Текст книги "Только ты и я"

6

Некоторое время они шли молча. Кто я такой, чтобы читать ей наставления, думал Рудольф. Люси пользуется ее добротой и благородством, она, как видно, просто не может допустить, чтобы Мишель кому-то понравилась больше. Он покосился на нее – она спрятала руки в рукава куртки, на ней снова не было перчаток.

– Ты замерзла?

– Чуть-чуть. Но я люблю, когда холодно, – сказала она, мелко стуча зубами. – Хотя в холодную погоду хорошо и посидеть в тепле, со стаканчиком глинтвейна.

Рудольф остановился и, медленно взяв ее за руки, поднес ее пальцы к губам и подышал на них. Она замерла и подняла на него глаза, которые показались ему в тени густых ресниц совсем черными, огромными и печальными. Сейчас у нее был такой вид, словно она вообще не умеет улыбаться. И внутри все у него сжалось от жалости и нежности. Руди поймал себя на странном чувстве – он готов был пойти к этому самому Винсу и пинками пригнать его к ней, только бы она не страдала. А для Люси он нашел бы пару ласковых слов…

– А ты совсем не замерз. У тебя руки даже горячие… – пробормотала Мишель удивленно, глядя ему в глаза. Жар от его рук медленно проник в нее, поднялся до плеч, дошел до сердца… Она затаила дыхание.

Если бы она знала, что одна ее близость согревала его лучше любого глинтвейна. А увидев, как она снова улыбается, он едва не подпрыгнул от радости.

– Насчет глинтвейна… я знаю тут неподалеку такое место.

– Я тоже, только они варят его на Рождество и на Новый год, но праздники уже кончились.

– Давай все-таки заглянем?

Она кивнула, Руди подхватил ее под локоть, и они побежали через дорогу на желтый свет светофора. На другой стороне он резко обернулся.

– Ты не знаешь того типа?

– Какого? – Мишель тоже обернулась, и ее волосы скользнули по его губам.

Но высокий странный человек в черном пальто, который стоял у светофора, уже успел исчезнуть. Или Руди только показалось…

– Его нет… ничего, забудь.

В шведском кафе, несмотря на вечер, народу было немного, а глинтвейн по-прежнему подавали! Они заказали по большому бокалу, и еще маленьких пирожков с мясом, потому что оба проголодались.

– Ну расскажи наконец, как тебя занесло в Ирак? – спросила она, и в ее голосе появились прежние шутливые нотки. – Патриотический порыв? Ненависть к тирану?

– Скорее, природная глупость, – с усмешкой произнес он, подделываясь под ее тон.

– Тут замешана женщина? – Мишель не донесла до рта пирожок. – Я почему-то так сразу и подумала. Неужели она тебя отвергла и ты из-за этого полез к черту на рога?

Она решила, кажется, что личная драма – удел ее одной? Что его история просто забавна? Ну что же, он был готов ее посмешить.

– Сейчас мне это тоже кажется странным, но тогда я так не думал. Казалось, что небо рушится, – пожал он плечами и отпил горячий ароматный напиток. – Впрочем, может быть, ты больше любишь анекдоты из армейской жизни?

Она сразу стала серьезной.

– Прости. Если не хочешь, можешь не продолжать.

– Да нет, просто не уверен, что это интересно.

Она посмотрела на него очень внимательно.

– Нет, мне правда интересно.

Рудольф почувствовал, как в его голове прокручивается назад пленка – словно он готовился заново посмотреть уже знакомый фильм, где главную роль играл известный ему человек. И ощущения были примерно те же, как когда говоришь о хорошем знакомом, которого постигла небольшая неприятность – с легким дружеским сочувствием.

– Как звали твою девушку?

– Белла.

Мишель пожала плечами.

– Имя из романа Диккенса.

– Белла и была словно из романа Диккенса. Она училась в Лондоне, но приезжала на выходные к родителям – ее отец, Джозеф Николсон, преподавал у нас на юридическом факультете римское право. Она казалась мне очень красивой. Она и правда была красивой – такие длинные локоны до талии…

Мишель фыркнула.

– Белокурые, конечно?

– Нет, она была брюнетка, с синими глазами, и к тому же очень серьезная, училась она на политолога. Мы познакомились на одном дне рождения и много танцевали. После этого вечера мы стали встречаться.

– Дискотеки, кино, ночные клубы…

– Скорее театры и консерватория. Она признавала только классическую музыку. – Руди улыбнулся, вспоминая, как едва высиживал долгие фортепианные концерты – он тогда еще не успел отдохнуть от навязанных ему занятий с учителем музыки.

Наверное, эта Белла была жуткой занудой, подумала Мишель, заранее переполняясь неприязнью к неведомой ей Белле. Ей показалось очень важным узнать его историю от начала до конца.

– И что дальше? Она ответила взаимностью?

– Пожалуй, вначале наши отношения были чисто дружескими. Мы гуляли, разговаривали, обсуждали политику. Белла была настроена получить работу в парламенте, она в самом деле хорошо разбиралась во всех политических течениях. Летом мы поехали в студенческий лагерь, и вот там как-то на берегу моря впервые поцеловались…

– Впервые? Она была такой недотрогой?

– Пожалуй, можно сказать и так, она была действительно серьезной и очень спокойной девушкой… Мы встречались почти год, но наши отношения оставались платоническими. Иногда я думал, что главное для нее – будущая карьера. Мне долго казалось, что нас связывает исключительно дружба. Но потом, после этого поцелуя, я стал видеть наши встречи в несколько ином свете. И мы как-то одновременно решили, что влюблены друг в друга.

Руди хорошо помнил долгие объятия и довольно смелые ласки, которыми они одаривали друг друга, но отчего-то весьма смутно припоминал, что при этом испытывал.

Мишель молча смотрела на него, предоставив ему рассказывать дальше.

– Как-то… это была уже осень… Белла пригласила меня на свой день рождения. Сказала, что всегда празднует его исключительно с родителями, и я представил, что практически уже принят в семейный круг. Я к тому времени уже несколько раз бывал у нее дома. Накануне я съездил в Лондон и купил ей подарок – золотые швейцарские часы, истратил все свои сбережения. Еще купил большой букет лилий. Других цветов она не признавала.

Да, большая оригиналка, подумала Мишель. И какая-то вялая холодная рыба!

– Утром в день ее рождения я вдруг решил, что должен поздравить ее пораньше, хотя приглашен был на пять часов. И вот часов в двенадцать – а это была суббота – я позвонил в ее дверь… – продолжал Рудольф. – Тебе все еще интересно? – спросил он неожиданно и взглянул на нее.

Мишель, напряженно сдвинув брови, слушала его с каким-то болезненным вниманием.

– Продолжай… пожалуйста, – попросила она тихо.

– Глинтвейн совсем остыл, – сказал он, с сожалением глядя в свой бокал.

– Знаешь, ты дальше не рассказывай, – вдруг проговорила она, глядя на него большими глазами, в которых давно не было и тени прежней шутливости. – И прости, что я пристала к тебе с расспросами.

– Чушь, Мишель! Все давно прошло и забыто. – Должно быть, он впал в слишком драматический тон. Сейчас его история казалась ему весьма банальной, но в глазах Мишель он прочитал больше, чем просто интерес, похоже было, что она взволнована не на шутку.

– Дверь открыла мать Беллы. Я, такой радостный, сказал, что хочу поздравить Беллу пораньше, а она посмотрела на меня как-то очень странно и предложила пройти в гостиную. И там сказала мне, что Белла… пошла на прием к гинекологу, проконсультироваться по поводу своей беременности, – усмехнулся он.

Мишель так вся и замерла на стуле. Какой это был шок для него!

– Я не сразу понял, о чем она говорит, но она растолковала, что у Беллы уже некоторое время самые серьезные отношения с другим мужчиной, с которым она познакомилась в Лондоне, старше ее и с положением… И скоро они поженятся. А меня, оказывается, ей было просто жаль, и она никак не могла собраться с духом, чтобы все рассказать мне. Ко мне она испытывает чисто дружеские чувства, а с этим неведомым мне мужчиной они безумно любят друг друга, но Белла очень добрая и мучается, что причинит мне боль. Она как раз сегодня собиралась объясниться со мной, но накануне так страдала, что она, ее мать, делает это за нее. Самое лучшее для меня будет поскорее забыть Беллу и больше не видеться с ней.

Потом она вынесла мне из спальни Беллы фотографию в серебряной рамке. Она там стоит в купальнике, а ее обнимает какой-то незнакомый мне тип в плавках.

– И что же ты? – выдавила Мишель. Сейчас его история казалась ей поистине ужасной. Но какое же ничтожество эта Белла, если она сама не нашла в себе порядочности объясниться, позволяла Руди ухаживать за собой, встречаясь одновременно с другим, а потом поручила дать ему от ворот поворот своей матери.

– Кажется, я был скорее взбешен, чем раздавлен. Я не помню, как оказался на улице, подошел к реке и долго стоял на мосту. Цветы бросил в воду, а потом туда полетели и часы. – Мишель ахнула. – А потом я пошел в деканат и сказал, что забираю документы, но меня уговорили взять отпуск. Я поехал в Лондон и там поступил на службу в армию.

Мишель, которая, слушая окончание его истории, практически перестала дышать, несколько раз глубоко вздохнула.

– И неужели ты так и не увиделся с ней больше, не поговорил?

– У меня не было ни сил, ни желания. Я хотел позвонить ей и пожелать счастья, но не был уверен, что смогу сохранить спокойствие. Мне хотелось поскорее исчезнуть из Англии. Я не думал о будущем.

– Знаешь… ее поведение не назовешь честным, – сурово проговорила Мишель и положила ладонь ему на руку.

– Потом… уже там… я немного успокоился, даже подыскал ей оправдания. Я решил, что виноват во всем сам – просто ей надоела моя нерешительность, так я считал. Я должен был действовать более по-мужски, напористо…

Он рассказывает мне об этом, словно своему приятелю, вдруг поймала себя Мишель на мысли, и сердце у нее упало. Он любит по-прежнему одну Беллу, это яснее ясного… Так тебе и надо!

Ей стало стыдно оттого, что в начале его рассказа она отнеслась к нему легкомысленно. Наверное, ей просто очень хотелось, чтобы его история оказалась несерьезной…

– Через какое-то время я получил от нее письмо. Но я выбросил его, не читая. Не хотелось больше ничего знать о ней… А знаешь – я никому еще не рассказывал об этом во всех подробностях. Даже брату. Просто теперь я понял, что все это было далеко не так серьезно, как казалось тогда.

Теперь, когда Руди впервые поделился всеми деталями своего неудачного романа с Мишель, которая умела слушать так, как никто другой, он вдруг с предельной ясностью понял – тогда пострадало не столько его сердце, сколько самолюбие. Обида на Беллу до сих пор была жива… и только. Он не испытывал ничего, хоть сколько-то напоминавшего любовь.

– Ты правильно тогда поступил, – медленно сказала Мишель, которая пропустила его последние слова мимо ушей. – Конечно, отправиться на войну – это слишком опрометчивый шаг. Но если выбросил из сердца, то уже не может быть пути назад. По-моему, прошлое вернуть нельзя.

Ей тут же стало неловко за свои банальные слова. Нет, разве можно обобщать отношения двух людей, ни на кого не похожих? Смутившись, она взяла остававшийся на тарелке пирожок и впилась в него зубами – последнее время она питалась в основном йогуртом и бананами из супермаркета на углу Элбани-роуд.

А Рудольф смотрел на нее и не мог отвести взгляд. Какая она красивая сейчас, когда ест этот пирожок! И что это за сладкий дурман, который не рассеивается вот уже сутки? Еще вчера он готов был принять ее за легкомысленную девчонку, любительницу новых знакомств, которой достаточно ощутить влечение к особи противоположного пола, чтобы скоротать в постели ни к чему не обязывающую ночь… Он и сам вначале был готов пойти ей навстречу от всей души.

Но что-то изменилось, и Руди даже не смог уловить момент, когда именно это произошло. Сейчас больше всего ему хотелось поцеловать ей руку, и это было, наверное, очень смешно. Кто-то сказал ему, что если война не сделает тебя прожженным циником, но наверняка сделает сентиментальным идиотом. Рудольф никогда не был особенно находчив и развязен с женщинами, а теперь вовсе не находил слов. Он как-то незаметно для себя рассказал ей свою историю с Беллой – в ответ на ее историю – и теперь вдруг понял, что поступил, как круглый дурак. Одной женщине рассказывать о другой – это ли не верх идиотизма! Психологи бы сказали, что, будучи лишен материнской ласки, он хочет подсознательно найти мать в своей девушке. Впрочем, больше всего его сейчас занимал ее рассказ о преданной любви, от которого у него на душе стало тяжело, холодно и одиноко, как никогда прежде.

Она любит своего Винса, она по-прежнему продолжает его любить! Только любовь могла заставить ее продолжать видеться с парнем, который ее бросил, и она готова поддерживать отношения с вероломной подругой, чтобы иметь возможность видеть любимого! Это ли не самоотверженная женская любовь!

А Мишель думала – ну вот, мы выложили друг другу наши истории, хотя мы знакомы всего сутки! Наверное, так выкладываешь подноготную о себе попутчику в поезде, с которым больше не предполагаешь увидеться…

Но нет, подумала она, замирая, к Руди это вовсе не относится. Как странно – ее вот уже сутки не покидает чувство, что они знакомы давным-давно. Вот сейчас они молчат, и это молчание вовсе не вызывает неловкости. Оно не разделяет, напротив – сближает их еще больше, чем только что оказанное друг другу доверие. Ей казалось, что она могла сказать ему все, что угодно. И даже глупость. И не надо стараться быть умной и занимательной. Она могла быть с ним сама собой – то умной, то полной дурой, то злой, то сентиментальной. И он все равно ее поймет и снисходительно, по-мужски простит все ее слабости. Но Белла… она своим обманом нанесла ему незаживающую рану. При мысли о Белле Мишель переполнило что-то очень похожее на ненависть.

Сделав это открытие, Мишель едва не подавилась пирожком и поспешно запила его оставшимся в бокале глинтвейном.

– Чем ты сейчас собираешься заняться? Пойдешь работать или собираешься доучиться? – Мишель вдруг вспомнила, как вчера сказала Винсу, что Руди юрист! И в очередной раз устыдилась своей лжи. Но подумать только, как близка она оказалась к истине.

– Сейчас поработаю у брата в гараже – перед тобой, между прочим, квалифицированный автослесарь. – Он вспомнил, как в считанные минуты под пулями починил мотор бронемашины, за что удостоился рукопожатия от скупого на похвалы майора Паркинсона. – А потом, наверное, пойду доучиваться… – Эти слова последнее время вызывали в нем какой-то внутренний протест, в котором он еще не мог толком разобраться. Была ли профессия юриста полностью его выбором, или к ней его настойчиво подталкивал отец, который считал, что быть юристом, особенно адвокатом, в наше время – верх преуспеяния и удачливости? Да, Руди был не против. Но сейчас…

– А где будешь жить? Сначала, наверное, у родителей? У тебя большая семья? – Спросив это, она потупилась, словно стесняясь своей настырности, но тут же снова подняла на него свои темно-карие (иногда они казались совсем черными) глаза, в которых читался искренний интерес, и у Рудольфа внутри все стало стремительно плавиться. Неужели этой потрясающей, очаровательной, не похожей ни на какую другую девчонке интересны его планы, мысли, чувства?

– Не очень – отец и старший брат, – сказал он, завороженно глядя, как она пальцами с маленькими, ровными, безо всякого лака ноготками скатывает в комочек бумажную салфетку.

– А твоя мама?..

– Умерла… давно.

– Извини.

– Ну что ты, за что же? Я ее не помню, знаю только по воспоминаниям Джона. Джон старше на пять лет. Отец почти не рассказывал о ней. Она была его единственной любовью, – произнес Руди медленно, словно впервые делая для себя это открытие. Сколько раз они с Джоном подростками мечтали, чтобы отец нашел себе подходящую женщину и женился снова – они полагали, что это даст им свободу, избавит от нуднейших нотаций и постоянных поучений. Слишком много времени посвящал отец воспитанию сыновей, которое давило на них невыносимо тяжелым бременем.

Руди вспомнил фотографию, которая стояла у отца на письменном столе, сколько он себя помнил, – на ней были запечатлены Алан и Николь Хаммеры, счастливые молодожены, стоящие в обнимку, смеющиеся, оба в джинсах и куртках, с длинными волосами, на берегу Женевского озера, где проводили медовый месяц. Как знать – если бы мама не умерла так нелепо от воспаления легких, вызвавшего стремительный отек, возможно, отец не превратился бы в сломленного, сдавшегося, спасовавшего перед жизнью неудачника, каким привыкли считать его сыновья и который ничему не мог научить их собственным примером.

Но так ли это?

– Знаешь… – медленно произнес Руди, глядя ей в глаза, которые смотрели на него с теплым участием, и черпая в них поддержку, – наверное, только сейчас я начал понимать, как сильно отец любил маму и каким горем была для него ее смерть. Он сломался, не смог преодолеть его. Для него мама была единственной женщиной на свете. Если бы не мы с братом, мне кажется, он не стал бы жить…

Она смотрела на него, сдвинув брови, потом подалась вперед и сжала его руку.

– Все мы бываем эгоистами с собственными родителями, это какой-то закон природы, – вздохнула она. – Мои, например, никогда меня и сестру не доставали, я их люблю, особенно папу… и маму тоже… – добавила она быстро, – но жить с ними под одной крышей было бы тяжело. К счастью, они любят друг друга и вполне обходятся без меня.

Ей так хотелось утешить его, успокоить, что пустые, ничего не значащие слова так и слетали с языка. Мишель глубоко вздохнула. Он явно решит, что она небольшого ума девица – по сравнению с его Беллой, которая, конечно же, сыпала афоризмами. Она смущенно убрала руку. Они славно посидели, открыли друг другу душу, и теперь у них есть все шансы стать добрыми приятелями.

Мишель внутренне содрогнулась.

Вот сейчас он скажет – поздно, я провожу тебя домой. И они расстанутся у подъезда, и он пойдет дальше, погруженный в свой мир и несбыточные мечты о своей Белле…

Надо попрощаться первой, встать и уйти.

Но, уже приняв решение, она продолжала сидеть, надеясь непонятно на что.

Руди между тем вдруг устремил взгляд куда-то поверх ее плеча и даже привстал со своего места. Она быстро повернулась и увидела, что дверь кафе за кем-то закрывается.

– Мишель… ты не знаешь такого типа, средних лет, в черном таком пальто с отворотами, которые сейчас уже давно не носят, в черной шляпе, жутко бледного? – спросил он неуверенно.

– Кажется, у меня таких знакомых нет, – пожала плечами она. – А что?

– Наверное, мне уже мерещатся всякие странности, – пробормотал он, сосредоточенно сдвигая брови.

Человек в черном? Кто-то недавно говорил ей о каком-то таком человеке. Вот только Мишель не могла вспомнить, кто и когда. Ее мысли сейчас занимало совсем другое… Она поняла, что больше всего хочет сейчас, чтобы Руди поехал к ней домой, вошел вместе с ней в ее маленькую квартирку, и чтобы подхватил ее на руки и отнес на раскладной диван, который занимал почти всю крошечную спальню за раздвижной перегородкой…

Она так ясно представила, как она расстегивает на нем рубашку, проводит ладонью по его груди, подставляет ему шею для поцелуя… Образ, возникший перед глазами, был таким отчетливым, что ее обдало жаром, во рту пересохло, язык прилип к гортани… А в бокале уже не осталось глинтвейна, но она сделала вид, что допивает последние капли, чтобы только спрятаться от него за этим бокалом…

Допив, Мишель в смятении отодвинула стул и поднялась. Какой смысл предаваться подобным фантазиям, когда вчера он ясно дал ей понять, что не находит ее настолько привлекательной, чтобы провести с ней ночь.

– Мне пора… к сожалению.

– Сейчас, я только расплачусь.

– Я сама заплачу за себя. – Мишель чувствовала, что еще немного, и она зарыдает на глазах у всех – так она вдруг разволновалась. Не дожидаясь официантки, она положила на столик две бумажки и быстро пошла к выходу, часто мигая.

Руди догнал ее на улице.

– Что с тобой? Что случилось?

– Ничего. Я забыла. Я спешу, – забормотала она неразборчиво, отворачиваясь от него и ругая себя на чем свет стоит. Потом собралась с силами и взяла себя в руки. – Все в порядке, Руди, мы хорошо посидели. Поговорили…

– Но тебя вдруг что-то расстроило…

Этого она не смогла бы объяснить ему ни за какие богатства мира.

– На меня находит иногда… не обращай внимания. Наверное, я подумала о Лоре.

Это было правдой – Лора постоянно присутствовала в ее подсознании.

– А что такое с ней? – спросил Рудольф.

– Разве ты не видел сам? Она не может жить одна… у нее в любой момент может закружиться голова, она упадет, и никто ей не поможет в пустой квартире.

– Такое уже случалось раньше?

– Да! Просто удачное совпадение, что как раз к ней пришла медсестра делать укол и вызвала «скорую». Но она приходит два раза в неделю, и Лора могла лежать несколько дней без всякой помощи, она могла погибнуть. Я всегда нервничаю, когда думаю о ней. Я поеду домой одна, ладно?

– Я… только провожу тебя.

– Не сегодня.

– Но завтра мы встретимся?

Зачем? Чтобы отвлекать его от мыслей о Белле? О прекрасной неприступной Белле? Я слишком ничтожная замена.

Она подняла на него взгляд и увидела близко его глаза – темные, встревоженные, огорченные за нее. Она не увидела в них разочарования мужчины, надеявшегося получить приглашение выпить чашку кофе.

– Нет… я не знаю… мне надо подумать… Хорошо, позвони завтра. – Пробормотав с запинкой эти невнятные слова, она уткнула подбородок в шарф и торопливо пошла, почти побежала к входу в метро.

Вот так-то. Стоп, Руди, она ясно дала тебе понять, что ты ей не нужен. Да, вчера ей показалось, что она почувствовала к тебе что-то такое, если это не было желанием утешиться с первым встречным после измены ее Винса. Но теперь, рассказав тебе свою историю, она сопоставила вас и поняла, что тебе далеко до Винса. Конечно, все дело в этом. И как честная и порядочная девушка, она решила, что не должна напрасно подавать надежду.

Что же, он не ошибся в ней. Он ошибся в том чувстве, которое в ней вызвал.

А ведь ему и правда что-то такое показалось… Все, выбросить из головы глупые мысли, думать только о том, как завтра он начнет работать у Джона в салоне. Брат рассчитывает на него, и подвести его Руди не имеет права.

Он последний раз бросил взгляд вслед маленькой фигурке, которую через мгновение поглотила черная арка, ведущая в подземку, и собрался идти своей дорогой, как вдруг… в толпе мелькнул черный силуэт. Фигура в черном готова была нырнуть под землю следом за Мишель.

Рудольфа словно толкнули в спину – он бегом бросился вперед, натыкаясь на прохожих и стискивая зубы от боли в ноге сбежал вниз по ступеням и оказался за спиной человека в черном. В довольно плотной толпе людей, спешивших домой после рабочего дня, обогнать его было сложно.

– Э… сэр, прошу прощения.

Тот продолжал идти, делая вид, что не слышит настигавшего его Руди.

Последний рывок, и Руди преградил дорогу незнакомцу в черном.

– Постойте…

На Рудольфа взглянули глаза, лишенные цвета и выражения. Впрочем, в них тут же появилась холодная брезгливость.

– Что вам нужно? – проговорил глухой, бесцветный, как глаза, голос.

– Вы преследуете эту девушку! Что вам от нее надо? – произнес Руди, разглядывая человека вблизи. Ему на вид было лет пятьдесят, бледное одутловатое лицо было как-то болезненно неподвижно. Мужчина неприязненно поджал губы и попробовал отстранить молодого человека тростью.

– Я не знаю никакой девушки. Дайте пройти, или я позову полицию.

Руди уже сознавал, что сделал глупость, – ему совершенно нечего вменить в вину этому человеку. Он стоял под фонарем у дома Мишель? Но это не преступление, и потом… сейчас Руди даже не был уверен, что это тот же самый человек, ведь было темно. Конечно, редко встретишь прохожего в таком мрачном допотопном наряде, и, вероятно, именно этот наряд и внушал смутное чувство беспокойства. Но, скорее всего, человек вполне безобиден и идет куда-то по своим делам.

Просто мне мерещится опасность, потому что я еще не пришел в себя после Ирака, сказал он себе. И потому что я боюсь за нее!

Человек прошел дальше, постукивая палкой, и даже не сделал попытки отыскать взглядом успевшую затеряться в толпе Мишель. Руди посмотрел ему вслед. Мишель, наверное, успела сесть в поезд, и это уже хорошо. По крайней мере, этот тип не будет маячить у нее за спиной…

Наверное, то, что с ним происходит, – чистый психоз, и об этом его предупреждали многие из демобилизовавшихся солдат. Особенно советовали остерегаться неадекватной реакции. Но на Мишель у него, похоже, такая неадекватная реакция, какая только возможна… Теперь ему предстояло твердо сказать себе «нет» и забыть о ней. Она любит другого и ясно дала ему это понять. Всякие попытки навязать ей свое общество вызовут у нее только негодование.

Руди двинулся против потока людей, то и дело извиняясь, и еле протолкался наверх. Выйдя на воздух, он решительно направился на автобусную остановку, чтобы ехать на Флуд-стрит к Джону. Он усилием воли заставил себя переключиться на то, что предстояло сделать завтра. Джону пригонят два «бентли», как он сказал, не первой свежести, и Рудольфу предстояло их освидетельствовать. Надо как можно скорее подыскать квартирку – Джон уже дал ему несколько адресов. Завтра вечером он сходит и посмотрит, как там и что.

А если еще получится перевезти туда синтезатор, будет чем заполнить одинокие вечера… Подумать только, он соскучился по белым и черным клавишам, хотя когда-то ненавидел уроки, которые отец заставлял его брать у старого учителя музыки, вышедшего на пенсию…

Но чем дальше он удалялся от маленькой, затерявшейся в лондонской толпе точки по имени Мишель, тем сильнее щемило тревогой сердце. Вдруг в голову ему пришла мысль, которая противоречила всему, что он только что решил, но вместе с тем она показалась ему необыкновенно заманчивой, просто гениальной, и главное – вселяла надежду…