Текст книги "Любовь.mp3"

18

Входная дверь в квартире Гапонов, так же, как в доме Тимченко, оставалась незапертой. Осторожно надавив на дверную ручку порезанной рукой, Эрос вошел. Так же, как и у Тимченко, здесь стояла гробовая тишина. Гробовая… Не хватало только запаха свежевыструганной сосновой доски. В эти тревожные минуты оба дома были очень похожи. С одной лишь разницей, очень важной разницей. В одном доме лежал больной человек, всем своим видом и духом обещавший скоро поправиться. В другом доме лежало трое, обещавших, скорее, обратное… Но Эрос знал, на что шел. Во что бы то ни стало он должен переломить ход событий, переломить хребет упертой, как матерый хищник, судьбы.

В комнате ничего не изменилось. Ровным счетом ничего и никто. Никто не ожил, никто не поднялся Эросу навстречу. Боже, как страшно!

Кровь капала с рук на джинсы, на белые носки. В эту минуту Эрос походил на подбитую, точнее, недобитую птицу, вырвавшуюся из клетки ценой своих крыльев… Боже, страшно. Эрос не знал, с кого начинать: с Кондрата или Палермо? Или все-таки с Кондрата?.. Об Александре Ивановиче он словно забыл.

С Палермо. Эрос решил начать с него. Друзья познаются в беде. Друзья познаются… Он перевернул на спину Палермо, зачем-то потрогал его бесконечно высокий лоб: холодный. И только тогда вспомнил, что рука у него порезанная, когда по лицу друга потекли кровавые слезы.

– Бог ты мой, что я наделал! – смятой салфеткой, валявшейся рядом, Эрос вытер кровь на голове товарища. Приказал сам себе. – Пора!

Бережно, словно опасаясь, что Палермо очнется раньше срока, вытянул в стороны его руки. Секунду-другую помедлив, сделал надрезы на ладонях – вначале на левой, затем на правой. Явно волнуясь, приложил дрожащую руку к руке друга – рану к ране прижал. Потом породнил две других руки. Да так и замер в нелепой позе, с расставленными вширь руками, низко склонившись над другом, почти прижавшись к нему, будто крест, пытаясь принять на себя его муки… Отчего-то зажмурился. Подождал, прислушиваясь к стуку своего сердца. Больше не к чему было прислушиваться… Наконец приоткрыл один глаз: Палермо по-прежнему скорее был мертв, чем жив. Из-под ладоней текла теплая кровь. Не разберешь теперь чья. «Господи, неужели все напрасно?.. А может, нужно немного подождать? Чтоб кровь разнесла файл куда следует, чтоб Любовь справилась с тем убийцей? Если это вообще возможно… Конечно, возможно! Прочь сомнения, парень! Просто, чтобы Любовь отвоевала Палермо, и в самом деле нужно время. А я тоже не стану сидеть сложа руки. Следующий – Кондрат. Да, теперь займусь им!»

С Кондратом Эрос проделал то же, что и с Палермо. Когда к его порезанным рукам прижал свои руки, почувствовал сумасшедшую усталость, слабость. Немудрено: крови потерял за это короткое время прилично. А сколькой любовью поделился! Улыбнулся: и не только в формате мп3.

Обессиленный, стоя до этого на коленях, лег сверху на Кондрата; удивился тому, что тот теплый. Да-да, Кондрат был на удивление живым и теплым! Значительно теплей, чем Палермо. «Неужто на него подействовало?! Вот это сила!»

Взволнованный и безмерно обрадованный, Эрос на мгновение растерялся. Лишь на мгновение поверил в чудо. Глядя на лицо Гапона, на едва-едва заметно порозовевшую кожу на щеках, на открытый рот, немо взывающий к спасителю, Эрос вдруг испытал нестерпимое желание поторопить события, ускорить в десятки, сотни, тысячи раз воскресение друга. И Эрос, не отдавая себе отчета, увлеченный душевным порывом, решил сделать Кондрату искусственное дыхание.

В тот момент, когда он прижал свои губы к губам друга, в комнату вошла Нонна Юрьевна, поддерживаемая под руку заботливой Огоньком. Женщина стала как вкопанная, увидев, как Эрос, лежа на ее сыне, страстно целует его в губы.

– Ты что делаешь?.. – в первую секунду у нее перехватило дыхание. Вырвав руку из руки Огонька – на рыженькую девушку тоже напал стойкий столбняк, – Нонна Юрьевна отчаянно замахала в сторону Эроса, словно надеясь прогнать ужасное наваждение. Но Эрос, не замечая появления Нонны Юрьевны, ее гневных жестов, не услышав ее короткого восклицания, продолжал бороться за жизнь Кондрата, делясь с ним своим дыханием и своей кровью.

– Да как ты смеешь, Эрос?! Гомик хренов! – внезапно у Нонны Юрьевны прорезался голос. Не просто голос – труба! Не успел Эрос опомниться и слезть с ее любимого сына, не успела Огонек схватить свою спутницу за руку, защитить приятеля от скорой расправы, как Нонна Юрьевна, зарычав, прыгнула на Эроса. Оскорбленной матерью-кошкой вцепилась в его кудри, еще час назад так желанные ею, попыталась безжалостно оттащить извращенца от ее Кондратика. Сердце ее ни разу не ёкнуло, когда она била юношу то в живот, то в бок, то по красивой его голове.

Огонек завизжала, кинулась к разъяренной женщине.

– Нонна Юрьевна, перестаньте! Вы убьете его!

На жуткие вопли в комнату вбежали Марго и Заноза. И немедленно присоединились к потасовке. В первый момент, не разобравшись, они приняли драку за прикол. За классную хохму! За чудачество Нонны Юрьевны, вздумавшей таким образом приставать к Эросу – ведь ни для кого не было секретом, что парень подобався Гапоновой матушке. Эх, где они были все это время? «Давай, давай, врежь ему! А ну-ка, дай и я ущипну его!» – девчонки визжали от счастья, а Эрос кротко переносил побои.

Визг, смех, проклятия – вмиг все смешалось, эмоциям людей стало невероятно тесно в их типовом жилище, и уже было неясно, чего больше в происходящем – ненависти, мести, игры, куража, ревности или вырвавшегося наружу отчаяния. Разумеется, никто в таком кошмаре не заметил, как в самый разгар потасовки кто-то задел Александра Ивановича, а может, нарочно потянул его за руку – и врач упал с дивана. Кажется, по Александру Ивановичу даже прошлись…

Нонна Юрьевна вошла в раж. Казалось, злость и ненависть к Эросу учетверили в ней силы. Она что есть мочи молотила кулаками несчастного парня по спине, истошно верещала – и девушки не в силах были оторвать ее от Эроса, погасить неистовый пожар. Кто-то вдруг углядел в руке Нонны Юрьевны бутылку, испуганно вскрикнул; хищно оскалившись, женщина занесла руку с бутылкой над головой, целясь в Эроса, даже не пытавшегося защищаться, сильно ослабшего от потери крови, тем не менее продолжавшего сжимать в своих ладонях ладони ее сына – Эрос продолжал питать его алой любовью… Как вдруг бутылку перехватила уверенная мужская рука.

– А вот это уже лишнее. Парню и без того досталось от вас. Будем надеяться, до свадьбы доживет.

Нонна Юрьевна, пораженная, мигом обернулась. Всплеснула от изумления и жалости руками. Перед ней стоял Александр Иванович.

– Бог ты мой! Да у вас голова разбита! Давайте-ка я вам…

– Вот-вот, лучше мной займитесь. А я потом парнем, которого вы отколотили, как заправский мужик… Он, кстати, спас вашего сына.

– Кто – Эрос? Спас моего Кондратика?!

Нонна Юрьевна перевела взгляд с врача на сына, еще минуту назад лежавшего без малейших признаков жизни. И обомлела вконец.

Сидя в углу, где, наверное, в течение часа прощался медленно с жизнью, Кондрат молча давился от смеха. Наконец, подавив поток безумного хохота, спросил-огорошил:

– Шо уставились, дуры? Быстро признавайтесь, какой козел порезал мне руки?

Теперь пришел черед поражаться Эросу. Он даже обиделся.

– Почему сразу «козел»?.. Просто другого способа я не придумал…

– Какого, на фиг, еще способа?! – презрительно перебил Кондрат.

– А как я, по-твоему, мог закачать в тебя Любовь.мп3?

– Что?! Какую еще любовь?! – почти хором вскричали девушки; Марго и Огонек переглянулись, а Заноза, отвернувшись, покрутила пальцем у виска.

– Так ты все-таки занимался с ним любовью? У-у, гомик поганый! – Нонна Юрьевна безутешно зарыдала. Зато ее сына вновь охватил безудержный хохот: – Шо?! Любовь.мп3?! Так ты и вправду спасал меня?! Вот это поправка!

– Ну да, – Эрос ошалелым взглядом уставился на приятеля. Неужели он и вправду спасал этого придурка? – Ты ведь того… Близок к смерти был…

– Я – близок к смерти?! Шо ты гонишь?! Да чтоб ты знал: я живее тебя! Я живее всех вас!

– Так что же это было? – вконец обескураженный, Эрос выдавил из себя едва слышно. – Ты же был никакой.

– Да это был сон! Анабиоз! Забытье! Да какая разница! Я спал, Эрос, спал!! А ты думал, я покойник?! Ха-ха-ха!

– Так что же все-таки это было, а, Кондрат? – внезапно повторил Александр Иванович. Сделав шаг, он приблизил свое лицо к лицу Кондрата – на опасно близкое расстояние приблизил. Прищуренные глаза, губы, сжатые в выразительную, жесткую линию, не обещали парню ничего хорошего. – Получается, ты развел нас?

– Получается, – Кондрат невольно попытался отодвинуться от врача, да некуда – позади стена. – Чего вам от меня надо? Кто запрещал пользоваться снотворным?

– Ага, так это было снотворное? – погасив в себе гнев, Александр Иванович с недоверием рассматривал юношу.

– Ну да. Случайно идея накатила. Придумал меньше чем за час. Получилось, ха, что-то вроде новейшего снотворного. Классный яд для Ромео и Джульетты.

– Любопытно. Компьютерная программа вместо снотворного. Ну и как же она называется?

– Да название еще не придумал. Рабочее пока «Сон.гмб».

– Что ж это получается? – Эрос отказывался верить правде Кондрата. Абсолютно нелепой, бесчеловечной правде. Глянул на Палермо – друг продолжал лежать неподвижно, раскинув в стороны окровавленные руки. – Палермо, выходит, тоже толь… Должен проснуться?

– A-а, ты и ему руки порезал? Какой же ты кретин, Эрос!

– Сам ты кретин! – заступилась бедовая Марго. – Вечно со своими дурацкими шуточками. Ты Эросу жизнью обязан, понял?!

– Я?! Жизнью?! Офигела, что ли?!

– А я согласна с Марго, – вдруг поддержала подругу ироничная Заноза. – Эрос спасал вам жизнь. Бескорыстно, отважно… Откуда ему было знать про твой фигов яд для Джульетты? А?!

– Все, что у него было, – это Любовь.мп3, – совсем уж по-детски всхлипнула Огонек.

– Да шо вы ко мне привязались? Хотите, чтоб я ему в ноги поклонился? Не дождетесь! Он мне руки порезал, герой хре…

Кондрат не договорил – мать врезала ему такую оплеуху, что голова его, качнувшись от удара, ударилась о близкую стену.

– Подонок! – отчетливо произнесла Нонна Юрьевна. – Надо было Эросу трахнуть тебя. Чтоб на всю жизнь запомнил, петух безмозглый! Да разве кому захочется о тебя мараться?

– А я не верю, – вдруг твердо заявил Эрос. – Не верю, что это было электронное снотворное…

– И правильно, парень, не верь, – грустно улыбаясь, поддержал Александр Иванович. – Верь только в свою правду.

– Я не верю, – тихо повторил Эрос, – потому что Палермо еще… Он еще не с нами.

– Да куда он денется! Отоспится и будет как огурчик! Вы еще скажите, что Савл откинул коньки. Да Савл две недели как в Риме, у матери своей! Я сам ему билет на поезд покуп… – попытался встрять Кондрат, но тут же на него сердито зашикали. А Нонна Юрьевна грозно пообещала врезать еще раз.

– Давайте перенесем Палермо на диван, – предложила Огонек. – Все-таки на диване удобней.

– Верно. На диване удобней, – теперь уже веселей усмехнулся врач. И, глядя на Эроса, потрогал испачканные в крови волосы. Эрос виновато отвел взгляд.

– Да я не сержусь, парень.

– А при чем тут это? – еще больше смутился юноша; потом похвалил ни к месту. – Классная у вас картина получилась. Ален на ней такая…

– Понравилось? – врач продолжал ободряюще улыбаться. – От тебя, брат, теперь зависит, когда она снова станет такой.

Когда Александр Иванович и Эрос, бережно подняв Палермо за руки и за ноги, сделали лишь шаг в сторону дивана, Палермо воскрес. А может, и в самом деле проснулся.

* * *

– …Аленушка, прости меня! Ты можешь простить меня?

– Ален… Аленушка? Хм, прикольно. Ты никогда раньше не называл меня так.

– Я много чего раньше не делал. Как ты себя чувствуешь?

– Сейчас уже ничего. «Любовь созидает». Ведь я люблю тебя, Эрос.

– У вас, пацаны, что-то с памятью стало: любовь – это музей.

– Да помолчи ты, Кондрат! Дай им поворковать.

– Как-как, Палермо? На том свете, что ли, набрался?

– Аленка, как ты сказала? «Любовь созидает»? Ты знаешь это?!

– Ты спрашиваешь, знаю ли я это? Хм, я столько прошла…

– Ален, ты – слезливый музей!

– Кондрат, заткнись, мать твою!..

– Вот те на! А я тут при чем, а, Палермо?!

– Ой, извините, Нонна Юрьевна! Я и не заметил, как вы вошли.

– Прости меня, Аленушка! Прости! Я так виноват перед тобой…

– Ну-ну, ты еще заплачь.

– Счастье твое в том, Эрос, что мне по барабану, виноват ты или нет. И несчастье мое, что я люблю тебя. Люблю как ненормальная!

– «Любовь покрывает множество грехов».

– Кондрат, неужели это ты сказал?! Не верю своим глазам!

– Ты хотел сказать – ушам.

– Да, Гапон, так странно слышать от тебя такие слова.

– Ничего тут странного. Это ж не мои слова – Филиппа.

– Сынок, по-моему, ты заметно поумнел.

– Ну да, после того как ты двинула меня головой о стенку.

– Прости, сынок, но ты ж сам виноват.

– Что там, Ален, к чему ты прислушиваешься?

– Что там, Аленка? С тобой все в порядке?

– Обними меня, Эрос.

В открытое окно кухни, где Нонна Юрьевна угощала ребят чаем с прошлогодним клубничным вареньем, залетела песня. Как шальная оса, залетела на невидимых крыльях июньского ветерка. Падкая на сладкое человеческое счастье песенка какое-то время металась по кухне, отражаясь от стен. Но вдруг прозрачным мотыльком покорно замерла на левой руке Ален.

 
– Пусть голос попсовый
Поет попурри.
Мы счастливы снова
В Любви.мп3.
 
 
Что может быть круче,
Чем драйв до зари?..
Но глючит Петруччио -
И нет мп3.
 

– Кого это опять глючит? Тебя, что ли, Палермо?

– Почему сразу меня?

– Блин, Кондрат, ты опять за свое?!

– Сынок, и правда, ну что ты к парню привязался? Ему и без того досталось от тебя.

– Я привязался?! Да это вы на меня накинулись! Ну вас всех! «И нет у меня никого, кто станет судить меня», ясно?!

– Зачем ты убрал руку? Тебе неприятно обнимать меня?

– Ну что ты, Аленка! Я просто хотел налить чаю.

– Не надо чая, пошли отсюда.

– Ну вот, гармонии больше нет, согласия нет.

– Не скули, Палермо. А не нравится – вали вместе с ними! «Почему вы проклинаете меня и почему вы почитаете меня?» Ну, кто скажет мне?

Но они ушли. А Кондрат остался. И мать его тоже осталась. Потому что несмотря ни на что, несмотря на то, что он сотворил себе кумира и дьявола, Нонна Юрьевна любила своего сына. Ведь еще Господь сказал: «…вы любите то, что вас обманывает».