, пристально вглядываясь в лицо своего первого мужа и не узнавая его. Черты лица Фукукана затвердели, резкие морщины пролегли от крыльев носа сурово сжатым губам. В черных некогда усах заискрилась седина, хотя ему едва перевалило за тридцать. – Жизнь у кокуров пошла тебе на пользу. Ты стала еще прекраснее, чем прежде. – Фукукан мельком взглянул на Алиар. – Да и со служанкой твоей сегваны, я вижу, обращались не дурно.

– Зачем ты отнял у меня Нитэки?

– Отнял у тебя мою дочь? – удивился Фукукан. – Она моя дочь! Йонди взял ее в свой шатер, чтобы провести обряд очищения. Он сделал это без моего ведома. Я только что вернулся в становище.

– Какой обряд? Зачем? Значит, ты вернешь ее мне? – спросила Тайтэки с надеждой в голосе.

– Она должна очиститься от зла, которое могло затронуть ее душу вдали от родного очага, – пояснил Фукукан, продолжая разглядывать бывшую жену. —Больше тебе Нитэки не видать, неужели ты этого еще не поняла?

– Почему? Я бежала от Тамгана, чтобы привезти ее к тебе, и теперь ты…

– Полно врать! Йонди успел расспросить Нитэки о причинах вашего бегства. Я тоже говорил с ней, и лучше бы тебе не угощать меня байками, в которые не поверит даже самый распоследний подпасок!

– Мы скрывали от нее правду, – поддержала Тайтэки Алиар. – Посуди сам, если бы кокуры схватили нас и Тамган узнал, что мы направляемся к тебе, он бы нам без лишних слов глотки перерезал!

– А вам, стало быть, больше по душе принять смерть от моей руки? – Фукукан криво улыбнулся и, вытащив из-за кушака плеть, предупредил Алиар: – Встрянешь еще раз в разговор – запорю на месте.

– Я помню тебя совсем другим. – Тайтэки сделала шаг вперед, бесстрашно глядя в лицо грозного нанга. – Раньше ты бы не ударил невинного и выслушал обвиняемого, прежде чем вынести приговор!

– Это было до того, как моя жена стала спать с моим заклятым врагом. С убийцей моих соплеменников, беспомощных стариков, пытавшихся защитить тебя. Тебя! Ибо не стали бы они драться с молодыми, полными сил кокурами из-за медных котлов или лошадиных шкур!