Текст книги "Хроники Энска"

Поёт Валерий Ободзинский

Сознание человека странно устроено. Часто осознание приходит к нему через годы, иногда для этого может потребоваться целая жизнь. Причем со стороны это может показаться наблюдателю незначительным фактом обычной биографии, а для тебя пласт жизни. Тектоническая плита. Как-то раз, просматривая плейлист дня в одной из социальных сетей, я наткнулся на песню Валерия Ободзинского «Эти глаза напротив». Список песен составляют боты, случайным порядком, обычно основываясь на поисковых запросах. Но я Ободзинского не искал. Чем руководствовался бот, когда составлял этот плейлист, мне было непонятно. Может, проанализировал дату рождения, указанную в анкете? Мой год рождения – 1967-ой. А дело в том, что с песней этой у меня связана такая история, воспоминание.

Служил я в армии, за Полярным кругом, в Мурманской области. Крайний Север, Заполярье, полгода ночь, полгода день. Морозы за минус тридцать. Пурга. Северное сияние. Летом мошкара. Суровый климат. Тяготы и лишения службы. Все как положено. Мы, восемнадцатилетние мальчишки, быстро повзрослели и о жизни на гражданке вспоминали, как о чем-то очень и очень далеком.

Заместителем командира роты по технической части служил с нами прапорщик Василий Сосновый. С жильем на Севере, особенно в местах, где проходила наша служба, было не просто трудно – жилья не было. Офицеры полка годами жили в общежитии, особенно младший комсостав. Мы, понятное дело, в казармах. И если кто-то из офицеров переводился на новое место службы, то только тогда освобождалась отдельная квартира. Она-то и переходила по очереди следующему офицеру.

И вот однажды вызывает наш прапорщик меня и Ромку Гусарова в комнату дежурного:

– Мужики, – говорит, – помогите обои поклеить. Увольнительную я вам выпишу.

Увольнительную! Это в нашем-то полку, где сплошные сопки вокруг, никакого жилья и ни души, кроме нашей части. Мы с Ромкой переглянулись.

– Конечно, товарищ прапорщик, о чем разговор!

Так мы узнали, что прапорщику выделили отдельное жилье – однокомнатную квартиру с двумя окнами, на кухне и в комнате, которые вместо стекол были наглухо заколочены фанерой. Из мебели в квартире были стол на кухне, табурет, пара шкафов, стул и железная пружинная кровать из казармы. За обоями Вася, видимо, ездил в Мурманск. Обои с рисунком, что-то типа инея с разводами, с серебром. Обои мы поклеили за полдня, и в часть возвращаться не очень хотелось. Мы впервые нормально расслабились за полтора года службы. Двигая шкаф, я нашел на полке диск Валерия Ободзинского, забытый прежними хозяевами квартиры.

– Товарищ прапорщик, – говорю, – вам квартира с музыкой досталась.

И передаю ему пластинку. Он так многозначительно улыбнулся: «Ребята, я щас!», надел бушлат и вышел. Через полчаса вернулся с проигрывателем с одной колонкой и бутылкой водки.

– По Уставу не положено, но обмыть новоселье надо… Тем более отблагодарить вас я ничем не могу, – сказал он, сдвинув ушанку на затылок.

Проигрыватель поставили на табурет в углу, колонку на пол. Стол вынесли в комнату из кухни. Из закуски была банка тушенки и пачка печенья «Юбилейное». Из посуды – одни железные кружки. Разлили на троих. Вася поставил пластинку, и из колонки зазвучала песня «Эти глаза напротив». И хотя песня эта была немодная уже и не нашего поколения, повисла пауза. Каждый подумал о чем-то своем. О жизни на другой планете. На гражданке. Музыка каким-то непостижимым образом отогрела нас. Я тогда почему-то вспомнил школу, девчонок с дискотеки…

– За что выпьем, товарищ прапорщик? – спросил Ромка.

Вася задумался и после паузы серьезно сказал:

– А давайте за Родину, за то, что, что бы там ни было, а мы ее здесь защищаем. И пока мы здесь, они там спокойно живут, танцуют, ложатся спать…

Прапорщику Сосновому было двадцать шесть лет, мне и ефрейтору Ромке Гусарову – по восемнадцать.

Вся жизнь была впереди.

Случай из жизни лейтенанта Бархатова

Эта история произошла на самом деле в одной из частей Ленинградского военного округа, в одном пехотном в бескрайних снегах Заполярья. Для прохождения дальнейшей службы в мотострелковый полк прибыл молодой лейтенант-связист лет двадцати трех – двадцати пяти по фамилии Бархатов.

Это был невзрачный молодой человек невысокого роста с круглым, как блин, лицом, с мутными серо-карими глазами слегка навыкате, уже успевший полысеть. Он стеснялся своей лысины и поэтому гладко зачесывал волосы сбоку через всю голову, приглаживая их прежде чем надеть фуражку. Еще он носил усы, для солидности, был щупл и бледен, курил сигареты, но как-то по-школьному.

Ему совсем не шла военная форма. Он не умел ее носить. Все, и китель, и брюки, особенно галифе с сапогами, висело на его худом теле мешком. Особенно галифе, которые предательски смешно отвисали сзади.

По приезду в полк лейтенант первым делом направился в штаб доложить о своем прибытии. На КПП после проверки документов ему сказали, как и куда пройти. Дежурный по Штабу его уже ждал, проверил его предписание и по селектору доложил командиру полка, полковнику Байрамову.

– Разрешите войти, товарищ полковник?

– Входи, входи, лейтенант.

– Прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! – рапортовал лейтенант.

– Вижу, – протянул руку комполка.

– Садись, лейтенант, давай знакомиться, рассказывай… Бумаги свои оставь, потом посмотрю.

Проговорив с полчаса, лейтенант Бархатов получил назначение на должность комвзвода роты связи, под начало капитану Белому.

– Где устроился?

– В офицерской гостинице.

– Иди представься капитану Белому, вставай на довольствие в финчасти и в нашей офицерской столовой, сегодня отдохни с дороги, а завтра – быть в роте.

Заполярное круглосуточное лето ласково грело седой мох на камнях старых сопок, карликовые березки и чернику. Баренцево море шумело где-то в полутора километрах от полка. Гигантские комары радостно размножались и питались всем, что содержало в себе кровь. Глупые бакланы и чайки летали над заливом, над сопками и сидели на крышах казарм. Высокое безоблачное голубое небо казалось огромным вогнутым зеркалом, которое дополнительно фокусирует солнечный свет.

Встреча с капитаном Белым и разговор с ним прошли спокойно. Комроты увидел в нем простого провинциального парня, каким когда-то был и он сам. Бархатов доложил по форме. Капитан ответил:

– Вольно, кури.

Лейтенант достал пачку сигарет «Ява»:

– Курите, товарищ капитан.

– Сигареты не курю, – буркнул в ответ Белый. Достал пачку папирос «Север». Закурили. Помолчали.

– Не дрейфь, лейтенант, – выдохнул струйку дыма капитан. – Солдата нужно держать вот здесь.

И он сжал кулак и поднес его к носу лейтенанта. Кулак отдавал махоркой. Толстые, слегка припухлые пальцы, грубая, обветренная, почерневшая от долгих морозов и от этого казавшаяся немытой рука.

– Вот здесь. Дисциплина! – И он хлопнул лейтенанта по плечу. – Солдат имеет склонность буреть. Тогда ему надо что? – вопросительно посмотрел он на лейтенанта.

– Напомнить про Устав? – то ли сказал, то ли спросил Бархатов.

– Начистить рыло, – пробурчал капитан Белый. – Но так, чтобы этого никто не видел. Дрался когда-нибудь?

– В училище, боксом занимался. Второй разряд.

– Годится. Так вот. Запомни, заводишь обуревшего солдата в каптерку и от. зди его хорошенько. Понял? Тогда он тебя бояться будет и уважать. И не дрейфь, – напоследок сказал капитан и потушил папиросу о раковину умывальника.

Капитан Белый редко приходил в роту на подъем. Если такое случалось, это означало, что командир не в духе, или накануне получил нагоняй, или что-то произошло. Полковник Байрамов жалел капитана и старался лишний раз до него не докапываться. Однако капитан был зол на судьбу. Роту поднимали по очереди то старшина, прапорщик Пичушкин, то зампотех, прапорщик Сосновый, его подъемы были самые веселые.

Зампотех был молодым, полным сил, жизнерадостным, и, несмотря на однообразный армейский юмор, всем было весело и легко просыпаться. Он любил перевернуть из кровати на пол заспавшегося «дедушку», показывая всей роте таким образом, что Устав писан для всех. Это всегда вызывало молчаливое одобрение у молодого пополнения, и утренняя пробежка уже не казалась такой тяжелой.

С момента зачисления комвзвода зарядку с личным составом стал проводить и лейтенант Бархатов. И это новое обстоятельство сыграло с ним первую злую шутку. Бегал он слабо, нет, он был вынослив, но ему было тяжело бежать. Это видели все – как он бледнел, когда рота пробегала всего лишь километр. На турнике и брусьях он выглядел немного лучше, все-таки в училище уделяли физподготовке больше времени, и он старался, как говорится, на прежних дрожжах.

Ему не хватало куража. А солдат это чувствует. Да еще лейтенант не мог похвастаться голым торсом и на зарядке оставался в майке, что тоже не осталось незамеченным. В общем, при солдатской скуке его зарядки были своеобразным шоу.

Комроты Белый появлялся уже в столовой, часов в восемь, когда рота уплетала завтрак. Когда он подходил к столу, все прекращали есть и дружно вставали. Он хмуро, то ли не выспавшись, то ли с похмелья бурчал что-то вроде:

– Жрите, скотенюги е…ные.

И отходил от стола.

После завтрака рота маршировала по плацу, и рядовой Гусаров, ротный запевала, веселый уральский паренек, начинал: «У солдата в выходной пуговицы в ряд…»

Дневальным приносили завтрак в роту в котелках. Правда, остывший. К этому времени полы были уже надраены «машкой» и блестели. Вот уже кровати заправлены и отбиты, пять минут на перекур и туалет. И построение на развод.

Развод всегда проводил начштаба майор Кравченко, который в этот раз кратко сообщил о дивизионных учениях, полковых стрельбах и о предстоящей в полку большой проверке. Затем полк поротно разошелся на работы ПХД.

Пролетело заполярное лето, и потянулись серые осенние будни. Сопки быстро сменяли цвет с сочной зелени на желто-красный, а потом на красно-буро-серый. Облетели редкие березки и кустарники, взъерошенно торчащие голыми ветками в разные стороны. Промозглый ветер и постоянно моросящий серый дождик перемешивались с туманом. Все это навевало тоску, и солдатам все тяжелее было выскакивать из-под нагретых их телами одеял.

* * *

Рядовой Ширков вернулся из шестимесячной командировки в Мурманск и на построении на вечернюю поверку впервые встретился лицом к лицу со своим новым комвзвода. Рядовой был выше лейтенанта примерно на полголовы. Сам это факт был лейтенанту Бархатову уже неприятен, так как получалось, что, если он стоял близко к рядовому, ему приходилось слегка поднимать голову и разговаривать со своим подчиненным снизу вверх. При этом ему приходилось сдвигать на затылок фуражку, и обнаруживалась лысина, которой он тщетно стеснялся.

От стеснения вид у него становился еще более нелепым, и он чувствовал это и злился на себя и на ситуацию, и голос его немного дрожал, когда он отдавал приказы. Если же он пытался взять дистанцию побольше, то получалось, что он как бы кричит, а не приказывает. Солдаты чувствовали его неловкость и всегда непроизвольно ухмылялись. Хотя, может быть, ему это только казалось.

Как человек невысокого роста, лейтенант Бархатов был самолюбив и, может быть, даже накручивал себе лишнего. Но рядовой бесил его одним своим видом. Бархатов помнил про наказ капитана, но проучить рядового все не получалось. Рядовой явно ничего не нарушал, и лейтенант ждал подходящего случая. И случай этот представился.

Прошел приказ готовиться к полковой и дивизионной проверке. В дивизию с инспекцией ожидали командующего сухопутными войсками, замминистра обороны, генерала армии Ивановского. Тут завертелась кутерьма. Ежедневные ПХД были полностью подчинены будущему смотру. Нужно привести в порядок внешний вид казарм, боевой техники и обмундирования. Все работали сверхурочно и, конечно же, не успевали. Солдаты валились с ног. Раз в неделю – строевой смотр. Физзарядка, обязательно кросс, три километра. В общем, зашерстили.

Вот тут рядовой Ширков и прокололся. Как-то старшина, прапорщик Пичушкин, с подачи лейтенанта Бархатова, подрядил его пришивать новые бирки на имущество личного состава. Новые бирки были деревянные, из фанеры, с четырьмя дырочками, их мастерил каждый солдат. Потом их отдавали ротному писарю, младшему сержанту Воробьеву, и он специальным почерком их надписывал, чтобы одинаково было. Бирка такая должна быть на вещмешке, на подсумке, на противогазе, ОЗК, чтоб по тревоге никто ничего не перепутал, например противогаз или ОЗК не своего размера не взял.

Рядовой Ширков пришивал бирки после отбоя уже несколько дней подряд. Спать приходилось урывками по три-четыре часа перед подъемом. Глаза смыкались при любом удобном случае. Пришлось припахать молодых.

Вот настало время полкового смотра. Полк стоял на плацу с полной выкладкой, так как предполагалось показать все командующему. Командир полка лично обходил строй и придирчиво отсматривал солдат, делая замечания младшим командирам. Церемония тянулась уже полчаса. Вот полковник подошел к роте связи. Осмотрел почти всех.

– Боец – фамилия? – спросил он у одного из солдат.

– Ефрейтор Сумерников!

– Почему бирка на вещмешке вверх ногами?

– Виноват, товарищ полковник.

– Капитан Белый? Бирки перешить.

Капитан Белый сказал:

– Есть.

Тучей посмотрел на прапорщика Пичушкина. Командир полка прошел дальше.

В роте капитан Белый выяснил, кто пришивал бирки, и приказал перепришить их все. Хотя касалось это только ефрейтора Сумерникова.

До приезда генерала армии Ивановского в полк оставался месяц. В казармах заканчивали ремонт. Меняли старые рамы на новые. Драили туалеты щелочью. Натирали медные краники пастой гойя до зеркального блеска. Всем выдали новые котелки, белье, свежие портянки. Старшина каждый день проверял комплект вещмешков. ПХД, строевая подготовка, кроссы каждый день.

Рядовой совершенно вымотался, сказывался недосып. Хотелось где-то как-нибудь закосить. Вот однажды, после развода, его направили наводить порядок в дизельной, которая располагалась под штабом полка в полуподвале.

На некоторое время рядовой остался один. Монотонный грохот дизеля поглощали толстые железобетонные стены. Он присел рядом на перевернутое ведро, прислонился к теплой стене, глаза закрылись сами собой, и он не заметил, как уснул. Сколько он успел проспать, он не знал. Но проснулся он от удара по лицу.

Когда рядовой открыл глаза, перед ним стоял лейтенант Бархатов и лупил его по лицу своими кожаными перчатками. Бархатов ошалело что-то кричал ему, но грохот дизеля заглушал его слова. Солдат получил пинка по жопе и побежал подметать плац.

Он тут же схлопотал два наряда вне очереди и отчасти был рад этому. Дневальным дают выспаться перед ночным дежурством и не нужно бегать на зарядку и маршировать на завтрак.

«Вот он, удобный случай воспитать солдата», – думал про себя лейтенант Бархатов. На следующий день он специально остался в расположении роты и сидел в каптерке. Вести роту на ПХД в парк боевых машин он отправил старшину и зампотеха вместе. Дождавшись, пока все уйдут, он вызвал рядового к себе:

– Ширков!

– Я.

– Зайди в каптерку!

– Есть.

Бросив натирать полы, рядовой прошел в каптерку. Лейтенант Бархатов сидел за столом старшины, пил чай из подстаканника и теребил цепочку от ключей.

– Ну что, солдат, буреешь? – с ехидством спросил он, выдержав паузу и сдвинув фуражку на затылок, отчего его лицо стало еще более круглым. Глаза выкатились и зло смотрели на солдата.

– Никак нет, товарищ лейтенант.

– Буреешь, – повторил, продолжая заводиться, Бархатов. – Последнее время слишком много нареканий в твой адрес.

Лейтенант встал из-за стола и стал прохаживаться вдоль стеллажей.

– Виноват.

– Винова-ат. А лыбисься ты чего?

Лейтенант подошел почти вплотную.

– Я не лыбюсь, лицо у меня такое, товарищ лейтенант.

Но не успел он договорить, как лейтенант провел классическую двойку. Справа в челюсть, а слева получилось в скулу. Солдат все-таки успел отшатнуться, и первый удар пришелся вскользь. Фуражка лейтенанта слетела и шлепнулась на пол, лейтенанта немного занесло, но второй удар достиг цели, и солдат осел у стеллажей. Искорёженное злобой лицо лейтенанта он увидел уже сквозь искры из глаз, но сознание не потерял. В голове гудело, изо рта почему-то капала густая липкая слюна. Солдат смотрел на руку и вытирал губу. Крови было немного.

– Ну что, боец? Как служить будем? А? Не слышу, бл…? – проорал лейтенант.

Но вдруг в душе у него шевельнулось двойственное чувство: с одной стороны, он торжествовал, а с другой – испугался:

«А что, если солдат напишет рапорт? Идет перестройка, гласность…»

«А что, если я ему челюсть сломал? Да не-е, вроде ничего…» Такие мысли роем пронеслись у него в голове. Солдат сидел на полу и вытирал губу.

– Ладно, ладно, товарищ лейтенант, вы что? – пробормотал он, глядя снизу вверх на лейтенанта, который стоял перед ним растопырив руки, взъерошенный.

– Я те дам «вы что», рыло быстро подрихтую, понял?

– Понял.

– А раз понял, иди служи.

– Есть.

Солдат уже встал, отдал честь, повернулся на каблуках кругом и вышел из каптерки.

В казармах ни зимой, ни летом не было горячей воды. Вода в умывальнике была просто ледяная. Солдаты ненавидели умываться, многие этого никогда не делали. Теперь же ледяная вода из медного краника текла во спасение. Лицо горело, ссадин не было, опухоли тоже. Глаз не заплывет. Рядовой Ширков все примакивал и примакивал мокрое холодное полотенце к скуле. Боль утихала, обида – нет…

– Кто это тебя, Павлух? – спросил Ромка Гусаров, который дневалил с ним по очереди.

– Кто-кто, дед Пихто, – сквозь зубы процедил Ширков.

– Бар-ха-то-ов?! – доперло до Ромки.

– Ты языком-то не трепи.

В полку была объявлена готовность номер один. Через три дня приезжала инспекция во главе с замминистра обороны СССР. Он уже прибыл в город Мурманск, в штаб дивизии. В полк понаехали адъютанты, даже один генерал-майор, готовить лично гостевой домик для высокого начальства. За ним следом прибыл командующий ЛенВО генерал Снетков в сопровождении замполита 131-й дивизии проверить, все ли готово к приему генерала армии.

Все сияло свежей краской. Солдатская столовая блестела так, что было больно глазам. Достали новую посуду. Комендачи разнесли по полку слух, что к приезду инспекции на обед будет борщ и гречка с тушенкой, а также компот из сухофруктов. Это был настоящий праздник. Завезли две машины свежей капусты, и пехота за час разгрузила их на хоздворе.

Вот настал день Ч. После завтрака построение. На плац вышел в сопровождении свиты замминистра обороны СССР командующий сухопутными войсками генерал армии Ивановский. Рядом с ним командующий Ленинградским военным округом генерал Снетков, комдив 131-й мотострелковой дивизии, замполиты, адъютанты и пр., и пр., и пр.

Отмаршировав под полковой оркестр, полковник Байрамов торжественно рапортовал, что полк к проверке построен. Полк, в полном составе трех горных мотострелковых батальонов, разведроты, танковой роты, артиллерийского дивизиона, зенитно-ракетного дивизиона, роты связи, автомобильного батальона и комендантской роты вместе с хозотрядом были построены на плацу. Генерал армии в двубортной серо-голубой шинели, с золотыми пуговицами в два ряда, в фуражке с красным околышем, красные лычки, шитые золотом генеральские листья на воротнике, широкие двойные лампасы на брюках. Шел, как патриарх на крестном ходе, между вытянувшихся в струнку солдат в полном обмундировании. Пройдя немного, генерал армии останавливался у очередного подразделения и приветствовал:

– Здравствуйте, товарищи танкисты (артиллеристы, автомобилисты, и. т. д.)!

– Здра-вья жла товарщ енералармии!!!

Потом он проходил между рядами и иногда останавливался и спрашивал:

– Жалобы-заявления есть?!

– Никак нет!

И вот вся эта процессия приблизилась к роте связи. Церемония приветствия повторилась. И вдруг…

Замминистра обороны СССР генерал армии Ивановский подошел к рядовому Ширкову:

– Фамилия?

– Рядовой Ширков, товарищ генерал армии!

– Как тебе служится, сынок?

– Хорошо, товарищ генерал армии.

– Жалобы, заявления есть?

Тут повисла гробовая тишина, которая длится в реальности миллисекунды, но… За это время иногда пролетает перед глазами вся жизнь.

Рядовой Ширков еще не успел ничего осознать, он только понял, что вся процессия: замминистра обороны СССР Ивановский, генерал Снетков, командир 131-й дивизии, командир полка Байрамов, замполиты, капитан Белый, начальники особых отделов полка и дивизии, и лейтенант Бархатов – все смотрели на него, рядового Ширкова, если быть точнее – на его лицо…

– Никак нет, товарищ генерал армии, – почему-то добавил он.

– А откуда у вас бланш под глазом? – вдруг спросил замминистра обороны Советского Союза.

Опухоли ведь не было, синяка тоже, скорее большое пожелтелое пятно, но за три дня характерные изменения тканей на лице после удара все же проявились. Хотя неудивительно, что в суматохе на него никто не обращал внимания.

Тут рядовой Ширков и лейтенант Бархатов встретились глазами. И рядовой увидел лицо, бледное, как саван. А лейтенант Бархатов увидел собственноручный фингал под правым глазом у рядового Ширкова. Еще немного – и лейтенант мог упасть в обморок. И еще он почувствовал, как все вокруг напряглись и ждали, что ответит солдат.

– Да когда шли в столовую, ребята в спину толкнули нечаянно, а я в этот момент обернулся и в створку двери ударился. Хорошо еще, что мимо глаза, товарищ генерал армии.

Генерал Ивановский понял, что солдат врет, но ничего не сказал и продолжил строевой смотр.

Все пошли дальше, а лейтенант Бархатов и рядовой Ширков стояли и смотрели друг на друга. Наверное, паузу эту никто бы не заметил, так как лейтенант быстрым шагом догнал комиссию. Но Ромка Гусаров, который стоял рядом с рядовым Ширковым и лучше всех видел эту сцену, проговорил:

– А лейтенант-то в штаны наложил, теперь конец карьере.

– Разговорчики! – просипел старшина, прапорщик Пичушкин.

Через неделю после отъезда высокого начальства рядового Ширкова неожиданно вызвали в особый отдел полка. Особый отдел был похож на ленинскую комнату, только на стене за столом висел портрет Ф. Э. Дзержинского.

– Товарищ майор. Рядовой Ширков по вашему приказанию прибыл.

– Вольно, проходи. Меня зовут Иванов Николай Иванович, будем знакомы. Садись.

Рядовой сел с краю т-образно составленных столов.

– На строевом смотре я был свидетелем твоего разговора с товарищем генералом армии Ивановским и считаю, что в роте связи был сокрыт факт неуставных взаимоотношений между военнослужащими, – сразу начал особист. – Я навел справки, и все указывает на то, что у вас с комвзвода Бархатовым был конфликт. Это так?

– Никак нет, товарищ майор, – попытался встать рядовой.

– Сиди, сиди, – устало поморщился майор. – У тебя есть возможность написать рапорт. Сейчас идет перестройка, гласность, в армии ведется борьба с неуставными взаимоотношениями.

– О чем рапорт? Ничего не было. Брехня это все. Я, товарищ майор, ничего писать не буду.

– Брехня, говоришь? Ты хорошо подумал?

– О чем тут думать-то?

– Ладно, ступай.

Начальник особого отдела поговорил со всеми: и с капитаном Белым, и с прапорщиком Пичушкиным, и с зампотехом Сосновым. Последним он остановил за штабом лейтенанта Бархатова, который шел заступать на дежурство по КПП.

– Ваше счастье, лейтенант, что рядовой Ширков не стал писать рапорт. Впредь будьте осмотрительнее, в полку шила не утаишь.

– Спасибо, товарищ майор.

– За что спасибо-то?

– Ну, это, я, в смысле, буду стараться.

И он вытер пот со лба.

Через месяц после этого случая рядовому Ширкову было присвоено звание младший сержант, и по согласованию между командирами рот его перевели в первый мотострелковый батальон на должность замком взвода связи, где он благополучно дослужил до дембеля.

Лейтенант Бархатов служил на Севере еще четыре года, и их дорожки больше не пересекались. Капитан Белый уволился в запас. Командир полка полковник Байрамов, отслужив свое, уехал в Узбекистан. Особист Иванов перевелся в Мурманск. Снетков Борис Васильевич с ноября 1981 года по ноябрь 1986 года – командующий войсками Ленинградского военного округа. С ноября 1986 года – Главнокомандующий Группой советских войск в Германии. Был снят с должности в ноябре 1990 года. По собственным словам Б. В. Снеткова, он был отстранён в связи с негативным отношением к планируемому выводу советских войск из Германии. (По другой версии – после бегства к американцам командира одного полка с секретным изделием – зенитной ракетой «Стрела».) В 1986–1990 годах являлся кандидатом в члены ЦК КПСС. С января 1991 года – военный инспектор-советник Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. С мая 1992 года – в отставке. Жил в Москве. Борис Васильевич Снетков скончался 18 сентября 2006 года. Похоронен на Троекуровском кладбище Москвы. Ивановский Евгений Филиппович – главнокомандующий Сухопутными войсками, заместитель министра обороны СССР, генерал армии. В 1985 году был назначен главнокомандующим Сухопутными войсками – заместителем министра обороны СССР. С 1989 года и до смерти – в Группе Генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Член ЦК КПСС с 1971 года. Депутат Верховного Совета СССР 8 – 11-го созывов. Жил в городе-герое Москве. Скончался 23 ноября 1991 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. Все, что можно найти о них в Интернете.

Ромка Гусаров, который рассказал мне этот случай, после службы в армии отсидел еще пять лет на зоне за разбой, и следы его теряются где-то за Уралом. Других свидетелей этой истории у меня нет.