Текст книги "Путь Эвриха"

– Эврих! – снова позвала Кари, чувствуя, что смех замирает на губах, слезы высыхают, а сердце начинает греметь, как барабан шамана, собирающего совет старейшин.

Бросив кнут, она юркнула в повозку и замерла, глядя на одеяла, в которые сама же совсем недавно закутывала арранта. Они были еще теплыми, еще хранили запах, тепло и форму Эврихова тела, но сам он исчез. Пропал, хотя этого не могло, не должно было случиться!

– Как же так?.. – Кари по плечи запустила руки в ворох овчин, уже зная, что надеяться не на что, и чувствуя, как в груди зарождается отчаянный крик. Не может быть, чтобы Стражи Врат не пропустили его! Тут какая-то ошибка! Он должен был… Ведь он же специально варил свое снадобье и не мог просчитаться! Он знал, что, кроме него, некому передать «маяк» Тилорну и оставаться в Нижнем мире ему нельзя!..

Она спрыгнула с повозки и несколько мгновений смотрела на оставленный за спиной, покрытый тонким слоем выпавшего недавно снега мост, на котором отчетливо выделялись следы колес. Потом зажмурилась, покрутила головой, надеясь, что, открыв глаза, увидит лежащего на мосту Эвриха. Если он не прошел Врата, то должен был остаться на мосту, больше-то ему деться некуда! О Великий Дух, сделай так, чтобы это наваждение исчезло!

Кари широко распахнула глаза: снег на мосту был по-прежнему чист и не было на нем ни единого следа, кроме тех, которые оставили ослики и повозка.

Нет-нет, что-то тут не так! Это морок, этого просто не может быть! Чудеса чудесами, но не может же человек исчезнуть, пропасть, раствориться в воздухе без следа, как облачко пара! Девушка скрипнула зубами, подавляя рвущийся из. груди крик, и решительно двинулась к мосту, отметив про себя, что не потушенный ими костер все еще дымится на той стороне Гремящей расщелины. Значит, времени прошло совсем немного, она не падала в обморок, не теряла сознания… О Боги Покровители, да что бы с ней ни происходило, следы на мосту в любом случае должны были остаться!

Кари едва обратила внимание на то, что уши у нее опять заложило и окружающий пейзаж потерял четкость. Лопнувшая пленка беспрепятственно пропустила ее в Нижний мир, но следов на мосту от этого не прибавилось и тело Эвриха на белом снегу не появилось. Напрасно девушка до рези в глазах вглядывалась в тропу, исчезавшую в Самоцветных горах Нижнего мира, – снег на ней, как и следовало ожидать, был девственно чист. Ее возлюбленный бесследно исчез – его не было ни в одном из двух миров. Задавленный в груди крик рос и ширился, мешая думать, мешая дышать…

– Как же так?.. – просипела Кари и заковыляла на негнущихся ногах к низкому ограждению моста. Заглянула в Гремящую расщелину – черная вода яростно пенилась и вскипала на камнях, но девушка почему-то не слышала ее грохота. Вцепившись в парапет, как в последнюю в жизни опору, она окунула горящее лицо в колкий снег, едва прикрывавший обледеневший ноздреватый камень. А беззвучный крик все рос и рос, и оглушенное им, бьющееся с перебоями сердце уже готово было замереть, когда веселый перестук конских копыт взорвал сгустившуюся над мостом гибельную тишину и из небытия Верхнего мира вырвался серый в яблоках жеребец, на котором восседал тощий, похожий на вороненка мальчишка в донельзя замызганном халате.

Шевельнувшаяся было в душе Кари надежда погасла, но вместе с ней умер и убийственный, надрывающий душу крик. В груди сделалось пусто и холодно, как в покинутом доме. О Великий Дух, вовремя же надумал ты закутать землю в траурные одежды!..

– Да будут милостивы к тебе Боги Покровители, рыдающий путник! – звонко заорал мальчишка, скатываясь с жеребца, на котором сидел охлюпкой. – Ты чего ревешь? Девка, что ли? Ой-е! И правда девка! А я знаю, тебя Хаккари зовут! Верно?

Девушка кивнула, и мальчишка, испустив торжествующий вопль, заплясал вокруг нее, молотя себя ладонями по бедрам от избытка чувств.

– Заработал! Я! Ай да я! Заработал-заработал! Однорукая даст мне серебряный лаур! Я увидел, я узнал, я не зря сторожил! – запел он и вдруг смолк, выпучил глаза и свистящим шепотом спросил: – Ты ведь не одна на повозке ехала? Ты потому ее и бросила, что аррант твой Врата не прошел?

Кари вновь кивнула, но мальчишка уже бросился осматривать мост. Тот самый мост, который перекинут был через Гремящую расщелину еще в незапамятные времена и пережил, в отличие от многих других мостов, городов и поселков, даже нашествие Гурцаты Кровавого.

Если верить легендам, беспощадный завоеватель хотел разрушить его, дабы обезопасить свои обозы от налетов горцев и укрывшихся в предгорьях обитателей разгромленной им Месинагары. И наверняка разрушил бы, не обещай ему посланцы жителей гор никогда более не водить свои отряды в бой по этому мосту. Просьба не разрушать мост, являющийся в то же время Вратами в Верхний мир, была подкреплена щедрыми дарами, и Гурцат не исполнил задуманного. Ой-е! Уже за одно это мерзопакостный предшественник Хурманчака заслуживал вечного проклятия, ибо не разрушил то единственное, что несомненно должно было быть разрушено! Девушка всхлипнула и вытерла нос рукавом халата, не замечая, что тот и так уже вымок насквозь.

– Ты напрасно плачешь! Здесь никого нет, – подошедший к Кари мальчишка нетерпеливо дернул ее за полу халата. – Ты что-то напутала! Никого, кроме тебя, в повозке не было! Я осмотрел следы и… Ну хватит реветь, а? Пойдем в наше селение, там тебя Однорукая с Алиар давно поджидают.

Он потянул ее к Вратам, с опаской поглядывая в сторону все еще дымящегося костра.

– Пойдем, Кари! Хотя твои подруги и сказали, что «стражи Врат» ушли в Матибу-Тагал, это еще не значит, что они сюда больше не вернутся! У нас-то Зачахаровых «куколок» нет, припугнуть их будет нечем. Ну пойдем, прошу тебя! Меня отец и так выдерет за то, что я через Врата прошел. Он говорит, на место Хурманчака обязательно другой какой-нибудь гад .сядет и все равно пришлет сюда «беспощадных»…

Подпихивая и подталкивая Кари, мальчишка говорил и говорил, но смысл его слов ускользал от девушки, «Беспощадные», Зачахар, Хурманчак – все это теперь уже не имело для нее никакого значения. О Боги Покровители, как пусто и холодно, какой невообразимой тоской веет от этих белых одежд скорбящей по Эвриху земли!..

Ветер, прилетевший из Вечной Степи, принес мелкий жалящий снег, и, глядя, как тают снежинки на крупе нетерпеливо переступающего ногами жеребца, Кари безвольно и бездумно шагала вперед. Верхний ли это мир, Нижний ли, было ей теперь совершенно все равно и она не испытала никаких чувств, когда незримая преграда расступилась перед ней. Пожалуй, она даже не заметила бы, что вновь миновала Врата, если бы снежинки не перестали вдруг падать на спину серого в яблоках жеребца и тот громко и радостно не заржал, приветствуя свой родной мир.

«Жемчужина Мельсины», по вполне понятным причинам занесенная в списки умукатских таможенников как просто «Жемчужина», вышла в море с первыми лучами солнца. У капитана и владельца этого дряхлого корабля, чье название ничуть не соответствовало ни внешнему виду его, ни судоходным качествам, были серьезные основания не задерживаться в Умукате, и, покидая сей славный город, он торжественно поклялся не возвращаться сюда в ближайшую сотню лет, даже если ему будет обещано за это все золото, отнятое Хурманчаком у местных богатеев.

Подобные клятвы почтенный капитан давал едва ли не в каждом городе, но в данном случае они прозвучали с большей чем обычно искренностью, ибо ему лишь благодаря вовремя данной начальнику порта взятке чудовищных размеров удалось спасти свое судно от конфискации. Наместник Хозяина Степи в Умукате, узнав о гибели Хурманчака и его придворного мага, решил отделиться от великой империи и объявил себя Повелителем города. И, разумеется, первым делом издал указ о создании собственного флота, в который должны были войти все без исключения стоящие в Умукатской гавани корабли. Будь «Жемчужина Мельсины» хоть чуточку помоложе и выгляди она хоть чуточку поопрятнее, владельцу ее не помогли бы никакие знакомства и взятки, но Богиня – Руку-Над-Морем-Простершая услышала его мольбы и позволила-таки судну взять курс на Саккарем, по случаю чего на палубу была выкачена бочка вина и уже были произнесены первые тосты.

– Удача сопутствует мне с тех пор, как я увидела тебя в Овальном зале, – тихо сказал один из стоящих на корме пассажиров другому, вглядываясь в становившиеся с каждым мгновением все меньше и меньше дома и портовые склады тающего в предрассветной дымке города.

Коротко постриженные волосы, мужское одеяние и манера держаться не позволили бы человеку неискушенному заподозрить, что слова эти произнесены девушкой. И не какой-нибудь, а самой прекрасной на свете, в чем был совершенно убежден Батар, не устававший говорить об этом своей спутнице до тех пор, пока та не заявила, что он либо величайший в мире лжец, либо имеет исключительно дурной вкус, коим не пристало хвастаться ученику Харэватати. Смириться с подобным обвинением было трудно, и Батар принялся придумывать, как бы по-другому выразить свое восхищение «несравненной Тинкитань». От этого-то занятия и отвлекли его слова девушки, носившей совсем недавно титул Хозяина Степи.

– Не уверен, что плавание на «Жемчужине» явится столь уж несомненной удачей, – кисло ответил косторез, прислушиваясь к долетавшим с палубы возгласам. – Команда, того гляди, перепьется, а суденышко и без того готово развалиться на куски. Впрочем, может быть, эти люди пьют как раз для того, чтобы избавиться от страха пойти ко дну при первом же дуновении самого слабого ветерка?

– Мне кажется, ветер уже надул паруса, а «Жемчужина» и не думает трещать по швам. – Оторвавшись от созерцания Умукаты, девушка озадаченно взглянула на Батара. – К тому же ты сам выбрал это судно, и я могу только поражаться твоей прозорливости. Остальные застряли в здешней гавани надолго, и только Промыслителю ведомо, чем это кончится для их команды и пассажиров.

– Особой проницательности, по правде сказать, проявлять для этого не потребовалось. «Жемчужину» посоветовал мне выбрать капитан «Козодоя». Три ма-а-леньких золотых монетки из того увесистого мешочка, что оставил твой предусмотрительный дядюшка в одной из ниш потайного хода, развязали ему язык, а захваченный из Матибу-Тагала бурдюк с саккаремским вином освежил память, – все так же сумрачно пояснил Батар.

– Ах вот чем ты занимался, пока я мерзла в трюме этого провонявшего кожами корыта! Ты пьянствовал с капитаном, пока я…

– Пока ты делила со своими телохранителями найденное мною золото. Слава Великому Духу, ни один из них не додумался выдать тебя, хотя за время плавания по Урзани возможностей для этого было предостаточно.

– У твоих шуток дурной привкус. Сдается мне, что ты нарываешься на скандал! – Тинкитань грозно сдвинула брови и выпятила вперед подбородок. – Ты ворчишь с того самого момента, как мы взошли на борт этого судна, причем без всякой на то причины!

– Как это без причины? Причина очень даже есть, да еще какая серьезная!

– Какая же? – поинтересовалась девушка подозрительно ласковым голосом.

– Все та же, – уныло буркнул Батар. – Никто меня не любит, и вообще…

– А я? – вкрадчиво спросила Тинкитань.

– Если это и так, поверить во что я решительно не могу, то ты умело скрываешь свои чувства.

– Скрываю, значит? Стало быть, это не я твердила тебе о них всю первую половину ночи, пока ты терзал мои груди и хм-м… вонзал в меня свое орудие, которым надобно таранить корабли, а не ублажать дражайшую супругу? – сдерживая улыбку, спросила девушка.

– Э-э-э, милая, чего вспомнила! Так это ж когда было? С тех пор, как ты сама говоришь, полночи прошло и целое утро…

– Врешь, утро еще только началось!

– Нет, определенно жаль, что я не смог напоить тебя приворотным зельем. – Косторез с сокрушенным видом покачал головой. – Эти мерзавцы-заговорщики…

– Единственная полезная вещь, которую они сделали, – это разбили флягу с колдовским пойлом. Которое ты – ха-ха! – принял за льющуюся из разрубленной груди кровь и которое я все равно пробовать бы ,не стала! И если ты еще раз упомянешь о том, что хотел опоить меня, или пожалуешься на то, что тебя никто не любит…

– Хорошо, я буду страдать молча, – покорно пообещал Батар и тут же получил ощутимый удар в бок Ну все, все, я буду страдать не показывая виду, сколь тяжелы мои мучения.

– О Промыслитель, какой невыносимый человек1 —всплеснула руками Тинкитань и, приблизив губы к уху притворно отшатнувшегося от нее Батара, прошептала: – Я люблю тебя. И охотно доказала бы это тебе в очередной раз, если бы здесь было место, где можно уединиться.

– Если дело только за этим, то я мигом отыщу такое место! – возвестил разом повеселевший косторез. – Я тут как раз присмотрел…

– Потерпи немного. Я хочу последний раз взглянуть на Умукату. Ведь я здесь родилась и, в отличие от нашего капитана, действительно вряд ли увижу этот город еще хотя бы раз в жизни.

– Взгляни, – милостиво разрешил Батар, накрывая лежащие на фальшборте пальцы девушки своей ладонью. – И не укоряй себя ни за что. Только Великому Духу известно, во что власть превращает людей и какой стала бы Вечная Степь, окажись на твоем месте кто-нибудь другой.

– Спасибо, – шепнула Тинкитань, подумав, что лишь сумасшедший или святой может простить ей все, содеянное ею, в бытность ее Хозяином Степи.

Фыркая и отплевываясь от набившегося в рот снега, Эврих выбрался из сугроба и с недоумением осмотрелся по сторонам. В глаза прежде всего бросились добротные, сложенные из мощных бревен серебристо-серые избы, над которыми поднимались в нежно-голубое небо белые столбы дыма. Селение располагалось на холмах по обе стороны широкой реки, снежный покров которой был, словно диковинными узорами, исчерчен голубыми ведущими к прорубям тропинками. По пролегшей через реку наезженной снеговой дороге крепкая? рыжая лошадка тащила груженные дровами сани, за которыми, выкрикивая что-то звонкими голосами, бежала гурьба ребятишек в коротких справных полушубках.

– Однако!.. – Аррант вдохнул запах древесного дыма, сосновой хвои, свежеиспеченного хлеба и конского навоза Пахло достатком, благополучием, устоявшейся, размеренной жизнью Аррант очумело покрутил головой, темно-зеленая стена заснеженного леса за рекой, синие тени на снегу, золотое сияние низкого солнца напомнили ему что-то до боли знакомое, явно не имевшее никакого отношения ни к Вечной Степи, ни к Самоцветным горам.

Эврих не слишком-то верил в истории о том, что четвертые по счету Врата, через которые человек переходил из мира в мир, могли забросить его куда угодно. Собственно говоря, он вообще не думал о том, какими были у него эти Врата, ибо не рассчитывал миновать их благополучно даже с помощью своего зелья, однако при виде Храма Многоликого воспоминание об этом всплыло у него в мозгу. И хотя слова Аситаха как будто опровергали предположение, что именно четвертые Врата закинули его на Перекресток Миров, исключать эту возможность было, похоже, преждевременно…

Он в растерянности стряхнул налипшие на халат комья снега, потер покрасневшие от мороза руки, похлопал смерзшимися ресницами и совсем уже было собрался двинуться к ближайшей избе, когда сзади послышался заливистый лай. Со всех ног несшийся по тропинке пушистый серо-бурый пес с закрученным в кольцо хвостом, не добежав до арранта, остановился, окинул его внимательным взглядом светло-янтарных глаз и, удовлетворенный осмотром, призывно затявкал.

– Что же это за ерунда получается?.. – растерян-, но пробормотал аррант, всматриваясь в поднимавшихся от реки женщин. Отороченные мехом полушубки, теплые платки на головах, на плече у одной – коромысло с деревянными бадейками, у другой – чан с бельем, третья тащит маленькие гнутоносые санки с румяным малышом. – Ой-е! Да это же сольвенны! А река – Светынь. В Беловодье попал…

Эврих качнулся, сделал несколько шагов навстречу женщинам, чувствуя, что ноги у него подкашиваются, а в голове царит полный сумбур. О Великий Дух, да ведь он прекрасно знает эту раскрасневшуюся от мороза молодицу с ярко-синими глазами и выбившимися из-под платка, редко встречающимися у сольвеннов черными косами!

– Ниилит?!

– Эврих?..

Пес, радостно повизгивая, будто старого знакомца встретил, закружился у ног арранта. Краснощекая девица, опустив бадейки, из которых плеснула на снег хрустальная вода, развела руками в вышитых рукавицах, не то собираясь обнять золотоволосого мужчину в невиданных на берегах Светыни одеяниях, не то изумляясь, откуда тот мог взяться посреди селения, не то ужасаясь шраму, изуродовавшему прекрасное и чистое некогда лицо, испещренное ныне черными точками, словно тронутый ржавью металл…

– Да прольется дождь под твои ноги, достойнейшая… – прохрипел Эврих саккаремское приветствие, заключая бросившуюся к нему Ниилит в братские объятия.

– Ты… Ты здесь! Живой! А шрам-то, шрам! О Богиня – Мать Всего Сущего, да откуда же ты тут взялся? – Ниилит отстранилась от него, вглядываясь в неузнаваемо изменившегося арранта и едва сдерживая подступившие к глазам слезы.

– Живой! – Она снова притянула его к себе, словно боясь, что стоит ей выпустить Эвриха из рук, как тот немедленно исчезнет, растворится в морозном сиянии так же внезапно, как и появился. – А Волкодав?. .

– Жив был, когда мы в Тин-Вилене расстались. Сыскалось у него там дело неотложное, вот и задержался, – ответствовал аррант и в свою очередь спросил: – Тилорн как? Варох, Зуйко? По здорову ли живете?

– Все в добром здравии пребывают. А Тилорн к гончару пошел. К Козице, ты его знаешь. Днями и ночами у него пропадает. Да что Тилорн! Ты-то откуда, как, почему в халате драном? Замерзнешь ведь! Пошли, пошли скорее в дом!

Забыв о коромысле и бадейках, не обращая внимания на перешептывающихся за спиной подруг, Ниилит ухватила Эвриха за рукав и повлекла было по тропинке к дому, матица которого была украшена резной конской головой, но аррант, сделав пяток шагов, неожиданно замер, будто натолкнувшись на невидимую стену.

– Постой… А как же Кари? Аситах, Самоцветные горы… Как же она там, одна? Я не могу… Я же не хотел!

Эврих вцепился в плечи Ниилит, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. Он же оставил Кари в Самоцветных горах! Врата Миров, Храм Многоликого… Он хотел как можно скорее увидеться с Тилорном, чтобы передать ему «маяк», но не такой же ценой! Почему же Аситах… Да как она выживет в этих проклятых горах?! Как будет жить он сам, зная, что бросил ее там одну-одинешеньку? О Великий Дух, да что же это делается! Не надо ему ни Верхнего мира, ни Беловодья, если из-за них он должен оставить Кари! Перебьется как-нибудь Тилорн, подождет, пока они к нему без всякого колдовства доберутся!

– Да не хочу я сюда! Не хочу! – заорал аррант, вздымая над головой сжатые кулаки. – Не надо мне такой помощи! Не-на-до! Слышите, вы, Великие Боги!..

Сверток с «Дополнениями» выпал из-за пазухи Эвриха, исписанные, покоробившиеся листки рассыпались по снегу, но он даже не заметил этого. Не чувствовал он и тяжести повисших на его руках женщин, не слышал встревоженного лая шарахнувшегося от него пса, успокаивающего лепета Ниилит… Бронзовоствольные сосны, седые от инея избы, вызолоченные солнцем сугробы, изукрашенная синими узорами белоснежная скатерть реки запестрели, замелькали у него перед глазами осколками разбитого витража. Вид чудесного, радостного, горячо любимого им мира наполнил его душу отчаянием 'вместо успокоения, ибо с каждым мгновением Эврих все отчетливее понимал, что, сколько бы он ни взывал к Небожителям, сколько бы ни проклинал непрошеную помощь Аситаха, непоправимое уже случилось и никакое волшебство не перенесет его отсюда к подножию Самоцветных гор. И не будет его душе покоя, пока не прижмет он Кари к своей груди, не узнает наверняка, что стало с Алиар, Тайтэки и Атэнаань…

– О Всемилостивый Отец Созидатель, страшен твой гнев, но и милость твоя ужасна! Мог ли я помыслить, что исполнишь ты мои желания столь непотребным образом?.. – бормотал аррант непослушными, дрожащими губами и сердце его сжималось от беспокойства за девушку-степнячку, о чувствах своих к которой он до этого как-то не задумывался, от тревоги за ее подруг и оставшегося в Тин-Вилене Волкодава. И вставали перед внутренним взором Эвриха бесконечные дороги, которые должно ему пройти, дабы отдать долги, растущие, помимо его воли, как катящийся с горы снежный ком. Долги, за которые невозможно расплатиться до конца, ибо не придумана еще мера для сердечного участия, душевной заботы, сострадания, дружбы и любви…