Текст книги "Любовь.mp3"

16

Спасаясь от светлого луча совести, душевной жвачки стыда, Эрос рванул на себя дверь. Внутри – светло-малахитовые витражи смешанного, хвойно-лиственного, леса, расцвеченные сверху заходящей звездой; усталая, выдохшаяся за тысячи лет бодрствования тишь; шепот, шорохи, запах грибной сырости, отблески огня и раскачивающиеся из стороны в сторону, будто в трансе, гигантские тени. Эрос догадался: подходит час ужина. И верно: птица Фавр, возникнув из зеленого сумрака, держа в каждом из трех клювов по золотому зрачку, пронесла на крыльях блюдо с человеческим сердцем. Сердце кровоточило, а казалось, оно щедро облито гранатовым соком. Эросу стало не по себе – он узнал свое сердце. Еще миг назад оно приказало ему совершить убийство.

Незнакомец. … «Помазание выше крещения» – так сказано у гностиков. И я с радостью вторю их Иисусу. Ибо благодаря помазанию мы будем названы темами. Христа помазал его отец, вас помажу я. Я совершу помазание кровью. Но сначала пущу вашу кровь, напою ею бога Гемоглобова, напою каждого из вас – частичкой своей, частичкой вашей, частичкой чужой крови. И в тот момент, когда сердце ваше, мозг ваш почувствуют вкус смешанной крови, и случится помазание. Я помажу вас изнутри вас – через сердце и душу. «Тот, кто помазан, обладает всем, он обладает воскресением, светом… духом святым».

Амелиска. Ты, по обыкновению, лукавишь, друг мой. Тебе словно выгодно то там то сям схватить Божьего слова. Своей беспорядочной спекуляцией ты вводишь в заблуждение друзей, портишь им святую трапезу духа! Где, в чем, скажи на милость, скрывает твой Гемоглобов воскресение, свет и Дух святой? О кресте ты вообще умалчиваешь. Твой бог – пурпурная тьма, грозящая затянуть в бездну неловкие, неопытные души гемов.

Незнакомец. Как ты смешна, Амелиска! Твои попытки остановить меня обречены. Я двигаюсь дальше, я – двигаюсь! Потому что мой бог – движение. Всепроникающее, неотвратимое движение! Оттого мой бог может все! «Мир произошел из-за ошибки». Мой бог призван исправить эту ошибку… Но может случиться так, что мир не исправится с устранением этой ошибки, а погибнет окончательно. Быть может, эта ошибка – источник радости, источник пусть шаткого, несовершенного, но все же равновесия в мире. Не будь этой ошибки, не было б путешествия под названием жизнь, не было б праведности и греха, открытий и разочарований… Кто-то был бы иной вместо нас, вместо вашего и моего бога. Кто-то иной, будь он вместо нас, вряд ли бы решился нарочно допустить такую ошибку, которая привела б к гибели его мира и созданию нашего. Привела б меня к мысли исправить эту ошибку. Так нет уж, выкусите! Я не стану долбаться ни с чьей ошибкой! Чтоб не стало моего мира, чтоб канул я и мой бог!.. Я нуждаюсь в боге живом. Животворном. Живородящем. Ведь сказано: «Вода живая – это тело». Но совершенное тело – это кровь. Это бог Гемоглобов! Я призываю вас облечься в совершенное тело, иначе говоря, в кровь, иначе – в бога Гемоглобова!

Амелиска. «Блажен тот, кто не опечалил ни одну душу». А ты и твой бог – сеятели зла и греха. Вы отравляете кровь безвинных людей ядовитой смесью из несовместимых друг с другом знаний. Заклинаю вас: пока не поздно, остановитесь! Дайте людям покой, пусть они покоятся в добре! Уничтожьте в своем сердце корень зла; для этого постарайтесь познать зло, которое коренится в вас, познанное зло погибнет само.

Незнакомец. Вот и Гемоглобов служит этой цели. Для познания. Для самопознания. «Незнание есть мать дурного для нас, незнание служит смерти»…

Амелиска. Смерти служит твое больное воображение, мой любимый друг! Твое безверие! Твоя больная религия! Твое кровожадное божество!

Незнакомец. …Поэтому если вас спросят, от кого вы произошли, отвечайте: наш отец – Гемоглобов! А-ха-ха! Если вам говорят: «Откуда вы произошли?» – скажите им: «Мы пришли от крови, от места, где кровь произошла от нас самих».

Амелиска. Ты бессовестно крадешь логии! Искажаешь их, как тебе вздумается!

Незнакомец. Крестившись кровью Гемоглобова, вы обретете мудрость и познаете мир. «Тот, кто познал мир, нашел труп». Познавшему не составит никакого труда подчинить себе мир-труп!

Амелиска. Фи, я не знала, что ты питаешься мертвечиной! К счастью, Иисус сказал и другое: «Блажен человек, который потрудился: он нашел жизнь».

Незнакомец. Ерунда! Бог гностиков не всегда ступает твердо! Силен и понятен бог, который изрек: «Я разрушу этот дом, и нет никого, кто сможет построить его еще раз». Бог, что не страшится разрушить свой дом, вызывает самое искреннее уважение. Это подлинный царь!

Амелиска. Но Иисус сказал и другое: «…иго мое – благо и власть моя кротка, и вы найдете покой себе».

Незнакомец. Что ты заладила, как попка: «Но Иисус сказал и другое, но Иисус сказал и другое»? Иго – всегда тирания, диктатура, насилие! Покой нам даже не снится! Как может сниться то, о чем мы не имеем ни малейшего представления? Кто точно скажет: жив ли ваш бог? Или мертв? Ха-ха-ха! Поклоняясь мертвому богу, вы сами становитесь мертвыми. «Те, кто наследует мертвое, мертвы сами».

Амелиска. Мы верим, два тысячелетия мы продолжаем вдохновенно верить, и мы надеемся, что придет день, и Иисус призовет нас, и мы будем готовы услышать Его зов. Наш Бог жив, и мы – живы, какими бы иногда мертвыми ни казались. Иисус сказал: «Если мертвый наследует живое, он не умрет».

Незнакомец. А дальше?! Дальше, Амелиска?! Что ж ты вырываешь из контекста, в чем не раз меня упрекала? Ведь Иисус добавил: «Но тот, кто мертвый, будет жить более!» Мой бог убивает вначале свою паству, на краткий миг убивает гемов, отбирая у них их кровь и волю, для того чтобы затем обессмертить каждого!..

Ты лучше скажи, что понадобилось вашему Иисусу в мире людей? Подчеркиваю «вашему», хрестоматийному, не имеющему отношения к богу гностиков? Почему не сиделось ему под крылышком всемогущего отца? Сдается мне, будь он истинным богом, он решил бы все проблемы, не ступая на грешную землю. Избежав ужасного распятия.

Амелиска. С начала мира, а не только с того дня, как Мария родила Его, Иисус заботится о нас. Выкупая людей, Он заложил свою душу. Но вот настал день, когда Ему понадобилось забрать душу обратно. «Она была среди разбойников, и ее взяли как пленницу». Он освободил душу свою, заодно спас нас – и хороших, и плохих – и в этот момент вознесся.

Незнакомец. Есть просто мудрость и мудрость смерти – Эхамоф и Эхмоф. Лишь Гемоглобов, как никто другой, дает понять мудрость смерти. Через понимание мудрости смерти открывается вожделенная дорога к бессмертию!

Амелиска. Ты вновь не договариваешь. Ведь «мудрость бесплодна без сына». Без Иисуса. Без Сына Божьего…

Прекрасная тонкорогая Амелиска, сев подле огня, то и дело отвлекаясь от вечного спора со своим вечным другом, кормила души дионисов из бутылочки, наполненной молочными легендами о людской доблести и грехе. Оленеголовая девушка лишь мельком взглянула на жалкого пришельца и, не сумев скрыть чувства, нахмурилась. Рядом пропела вечерняя птица – похоже, она была на стороне Эроса. Зато мрачный верзила, неразлучный спутник Амелиски, решил навсегда покончить с юным человеком. Перестав раскачиваться, точно метроном, отсчитывающий собственное бессмертие, он поднялся из-за костра, рявкнул на непрошеного гостя: «Опять ты?! Тебя даже смерть не желает донашивать!» Сделав шаг навстречу, оставив громадный след на пепле вечности, громила вновь заорал: «Ты мой, недоносок!!» Ярость так его захватила, что он не заметил, как наступил птице Фавр на песочную лапку. Птица вскрикнула, забила крыльями, уронила Эросово сердце – и изменила траекторию удара. Вместо того чтобы схватить человека за горло, здоровяк ткнул пудовым кулаком Эроса в лоб и, подобно неопытному кулачному бойцу, выбил душу из ада. Уже в другой раз вышвырнул заблудшую душу назад – в жизнь…

17

Эрос размежил очи. Он был жив. В комнате, где остальные, по-видимому, были мертвы. Или пребывали в глубоком беспамятстве – на ничейной земле сознания, где смерть хозяйничает наравне с жизнью, где смерть запросто заигрывает с жизнью, как кошка с мышкой. Поиграет – и отпускает. Как Эроса.

С великим трудом он приподнялся на локте – голова тяжела, рука мягка, точно половину ее костной массы пересадили в голову. Оттого башка превратилась в сплошную гудящую кость. Тьфу! Сил не хватает, даже чтоб плюнуть как следует. Плевок жалким головастиком повис на подбородке. Эрос попытался вытереться свободной рукой, но не удержал равновесия и рухнул на спину. Чче-ерт, почему он не мертв?! Надо ж, кому-то повезло… Стоп! А в самом деле: кому? Если ему не повезло и он жив, то тогда кому-то обязательно должно было повезти и этот кто-то – мертв. Но кто этот «кто-то», черт подери?!.. У-у! Эрос заскулил от боли. Мозг противился малейшему насилию над собой, даже самой безобидной потребности в умственной деятельности. Заставить сейчас голову напрягаться было равносильно тому, как если бы Эрос вздумал ступить на сломанную ногу. У-у-у! Та же безысходность, та же жажда жизни.

Видимо, парня посетило нездоровое настроение – навязчивое желание во что бы то ни стало вспомнить все, а значит, доставить себе нестерпимую боль. Или, может, наоборот, в нем проснулся совершенно здоровый, бойцовский дух, азарт жизнелюба – превозмочь, одолеть, доказать… Закусив губу, со слезами и тихим подвыванием превозмогая боль, мысленно сказав «фак ю» своей третьей коленке, Эрос попытался вспомнить того, кто… Для начала: какого черта он здесь делает? Ну, давай, парень, наскреби-ка памяти на косячок. У-у, никогда не думал, что даже самая ничтожная память слаще самой мировой дури. У-у, безнадега! Эрос ничего не мог вспомнить. В голове каша – несъедобная, холодная, вязкая; перед газами – мельтешение каких-то дьявольских мотыльков. Тучей налетели, мельтешат, света белого лишили, закрыли свет, а тот уже взывает о помощи, брусничными огнями сигнализирует о беде. «Сейчас, приятель, я здесь!»

Чудом отыскав в себе силы, Эрос распахнул очи, вытаращился на брусничный маяк – и впустил в себя свет опасности!..

Память вернулась к нему так же неожиданно, как покинула, по всей вероятности, увлеченная за собой отливом крови. Его собственной, блин, крови! «Чего, фашист, мигаешь?!» Придя в себя, Эрос возненавидел лютой ненавистью гемоглобовский сервер. Гемвер же, будто оправдываясь или пытаясь донести что-то очень важное, тревожно сигнализировал полуживому Эросу тремя десятками огней. Тот самый брусничный маяк наяву, а не в болезненном бреду настойчиво посылал сигналы опасности. «Черт, тебя будто заело!»

Эрос продолжал безвольно лежать на полу. Вставать не хотелось. Вращать головой тоже. Перед ним маячила одна и та же картина – пульсирующий, словно одержимый нервным тиком, гемвер. Эрос невольно присмотрелся к игре красно-брусничных огоньков. В какой-то момент ему показалось, что они подмигивают ему, следуя определенной, вполне осмысленной закономерности. Раз-два-три. Пауза. Раз-два-три. Пауза… Почувствовав странный, холодящий душу азарт, какой возникает в минуту серьезной опасности, Эрос всмотрелся еще внимательней. Но вместо того чтобы разгадать язык огней… он вдруг услышал звуки. Возможно, звуки ему почудились. Но как же явственно они прозвучали! Причем звуков было три – столько же, сколько, по сути, было миганий. Раз – а! Два – е! Три – о! Пауза. Раз – а! Два – е! Три – о! «Ба-ве-го! – Эрос безотчетно начал повторять за цветными импульсами. – Ба-ре-мо! Ва-ле-но!..» Он вдруг осекся. До него наконец дошло. Боже, как же он долго возвращался к жизни!

– Па-лер-мо! Па-лер-мо! Палермо-о-о!! Нет, пацан! Я не отпущу тебя, парень!!

Вместе с иступленным криком из груди Эроса вылетела душа. У страшась нахлынувшего, как боль, открытия, устрашась самое себя, душа стыдливо скукожилась, сморщилась и, перестав ощущать себя нужной телу, выпорхнула на свободу. Но взлетела невысоко – уперлась в оклеенный бумажными обоями потолок, жилую шкатулку человека. Елянула сверху – и ужаснулась снова. Плотские куски и объедки, плотский черно-красный сок в стаканах, залапанных наполовину, испачканных в губной помаде – тоже плоти, придуманной плотью людей; кубы и параллелепипеды, напичканные электронной плотью – еще одной выдумкой людской плоти; рядом – образцы иных искусственных плотей, столь чуждые душе, но нужные человеческим материям: расхристанный, запятнанный ковер, мебельная стенка с разбитым час назад зеркалом, диван, с которого час назад сполз плед… И вдруг среди этого плотского, обездушенного бедлама душа заприметила три неподвижных, не подающих признаков жизни тела. Два из них душе показались до боли знакомыми, одно – родное по духу.

– Пале… – Эрос осекся так же внезапно, как закричал. Будто крик его, подобно автосигнализации, кто-то неожиданно отключил. Неведомый и, возможно, настоящий хозяин его жизни заставил Эроса замолчать. Повелел отозвать крик в горнило груди. И крик послушно вернулся, а за ним вернулась и душа.

И вот тогда понеслось-поехало! Эрос наконец-то начал действовать. Еще не освободившись полностью от липкого страха, не выбирая выражений и средств, не разбирая дороги, путая мысли с поступками, грезы с розгами, кровь с черным вином – он таки дорвался до тела Палермо.

Палермо лежал на животе в метре от Кондрата. Замер, протянув руку к другу. Словно пытался что-то передать или принять от него, да не дотянулся.

Странное, страшное дело, но Гапона уже не было жалко. Палермо было жаль до жути! До ногтей, впившихся в кожу, до слез, до…

Первым делом Эрос заглянул в безоблачные, но такие далекие глаза Палермо, затем в его гемизер. Щелкнул по иконке гемомейла – в нем список всех файлов, электронных близнецов заповедных гносисов, доставленных Палермо добросовестным почтальоном Кровью… «Ох, ни фига себе, сколько их здесь! – ошарашенный длиной списка, Эрос нервно вздыбил волосы. – Как же я разберусь, какой из них убийца?!.. Постой, постой. У меня ж такой же должен быть. За минусом одного файла. Того гребаного скорпиона, что ужалил Палермо…»

Прижав к груди, к самому сердцу гемизер друга – шкатулку с его убийцей, драгоценней которой он сейчас не мог себе даже представить, Эрос метнулся к дивану. Там лежал его гемизер. Как он туда попал, одному Богу известно! Эросу нужно было сделать три шага, всего три уверенных шага, чтоб выяснить, какого файла нет в его списке. Чтоб вычислить гносис-убийцу, фатальное знание, способное убить человека и… и… В тот момент, когда Эрос очертя голову летел к своему гемизеру, он понятия еще не имел, что предпримет, когда обнаружит роковую фишку, посылаемую его друзьям рулеткой Кондрата. В тот момент Эрос мог думать о чем угодно, но только не о главном – о спасении… Возможно, поэтому, сделав два слепых, шальных шага, он поскользнулся на какой-то дряни – кожуре или разлитом вине – и упал. Рухнул, обрушившись всем телом на хрупкий корпус гемизера, прижатого к груди. В тот же миг что-то звучно хрустнуло, Эрос взвыл от резкой боли: «Черт! Неужто ребро сломал?!» Осторожно, боясь причинить себе новую боль, он вытащил из-под себя руку. Корпус палермовского гемизера треснул, сломался на две неравные части. Дисплей погас. «Нет!! Только не это! Мамочка моя, что ж ты мне не поможешь?!» – Эрос беспомощно зарыдал, согнувшись в три погибели над разбитым прибором. Вдруг юноша швырнул чужой гемизер об стену – коротко вспыхнув, электронная копилка смерти разлетелась вдребезги. Тут же в нос ударил запах горелой пластмассы. Все было кончено.

«Это конец! Теперь мне тот фашистский файл в жизни не найти, – Эрос сидел на полу, тупо раскачивался из стороны в сторону, точно китайский болванчик. – Смотаться, что ли, в больницу? – Эрос перевел на друга вялый, обреченный взор. Вдруг ударил кулаком об пол. Еще раз! Еще!.. Вновь заплакал – по-детски, шмыгая носом, не раскаиваясь ни в своей слабости, ни в своей вине. – Нет, не успею. Палермо не станет ждать. Кондрат… он совсем плох. Хуже покойника… Что же делать?!»

– Александр Иванович, помогите!! – крикнул, не доходя до дивана. Эрос впервые решился взглянуть на врача. Безмолвный профиль его был прост и совсем не страшен. Будто он простил юношу, пребывая в глубоком беспамятстве или уже перейдя роковой рубеж… Эросу показалось, что он видит, как украдкой поднимается и опускается грудь врача. Ему так хотелось верить, что он не единственный живой в этой проклятой комнате.

Эрос дернул на себя свисавшую с дивана руку врача, закричал почти над самым его ухом:

– Александр Иванович, очнитесь, прошу вас!

Поддавшись внезапному напору юноши, тело врача сдвинулось с места, голова безжизненно опрокинулась на пол. Взору Эроса открылась зловещая темно-малиновая клякса, расплывшаяся чуть ниже и правей макушки. Он инстинктивно отпрянул, в бессилии закусил губу. «Вот кретин, на хрена я его бутылкой?! Он пытался помочь мне. Второй раз пытался… Так, сосредоточься, вспомни. Что он шептал в первую минуту, когда я ударил? Что-то очень неразборчивое, типа „Ален… сознание… постоянно… любовь… песня… спасти…“ Черт, что еще за песня? Что значит „Ален“, „сознание“ и „постоянно“? Может, Ален уже пришла в сознание и постоянно вспоминает обо мне? Как же, раскатал губу! Ты ее, можно сказать, скинул с лестницы, едва не убил, а она должна тебя вспоминать! Разве что матюками. Эх, надо бы съездить в больницу, проведать ее, может, она и вправду… Не успею, блин! Но при чем же тут песня? У-у-у! Так, не ныть, разгадка должна быть на поверхности, на расстоянии вытянутой руки. Если песня, то скорее всего в формате мп3… От какой песни Ален больше всего тащится? А фиг его знает. По-моему, у нее одна любовь на уме… Правильно, любовь – ее любимая песня! И не просто песня, а в формате мп3! Получается так: Ален пришла в сознание и пыталась рассказать доктору о файле Любовь.мп3. Причем постоянно вспоминала о нем… И что? Да ничего! Кондрат этот файл тоже не один раз вспоминал, а я… А я ни сном ни духом! Но, по всей видимости, есть в этой эмпэтришной любви что-то очень значимое, мощное, раз о ней все говорят. Похоже, один только я ничего не знаю о ней. Нужно ехать! Нет, нет и еще раз нет! Пустая потеря времени!.. Так, спокойней, еще раз оценим ситуацию. Нужно срочно раздобыть файл Любовь.мп3. В нем, вероятно, ключ ко всему этому кошмару. Любовь.мп3 – либо спасение, либо смерть. О файле что-то знает Ален. Но она далека. И неизвестно, действительно ли она пришла в сознание. Надолго ли… Вот если бы Ален вернулась домой. Домой… Стоп! В комгеме Ален наверняка осталась эта чертова Любовь! Конечно, осталась. Ведь с Ален все и началось, с того дня, как она убрала фильтр и скачала этот дикий файл. Теперь лишь бы Петр Василии был дома. Страшно, конечно, идти к нему сейчас, попросить… Он-то должен знать, кто помог его дочери упасть с лестницы. Но не убьет же он меня? Петр Василии разрешит, я его обязательно уговорю и… разыщу Любовь.мп3. А потом… Потом ясно будет: либо пан, либо пропал…»

Выскочив из квартиры Гапонов – в коридоре Эрос споткнулся о чью-то обувь, это придало его бегу дополнительное ускорение, – полетел вниз по лестнице, перепрыгивая через одну-две ступени. Пронесся вдоль дома – Ален жила в крайнем, пятом подъезде, – взлетел на четвертый этаж. Наконец встал перед дверью, еще по-советски обитой дерматином. Замер, вмиг позабыв, какого черта ему здесь надо.

Отдышался и… живо представил себе, как звонит в дверь Тимченко, а ему открывает Ален.

Он тогда, конечно, остолбенеет, вытаращится на нее изумленно и в конце концов выдаст такое, что ни в какие ворота: «Ален, это ты?!» – «Я, а кто же? Так страшно выгляжу, что не узнал?» Ален выйдет к нему бледная, но очень красивая. Глаза станут еще больше, синь – проникновенней, будто вымытая под дождем. Или, скорее, слезами омытая. Он улыбнется и, больше ни слова не говоря, нежно ее обнимет.

Эрос нажал кнопку – в ответ из-за двери на него заголосил зычный звонок. Но открывать никто не спешил. Выждав секунд пятнадцать, Эрос опять позвонил, и опять тот же результат – заливающийся, наверное, всеми известными голосами птиц и зверей звонок, а за ним – совершенная тишина. Ни шороха, ни шаркающего шага – абсолютно никакого звука. Эрос постоял еще минуты две, переминаясь с ноги на ногу, будто ужасно хотел в туалет. Вздохнул, покачал сокрушенно головой и уже собрался было уходить, да вдруг что-то почудилось, послышалось. Мигом приложил ухо к двери – вдруг Ален там, стоит ни жива ни мертва, дышит тревожно, боясь выдать себя… Прижался к двери – а та и открылась.

В коридоре никого. Темно. Направился сразу, без лишних раздумий, в комнату Ален. Чуть скрипнула дверь… Она лежала на кровати, пристально смотрела в его сторону. Никто из них даже не удивился, не улыбнулся друг другу. Будто знал заранее, что так и будет, вечность ждал этой встречи и наконец дождался. Ален была очень бледна… В остальном вид ее был ужасен: худое, заострившееся лицо, черные круги под глазами, черные глаза и неожиданно черные волосы, беспомощно рассыпавшиеся на идеально белой подушке. Рядом капельница с метровой стойки бесшумно питала девушку каким-то живительным раствором.

В изголовье кровати висела картина – небольшой совсем набросок девичьей фигурки. Подняв голову, девушка смотрела на того, кто смотрит на нее. Несмотря на то что портрет висел в полутора метрах над полом, казалось, смотрящий парит над девушкой в воздухе, как ангел или вольная душа; или девушка, пожертвовав своим положением, позволила наблюдателю возвыситься над ней. Наблюдателя, похоже, она очень любила… Всем своим видом, особенно улыбкой, мягкой, ненавязчивой, но такой светлой, согревающей сердце, рисованная девушка говорила: не волнуйся, все прошло, все позади, все будет хорошо, любимый… Боже, неужели Ален когда-то была такой?

– Ален, это ты? – не отводя глаз от портрета, Эрос прошептал дрожащими губами. Почему-то сразу же захотелось уйти.

– Нет, не я. Я не знаю, кто я.

Губы не двигались, казалось, говорили почерневшие, навек утратившие беззаботную синеву глаза.

– Не плачь. Я так долго ждала тебя, а ты плачешь.

Ах вот оно что! Эрос захлюпал еще громче. Неясно было только, кого ему жалко – Ален или себя. Вытер слезы – и узнал прежнюю Ален. Да, бледна, да, похудела сильно, но так же обалденно красива; очи и впрямь свеже-синие, какими он их себе представлял, какими они были на чудесном портрете; и волосы светло-русые, а не посыпанные черным пеплом.

– Как дела твои?

– Как видишь. Дома уже, слава Богу, не в больнице. А ты так ни разу не приехал.

– Извини… А я вот звонил, звонил, а дверь оказалась открытой.

– Мне ужасно йогурта захотелось. Папа в магазин пошел. Я попросила дверь оставить открытой. Боюсь быть запертой… А ты как узнал, что я здесь?

– Не поверишь! Словно голос внутренний подсказал!

– Странно. Разве Александр Иванович не сказал, что меня вчера выписали?

– Вчера?! Да, то есть нет… Так это, значит, его картина?

Ален подозрительно глянув на парня, отвернулась, будто он вдруг стал ей ненавистен. Спросила, так и не обернувшись:

– Эрос, ты для чего пришел? Что тебе нужно от меня? И вообще, – Ален вновь повернула к нему голову, и вновь ее дивные очи показались Эросу почерневшими, – что у вас произошло?

– Кондрат, Палермо и Александр Иванович…

– И Александр Иванович?!

Эрос запнулся. Стоял, слегка пошатываясь, подбирая слова.

– Его я ударил бутылкой. Сейчас он…

– Зачем?! – до девушки не сразу дошел смысл сказанного.

– …Сейчас он лежит на диване. Страшный. Но Кондрат страшней. И Палермо…

– Бог ты мой! А с ними-то что?! Ты их тоже бутылкой?!

– Нет. Это все рулетка Кондрата. Гемолот. Сначала файл-убийца достался Кондрату. Видела б ты его. Он страшней смерти!.. Потом – Палермо. Лучше бы я, а не он. Ален, ну почему он, а не я?!

– Держи себя в руках, Эрос. Ты тоже играл… в рулетку?

– Да, дважды. И оба раза мне пощастыло. А Палермо – нет!

– А Кондрату?

– Кондрату тоже. Но это его затея! Его!.. Вот его Бог и наказал.

– И тебе ничуть не жаль Кондрата?.. Хм, совсем как меня.

– Жаль, не жаль… Ален, сейчас это не имеет значения. Сейчас нужен только он…

– Что тебе опять от меня нужно, Эрос? Ты никогда не приходишь просто так.

– Ален, мне нужен твой файл.

– Мой?

– Любовь.мп3.

– Ишь чего захотел, – Ален снова отвернулась. – Ты, как видно, уже забыл, что из-за него меня… У меня его больше нет, Эрос.

– Как нет?! Ответь! В твоем комгеме должна остаться копия!

– Так возьми. Зачем в этом случае тебе нужна я?

– Что значит «возьми»? Ты хочешь сказать… Любви больше нет?

– Вот именно, нет любви, – Ален обратила на Эроса удивленно-негодующий взгляд, будто не узнавала его, негодовала, с какой это стати незнакомый, чужой парень завалился без спроса в ее дом. – Я выкинула любовь вон из сердца. Вон, любовь!

– Вообще-то, я другую любовь имел в виду…

– Мне наплевать, кого ты имел! Пошел вон из моего дома!

– Погоди, я уйду. Конечно, уйду. Но там ребята. Они умирают. Может, это последний шанс…

– А когда я умирала?! Кто-нибудь вспомнил обо мне?!

– Прости, Ален, я бесконечно виноват перед тобой. Я сделаю все, что ты захочешь, только… Только помоги спасти пацанов.

– Нет!!.. Понимаешь, у меня больше нет того файла! Я удалила его из комгема.

– Зачем, зачем ты это сделала?!

– Пошел на хер!

С опущенными руками Эрос обмер посреди комнаты. Руки показались ему немыслимо неуклюжими, чужими, ненужными. Как падшему ангелу – крылья.

– Все, это конец, – вздохнул-застонал Эрос, безнадежным взором обвел скуповатый, на время превратившийся в больничный мирок комнаты. Мирок любимой девушки.

– Последняя надежда исчезла. Теперь я свободен, – усмехнулся Эрос. В печальных глазах его отразился силуэт девушки. Но не Ален, в этот момент сжавшейся, сгруппировавшейся под одеялом, точно для внезапного броска, но далекой Амелиски. Прекрасной обладательницы чудесных оленьих рогов, обитательницы неведомого ада. Лишь до последней, близкой минуты неведомого.

– Ты и вправду готов сделать все, что я скажу тебе? – голос у Ален был предельно спокоен, зато один глаз показался блистательно синим, другой – расцвеченный солнечным золотом. Эрос миг упивался ее красотой, лишь миг любовался прежней любимой. Какой же родной она была ему в это короткое мгновенье!

Не дождавшись ответа, Ален позвала его:

– Возьми на столе нож и подойди ко мне.

Эрос взял со стола нож, лежавший рядом с половинкой яблока, и безропотно подошел.

– Дай-ка, – Ален забрала нож, другой рукой взяла юношу за левую руку, близко поднесла к глазам, несколько секунд читала линию его судьбы; с облегчением вздохнула, не обнаружив в ней себя, и вдруг наотмашь полосонула ножом по ладони. Эрос даже испугаться не успел – лишь инстинктивно отдернул руку. Из косой раны брызнула кровь. Потом пришла боль.

– Ты чего это?.. Око за око?

– А ты хочешь спасти друзей?.. Так иди спасай! Я же не могу за тебя сделать это. Слабая я еще…

Вдруг, быстро присев на кровати, она поймала порезанную руку любимого, удерживая ее за запястье, зубами выдернула из вены иглу от капельницы и на глазах изумленного, боящегося пошелохнуться юноши прижала его рану к своей. Соединила его кровь с алой слезой, нежно выступившей из вены.

– Ты хочешь сказать… – Эрос робко улыбнулся, продолжая остерегаться резких движений. Необдуманных решений, благородных решений… Но с каждой новой секундой улыбался все смелей и смелей. – Ты хочешь сказать, файл в тебе? Любовь – в твоей крови?!

– Хм, дошло, – Ален улыбалась заметно сдержанней. – А теперь в твоей.

– Тогда я… Я скоро вернусь, моя милая.

– Иди, иди… Нож положи на стол.

– Да, да… Хотя нет. Сделай мне разрез и на правой.

– А это еще зачем? Не чуди!

– Чтоб наверняка. Чтоб наверняка, моя хорошая.

– Тогда терпи… Чего ты дергаешься, как малолетка от прививки?

– Так больно же!

– А ты как думал! Спасать кого-нибудь всегда больно. Спроси у Бога… Эй, эй, куда нож понес?!

– Говорю же: чтоб наверняка…