Текст книги "Жестокий маскарад (сборник)"

– И мы должны будем работать на вас?

– Что значит должны? Твой дед Камбэй-сенсей разве работал на СССР по принуждению? Сам вызвался. И тебя никто неволить не будет. Только вряд ли ты сам сможешь не использовать свои умения…

Фудо промолчал.

– Теперь изложи-ка свой план, – попросил Палыч, – ты ведь уже что-то придумал?

– Для этого надо ехать в Гинзу[61]61
  Торгово-развлекательный район Токио


[Закрыть] и поглядеть на офис якудзы, – пожал плечами Фудо.

– Я там был, – ровно сказал Палыч. – Мне любопытно узнать, что планируешь ты.

Юноша долго молчал, было видно, что в нём говорят остатки недоверия. Палычу очень хотелось закурить, однако в японских кафе это запрещено. Поэтому он форсировал:

– Ты ведь думаешь войти туда через крышу?

Фудо нерешительно кивнул.

– Тебя зарежут где-то на втором этаже, – мрачно сообщил Палыч. – Если тебе навстречу не будет двигаться напарник. И это буду я.

Юный синоби промолчал, но теперь в этом молчании было согласие. Он и сам понимал, что у него одного шансы нулевые. А Мияко ещё очень слаба…

– И возьми с собой свиток, – как бы между прочим заметил Палыч. Фудо сразу вскинулся, недоверие вновь проснулось в нём:

– Зачем?..

– Не затем, чтобы я его у тебя отобрал. Он ведь и сейчас при тебе. Я понял это по тому, как ты дрался. Твоя техника была великолепна, как у настоящего мастера. Это сделал артефакт, который ты носишь – ваш свиток.

– Дед говорил это… Да, когда он при мне, я чувствую, что могу всё.

– Но перерезать в одиночку целую борёкудан[62]62
  «Силовая группа» – банда якудзы


[Закрыть] даже он тебе не поможет.

– Я думал налить ртути в пуп…

– Только не забудь в задницу лотосовых листьев напихать[63]63
  Способ стимуляции, действительно применявшийся ниндзя


[Закрыть], – с деланным беспокойством посоветовал Палыч, – а то так и копыта отбросить можно… Давай-ка пойдём на улицу.

Шум сияющих рекламой улиц Гинзы почти не проникал в офис борёкудан. Он скромно спрятался за небоскрёбами, сплошь занятыми под резиденции известных мировых брендов. Трёхэтажное кирпичное здание было построено в начале века и оказалось одним из немногих, уцелевших во время великого землетрясения Канто[64]64
  1923 год


[Закрыть]. Скромно мигающая неоновая вывеска извещала, что здесь закрытый ночной клуб.

Банда, которой принадлежало здание, даже не имела своего имени. Формально она входила в одну из трёх главных семей якудзы, но фактически никак от неё не зависела. На самом деле «верховным главнокомандующим» этой «силовой группировки» был нынешний патриарх Кай, использовавший бандитов для самой грязной работы. Такое положение вполне устраивало главу банды Исимацу. Он считался сятэй[65]65
  «Младший брат», старший бригадир банды


[Закрыть] и, выпив сакэ из одной чашки с оябуном[66]66
  Глава клана


[Закрыть], совершил сакадзуки[67]67
  Обряд вхождения в семью якудзы


[Закрыть]. Но члены его банды считали своим оябуном самого Исимацу.

Поглаживая зудящий шрам на лице и пустую глазницу под повязкой, он переполнялся злобой, хотя внешне это никак не выражалось. Сам по себе потерянный глаз ерунда – ниндзя лишил его лица, и это было невыносимым позором. Триста лет назад Исимацу нашёл бы ниндзя, убил его и сам совершил сэппуку[68]68
  Взрезание живота, харакири


[Закрыть]. Но выросший в городских вертепах бандит был далёк от правил бусидо. Он сызмальства привык сразу бить всех, кто встаёт на его пути. Предельная жестокость в своё время сделала его парией даже на токийском дне. Он сидел в тюрьме, скрывался от мести якудзы. А потом его нашли люди Кай, и всё в одночасье изменилось. Именно такой отморозок был нужен Клабу, классическая якудза не устраивала его ни своей ксенофобией, ни приверженностью самурайскому кодексу. Клаб сделал так, что Исимацу простили попытку убийства шефа одного из кланов. В знак раскаяния он лишь отрезал себе фалангу пальца. И ещё одну – за изнасилование дочери другого видного якудза. До сих пор его борёкудан успешно выполнял все заказы Клаба, переданные через Кай. Но теперь вышла досадная осечка – от Накагава-рю остались, по крайней мере, двое бойцов, и бойцов весьма опасных.

«Ничего, – думал Исимацу в своём кабинете на третьем этаже, – они не смогут долго прятаться от нас». Он закинул ноги в белых туфлях, вызывающе выглядящих при строгом чёрном костюме, на журнальный столик и глотнул виски прямо из горлышка. Если бы сятэй знал, что происходит в офисе, он не был бы столь спокоен.

На первом этаже работал небольшой ресторан, только для членов клана. В этот вечер здесь сидели человек семь якудза, окружённые девицами. Все шумели, наливаясь саке, пивом и виски, а кое-кто уже успел вмазаться в туалете героином. Веселье продолжалось и когда в ресторан стал ломиться подвыпивший гайдзин, очевидно, заплутавший среди лабиринтов удалого района. Огромный вышибала, бывший борец сумо, весь в татуировках, что среди молодых якудза редкость, лениво подошёл к стеклянной двери, которую с тупым упорством дёргал усатый очкарик – то ли американец, то ли немец – в хорошем костюме и с большой сумкой через плечо. Открыв двери, борец начал было говорить что-то нелицеприятное, одновременно протянув к бузотёру огромную руку, но вдруг как-то несолидно хрюкнул и стал заваливаться на бок. Из его шеи фонтаном хлынула кровь. Кутящие якудза и тут не поняли, что случилось страшное, а пришелец поставил сумку, зажал окровавленную катану подмышкой, извлёк из-под пиджака два пистолета с глушителями и открыл быструю и точную стрельбу. Все бандиты умерли, не успев даже достать оружие. Девиц киллер игнорировал, но пара из них была случайно ранена. Только тут они подняли жуткий крик, но страшный гайдзин, не обращая на это внимания, спрятал пистолеты и подпрыгнул с места – словно вознёсся – сразу оказавшись на балконе второго этажа. Там, перед традиционным низким столиком, за чашками «Дайгиндзё»[69]69
  Элитный сорт саке


[Закрыть], сидели на пятках трое вальяжных якудза высшей касты, один из них даже фуку-хомбутё[70]70
  Помощник оябуна


[Закрыть]. У них вершились какие-то важные тёрки, но они ещё не сообразили, что всем их делам настал конец. Впрочем, один из троицы успел выхватить пистолет, но тут же лишился и его, и руки, чисто отрубленной катаной. Голова фуку-хомбутё покатилась по полу, обильно пачкая чистые циновки, третий свалился, почти пополам рассечённый ударом кэса-гири[71]71
  «Монашеский плащ»


[Закрыть]. Девицы уже сбежали через чёрный ход. Настала тишина. В воздухе зависли смрады пороха, крови и вывороченных внутренностей.

Гайдзин обвёл холодным взглядом учинённый им погром, не глядя, взял со столика бутылку авамори[72]72
  Крепкий напиток с острова Окинава


[Закрыть] с заспиртованной змеёй, сделал хороший глоток и поставил бутылку на место. В этот момент из прилегающей к балкону маленькой кухни выскочил повар, размахивающий большим ножом. Гайдзин перехватил его руку, легко преодолел сопротивление, повернул клинок и всадил противнику в сердце. Потом сбросил заляпанный кровью костюм, оставшись в сером сёдзоку, натянул дзукин, сверху которого надел маску красного тэнгу[73]73
  Горный демон-оборотень


[Закрыть]. Всё это заняло считанные секунды. Облачившись, ниндзя проскользнул на второй этаж.

Компания из пяти человек, попивавшая пиво в крайней комнате, не обратила внимания, что дверь бесшумно открылась, пока голова одного из собеседников буквально не взорвалась, забрызгав мозгом и кровью остальных. Жуткий красный демон бушевал, лишая жизни скупыми и точными ударами меча. За считанные секунды комната стала подобна ресторану внизу – пол, стены и потолок в красных разводах, валяющиеся части тел и трупы с перекошенными лицами. Вернувшись в коридор, тэнгу огляделся, подошёл к едва заметной дверце какой-то кладовки, и, не открывая дверей, с силой всадил в них меч. Изнутри кладовки послышался мужской стон. Ниндзя вытащил клинок, стряхнул с него капли крови, и, не интересуясь, кто там помер в тесной комнатке, продолжил свой вояж.

А на третьем этаже до Исимацу донёсся какой-то шум, который главарь счёл неправильным. Решив, что пьяные вакасю[74]74
  «Юнцы», младшие бригадиры


[Закрыть] устроили свару, он решительно вышел в длинный коридор, радуясь оказии, позволяющей сорвать свой гнев. Увиденное повергло его в шок. Перед ним стоял чёрный тэнгу с устрашающей мордой ворона. Демон занёс над Исимацу окровавленную синобигатану. Сятей отшатнулся обратно в комнату. Он понимал, что под маской существа, которым его пугали в детстве, скрывается материальный враг, однако ужас был за рамками разума, он раздирал бандиту душу. Исимацу судорожно схватил со стойки меч, но чужой клинок разрубил ему плечо. Упав на четвереньки, главарь потянулся к шкафчику за пистолетом. А враг уже стоял над ним. Последнее, что слышал в этой жизни Исимацу, был тихий свист клинка.

К этому времени офис представлял собой кромешный ад. Проникший через крышу чёрный тэнгу уже зачистил весь третий этаж – кабинет сятея был последним. Из-за дверей других комнат кое-где раздавались слабые стоны и подтекала кровь. На втором этаже красный тэнгу ещё не закончил – оттуда неслись приглушённые вопли и щелчки выстрелов. На третий влетел совершенно ошалевший вакасю, но тут же схватился за горло, в которое глубоко впился сюрикэн чёрного тэнгу. Следом поднялся красный тэнгу. Он стал ещё краснее. Оценив ситуацию, снял маску и дзукин, открыв усатое лицо гайдзина.

– Работёнка, ити её мать, – по-русски произнёс он, тяжело вздохнул и утёр пот, пачкая лоб кровью. – Как у тебя, Федя?

– Чисто, – бесстрастно ответил чёрный тэнгу. – Что внизу?

– Порядок, – бросил Палыч. – А теперь делаем ноги, сейчас тут будет вся полиция столичного округа, Клаб и якудза.

Фудо без слов сбросил наряд синоби, Палыч сделал это с той же скоростью. Упаковав окровавленную одежду и оружие в спортивную сумку, оба вышли через чёрный ход уже в виде респектабельных, но чуть подгулявших бизнесменов.

Лицо у Палыча, который вёл машину, было не из самых радостных. Фудо молчал на заднем сидении. Наконец, артельный не выдержал:

– Не корчь ты холоднокровного синоби, – бросил он через плечо. – Думаешь, не понимаю, что тебе это было так же противно, как мне?..

– Колесо Закона вращается неспроста… – продекламировал юноша.

– …Слышишь, скрежещет зубами Великая Пустота[75]75
  Даёто Когуси, дзёнин из Ига (XIV век)


[Закрыть], – закончил Палыч, передёрнув плечами. – Бесовство это, Федя…

– Вы же мне в нём помогли, – заметил парень.

– Угу, – кивнул Палыч, – потому что это враги и их следовало убить. Но не жди, что я стану радоваться массовой резне, которую мы учинили.

– Так и я не радуюсь, – ответил юный ниндзя. – Случилось то, что случилось. Фудо-мёо нам помог.

– Нет Фудо-мёо, – ответил Палыч.

– Знаю. Я верю в христианского Бога, – тихо согласился Фёдор. – Но Фудо для меня – сила ниндзя, которая помогает… убивать.

– Пусть пока будет так, – проворчал Палыч.

* * *

– И как там наши молодожёны? Если соображения секретности позволяют вам ответить…

– Обустраиваются. Девушка почти здорова. Довольно сложно было вывезти их из Японии, чтобы ни Кай, ни полиция не мешали. Они до сих пор кипят после безобразий, которые мы там учинили. Федина мама сейчас в Южной Америке, но мы пока не хотим с ней контактировать, пусть успокоится.

– Похоже, Павлик, всё закончилось пристойно.

– Если не считать нескольких десятков трупов – в Японии… и здесь.

– Игра – это война… И когда все умрут, тогда только….

– Знаю, Мария Николаевна. Только поэтому ещё не свихнулся окончательно…

– Павлик, я всё хотела спросить… Но понимаю, что это секретная информация…

– Как я стал ниндзя? Да Бог с ними, с этими секретами! Иногда от нашей таинственности начинаешь беситься. Всё просто: я не знал своих родителей, до пятнадцати лет меня воспитывали в подпольном клане ниндзя на Хоккайдо. Артель имела дела с этой семейкой ещё в начале прошлого века, так что устроить меня туда было просто.

– Да, я вижу, что мальчику могли помочь только вы.

– Федя слишком ценен для нас. Да и не в этом дело… Я бы всё равно помог.

– А нельзя ли было просто уговорить его оставить счёты с мафией и вернуться?

– Он синоби. Это было невозможно.

– Да-да… Жалко мальчишку – он ведь не сам выбрал такую судьбу.

– А кто из нас выбирает?..

– Да… Что же, поглядим, как цветок Накагава-рю приживётся на нашей почве.

– Цветок зла…

– Бог и зло способен обратить в добро.

– Аминь.

Отделённый[76]76
  В соавторстве с Татьяной Алексеевой-Минасян


[Закрыть]

Я счастлив. Огромные ели держат тяжёлые пласты снега покорно и самозабвенно, как Атлант небо. Бесшумно мелькает между тёмных стволов лиса – огненный зигзаг на белом ковре. Жемчужное небо беременно обильным ласковым снегопадом. Мне тепло и уютно под этим грандиозным пологом снега и хвои. Тёплые меховые унты оставляют за мной белоснежную вспаханную борозду, но уже кружатся в воздухе первые снежинки, и скоро мой пройденный путь станет таким же гладким и чистым, как и моя прошлая жизнь.

А я продолжу углубляться в лес, пока моя медвежья доха и норковый треух не станут похожи на обсыпанный сахарной пудрой праздничный торт – таким меня угостила недавно милая на мой пятидесятилетний юбилей. Честно говоря, это было открытием – что мне уже пятьдесят, но она так сказала и даже принесла из каких-то своих анналов мой биопаспорт. Когда я приложил к нему палец, высветилась дата рождения – 6 февраля 2039 года. Тут уж не поспоришь. А торт был восхитителен. Я съел два куска, хотя мне это вредно, и запил рюмочкой прекрасного армянского коньяка – редкость в наше время.

Снег пошёл чаще и огромными хлопьями. Дорожка моих следов исчезала на глазах. Но я не боялся никаких инцидентов – скоро я дойду до ограды из колючей проволоки под током, которой огорожен мой обширный лесной участок. А неожиданно прорвавшийся из-за сплошного покрова туч солнечный лучик отразился от объектива видеокамеры, искусно спрятанной в лапах ели.

Снег бесшумно валился огромными хлопьями, словно облака рассыпались на небе в прах. Сразу потеплело, я снял замшевые варежки и сунул их в карман дохи. Видимо, я шёл быстрее, чем думал – я часто замечал, что, пока пытаюсь что-то осмыслить, вспомнить, найти разгадку смутных образов, возникающих у меня на границе сознания, в реальности проходит гораздо больше времени, чем я предполагал. Наш друг Анвар – доктор Гасанов – говорит, что это должно со временем выправиться. Но, честно говоря, до сих пор это меня не очень беспокоило.

До сих пор. Потому что на сей раз мои раздумчивые размышлизмы завели меня вплотную к белой от пушистого инея перегородке, отделявшей мои владения от остальной тайги. Машинально я вытянул руку перед препятствием, на мгновение ощутив режущий холод металла, и в глазах моих полыхнуло.

* * *

– Миномёт! – прокричал кто-то, кто живёт в моём мозгу и иногда неожиданно выскакивает наружу.

Да, это был управляемый снаряд из ручного миномёта Colibri – любимого оружия Death Rangers. Смертельная штучка, между прочим – и в городе, и в пустыне. И здесь, в зимнем лесу, где не видно ни своих, ни противника, лишь белёсые тени изредка мелькнут среди облепленных тяжёлым февральским снегом елей, да слышится потрескивание выстрелов. Тихая, неброская, можно сказать, гуманитарная бойня Третьей мировой в заваленной снегом сибирской тайге…

А вот наш заслуженный, прошедший не одну кампанию РПГ-52 давно замолк…

Мина свалила роскошную ель, и под ней извивалось что-то грязно-белое. Я подползаю ближе. ЯЯ. Яша Явглевский, маленький, щуплый, быстрый и смертельно опасный в ножевом бою. Был быстрым и смертельно опасным… Из-под зелёных хвойных лап – только бледное лицо, на котором серым выделяется огромный нос. По снегу медленно расползается красное. Прощай Яков, приложившийся к народу своему…

Рейнджеры круты, но и наше спецподразделение «Барсы» делалось отнюдь не пальцем, а натаскивалось инструкторами личной Гвардии Императора. Занимаю позицию в лапах рухнувшей ели, недалеко от мёртвого Яши. Кажется, я знаю, где миномётчик. Даю несколько очередей в сторону от того места – чтобы сбить с толку. Под зимним маскировочным костюмом нащупываю в разгрузке снайперский модуль и затверженным движениям укрепляю его на автомате.

Да, вижу его в прицел. Вернее, не его, а некое необычное колыхание снега метрах в ста пятидесяти. Надо дождаться ещё одного выстрела. Неожиданно вижу белую миномётную трубу, поворачивающуюся в мою сторону. Тоже засёк, мать его! Делаю почти не прицельный выстрел, пока смертоносная штука не принялась искать среди снегов моё бренное тело. Сквозь прицел наблюдаю брызнувшие в разные стороны осколки микросхем. Андроид, ити его…

Я горд: завалить один на один андра – это очень круто.

Господи помилуй, из трубы рвётся клок белого пламени! Он-таки выстрелил!! Я даже успеваю услышать шмелиный гул снаряда.

Тьма.

* * *

Холодно.

– Милый… Ну как тебя угораздило наткнуться на ограду? Ты же знаешь, что она под током!

Под дохой мокро, мокро и в унтах. Всюду забилось это вездесущее белое вещество.

Разлепляю веки. Надо мной реет розовое от мороза лицо любимой. Почти ангел. Почти в раю.

– Осторожно поднимите его и несите в дом, – приказывает Илона двум молчаливым андрам с оснащёнными всякими полезными аппаратами носилками. Пока меня, совершенно бесшумно и без малейшего толчка, эвакуируют домой, хитрые приборы сами измеряют мне давление, уровень кислорода в крови и не знаю что ещё.

Любимая уже ускакала вперёд – готовить мужу тёплое гнёздышко.

* * *

Бледно-зеленые стены, сероватый потолок, светло-кремовый пододеяльник и такая же простынь… Тихо. Покой. Хорошо.

Встаю, причём умная кровать деликатно помогает мне в этом, сую ноги в мягкие, отделанные горностаем, тапочки, подхожу к окну. Роскошные тёмные ели кутаются в белые тоги. Снег уже не валит, лишь слетают с фактурного жемчужного неба последние снежники. Но снег лежит кругом. Ни следа на нём, ни души, ни моих воспоминаний.

Я ведь не знаю, кто я. Впрочем, меня это не очень беспокоит.

– Согласно распоряжению доктора Гасанова вам не разрешено покидать постель, – вещает стационарный искин в изголовье кровати.

– Заткнись, – коротко отвечаю я, продолжая впитывать разверзшуюся передо мной траурную бездну.

Искин принимается тихо скулить, как обиженный щенок. Зовёт хозяйку.

Тёплые ладони ложатся мне на плечи, мягкие тёплые губы слегка прикусывают мочку уха.

– Ну что ты вредничаешь, поросёнок? – шепчет она, и моё сердце тает, а глаза уже не воспринимают мертвенный пейзаж. – Анвар сказал – лежать, так лежи. Ты получил порядочный электрошок, а твоей голове это вредно. Иди, ложись.

Илона нежно подталкивает меня к кровати, которая гостеприимно проседает, готовясь принять моё тело. Но я не ложусь, а сажусь. При этом кровать сразу принимает наиболее удобное мне положение. Я гляжу на жену.

Палевое домашнее платье, лёгкий румянец на щеках, каштановые кудри – глаза отдыхают на этом после траура за окном.

– Я был на войне, – говорю я деревянным голосом.

Она хмурится и горестно кивает.

– Опять твои видения. Теперь уже не только во сне.

– Был бой, – упрямо продолжаю я, – мы наткнулись в лесу на группу натовского спецназа. Яшу придавило елью, а я снял боевого андра…

Её губы слегка кривятся, словно она изо всех сил старается не заплакать. Обнимает меня за плечи, целует в глаза и мягко, но настойчиво принуждает лечь.

– Милый, сколько раз тебе говорить: ты никогда не служил в спецназе, во время войны ты был при штабе в Подмосковье – тебя нефтяной папаша пристроил. Рядом упала боеголовка, и ваш бункер тряхнуло взрывной волной. Ты был ранен и получил тяжелейшую контузию, от неё у тебя повредилось в голове немного, и все твои видения этим объясняются. После войны, когда мы уже были знакомы, ты получил наследство от папаши, погибшего, когда накрыло Москву. Война закончилось, мы уже несколько лет жили в Сибири, в столице, и вдруг ты куда-то пропал на несколько дней. Тебя еле нашли, и ты вообще ничего не помнил. Даже меня…

Слёзы всё ж таки беззвучно покатились по её лицу.

– Тебя случайно встретил на улице Анвар, и еле узнал – ты был на бродягу похож. Это чудо, что именно он тебя нашёл – он же лучший психиатр в стране, наверное! Он говорит, что память твоя может вернуться внезапно, сразу всё вспомнишь. А пока все эти твои сны и видения – это ложная память. Вроде как замена настоящей, понимаешь?.. Анвар говорит, что тебе надо жить в тихом месте, вдали от людей. И всё со временем должно прийти в норму. Вот мы и построили этот особняк в тайге. И я с тобой. Потому что мы любили друг друга ещё до того случая.

Её голос обладает на меня слегка гипнотическим действием. Я согласно киваю в полусне, но всё же спрашиваю, тысячный раз, наверное:

– А кто я?

– Я много раз тебе говорила: просто обеспеченный человек. Тебе не надо работать, хотя ты несколько раз пытался что-то делать. Но ты ведь болен, пойми. Ты даже читать разучился.

Она всхлипывает.

– А ты кто? – говорю я, как ребёнок, требующий сотый раз рассказать ту же самую сказку.

– Я литературный агент. У меня в клиентах несколько авторов, некоторые очень известны. Мы с тобой познакомились в ресторане. Ты сразу подошёл ко мне и предложил пожениться.

– А ты?

– А я, конечно, сразу согласилась. Ну, теперь спи. Ты устал.

Она целует меня в лоб, и я мгновенно засыпаю.

* * *

В бункере жарко, мы все по пояс раздеты, некоторые – до трусов. Хреново работает вентиляция, но притронуться к ней, чтобы починить, никто не решается – снаружи может хлынуть поток нейтронов. Москва уничтожена. Или почти уничтожена. Но мы ещё живы. По стенам бункера грудами свалено оружие. Среди полуголых, воняющих потом мужчин ходит ещё один – единственный, кто одет в помятый, но дорогой костюм. Только галстука на нём нет, ворот несвежей сорочки распахнут. Лицо его непроницаемо. Он молчит, но я знаю, что скоро он заговорит – через резервные линии связи, центр которых находится тут. Он скажет народу то, что сказать необходимо. А напишу это я.

Да, я, тоже обливающийся потом, голый по пояс, грязный и вонючий, сижу перед белым экраном компьютера, на котором, повинуясь движениям моих пальцев, возникают чёрные буквы, складывающиеся в слова и фразы. Я пишу речь для президента и должен вложить в неё весь свой дар писателя, должен отразить всё, что чувствую я сам, президент с каменным лицом, все, кто сейчас в бункере, и все, кто ещё жив снаружи. Я глотаю таблетку амфетамина, потому что все мы не спим уже больше трёх суток. Пишется прекрасно: в мозгу всплывают нужные слова и встают именно в том порядке, в котором нужно.

Но, позвольте, я же не умею писать?! Я не знаю не только, как пишутся слова, но и значение букв!

От удивления я просыпаюсь.

* * *

– С добрым утром! – раздаётся голос искина у моего изголовья и одновременно несколько катетеров вводят в меня некие необходимые вещества, приборы измеряют параметры состояния моего организма и включается негромкая, но бодрая музыка. После деликатного вибромассажа я вскакиваю с постели и сразу подхожу к окну. Там по-прежнему кладбищенские ели на фоне нетронутой снежной глади. Я резко поворачиваюсь и иду в ванну – продолжать процедуры.

Всё это время я напряжённо думаю. Да, я не знаю букв и не могу составлять из них слова. Все обозначения на аппаратуре в моей комнате – символы. Почти вся эта техника из Великого Чжун-го, довольно быстро восстановившего после войны производство электроники. Клавиатура управления на экспортных вариантах их изделий всегда помечена символами. Правильно – большая часть их продукции поглощает не Евразийский рынок, способный сам худо-бедно обеспечить себя техникой, а геополитический хаос, именуемый Европейскими Эмиратами. Там мало кто умеет читать, даже по-арабски, а носителей европейских языков осталось так мало, что латиница постепенно отмирает.

«Почему я это знаю?» – терзает меня мысль в тот момент, когда я стою среди светло-голубого кафеля под струями контрастного душа.

Латиница, арабский, иероглифы – что для меня всё это, если я не могу читать и писать на родном языке?

Или это не совсем так?..

Возвращаюсь в свою комнату, машинально тычу пальцем на клавишу пульта, где изображена пара сосисок и через пятнадцать минут кухонный андр, бесшумно открыв двери, раскладывает передо мной столик и ставит на него поднос с омлетом на сале с грибами, горячие тосты, графинчик смородинового морса и какое-то суфле. Я знаю, что немногие из подданных Империи могут позволить себе такой завтрак. А я могу. И начинаю поглощать его с умеренным аппетитом, не переставая при этом думать. Когда дело доходит до суфле, я обнаруживаю, что оно банановое, а я не люблю бананы. Неужели жена этого не знает? Или это наказание за вчерашнюю эскападу?..

Всё ещё в задумчивости я ковыряю ножом гладкую поверхность суфле, пока с удивлением не замечаю в проведённых мной бороздах некую осмысленность. Выглядит это примерно так: [77]77
  Еда (кит.)


[Закрыть] Если я не ошибаюсь, очень похоже на письменность Чжун-го. Но откуда мне это знать?! Я наверняка ошибаюсь…

Снова вызываю андра – убрать остатки завтрака. Всё равно ни до чего не додумаюсь. А знаки на суфле – никакие не знаки, а просто ковыряние нелюбимого блюда.

Чем бы теперь заняться? Спать не хочется, что очень радует – а то меня сейчас постоянно в сон клонит, стоит присесть или прилечь. Заниматься на тренажерах буду позже, перед обедом. Фильмы смотреть надоело… Можно было бы пойти погулять – погода за окном опять замечательная: тучи разошлись, снег сияет на солнце бриллиантовым блеском… Но воспоминания о последней прогулке и о том, чем она закончилась, мгновенно отбивают это желание. Нет уж, лучше дома посидеть! Хотя ложная память и дома иногда просыпается…

Медленно прохожу по коридору, заглядываю в гостиную. Илоны не видно, должно быть, она у себя, на втором этаже. Но скоро, наверное, спустится сюда, так что стоит её подождать. Прохожу по пушистому светло-голубому ковру, сажусь в просторное кресло, покрытое таким же голубым мехом. Кресло старинное, хоть и слегка модернизированное, оно не умеет принимать форму тела усевшегося в него, но это и не нужно. В нём так мягко, что в какой бы позе ты ни сидел, всё равно будет удобно. Ещё бы придумать, чем скоротать время до прихода супруги, чтобы не скучать – и будет совсем хорошо! Обычно люди в таких случаях берут книгу или газету. Но я разучился читать, скорее всего, навсегда.

В прозрачном стеклянном журнальном столике отражается свет лампы. Странно, кстати, что в гостиной нет ни одного журнала или газеты – неужели любимая тоже их не читает, чтобы не сделать мне больно? Должны же быть хотя бы книжки её подопечных-писателей. Или бумажные журналы с их интервью. Наверно, она держит всё у себя в кабинете, куда я никогда не захожу. Почему-то мне неудобно туда заглядывать.

От нечего делать клацаю по пульту в подлокотнике кресла, и андр-секретарь подъезжает ко мне. На его обширном чреве уже бело светится экран компьютера, а механический голос зачитывает новости. Не то чтобы я ими так интересовался, но надо же чем-то заниматься.

Президент США призвал американский народ сплотиться вокруг него. Шут гороховый. Лидер всея округа Колумбия вещает на фоне голографического монумента Джорджа Вашингтона. Сам монумент разрушен до основания, как и весь стольный град США, а окружной начальник до сих пор не покидает подземного убежища. Интересно, как отнеслись к его словам в вечно воюющих между собой государствах на территории бывших Штатов?.. Что там? Республика Дакота, Великий Ацтлан, Конфедерация Северо-Запада, Королевство Луизиана, Заморская территория Чжун-го Калифорния, куча всяких анклавов… Это ещё там, где можно жить, не опасаясь получить запредельную дозу радиации.

Индия просится под покровительство Новоевразийской Империи. Вряд ли им пойдут навстречу – пусть сами разбираются с сикхами в Пенджабе и китайскими притязаниями на Кашмир. Хотя, конечно, теперь у нас с Индией общая граница – после того, как большая часть Пакистана стала ядерной пустыней, а оставшееся население бежало в Зону племён, в которую имперская армия, занявшая север Афганистана, предпочитает не соваться.

У нас самих с Чжун-го проблем достаточно. Вот японские поселенцы силами своей самообороны и с помощью частей забайкальских казаков отбили очередной крупный набег хунхузов. Какие там хунхузы – солдаты китайской армии, некоторые и форму не снимают! Вполне регулярная война. Но японцы, которых мы расселили в пустующих землях Приморья после того, как почти весь их архипелаг ушёл под воду, держатся стойко. А китайцы боятся их до безумия. Историческая память, надо полагать.

Я велел андру переключить канал – политика мне, вообще-то, безразлична. Как и жене. На другом канале я на середине застаю сообщение о вручении Нобелевской премии по литературе. Уже лет пятнадцать как она вручается в Хельсинки, поскольку шведский султан не одобряет этого «игрища шайтана», а Финляндия – протекторат Империи и шведским мусульманам туда не дотянуться. Кстати, и шведский король туда перебрался с оставшимися шведами – теми, кто выжил и не перешёл в ислам. Имени лауреата я не услышал, только понял, что его уже нет в живых и премию вручают посмертно.

– …четыре года поисков – достаточный срок по имперским законам, чтобы считать пропавшего человека мёртвым, – монотонно вещает андр. – Тем более, убийца великого писателя найден, признался в содеянном и казнён. Писатель погиб в расцвете своего таланта. Сколько он мог бы ещё написать! Главной темой его творчества был внутренний мир человека на войне. Невообразимо сложная душа его постоянного героя Льва Токмакова, по всей видимости, настолько близко пришлась послевоенному поколению, что слава писателя не знает границ, а тиражи его книг, изданных на сотнях языков, до сих пор бьют все рекорды. При этом его жизнь была окутана таинственностью. Никто из редакторов никогда не видел его, он общался с ними через литературного агента. Не известно ни одной его фотографии. Говорили, что в начала войны он занимал близкое положение к Главнокомандующему, возможно, служил в военной разведке, несомненно, лично принимал участие в военных действиях…

– Стоп, – бросил я андру. Уж что меня интересовало меньше всего – так это литература и всё с ней связанное. Довольно одного литагента в семье, который так устаёт на работе. А вот и она! Сегодня – в фисташковом платье и с распущенными волосами, которые сдерживает только тонкий бежевый ободок. До чего же она красива! Вот только лицо напряженное и даже как будто бы чем-то недовольное. Всё ещё переживает из-за вчерашнего?

– Доброе утро, дорогой! – она наклоняется, чмокает меня в щеку, а потом садится на широкий валик моего кресла и облокачивается на меня. Притягиваю её к себе, и она сползает с валика ко мне на колени. Следующий её поцелуй – тоже «дружеский», в кончик носа. Ещё один – в лоб. Дальше я беру инициативу в свои руки, и поцелуи становятся по-настоящему страстными. Друг от друга мы отрываемся минут через пять-шесть, не раньше.

Я снова заглядываю ей в глаза и всё равно вижу настороженность, тревожность и, кажется, обиду на меня.

– Скажи, что-то не так? – спрашиваю я, но она, прикрыв глаза, мягко качает головой:

– Все хорошо, не волнуйся.

Конечно, ей тяжело со мной. Молодая и красивая женщина, умная и обаятельная, похоронила себя в глуши, чтобы ухаживать за больным и, скажем прямо, не совсем нормальным мужем. Пожертвовала ради меня всем. А взамен получает вечный страх, что со мной ещё что-нибудь случится… что я окончательно сойду с ума. Всё бы отдал, чтобы облегчить ей жизнь, но как раз этого я сделать не могу!