Текст книги "Кенигсмарк"

Из коридора первого этажа, в конце которого была дверь в мою комнату, неслись громадные клубы дыма со сверкавшими в нём красными искрами.

Я встретился с Кесселем, спускавшимся сверху. Я слышал, как он крикнул мне:

– Куда вы? Лестница загорается. Коридор весь в огне!

Я был уже далеко.

Я снял пиджак и обернул себе им голову. Каким образом добрался я до двери моей комнаты, этого я сказать не могу. Помню только, что когда я прикоснулся к ручке, она обожгла мне пальцы.

Напрасно старался я открыть дверь. Ключ поворачивался в скважине, как обыкновенно. Но дверь не отворялась.

Вдруг я заметил толстую железную полосу, одним концом прибитую к двери, другим – к стене.

– Ах! – сказал я себе, – а окно моё выходит на крутой обрыв Мельны!

Я не дрожал больше. Я понял. Я узнал то, что хотел.

– Ах! Ваше высочество, вы думали, что я ещё у себя в комнате, не так ли!

Я потратил не больше минуты на то, чтобы добежать до двери и вернуться назад. Когда я поставил ногу на последнюю ступень лестницы, раздался страшный треск. Верхняя часть замка и весь коридор рухнули.

Еле переводя дух, страшный, с обгоревшими волосами, добежал я до великой герцогини. В парке уже образовались многочисленные группы. Рядом с нею и Гагеном стоял человек высокого роста. То был великий герцог.

– Господин Виньерт, – радостно воскликнул он, заметив меня, – наконец-то, какую тяжесть снимаете вы у меня с сердца! Вы откуда-то издалека!

– Действительно, очень издалека, ваше высочество, – шатаясь, отвечал я.

– Поддержите его, – крикнула Аврора Гагену. И маленький красный гусар повиновался.

– Берегитесь! – воскликнул вдруг великий герцог. – Вот этого-то я и боялся.

И подхватив жену, он отскочил назад, метров на десять. Все последовали за ним, ошеломлённые.

Огромный столб пламени розовато-золотистого цвета взлетел к красному небу; за ним последовал страшный взрыв. Стены замка разверзлись, пошатнулись и с грохотом обрушились.

Вокруг нас сыпались теперь всевозможные обломки, куски штукатурки, пылающие брусья, черепица, обгорелые балки.

Одна из них попала неподалёку от нас в капитана Мюллера, подошедшего несколько ближе к пожару. Мы видели, как он упал, с разбитою в кровь головою.

То взорвалась лаборатория профессора Кира Бекка.

Немедленно прибывшие пожарные пытались остановить огонь. Сзади, с парадного двора, доносился глухой мерный стук шагов бегущего скорым маршем гарнизона.

С огнём удалось справиться к часу. В половине второго начали извлекать трупы.

Около двух часов небо окрасилось в желтоватый цвет. То медленно зарождалась заря.

В тот момент мимо нашей группы прошло четверо солдат с носилками, и мы могли рассмотреть невероятно обезображенный труп профессора.

Великий герцог наклонился, взглянул на него, зачтем, снова набросив покрывало на ужасные останки, он тихо сказал:

– Этот старый безумец неизбежно должен был устроить когда-нибудь подобную историю.

Вот какое надгробное слово было произнесено над г. профессором Киром Бекком из Кильского университета.

Мы возвращались к левому крылу дворца: великая герцогиня, Мелузина и я. Было около шести часов. День обещал быть очень жарким. Над развалинами поднималось розовое солнце.

Мелузина присоединилась к нам в самом начале пожара. Она помогала до сих пор герцогине в заботах о раненых пожарных и солдатах, которых клали в зале празднеств.

Аврора шла, не произнося ни слова, и сами, обуреваемые вихрем мыслей, мы не нарушали её молчания.

Вдруг она подняла голову и, улыбаясь, показала мне на что-то в чистом небе, уже побелевшем от жары.

Появившаяся с востока птица проносилась над нашими головами. Она летела неровно, то поднимаясь, то опускаясь, подобно птицам, вроде перепела и рябчика, у которых слишком короткие крылья.

Она исчезла налево, в глубине английского сада, в стороне Мельны.

Ещё другая и третья пролетели и скрылись в том же направлении. Потом, вереницею, их пронеслось около двадцати штук.

– Первые дрозды, – сказала Аврора. – Они направляются к рябинам на берегу Мельны.

Мы подошли к её апартаментам.

– Бедная моя Мелузина, – странным тоном сказала она, – ты совсем выбилась из сил. Ступай отдохни немного. Я же пойду в беседку из зелени и попробую развлечься с этими птицами.

– Я тоже могу пойти, – сказала Мелузина.

– Нет, нет, – ответила великая герцогиня. – Рауль Виньерт проводит меня. Мне надо поговорить с ним. А ты, я приказываю тебе это, ступай отдохнуть. Только пришли мне ружьё и патроны. И одолжи Виньерту своё, ведь его – осталось там, под развалинами замка.

И, так как молодая девушка настаивала на своём желании сопровождать нас, Аврора сказала ей резко: «Ступай!»

Мелузина покинула нас. Она, действительно, казалась полумёртвой от усталости и волнения.

Чтобы не спугнуть дроздов, мы окольной дорогой направились к зелёному павильону, где когда-то произошла моя первая встреча с великой герцогиней Лаутенбургской. Дрозды поднимались иногда над рядами рябин, словно для разведки, и потом, успокоенные, снова садились на отдых.

Когда мы очутились в зелёной беседке, я решил, что надо устроить что-нибудь вроде бойниц, ибо заросли тут были необычайно густые и листва окружала нас свежей плотной стеной.

Великая герцогиня, по-видимому, совершенно не думала об этом. На лице её была написана твёрдая решимость. Я также ничего не говорил. Что мог я сказать ей? И мысли наши в этот трагический момент не были ли одни и те же? К чему же было обмениваться ими?

Вдруг напряжённое выражение, искажавшее её черты, несколько утратило свою суровость. Она заговорила шёпотом. Я был, по правде сказать, совершенно ошеломлён этою странною речью, этой не менее странной идеей идти в такой момент на охоту, за птицами, о привычках которых она мне сейчас рассказывала.

Заряженное ружьё лежало у неё на коленях, и вот что говорила она мне, с какой-то особенной улыбкой, заставившей меня опасаться – не оказали ли события этой ночи рокового влияния на её умственные способности.

– Дрозды. Вы хорошо знаете их, они такие же, как и певчие дрозды. Но они прилетают раньше. За этими птицами охотиться очень трудно, хотя на первый взгляд и кажется, что легко; в сущности, они страшные предатели. Знаешь, что они около тебя, как это знаем сейчас мы, но не видишь их. Только догадываешься о их присутствии. Приходится стрелять наудачу. У меня есть привычка. Поэтому, если я скажу вам: стреляйте, указав вам направление, вы выстрелите туда, не заботясь о цели. Вы пойдёте посмотреть и увидите на земле дрозда.

Она ещё понизила голос. Свистящие звуки послышались в нём. Протянув руку, она указала мне на край густой заросли, где чуть заметно шевелились листья.

– Стреляйте, – приказала она. – Стреляйте же…

– Но, – заметил я, озадаченный, – я не вижу…

– Какой бестолковый, – прошептала она. – Ну, так я.

Она прицелилась и спустила курок.

Раздался выстрел, за ним крик ужасный, раздирающий. Я трепетал, словно ветки, снесённые пулей.

Опираясь на дымящееся ружьё, великая герцогиня сказала мне с бледной улыбкой:

– Ступайте, посмотрите…

Я повиновался; шатаясь пробрался я сквозь чащу. За нею, в луже крови, уже впитывающейся в землю, с лицом совершенно развороченным зарядом, попавшим ей прямо в упор, корчилась в предсмертных судорогах Мелузина фон Граффенфрид.

– Ужасное несчастье! – не своим голосом закричал я.

Великая герцогиня вышла из чащи. Один глаз Мелузины вытек, другой пристально смотрел на Аврору, с выражением безумного ужаса и страдания. Аврора холодно взглянула на неё и прошептала фразу Гамлета после убийства Полония:

– Я хотела бы, чтобы то был кто-нибудь более значительный.

Страшно захрипев, Мелузина испустила дух.

Великая герцогиня стояла один момент неподвижно. На лице её была написана неумолимая жестокость, испугавшая меня. Она ни разу не вздрогнула под устремлённым на неё стеклянным взглядом убитой.

– Пойдём, – сказала она наконец. – Надо сообщить во дворце об этом новом несчастье.

Она взяла из моих дрожащих рук небольшое, украшенное золотой насечкой ружьё фон Граффенфрид и положила его рядом с трупом.

Затем она ушла быстрыми шагами, знаком приказав мне не двигаться с места.

Оставшись наедине с убитой, я сперва не решался посмотреть на неё. Куда девались прекрасный, матовый цвет лица, изящный овал его, томные глаза; вместо того ужасная кровавая масса, смешанная с землёй и волосами.

Отвратительные зелёные насекомые уже крутились вокруг этих несчастных останков. Я срезал густолиственную ветку орешника и счёл своим долгом отмахивать их, приблизительно так, как наши старые ярмарочные пирожницы отмахивают от своих ларьков бумажным веером мух.

Великая герцогиня скоро вернулась. Г-жа фон Вендель, две или три придворные дамы, горничная Мелузины с плачем и рыданиями сопровождали её. Она, как всегда владея собою, отдавала распоряжения. Тело Мелузины положили на носилки и понесли во дворец.

Подходя к нему, мы увидали великого герцога, направлявшегося навстречу печальному кортежу. Он обходил раненых во время пожара, когда ему сообщили о новом несчастье, поразившем Лаутенбургский двор.

Он спешил, видимо, очень взволнованный.

– Ах! – сказал он, пожимая Авроре руку, – какой прискорбный случай!

– Да, случай бывает иногда роковым, – с изумительной спокойной торжественностью произнесла великая герцогиня.

– Но как могло это произойти?

– Откуда же могу я знать это! – ответила Аврора. – По правде сказать, я не более осведомлена относительно этого, чем вы относительно пожара, случившегося сегодня ночью.

Удар был прямой, но великий герцог не опустил головы.

– Вы правы, что за дело до причин, когда печальный результат налицо. Позвольте мне оплакивать вместе с вами огромную утрату, понесённую вами.

– Действительно, огромную, – ответила Аврора, – и вот почему я хочу, не откладывая, поблагодарить вас, ибо вам я обязана тем, что она не является совершенно непоправимой. Неужели вы предчувствовали это печальное событие в тот день, когда решили предоставить в моё распоряжение второе доверенное лицо – г. Виньерта?

Фридрих-Август закусил губу. Но ответ его был ужасен.

– Мне известно, что вы высоко цените заслуги г. Виньерта, и я в восторге от этого. Но ужасный конец м-ль фон Граффенфрид огорчает меня так сильно по отношению к вам, потому что, как я уверен, есть вещи, в которых женщина является незаменимой.

Такое состязание в ядовитых любезностях между этими двумя лицами казалось мне ужасающим. Кессель, г. фон Вендель и все другие присутствовали на нём, не представляя себе всего его трагизма. Сознание, что я посвящён в такие вопросы, возбуждало во мне одновременно гордость и страх. Воспоминание о г. Тьерри всплыло у меня в голове. Я обещал ему никогда не вмешиваться в интимные дела Лаутенбургских герцогов!..

Я не знал, чем больше восхищаться, – грозной учтивостью великого герцога или же холодным высокомерием великой герцогини. Один миг я боялся, что последняя гнусная стрела, пущенная им в неё, заставит её согнуться и лишит её спокойствия. Ничего подобного, её контрудар превзошёл нападение.

– Незаменимой! Вы совершенно правы. И я прошу вас предоставить г. де Виньерта в моё полное распоряжение вовсе не потому, что он может заменить Мелузину. Я рассчитываю, напротив, на его преданность для того, чтобы помочь мне сохранить возможно живее память о нашей дорогой усопшей и о событиях этой трагической ночи.

И она прибавила:

– Г. Виньерт в настоящее время лишился вследствие пожара помещения. Вы не будете иметь ничего против того, чтобы с сегодняшнего дня он пользовался моим гостеприимством?

Великий герцог поклонился.

– Ваше желание будет исполнено. Да принесёт Вам его общество хотя некоторое нравственное успокоение, в котором вы так нуждаетесь после жестоких испытаний, ниспосланных нам всевышним.

С этими словами он распрощался с нами.

В будуаре великой герцогини, где был устроен катафалк, гроб тонул под потоком роз и ирисов, среди курильниц с дымящимся фимиамом.

Аврора пожелала остаться около своего усопшего друга, вдвоём со мною. Надо было видеть, как принимала она людей, робко появлявшихся там.

Одетая в чёрную тунику, она вполголоса читала прекрасные православные молитвы.

Уже два дня не смыкал я глаз. Около полуночи, совсем изнурённый и разбитый, я заснул в кресле.

Когда я открыл глаза, великая герцогиня стояла около меня. Большие восковые свечи бросали на её лицо трепещущие и мягкие тени.

Она прошептала с грустной улыбкой, положив мне на лоб руку:

– Вы изнемогаете от усталости. Идите спать, друг, бедный друг, в котором я могла усомниться.

Такова слабость человеческих сил. Я с восторгом предался сну в эту ночь, которую я мог бы целиком провести около неё, среди раздражающего аромата цветов, в атмосфере смерти, которая может побудить ко всему.

Я лёг в комнате м-ль фон Граффенфрид. Старая идиотка-служанка, ворча, сменила простыни умершей.

Похороны Мелузины состоялись во вторник, 28 июля. Великий герцог, великая герцогиня и наследный принц пешком следовали за колесницей, белый саван которой был совсем скрыт цветами.

Я затерялся в толпе офицеров, дворцовых служащих, знатных лиц Лаутенбурга. По распоряжению великой герцогини, эскадрон 7 – го гусарского полка держал караул. По распоряжению великого герцога звон соборного колокола, редкий и гулкий, раздавался во всё время следования кортежа.

Высокий старик с лицом аскета, как Мольтке, в старом, блестевшем на сгибах сюртуке, шёл впереди в сопровождении лейтенанта с угрюмым и высокомерным лицом, одетого в синий мундир брауншвейгских гусар; то были гг. Рихард и Альбрехт фон Граффенфрид, отец и брат усопшей.

Когда гроб внесли в храм на улице Победы, ледяной холод пронизал меня до мозга костей. Меня ужаснула мысль, что она, Мелузина, с её сладострастным телом, для которого так подходила бы пышная, полная неги католическая служба, принадлежала к протестантской религии.

Я никогда не бывал в лютеранском храме. Это – ужасное место. Даже слёзы не решаются тут показаться на глаза, боясь в тот же миг застынуть.

Худощавая фигура пастора Зильбермана, в странном наряде, похожем на наряд почётного члена масонской ложи, появилась на передвижной кафедре, и он заговорил. Он выбрал, не знаю почему, текст священного писания, где говорится о дочери Иевфая. Нельзя было найти ничего менее подходящего для памяти слабой духом усопшей, чем история жертвы, принесённой этой мрачной и жестокой еврейкой.

В течение получаса пастор говорил со всем жаром, который мог бы проявить учитель математики, доказывая три случая равенства треугольников.

Когда он сам комментировал знаменитую фразу: Порази эту грудь, обнажённую перед тобою, глаза мои обратились на великую герцогиню. Я увидал, что она плачет.

Из церкви мы в автомобилях поехали на вокзал. Гроб поставили в вагон, вместе со всеми цветами, уже совершенно увядшими.

Вернувшись во дворец, я наткнулся в галерее зеркал, такой же пустой в пять часов дня, как и в полночь, на лейтенанта Гагена. Он был бледен и, по-видимому, сторожил меня.

– Милостивый государь, – шёпотом сказал он мне, – я два часа дожидался вас третьего дня на мосту.

Я совершенно забыл о назначенной нами встрече. И я откровенно признался ему в этом.

– Могу ли я надеяться, что после этого вы не проявите больше такой досадной забывчивости? – всё так же кротко произнёс он.

И с этими словами он прикоснулся к моей щеке перчаткой, которую сжимал в правой руке.

Я с трудом удержался от того, чтобы ответить ему здоровой пощёчиной. Его притворное спокойствие спасло меня.

– Милостивый государь, – сказал я, – завтра в шесть часов утра. Я – к вашим услугам.

– Установим сейчас же все условия, – заявил он. – Никаких свидетелей, никого, разумеется. Но вы являетесь оскорблённой стороной. Какое вы выбираете оружие?

Если бы я не был так возбуждён, вопрос этот поставил бы меня в большое затруднение. Но тут я не колебался ни минуты.

– Вот это, – ответил я, вынимая из кармана браунинг великой герцогини.

Он подавил своё изумление.

– Это не вполне соответствует правилам, может быть, – заметил он. – Но всё равно, решим так. Семь выстрелов, как кто хочет, после сигнала. А расстояние?

– Десять шагов, – ответил я, с полной беспечностью относясь к своим словам.

Бледная улыбка мелькнула у него на губах.

– Значит, на смерть. Да будет исполнено, милостивый государь, ваше желание.

И он оставил меня.

Я нашёл великую герцогиню у неё в комнате. После разыгравшейся драмы я ещё не был там. Она знаком пригласила меня сесть и продолжала молчать. Мало-помалу тьма сгустилась вокруг нас. Лампадка, горевшая перед иконой, замерцала розовым огоньком. Гузла Мелузины всё ещё валялась на ковре. Одни и те же мысли бродили у нас в голове. Мы думали о другом прекрасном инструменте для наслаждения, который в данное время уже претерпевает в земле ряд таинственных превращений и который не зазвучит больше никогда.

Какие часы отдавала Аврора сну? Одна только Мелузина знала это. Мы слышали пробуждение птиц на заре. Оживлённое щебетание зябликов и воробьёв сменило грустное пение соловья. Птицы, услышу ли я ваше пробуждение завтра?

Время настало. Я нарушил этикет!

– Позвольте мне покинуть вас, – сказал я Авроре. – Я чувствую себя усталым.

Она с упрёком посмотрела на меня. Мне показалось, что она подумала: Мелузина никогда не чувствовала себя усталой.

«Ах, если бы она знала», – подумал я. И одну минуту я боролся с искушением всё рассказать ей.

Я вернулся к себе в комнату и через несколько минут снова покинул её; из предосторожности, чтобы из своего окна она не могла увидеть меня, я прошёл через парадный двор.

Было ещё только пять часов, когда я очутился у моста. Этот свободный час показался мне целою вечностью блаженства. Никогда природа не представлялась мне такой прекрасной, никогда не любил я так жизнь, как в этот момент, думая, что скоро, может быть, мне придётся расстаться с нею.

Я знал, что Гаген лучше всех в гарнизоне владеет шпагой. Он был очень силён также в стрельбе из пистолета; что же касается до меня, то моё воспитание в этом отношении ограничивалось тем, что в периоды моего военного обучения, как офицера резерва, я сделал две или три дюжины выстрелов из револьвера.

Опершись на перила, я смотрел, как Мельна струилась у моих ног между скалами. Маленькие серебряные форели выскакивали из пенящихся волн. Я вспоминал тех, которых я выуживал десять лет тому назад в ручье Оссо, между Ларуном и Пон-де-Беоном.

Куда впадала эта река? В Аллер, текущий в Везер, вливающийся в свою очередь в Северное море, сообщающееся с Ла-Маншем, представляющим собою рукав Атлантического океана, принимающего в себя Адур, куда впадает близ голубого городка Пейрехорада, речка По, слившаяся с ручьём Оссо. Маленькие немецкие форели, маленькие французские форели. Ребяческие мысли, помогающие нам перед смертью окинуть взглядом всю нашу жизнь, связать между собою её различные этапы.

– Простите, господин профессор, что я заставил вас ждать. Но ведь ещё нет шести часов.

Гаген. Я не заметил его приближения. Я почти не думал о нём.

Мы раскланялись.

– Я захватил с собою всё нужное для того, чтобы драться без свидетелей, – заявил он.

Он вынул из кармана стилограф и бумагу.

– Вы выразили желание стреляться на браунингах, и я принёс с собою свой. Если вам угодно, мы можем бросить относительно них жребий. Но я полагаю, что это бесполезно, они одного и того же образца. Но до того, вы будете, может быть, столь любезным и подпишете вот это.

Он позаботился заготовить акт от моего и от своего имени, в котором оба противника заранее признавали, что всё произошло согласно правилам чести.

– В случае несчастья это оградит оставшегося в живых от неприятностей, – счёл он нужным объяснить мне.

Все формальности были им соблюдены.

Но мне любопытно было знать, каким образом будет нам дан сигнал стреляться. Я не мог не признаться ему в этом.

Он самодовольно улыбнулся.

– Я предусмотрел и это, – ответил он.

С этими словами он развернул свёрток, заключавший в себе будильник.

– Он заведён на шесть часов десять минут, – сообщил он мне, – можете проверить. Когда он зазвонит, мы можем стрелять, имея право переменить место. Это, впрочем, указано в протоколе.

Не знаю уже, что преобладало в таком поведении, смешное или трагическое.

Гаген отсчитал шаги.

– Восемь, девять, десять. Господин профессор, вы несколько выше ростом, чем я. Отмерьте, если вам угодно, в свою очередь, мы установим среднее.

– Незачем, – сказал я, – я согласен на это расстояние.

Он поклонился и вынул из кармана браунинг.

– Шесть часов семь минут, – произнёс он. – Мы можем занять места.

Я встал на проведённую им черту. Мы очутились друг против друга.

Будильник стоял на перилах моста, циферблат был виден нам обоим. Резкое тиканье ясно слышалось сквозь глухой рокот волн.

Я смотрел на моего противника. Глаза его, исступлённые, как у молодой девушки, были пристально устремлены на мои ноги.

Шесть часов девять минут.

«Он ждёт звонка, а я смотрел на стрелку, – думал я. – Что, если будильник зазвенит раньше!»

Вдруг я увидел, что Гаген поднял голову; великолепное спокойствие покинуло его. Выражение ужаса разлилось по его лицу.

Я обернулся, не заботясь о том, что движение это может стоить мне жизни. В тот же миг будильник зазвонил пронзительным звоном, который не прекратится, казалось, никогда.

Великая герцогиня Аврора стояла за мною. Тогда я понял, почему не выстрелил лейтенант. Аврора очутилась между нами.

– Не объяснит ли мне один из вас, господа, причину такой любопытной сцены? – холодно спросила она.

Ответа не последовало.

Протокол, составленный Гагеном, лежал на будильнике. Она взяла его.

– Понимаю, – произнесла она, прочитав. – Браунинги. Г. Виньерт, вы нашли плохое применение доверенным вам мною вещам. А вам, лейтенант Гаген, я приношу моё поздравление. Вы удивительно изобретательны.

Голос её, дотоле полный иронии, зазвучал очень сурово:

– Если этим способом, господа, вы хотите доказать мне свою преданность, о которой оба вы прожужжали мне уши, то знайте, что она вовсе не по вкусу мне. Г. Виньерт, вы – иностранец, вам простительно не знать здешних законов о дуэли. Но вам, лейтенант, вам они известны.

Гаген опустил голову.

– Вам известно, что офицер 7 – го гусарского полка не должен драться, не получив на то разрешения полковника. За нарушение этого правила лейтенант Технер был наказан, меньше года тому назад, тридцатидневным заключением в крепости. Вы забыли это?

Гаген не ответил.

– Вы наденете мундир, г. Гаген, и явитесь в казарму, отдав себя в распоряжение майора Гаугвица, до тех пор пока он рапортом не назначит вам двухнедельного ареста, которым, в уважение к вашим заслугам, я ограничиваю ваше наказание. Можете отправляться. Не забудьте будильника.

Лейтенант Гаген повернулся налево кругом, отдав своему полковнику честь.