Текст книги "Хроники Энска"

Павел шел по двору быстрым шагом. Мирон открыл ему калитку. Он достал ключи от «мерседеса» Француза, отпер дверь, сел за руль. И тут задняя дверца отворилась и на пассажирское сиденье плюхнулась Инга, уже в шортах и в своей футболке.

– Ты куда?

– Я с тобой, – и она выразительно посмотрела на него своими дымчато-серыми с поволокой глазами.

– Со мной нельзя, Инга. Сейчас нельзя…

– Раньше было можно, а сейчас нельзя?

И она пристегнулась ремнями безопасности.

Павел завел двигатель и рванул с места. Было около полуночи. Минут пять они ехали молча, пока в зеркало заднего вида не ударили дальним светом догонявшие их на джипах. Павел резко прибавил газу, нужно было обязательно въехать в город. Там все-таки оставалась надежда встретить патруль, нарваться на ДПС ГАИ, нарушить правила, в конце концов. А если нагонят за городом…

Движки у джипов все же мощнее. И расстояние между ними сокращалось, хотя Павел выжимал из «мерина» все, что можно…

Они влетели в Энск, но джипы Аслана их догнали на плешке. Преследователи летели по Советскому проспекту. Первый – «Тойота Лендкрузер», ударила кенгурятником в зад, «мерс» повело, но Павел удержал руль на скорости восемьдесят километров в час и резко свернул в одну из боковых улиц. Первый джип пролетел дальше, но второй повернул за ними. «Ниссан Паджеро» притер «мерс» к бордюру, и машина, снизив скорость, врезалась в столб. Из «Ниссана» вышли два дебила с бейсбольными битами.

– Инга, ты как? – спросил Павел.

– Цела…

– Когда они откроют дверь, беги, позови на помощь.

– А ты?

– Дура, беги, говорю…

Но она не убежала. Не смогла. Седой держал ее за волосы и за руку. Из «Ниссана» вышел Аслан. Павла выволокли из машины и стали бить. От одного к другому, пока он стоял на ногах. Лицо превратилось в кровавое месиво, нос был сломан.

– А-а-а! Помогите!!! – закричала Инга.

– Заткни ей пасть, – рявкнул Аслан.

И Седой дал ей по лицу. Инга вырубилась на несколько секунд. Потом, когда она пришла в себя, она увидела перед собой лицо Аслана.

– Сейчас мы его на твоих глазах учить уму-разуму будем, пикнешь – ему же хуже. Мы никого не убьем, сам подохнет, авария. А хоть полслова кому скажешь – и тебя почикаем, дэвочка.

Седой выкрутил ей руку «по-милицейски» и зажал рот. Бугаи держали за руки Павла. Сначала ему нанесли удар бутылкой водки сзади по голове, бутылка разбилась и порезала голову и лицо, артериальная кровь брызнула упругими тоненькими струйками в разные стороны, венозная текла по лицу вниз. Инга вскрикнула, но огромная грубая ладонь плотно сжимала ее губы. Павла били долго, бейсбольной битой, кастетами, были переломаны все ребра, когда-то белая рубашка «Оксфорд» теперь окрасилась кровью и потемнела от дорожной пыли на асфальте… Павел потерял сознание. Инга ревела от бессилия и ненависти, она пыталась вырваться, но не могла, залом руки резкой болью прекращал ее попытки, и она только плакала и плакала.

– Аслан, кончить его?

– Не надо, пусть живет, за ним все равно никого нет, поломаем руки ему, да и все…

– Аслан, шухер, менты.

В конце улицы показался патрульный УАЗик, ППС. Биту, кастеты, ножи братва сразу повыкидывала кто куда. Подъехал патруль. Из УАЗика вышел молоденький сержант, подошел к Аслану:

– Младший сержант Соловьев, что у вас происходит?

– Да ничего не происходит, авария.

– Вы кто такие? Предъявите документы.

– Чего шумишь, начальник, это мы его нашли, идем с ребятами из гостей, смотрим, человек лежит, кто его так…

– Кто тебя избил? Мы помощь оказать хотели, в больницу его отвезти, хорошо, что вы подъехали…

Инга подбежала к сержанту:

– Товарищ сержант, миленький, дорогой, ему в больницу надо, скорей… Пожалуйста!

Сержант посмотрел на Павла, который лежал без сознания, и из головы его била кровь. Быстро оценил обстановку:

– Митрохин, помоги.

Милиционеры осторожно погрузили еще живого Павла в УАЗ, Инга села сзади, и с мигалкой они рванули в ЦГБ.

Всю дорогу Инга держала голову Павла на коленях, зажимая руками фонтанчики крови, бьющие в разные стороны.

– Скорее, родненькие, скорее! – все время просила она. Она сама вся была в его крови. Митрохин гнал, втопив педаль газа в пол до упора. По рации связались с реанимацией и хирургией, в ЦГБ их уже ждали. У Павла шла кровь горлом, он начал закашливаться и открыл глаза. Инга заорала как оглашенная:

– Пашенька, миленький, не умирай, я люблю тебя, уедем из Энска, я тебе девочку рожу… Только не умирай, родимый. Никому тебя не отдам! Слышишь… Я шлюхой недавно работаю. Я и не работала вообще, я чистая, ни разу ничем не болела, здоровая, ты на меня не смотри, что я такая намалеванная, я это смою все, уедем, я все умею, у меня отец богатый, он в Латвии живет, дом с садом. У него, кроме меня, детей больше никого нет. Я единственная наследница… А-а-а-а!

* * *

Вот они заехали на пандус ЦГБ, вот его уже положили на каталку, сделали укол и повезли по длинному коридору почти бегом к большому лифту для каталок.

Инга ревела, обессилев, на полу, вся в крови, не способная встать, над ней склонились две санитарки.

Центральная городская больница Энска, семиэтажное здание, типовой проект, современный медицинский центр. Все в одном здании: хирургия, реанимация, интенсивная терапия, травматология, морг. Длинные коридоры. Палаты, туалеты, процедурные кабинеты, дежурная санитарка на этаже…

Павел провел в больнице месяц, по очереди перекочевывая из одного отделения в другое. Его аккуратно перевозили с одного этажа на другой, и иногда он приходил в себя, когда его в очередной раз везли по длинному широкому коридору. Он смотрел на потолок, и перед глазами дрожали длинные люминесцентные лампы холодного дневного освещения, и у него возникало ощущение, что он куда-то летит…

Инга не навещала его. Первые две недели он был без сознания, сказалась потеря крови. Инга приходила два раза, но к нему ее не пускали. Говорили, что спит. Павел думал о ней. Что с ней, как она, все ли в порядке?

Ему снились последние минуты драки, когда он видел ее в хватке у Седого, как он выкрутил ей руку и зажимал рот. Снова и снова он вспоминал это, и это его мучило… И вот однажды дверь в палату открылась и вошла Ольга:

– Привет, Паш.

– Оля? Что ты здесь делаешь?

– Как ты себя чувствуешь?

– Я? Неплохо… Ты почему здесь, я же?..

– Не волнуйся, тебе нельзя… Все в порядке.

Павел немного успокоился. Увидев Олю, он приподнялся было на кровати, но резкая боль во всем теле снова уложила его на постель. Он смущенно застонал и медленно опустился на подушку. Ольга бросилась к нему.

– Что ты, что ты, ляг немедленно, – встревоженно заговорила она.

Павел лег.

– Я тебе тут апельсинов принесла, соку виноградного. Доктор сказал, тебе можно.

– Оля, где Инга? – тревожно спросил Павел.

– Какая Инга? – сначала не поняла Оля.

– Инга… девушка… она была со мной, когда я в аварию попал, – смущенно проговорил Павел. – Мы у Марго познакомились…

Павел щадил Олю, вспомнил, что она была беременна, и решил не рассказывать ей подробностей.

– Я не знаю, но я узнаю, ты только, пожалуйста, не волнуйся, – пообещала Оля. Она заметила, что Павел решил не говорить ей подробностей…

– Ну как там в городе, какие новости? – решил он перевести разговор. – Почему ты здесь? Что делает Серега?

– Сейчас расскажу, – улыбнулась Ольга. – Первая и главная новость – убили Аслана, Седого, Бугая и еще кого-то, кто был в машине. Киллер на мотоцикле расстрелял его джип, пока они стояли на красный, на перекрестке, из автомата Калашникова… Кто не знаю… Говорят, то ли люберецкие-солнцевские, то ли ореховские… Его хоронили недавно. Марго уехала за границу. Мы вернулись домой. Я на втором месяце…

– Откуда знаешь, что его убили?

– Об этом весь город говорит…

– Это что же, пока я тут в терапии валялся, он, получается, внизу, в подвале, в морге… Это мы с ним вместе в одной…

И он улыбнулся.

– Паш, тебе нужно что-нибудь покушать, может, белье сменить, я постираю, – спросила она.

– Нет, не нужно, доктор сказал, меня скоро выпишут, я на поправку, а белье здесь казенное… Ты мне Ингу разыщи, пожалуйста…

– Хорошо.

Оля еще немного посидела с Павлом, потом попрощалась и ушла.

* * *

Майор милиции Фомин Михаил Альбертович, замначальника ОВД по городу Энск, слушал доклад молодого следователя, старшего лейтенанта Свиридова.

В результате проведенных следственных мероприятий было установлено, что джип «Ниссан Паджеро», номерной знак…, черного цвета, принадлежащий Седову Николаю Петровичу, 1974 года рождения, по кличке Седой, судим по статье УК РФ №… и по статье УК РФ №…, черный джип, стоявший в день убийства у подъезда дома номер 15, по улице Чехова, где проживала гражданка Морозова И. Л., и расстрелянный джип «Ниссан Паджеро» на пушкинском перекрестке являются одной и той же машиной. Ее опознала по фотографии соседка Морозовой по подъезду. Она также сообщила, что в день убийства Морозовой в подъезд вошли двое мужчин крупного телосложения, в черных кожаных куртках, в спортивных толстовках с капюшонами и в черных кепках с козырьком типа бейсболка, описание совпадает с установленными личностями убитых Седого и Курило Сергея Александровича, 1972 года рождения по кличке Бугай, ранее не судим, также расстрелянного на перекрестке, вместе с криминальным авторитетом Асланом Джумангалиевым, 1959 года рождения, он же Саид, он же Миша Бухарский, неоднократно судимого по статьям УК №…, таким образом, убийство Морозовой Инги Леонидовны, 1976 года рождения, проживавшей по ул. Чехова, д. 15, кв. 135, я связываю с тем, что 20 июня гражданка Морозова обратилась с заявлением о нанесении тяжких телесных повреждений…

На следующий день они навестили ее и убили кухонным ножом, орудие убийства было оставлено на месте преступления, отпечатков пальцев не обнаружено, видимо работали в резиновых перчатках, ее убили, втолкнув в лифт, вероятно, когда она выходила из него, и нанесли удар ножом в грудь. Удар был такой силы, что нож пробил тело, воткнулся в стенку лифта и от удара загнулся кончик ножа, обратным движением были нанесены многочисленные внутренние разрывы органов. По свидетельству судмедэкспертов, гражданка Морозова И. Л. скончалась от обширного кровоизлияния… Следов борьбы на теле не обнаружено, шума и криков никто не слышал, скорее всего, ей зажали рот… Мотив убийства налицо…

– Хорошо, Свиридов, дело по Морозовой закрывай. Что по притону?

– Гражданка Субботина Маргарита Сергеевна, Марго, 19… года рождения, ранее не судима, владелица салона-парикмахерской «Уют» по улице Грибоедова, 25, прописанная по улице Нижняя Слободка, 12, в настоящее время находится за границей, в Италии, в городе Римини, в туристической поездке, оснований к задержанию не было, по наркотикам не подтвердилось, на даче живет сторож Масалкин Мирон Петрович, пенсионер, толком добиться от него ничего не получилось…

– Пусть этим займется прокуратура.

– Что по Джумангалиеву?

– Работаем. Михаил Альбертович?

– Что?

– Есть версия. Что, если Джумангалиева заказал пострадавший, Володин Павел Витальевич, 1967 года рождения, ранее не судимый, предприниматель, игрок в покер? Я выяснил, что между Джумангалиевым и Володиным произошел конфликт, Джумангалиев ранее крышевал бизнес Володина, но 19 июня он с подельниками его сильно избил, так, что тот попал в реанимацию, это подтверждают сотрудники ППС Соловьев и Митрохин…

– Ты что, хочешь сказать, что он его из ЦГБ заказал?

– Мотив есть… личная месть. Он игрок, значит, деньги у него могли быть… И потом, убитая Морозова и Володин были знакомы, это она его привезла в больницу, и она была свидетелем его избиения… Кроме того, убитая Морозова приходила к нему в больницу дважды.

– Нужно опросить медицину, были ли у пострадавшего Володина контакты с кем-нибудь, что маловероятно… Проверь на всякий случай… Я, кажется, знал мать этого Володина, когда еще участковым начинал… Маловероятно.

Оля пришла в больницу к Павлу спустя два дня. На ней не было лица. Она была бледна, как халат, который накинула на плечи.

– Привет, – улыбнулся ей Павел. – Ты чего такая?

– Какая, Паш?

– Ну-у, какая-то не такая, – и он нахмурился.

Она помолчала немного, собралась с духом и с трудом произнесла:

– Паш, Ингу убили…

Она еще не начала говорить, он часто-часто задышал.

Отвернулся в подушку и заорал:

– Б…дь, су-уки, б…дь, Почему-у-у, гос-по-ди-и! Почему-у-у?

* * *

Все лето лил дождь не переставая.

Версия следователя не подтвердилась. Медицина сообщила, что никаких контактов у Павла ни с кем не было, так как в те две недели, когда произошли последующие трагические события, он был в бессознательном состоянии.

Марго еще до отъезда похоронила Ингу за свой счет на маленьком деревенском кладбище в Левково, в пятнадцати километрах от Энска, за церковью. В этой церковке ее и отпели. Место выбрали под невысокой сосной, немного вдалеке от деревенских. Дед Мирон, сторож Марго, помогал хоронить, он и показал Павлу, где ее могилка. Как раз прошло сорок дней.

В карты Сергей больше никогда не играл, даже слова этого слышать не хотел. Стал религиозен, постарел и, видимо, с тех пор регулярно ходит в церковь Смоленской Божьей Матери, что отреставрировали в Энске уже в наше время.

Ольга родила двойню. Мальчишки.

Павел продал свой бизнес Французу и навсегда уехал из Энска, не оставив друзьям ни адреса, ни телефона…

Город, из которого невозможно уехать

Мы живем, постоянно попадая в ловушки.

Никто не может избежать западни.

Главное понять, попался ты или нет.

Если ты в ловушке и не осознал это, тебе конец.

Чарльз Буковски.

Энск – маленькая точка, которую не так просто отыскать на карте. Да и нет, наверное, нужды картографически ее отображать. Ничего не изменится от ее наличия или отсутствия. Крупные автомагистрали пролегли далеко от его границ, и не мог городишко этот похвастаться большим просторным железнодорожным вокзалом, а располагал всего лишь старой запыленной платформой, разрушавшейся от времени, с требовавшей ремонта верандой, которая когда-то защищала от долгих промозглых осенних дождей и ветров.

В настоящее время защищает она лишь от дождей, так как оконные стекла давно неизвестно кем выбиты. Железнодорожная ветка вела только в одну сторону. Обратно поезда ходили, но им приходилось стоять, чтобы пропустить встречный пассажирский или товарный состав с бесконечными цистернами или грузовыми платформами.

Электрички из Энска уходили только по утрам и обратно возвращались уже после обеда, вечером. Так что, если опоздать на утренний поезд, то приходилось задержаться на станции на весь день. Станция находилась далеко от города. Обратно нужно было ехать на автобусе, который тоже ходил только к прибытию электрички. Причем автобус отправлялся обратно сразу же после того, как люди выходили или заполняли его, чтобы ехать в город.

Опоздавший оставался один, на глухом перроне, на колченогой лавочке, рядом с заплеванной урной, ворохом пожелтевших окурков, ржавых железных крышечек от пивных бутылок да обрывков старых газет. Особенно неприятно было зимой. Приходилось торчать на морозе. И без горячительного было невозможно.

Раньше при станции был буфет. Там отпускали пиво. У стойки можно было погреться и скоротать время. Буфет был убыточен и держался только на энтузиазме старой буфетчицы Зины, которая оформила его при каком-то кооперативе. Под его «крышей» она торговала бутылочным.

Однажды осенью Зина надолго заболела. Легла в узловую больницу, да так из нее и не вышла. Буфет содержать стало некому, и его закрыли. Станция опустела. И даже кассирша стала уходить домой, заперев тяжелую железную дверь кассы, которую, наверное, списали из какого-нибудь пенитенциарного заведения. Дверь была очень тяжелой и толстой и имела глазок с крышечкой, как в тюрьме.

Окошко кассы с маленькой полукруглой, захватанной ладонями и затертой деньгами дырочкой было забрано двумя рядами толстых стальных решеток, таким образом, что сквозь них рука не пролезала прямо. Но, несмотря на такую защиту, сидеть одной в кассе на пустом перроне на опушке леса было отчего-то страшно. Работница была пожилая и одинокая, а касса – это все-таки ответственность. Женщина всегда радостно встречала инкассаторов, шутила с ними, когда они забирали скромную выручку, и у нее тогда легчало на душе.

Самое уютное время в Энске было летом, когда листва деревьев: лип и кленов – на бульварах и улицах скрывала серые от многолетней пыли дома и тротуары, защищая щедрой тенью от редкого июльского солнца или укрывая от более частого летнего дождичка. Во все остальные времена года Энск оставался серым и невзрачным, типовым «хрущевским» городом. Даже зимой первый снег ненадолго скрывал его серость и убогость. Радостно искря инеем на солнце, на дорогах и улицах, снег спустя пару дней все равно превращался в грязное месиво из-за постоянного посыпания тропинок и улиц песком против скольжения.

В городе было пять фабрик, три завода, один техникум, пять школ и детских садов, две поликлиники, одна больница, баня, дворец культуры, кинотеатр «Чайка» и клуб Энского Опытного Завода «НИИТракторсельхозмаш» с кинозалом. Один ресторан. Бар «Юность» в спальном районе Нижняя Слободка. Городская администрация и ОВД находились в общем здании в самом начале центральной улицы, напоминавшем маленькую площадь, ласково называемую местными «плешкой».

Иногда на ней собирались таксисты городского таксопарка, но это бывало редко. Все шоферы стремились пораньше выехать в Москву и бомбили там. За городом лежал парк культуры и отдыха трудящихся имени В. И. Ленина. В семидесятых в парке работали детские аттракционы, бильярдная, продавали мороженое и воздушные шарики. Весной, на Масленицу, устраивали народные гулянья «Проводы русской зимы», с катанием на лошадях и сжиганием соломенного чучела. Летом работала танцплощадка, где играл вживую свой репертуар ВИА «Течение», по сорок пять копеек за вход.

Но лошади, наверное, подохли. Аттракционы закрыли. И теперь они стояли ржавые, заросшие бурьяном и кустарником, как скелеты доисторических динозавров. Ворота спилили на металлолом. А на главной аллее парка иногда располагались гастролирующие цирки-шапито или «гонки по вертикали на мотоциклах».

На представление редких заезжих артистов заманивали той же продажей пива, да старики водили внуков в парк по старой памяти. За парком протекала речка Слеза. За речкой огорхоз и овощная база. Дальше Невзоровское кладбище и лес, лес, лес.

Отличие Энска, равно как и других таких же забытых городков – это огромные, не высыхающие даже в жару лужи и вечно грязные улицы. Вы всегда можете узнать энского горожанина по плохой грязной обуви. По плохой, потому что зачем портить хорошую? Улицы в Энске, конечно же, подметают, но все равно грязно. Еще в Энске рано ложатся спать, часов в восемь вечера на улице уже почти не бывает прохожих, и дети поздно не гуляют во дворах.

Энск – город фабричный, и индикатором состояния общества были молодые девушки или женщины, замужние и нет. На уровень индикации влияла демография, наличие неженатых парней из местных, приезжих и командированных, примерно с семнадцати лет и старше. В те годы, когда мужчин в городке было примерно поровну, женская часть населения работала хорошо, и фабрики приносили прибыль.

Но тяжёлые времена никогда не покидали Энск, и мужское население постепенно сокращалось, в основном от алкогольной передозировки. Молодые ребята, от скуки вследствие низкого интеллектуального развития начинали выпивать, еще учась в школе. Да и девушки от них не отставали.

Женская часть Энска делилась на местных, приезжих по лимиту и «дикарей», тех, кто приехал в Энск самостоятельно, поближе к Москве, в поисках свободного мужского контингента. Видимо, по их мнению, Энск был еще не самым глухим местом на карте.

В девяностые Москва утопала в грязи. На каком бы вокзале Москвы вы ни оказались: Ярославском, Ленинградском, Казанском, Курском, Савёловском или Павелецком, провинциала вы всегда могли узнать по обуви, которая, как правило, не подходила по стилю к костюму. На московских вокзалах вы быстрее выделите из толпы старого, коренного москвича, так как вокзалы – это точки сбора приезжих. Например, девушки и женщины из пригорода всегда наденут самое лучшее из своего гардероба на работу в Москву. Например, черную синтетическую мини-юбку. Женщины-бухгалтеры в возрасте предпочтут кофточку с люрексом. Девушки обязательно нанесут вечерний макияж.

«Дикари», приезжающие в Энск, стремились сюда из-за близости к столице, к социальной справедливости и благам цивилизации. Это всегда был своеобразный побег из глубинки. В еще большее, как оказывалось, болото. Приезжие, все больше девушки, стремились поступить в техникум Энска, потому что в этом случае можно было рассчитывать на койку и тумбочку в общежитие, всю неделю прилежно учиться, а по субботам и воскресеньям мотаться в Москву, гулять на ВДНХ, ходить по музеям и театрам в надежде однажды встретить москвича или просто познакомиться с молодым человеком. Благо мужского населения в Москве было больше.

Однако все оказывалось совсем не так, как девушки себе представляли вначале. Они попадали в своеобразную западню. В Москву, оказывается, не наездишься туда и обратно. На скромную стипендию нужно было еще как-то жить, сводить концы с концами. Общежитие запиралось на ночь в одиннадцать часов вечера, и если какая-нибудь студентка опаздывала к закрытию дверей, то достучаться до старушки-вахтерши, уходившей спать в подсобку, было невозможно. Особенно рискованно было опаздывать зимой. И часто, чтобы попасть в свою комнату, девочкам приходилось учиться лазить по пожарной лестнице до балкона второго этажа. Да и в Москве с ними почему-то никто так и не знакомился.

Тогда «дикарки» начинали посещать энские танцевальные вечера, где отдыхал местный рабочий и фабричный контингент. Мальчики были там уже совсем не то, о чем они себе мечтали. Но жизнь расставляла все по местам. Местные девочки и лимита, тихо не любившие друг друга, не особо приветливо принимали залетных. Часто приходилось драться или просто быть битой.

Досуг в городишке убивал однообразием и скукой. Поэтому почти вся городская молодежь уже к четырнадцати годам мечтала уехать из Энска. Конечно, те немногие, у кого было четыре по математике или пять по русскому языку. Остальные планировали свою будущую жизнь и рабочую карьеру в родном городе. Уехать удавалось единицам. И круг замыкался.

Общество обывателей города было строгой иерархией, на вершине его стояли чиновники администрации города и милиция, руководители предприятий, местных финансовых и налоговых институтов. Потом шли местные жители, прописанные в городе с незапамятных времен. Врачи, учителя, преподаватели техникума, инженеры, торговля, сфера быта и услуг, таксисты, отдельная каста – мясники. Чиновники здесь были самой страшной силой, славившейся двурушничеством, кумовством, блатом, коррупцией и всеми остальными возможными и невозможными грехами бюрократии. Дальше шли рабочие фабрик и заводов, имевшие свои отдельные квартиры.

Следующий слой – лимита, фабричные и заводские из общежитий и бараков, годами стоявшие в очередях на жилье от своих предприятий. Фактические рабы, трудившиеся за обещание лучшей жизни. Потом «дикари», временные поселенки, жившие в основном в общагах и на частных квартирах, по углам. Национальные меньшинства, низший слой общества, который жил неизвестно чем и как.

Коренные обыватели в большинстве своем ухитрялись как-то устроиться на работу в Москву. Это они, врачи и медсестры, инженеры и техники, бухгалтеры и экономисты, ежедневно спешили на электричку в семь тридцать, чтобы через почти час пути подгадать в метро и добраться до офиса или конторы к девяти ноль-ноль. Другой поток человеческих существ муравьиными ручейками тянулся к проходным заводов и фабрик к восьми утра. И даже, до 1979 года, по старой памяти, все фабрики и заводы давали гудок к началу работы. Вечером в восемнадцать ноль-ноль все повторялось в обратную сторону, а автобус со станции приходил на «плешку» к девятнадцати тридцати. Те, кто возвращался с работы из Москвы, приходили домой позже.

Инженер-технолог Семен Аркадьевич Верещагин был коренным, местным жителем Энска, но давно жил в Москве, так как каждый раз ездить на перекладных до своего московского предприятия ему было очень далеко. Он давным-давно, лет пять назад, снял квартиру у одной доброй старушки, которая сама все время проводила на своей даче в Клину. Семен Аркадьевич не любил Энска с детства. Ему было скучно среди местной молодежи. И еще с тех пор, когда он вместе со всем классом выезжал на различные экскурсии в столицу, он решил, что точно уедет из Энска в Москву.

Однако прописка у него осталась энская. Жить в Москве это никак не мешало. За пять лет жизни в Первопрестольной он сделался заправским горожанином и гордился качеством своего налаженного быта. Сеня мог достать все что угодно: джинсы, импортную музыкальную и бытовую технику, пластинки. Он был завсегдатаем «пятаков», любил обедать в ресторанах, и не в самых последних, жил сибаритом, по мере возможности, и очень не любил провинциалов в метро.

Семен Аркадьевич стеснялся в молодости своей грязной обуви и всегда брал с собой кусок старой газеты, чтобы на вокзале, прежде чем войти в метро, отереть грязь в какой-нибудь луже, и до самой работы потом добирался с грязными руками. Но ботинки он всегда отмывал.

Он не любил земляков и раздражался, когда кто-нибудь из них попадал с ним в один вагон метро, хотя в метро вокруг него были те же люди из пригорода, только из других таких же Энсков, Эмсков и прочих…сков.

Семен Аркадьевич стремился расширять кругозор, искать все новое и передовое, старался расти профессионально и интеллектуально. «Своих» же провинциалов он мог угадать из тысячи и знал, что они будут говорить только о колбасе, стенках или хрустале, как разменять квартиру или у кого какая дача, какой нынче урожай картошки, а какой капусты, и что капусты нужно будет докупать, а автомобиль «Жигули» лучше, чем «Москвич»…

В общем, Сеня не любил Энск с детства. Хотя его родители и особенно мать старались как могли, чтобы у него было счастливое детство и велосипед. Конечно, у него не было импортных вещей, как у детей торгашей, дирекции заводов и прочих чиновных персон, но все новое и всегда чистое. За обувью его научил ухаживать отец. Он показал Сене, как просушить кожаные ботинки с помощью газеты, если промочил ноги, как правильно чистить ботинки гуталином и потом полировать бархоткой, чтоб блестели.

В детстве Сеня действительно был счастлив. Однако он видел, как семья выбивается из сил, чтобы свести концы с концами. Как устает мать на фабрике. Как ругает начальство отец по субботам, как выпьет. «Учись хорошо, сынок! Выбьешься в люди», – говорил иногда он назидательно. А мать мечтала вслух, как Сеня вырастет, поступит в институт и станет инженером, а потом получит отдельную квартиру, как молодой специалист, купит машину.

«А что? Мы ему поможем, чай, не старики еще, а, отец?» Отец обычно молчал на это. «И женим его, на хорошей девушке, из приличной семьи». И вздыхала.

Но Сеня не любил эти разговоры. Он давно ощутил социальное неравенство, хотя в школе твердили про «равенство советских людей». Он видел бедность и болезненно переживал вранье. Он совершенно точно определял положение в обществе, которое занимала его семья.

Сеня становился старше и испытывал странную по отношению к своим родителям смесь жалости и стыда. Да и учеба в школе давалась ему трудно, хотя он и старался.

В старших классах Сеня очень полюбил историю и географию. Историю за то, что на своих уроках Петр Андреич охотно рассказывал ребятам о разных исторических персонажах и героических личностях. Петр Андреич был стар и иногда так увлекался, что забывал спрашивать урок.

Иногда он, бывало, вызовет кого-нибудь к доске. Школяр урока не знает. Стоит, теребит указку. Мнется. Мямлит. Тогда Петр Андреич, начинал: «А вот вы знаете, мил человек, что в ваши годы Александр Македонскай…» И увлекательнейшее повествование длилось потом весь урок. В классе стояла абсолютная тишина. Потом историк вдруг обращал внимание на стоявшего «мил-человека»: «Ну, чего стоишь, садись. Три».

География же открыла Сене весь мир. Особенно нравилось ему мысленно путешествовать по карте, «заплывая» указкой на дальние континенты, в реальном существовании которых он немного сомневался. А уж побывать там, за «железным занавесом», никак не представлялось возможным. И на истории, и на географии работать приходилось с контурными картами, и Сеня всегда получал за них пятерки. Так он и жил, мечтая о дальних странах и отождествляя себя с великими героями исторического прошлого всего человечества.

Обыватели Энска разных волн миграции никак не сообщались между собой и были даже враждебны друг другу. Старожилам все не нравилось во вновь приезжающих, и уровень образованности, и уровень культуры. А вновь приезжие ненавидели старожилов за жлобство и снобизм и писали в парадных, пили пиво в песочницах на детских площадках. Вскоре вместе с мигрантами из южных республик в Энск проникли наркотики, сначала анаша и гашиш, потом и все прочие. Сеню как раз призвали тогда в армию. А после в Энск можно было уже не возвращаться.

Как и мечтала мать, Сеня, отслужив в армии, устроился в Москву, на предприятие. Поступил на вечернее отделение в институт, окончил его хорошо, стал молодым специалистом. Но квартиру ему не дали, а поставили в очередь. И хорошо, что еще поставили. На предприятии, где трудился Сеня, в профкоме работала золовка его матери, тоже родом из Энска. Она и пробила его в эту очередь. Долгое время в Москве Сеня сталкивался с пренебрежительным отношением «москвичей» к своей персоне, пока знакомые ребята не порекомендовали ему «правильно» приодеться, выкинуть остроносые ботинки и малиновый пиджак. Пришлось продать длиннополое кожаное пальто, очень дорогое, из натуральной кожи, которое он очень любил. Но после этого отношение к нему изменилось, и Сеня продолжил «развиваться» в этом направлении.

Сеня, а теперь уже Семен Аркадьевич Верещагин, был толковым, грамотным инженером. И однажды, когда предприятию предстояло получать новое оборудование из Швеции, Семену Аркадьевичу повезло получить командировку в Гётеборг, на завод, осваивать импортные механизмы. Командировка была серьезная, на целый месяц. Нужно было собрать кучу справок, начиная от состояния здоровья до партийности и прописки. Семен Аркадьевич уже неделю собирал различные справки и рекомендации у себя на предприятии. Все это добро складывалось в красную папку, куда он приложил пару почетных грамот, которые вручались под красные даты календаря. До отъезда за границу оставалось пару месяцев.