Текст книги "Андрей Чикатило. Ростовское чудовище"

Глава 14

Костоев не хотел рисковать, поместив Чикатило и изолятор временного содержания. Дело «банды психов» убедительно показало, каким образом следователи добиваются иногда признаний обвиняемых: жестоким обращением, психологическим давлением, а то и физическим воздействием. Потому отдал приказ поместить его в следственный изолятор Ростовского КГБ.

Когда перед ним впервые оказался этот высоки и человек с невыразительной внешностью, Костей с трудом верил, что перед ним действительно убийца. Но подозрения были тяжкими. Впрочем, со временем в глазах подследственного стали вспыхивать опасные огоньки.

Пока устанавливали его личность, Чикатило отвечал на вопросы робко, нескладно, объяснялся с трудом, вовсе не так, как следовало бы говорить человеку с университетским дипломом. Но впоследствии, когда его допрашивали более подробно, он начал демонстрировать некоторое высокомерие, как будто не сомневался в собственной безнаказанности. В конце концов, разве не одержал он два раза верх над «легавыми»? Тем не менее он должен был догадываться, что теперь все будет по-другому.

Во время первых двух допросов тактика Чикатило выглядела простой: отрицать все и по любому поводу строчить жалобы генеральному прокурору.

– Вы были в Иловайске Донецкой области 14 мая 1988 года?

– Нет.

– Но именно в это время вы ездили в командировку в Артемовск.

– Возможно. Я этого не помню.

Одним из способов защиты были ссылки на плохую память. В одном из своих писем к прокурору он объяснял, что из-за этого недостатка у него были трудности на работе. Только во время третьего допроса у него стали заметны признаки слабости.

– Вы были шестого ноября на станции «Лесхоз»?

– Я такого не помню.

– Вы там были, вас видели.

– Это был не я.

– Вы потеряли паспорт?

– Ничего подобного! Он все время при мне.

– В таком случае именно вы шестого ноября показывали его милиционеру в «Лесхозе».

Чикатило невнятно пробормотал какое-то путаное объяснение. В его линии защиты появилась брешь. Понемногу он начал поверять следователю свои тайные мысли:

– Мне случалось бродить по вокзалам. Там есть нищие… Они просят милостыню, требуют, а то и вымогают. Потом разъезжают в электричках по всем направлениям. У меня был случай наблюдать сцены сексуальной жизни этих бродяг. Меня это унижало по той причине, что я никогда не мог вести себя вполне как мужчина. Я задавался вопросом: имеют ли право на существование эти деклассированные элементы?

И наконец он произнес те слова, которых так долго ждал Костоев:

– Я готов признаться в своих преступлениях, но прошу вас не терзать меня подробностями, потому что моя психика этого не вынесет.

Ему позволили встретиться с психологом. Через десять дней после его ареста прокурор подписал обвинительное заключение. Теперь, после милицейского расследования, могло начаться настоящее судебное следствие.

Чикатило рассказал обо всем, начиная с первого убийства в 1978 году. Костоев обвинял его в тридцати шести убийствах. Он признался в совершении пятидесяти пяти так называемых «эпизодов» и рассказал о них во всех подробностях. Его расстройство памяти чудесным образом прошло.

Так Костоев получил ответы на все вопросы, которые задавал себе с тех пор, как ему поручили дело. Женщинам он предлагал деньги или выпивку. Лена Гансовская последовала за ним потому, что не могла найти нужную остановку автобуса и поверила симпатичному немолодому человеку, предложившему ей помощь. Мальчиков он заманивал обещаниями дать то, что им хотелось: лакомства, видеофильмы… А пятнадцатилетний Женя Муратов доверчиво согласился помочь полиному человеку отвезти на дачу тяжелые вещи.

Пятидесяти пяти убийств остались нераскрытыми только два: невозможно было найти трупы н установить личность жертв. Один «эпизод» суд отказался признать – за недостатком улик.

– Вы признались во всех «эпизодах»? – спросил Чикатило полковник Костоев в конце следствия.

– Во всех, во всех.

– Может быть, вы что-то утаили?

– Напротив. Могу вас заверить, что ничего не упустил, как бы для того, чтобы почтить их память, как на исповеди…

– По вашим показаниям и другим материалам следствия получается, что вами убиты тридцать четыре женщины и двадцать один мальчик. Все эти преступления имели сексуальный контекст?

– Трудно вот так сказать… В общем, я не делал разницы. Мне это было безразлично. Да, можно сказать, что эти убийства были совершены на сексуальной почве, а также в связи с гонениями, которым я подвергался. Дурным обращением. Меня били… И притесняли некоторые служащие. В таких условиях у меня возникло нервное истощение… А сколько раз хотели выжить из моего кабинета! И потом, было еще сексуальное голодание…

– Если вас, как вы говорите, притесняли, если это был внутренний протест, если вы не могли удержаться и не приставать ко всякому одинокому человеку, как получилось, что с 1979 года по сентябрь 1981 не было совершено ни одного преступления? Значит, вы могли сдержать себя? Остановиться?

– Надо вспомнить. Это было связано с работой и образом жизни. Я работал вместе с женой, никогда не оставался один…

– В каких общественных и семейных обстоятельствах вы находились в 1982 году, когда убили семь человек? Вы переехали…

– Главным образом, начались служебные командировки.

– И что же?

– Эти безумные переезды, всевозможные бредовые поручения.

– А убийство Б.? Вы не ехали в командировку, вы просто шли на реку купаться. А как насчет П.? Вы собрались в отпуск в Краснодар. А насчет С.? Вы шли навестить родственников. Вы понимаете, что все эти факты не увязываются с вашими объяснениями?

– Я все же передвигался с места на место, даже если это не была командировка.

Во время следствия Чикатило старательно пытался изобразить себя жертвой обстоятельств, уверял, по будто у него не было намерения убивать, даже в ту минуту, когда вел в лесную чащу очередную жертву.

– Иногда, – объяснил он Костоеву, – нам случалось пройти пять километров лесом. И вдруг со мной это начиналось: сухость во рту, дрожь…

– Но вы ведь уводили своих жертв с намерением убить?

– Конечно, – признал он наконец. – Так и было. И убивал. Я думаю, это укоренилось таким образом в моей душе, я стремился освободиться от чувства сексуальной неудовлетворенности. Я уводил их с этой целью, но отчетливо не формулировал, будто делаю это для того, чтобы убить. Просто, как только я видел одинокого человека, мне сразу хотелось увести его в лес.

– По какому принципу вы выбирали жертву? Возраст? Физические данные?

– Я не придавал этому значения.

– Если вы не выбирали, как объяснить, что, когда вас охватывала «дрожь», вы ни разу не напал на мужчину или женщину лет пятидесяти? Вольте того, почти все женщины, которых вы уводи ни, были бродяжками или умственно отсталыми. Значит, выбор был?

– Гак получалось. Это они шли за мной.

– Вы их искали?

– Нет, я не искал себе жертву. Я бродил как затравленный волк.

– Но ваши коллеги утверждают, что вы не могли усидеть на месте.

– Я и не спорю с этим.

– Значит, вы искали себе жертву?

– Да, выходит, что так. Да…

* * *

Следствие по делу продолжалось два с половиной года. Результаты работы Костоева и его помощников уместились в две сотни томов. Все «эпизоды» проверены, факты подтверждены документально. Порой Чикатило сам вел следователей на места убийств, о которых даже не было известно. Список жертв все увеличивался, жестокость и зверство, с которыми он истязал несчастных, поражали даже видавших виды сотрудников. Убийца и насильник понимал: избежать смертной казни он может, только демонстрируя безумие.

В Институте общей и судебной психиатрии имени Сербского обычная экспертиза занимает четыре недели. Чикатило продержали три месяца. И признали ответственным за свои поступки.

Его адвокат Марат Хабибулин тем не менее не отказался от единственно возможной линии защиты и потребовал независимой психиатрической экспертизы. И не без оснований: поведение Чикатило во время процесса и даже после него (как доказывает его последнее письмо) заставило многих усомниться в его психическом здоровье.

Эпилог

Во время слушания дела главным вопросом была не вина подсудимого, в которой никто не сомневался, но его психическое здоровье. Многие газеты то и дело употребляли применительно к нему выражения «оборотень» и «вампир». За этим стояло неосознанное желание отрицать его принадлежность к человеческому обществу. Другие считали его человеком, «одержимым силами зла». Дьявольское вмешательство – такая вещь, с которой ничего не поделаешь и которая может опутать любого человека. Большинство же просто считали Чикатило сумасшедшим. Вполне серьезно рассказывали, будто японцы предлагали большие деньги за возможность исследовать его мозг. Почему японцы? И почему, собственно, надо интересоваться именно мозгом Чикатило, а не других, не менее омерзительных серийных убийц? Но статус сумасшедшего никоим образом не мог отвести от него смертную казнь. Даже во Франции, где смертная казнь отменена с 1981 года, значительная часть населения с трудом допускает, что преступник, страдающий психическим расстройством, может сменить тюрьму на психиатрическую клинику.

В мае 1992 года, во время телепередачи, министр юстиции Николай Федоров заявил, что он против смертной казни, но воздержится требовать ее отмены, потому что сознание народа пока не готово к этому.

В самом деле, видя явный рост преступности в стране, многие граждане требовали возврата к чрезвычайному уголовному законодательству. Некоторые адвокаты и пишущие на эту тему журналисты выступают против такого умонастроения, напоминая, что, если бы права Александра Кравченко были соблюдены, если бы адвокат мог нормально его защищать, сыщикам не удалось бы с такой легкостью объявить преступником невиновного человека. В заключение хочу привести цитату из статьи Георгия Рожнова, который в июне 1992 года писал в «Огоньке»:

«На самом деле нас должно интересовать не число жертв Чикатило. Довольно было бы и одной… Все предпочитают говорить о тайнах его психики… Для меня здесь нет никакой тайны. Преступник будет продолжать орудовать ножом или топором до тех пор, пока остается безнаказанным. Если и есть какая-то проблема, то она заключается в длительной безнаказанности Чикатило».

Сейчас, когда я пишу эти строки, Андрей Чикатило ждет в одиночной камере тюрьмы № 3 города Новочеркасска ответа Верховного суда России на свою просьбу о помиловании.

30 марта 1993 года А. Р. Чикатило был расстрелян.

Приложения

Прошение Андрея Чикатило о помиловании

«Президенту Российской Федерации Ельцину Борису Николаевичу от осужденного 15.10.1992 г. Ростовским обл. судом к высшей мере наказания – смертной казни гражданина России и Украины Чикатило Андрея Романовича

Прошу Вас помиловать меня – сохранить, оставить мне жизнь. 40 лет я отработал на благо нашей Родины, 30 лет в рядах КПСС на стройках Коммунизма. Всю жизнь прожил в труде, в трудностях. Хочу пожить в новой возрожденной Свободной России, при новой Конституции, где гарантированы все свободы и Права человека, когда наша Россия возвращается в число цивилизованных народов, после Коммунистической тирании. Всю жизнь с раннего детства мы с моей женой Феодосией Семеновной упорно трудились, надеялись на призрачное светлое будущее, ждали всемирной Победы Коммунизма. Ничего мы не нажили, только унижали, преследовали нас, всякая инициатива в труде пресекалась – били по рукам и мозгам, чтоб было всеобщее равенство в нищете. Мне не хочется уходить из жизни, оставлять мою жену – подругу тяжелых многих лет, больную, беспомощную, она не переживет. Три года пытаются внушить мне и всему мировому общественному мнению, что Чикатило – преступник, насильник, убийца, людоед. Без всяких фактов и доказательств. В погоне за сенсацией никто не замечает голословных, надуманных утверждений. Содержат меня, больного человека, в камере смертника, по сфабрикованному делу, без суда и без следствия. У меня психопатия шизоидно-мозаичного круга с сексуальными перверсиями, головные боли от черепно-мозгового давления, бессонница, кошмары, аритмия сердца. Моя история болезни осталась в Шахтинской психбольнице, пожизненно, бессрочно. Чтоб запугать меня, сначала посадили меня на трое суток, без всякого оформления и позвонили детям в институты: «Здесь сидит ваш отец, проворовался». При мне звонили из милиции, чтоб я добровольно написал заявление на увольнение, чтоб не мешал хищникам. Да, в таких случаях я менял место работы, переводился переводом в другую организацию – хотя это и не нравится теперь судье. Генеральный директор называл меня при всех ФАШИСТОМ. Это меня – коммуниста № 1. Все партийные собрания проходили однотипно, с одним докладом: «Генсек Черненко успешно ведет нас к Коммунизму, а Чикатило контра, в оппозиции сидит». Я написал во все партийные органы снизу доверху: «Черненко был и останется редактором «Блокнота агитатора». Бывший редактор стенгазеты Генсек Чикатило: я закончил 5 факультетов пяти университетов марксизма-ленинизма. У меня 8 дипломов и ни одной профессии. Чему я посвятил жизнь? Разве после такой порции отравы-марксизма можно быть нормальным, ориентироваться в жизни? Я – один-единственный, кто безусловно верил в скорую победу Коммунизма во всем мире, я был фанатик Коммунизма, а остальные только агитировали и слушали, и притворялись. И вот моя трагедия совпала с кризисом Коммунизма. Я – жертва и орудие этого Монстра. Прошу реабилитировать моих деда и отца, отменить смешной приговор 1984 г. на 3 месяца тюрьмы за хищение того, что украл мой генеральный директор Палагин. Моя жизнь связана с жизнью Страны. Мы – мирные люди. Не ждали агрессии Наполеона и Гитлера, но ответили партизанщиной. Меня травили, преследовали как бешеного волка десятки лет от рождения, меня изгнали из работы, из жилья – на вокзалы, в электрички, в лесополосы. Я предупреждал всех: «Спасите, помогите». Но ассирийская мафия доконала меня. Вынудила меня перейти к партизанским методам защиты, против всех, кто шел в партизанский лес, преследовал меня, всех агентов мафии я направлял как «языков» к командиру партизанского отряда. Я защищал свою честь и свою хату на баррикаде до последнего. Прошу перевести меня в Москву, где можно говорить Правду об этом странном, сенсационном деле, чтоб написать мемуары о моей трагической жизни, чтоб встретиться со специалистами – юристами, сексопатологами, психиатрами.

Прошу Вас оставить мне жизнь.

18 июля 1993 г. Чикатило А. Р.»

Последнее интервью Чикатило
(Рассказывает Борис Кожин)

1993 год, если мне не изменяет память. Новочеркасск, тюрьма, где Чикатило ждет казни.

Миша Серков снимал картину. Ему показалось, что это очень нетрудно – взять интервью у Чикатило после того, как он осужден. Удалось. Но с большим трудом. Помогло облУВД. Наше, самарское. Самарцы договорились с УВД Ростовской области, и нам разрешили посетить тюрьму, где сидел Чикатило. (Этот фильм «Мой дивный мир или Чикатило на фоне…» доступен для скачивания на нашем сайте. – прим. MAzZY)

Нам удалось получить разрешение на интервью, но начальник тюрьмы сказал, что он может сделать все с Чикатило. Он даже может его расстрелять – Чикатило приговорен к смертной казни. Но он не может его заставить разговаривать с нами.

«Это единственное, чего я не могу», – сказал нам начальник тюрьмы.

Чикатило написал письмо президенту Борису Николаевичу Ельцину о помиловании и ждал ответа. Он ждал решения президента и сидел в Новочеркасске. Это в сорока километрах от Ростова. Мы приехали туда в июле.

Нам ростовская студия кинохроники необыкновенно помогла. Дала машину, пленку, которых у нас не хватало. Пленки у нас чаще всего не хватает. Можно сказать, почти всегда. Как-то я прочитал, что Уолт Дисней, напутствуя своих операторов перед съемкой знаменитых диснеевских мультфильмов, говорил: «Возьмите как можно больше пленки. В нашей работе ничего так дешево не ценится, как пленка. Ничего. Все остальное много дороже». У нас иначе.

Итак, мы в Новочеркасске, и начальник тюрьмы нам говорит: «Даю вам полтора часа. После обеда – пусть он пообедает. Я даю вам полтора часа, но договариваться об интервью с ним вы будете сами. Я вам сразу скажу: приезжали англичане – он отказал. Он сказал: «Нет». И они снимали его в глазок камеры. Я разрешил. Но к нему не пустил. Он – зверь, это установил суд, но все-таки право выбора: разговаривать или не разговаривать с журналистами, у него есть».

На интервью с Чикатило (если он согласится) нам давали полтора часа. И почти полтора часа мы имели в запасе.

В Новочеркасске, в самом центре, стоит собор. Точная копия нашего Воскресенского собора, который был уничтожен в 30 годы. Точная копия. Так говорят. Так пишут.

В Новочеркасске собор-красавец. Пятиглавый, огромный… Вот в этот собор мы пошли.

Совсем немного народу – был обычный, непраздничный для верующих людей день. Мы ходили по гулкому собору, и все время держали в голове, что еще немного, и будем в камере Чикатило. Если он захочет с нами поговорить. Еще немного…

В тюрьме нас ждали. Нас встретила охрана. Они были хорошо вооружены: пистолеты на поясах, плетки – в руках, очень крепкие физически ребята. Сказали, что если он согласится на разговор, то они обязательно с нами войдут к нему в камеру. Так полагается. Но это, если он согласится. Повели на этаж, где сидели смертники. Только смертники – этот был год, когда смертная казнь у нас еще действовала.

Идем по этажам, по коридорам тюремным, тоже очень гулким… Вот сам этот проход, сам проход забыть нельзя… Идем, и все время – решетки, которые поднимаются перед нами, и опускаются у нас за спиной. Поднимаются и опускаются… Поднимаются и опускаются… И вот мы у камеры. У его камеры.

«Ну, а кто будет договориться?» – спросили мы охрану. Начальник охраны сказал, что договариваться будет он. «Что, – спросил, – я должен ему сказать?» – «Скажите, что кинохроника из Самары просит разрешения поговорить с ним. Вот и все. Если он захочет, мы войдем. Можно на него в глазок посмотреть?» – «Можно». Мы посмотрели. Начальник охраны вошел в камеру, возвращается, говорит, что Чикатило хочет с нами встретиться. Очень хочет.

Теперь мы должны к нему войти. Но что сказать? Вот об этом вот я все время думал. Откроется дверь, нам ее откроют, мы переступим порог камеры, мы войдем в камеру, войдем вместе с охраной, и…

Нас предупредили, что не надо давать ему сигареты – он не курит. Не надо давать бумагу, ручки: у него полно карандашей и ручек – он все время что-то пишет. Он сыт…

Мы вошли. Камера, как купе: четыре полки. Две внизу, две – наверху. Но смертник в камере один.

Так вот, что сказать? Я представлял, какие мы ему будем задавать вопросы. А вот, что я ему скажу, когда мы войдем? Здравствуйте? Нет, я не должен говорить ему здравствуйте. А как я должен от него выйти? Я ему должен сказать до свидания? Я должен ему сказать всего доброго? Вот сам вход, сам вход, а потом – выход. Вот об этом я думал все время. О том, что скажу, когда войду и о том, как, с какими словами я буду от него выходить. Я все время думал об этом…

И вот мы вошли. Оператор был Игорь Саранский, режиссер – Миша Серков, да кроме этого ростовская студия попросила нас снять еще разговор на видео. То есть две камеры у нас были. И надо было войти, надо было поставить всю нашу аппаратуру. Охрана должна была вместе с нами войти… Таким образом, тесно там было. Тесно, хотя камера и немаленькая.

Мне сказали, что, войдя, я могу сеть. На одной полке буду сидеть я, а он, Чикатило, будет сидеть на другой. Я спросил, а что делать, если захочется закурить. «Пожалуйста, – сказали, – вы можете курить», дали пепельницу…

«Андрей Романович, вот – с Волги приехали, – сказал я, переступив порог. Вот эту фразу: «Вот, с Волги приехали».

Он встал. Он был в очень хорошем настроении. Вот это меня поразило. Настроение у него было прекрасное. Он сказал: «С Волги? Я очень рад. Очень люблю эту реку».

«С Волги, из Самары, из Куйбышева приехали и решили с вами поговорить. Не возражаете?» – «Нет-нет, садитесь, пожалуйста». И мы с ним сели.

«Волга – это очень хорошая река, и я с удовольствием с вами поговорю».

Перед нами был остриженный наголо, но уже с таким ежиком, высокого достаточно роста и очень крепкий человек. Очень крепкого телосложения – он ведь преподавал физкультуру в ГПТУ.

«А что у вас здесь так много бумаг?» – спросили мы его. Говорит: «Ну, как же? Пишу свои воспоминания, жалобы пишу – ошибка большая произошла: я ведь приговорен ошибочно. И я хочу вам сразу сказать, что никакой линолеум я не крал. Я не крал линолеума, его украли другие».

«Да разве мы к вам по поводу линолеума? Мы хотим поговорить о вас. Про вашу жену, про детей…»

Так потихонечку начался разговор с этим зверем. Пятьдесят восемь человек, пятьдесят восемь человек он отправил на тот свет.

Про детей он говорил озлобленно. Говорил, что они его забыли, не хотят встретиться с ним. Иногда забывал, что только что нам говорил, что приговорен ошибочно, и начинал вдруг рассказывать про убийства, которыми он нашпиговал ростовскую область. Зверские убийства и рассказывал по-зверски. А потом опять начинал говорить, что ни в чем не виноват и сейчас это докажет. Переходил от одного к другому совершенно свободно.

Говорил, что чувствует себя хорошо и каждое утро делает зарядку и может показать мостик. «Хотите, покажу?» И мы его просили, и он нам в этой тесной камере исполнил мостик, и мы это сняли. А почему бы нет?

Он говорил, что очень недоволен руководством в Кремле. А потом опять говорил, что свободно докажет, что линолеум не воровал.

«Не снятся ли ему его жертвы?» – спрашивали мы. «Не снятся, – говорил он – и не могут сниться. Мне снится мама, – говорил, – снится отец…»

Чикатило из-под Полтавы. Говорил, что потерял членов своей семьи во время голода на Украине в 30-е годы. Потом он рассказывал про свою жену. Рассказывал, какие письма она ему писала. И какие письма он ей писал. Он был с ней в разводе, но говорил, что очень любит и что сумеет дождаться того, чтобы его оправдали. По крайней мере, он на это надеется, потому что приговор – это ошибка большая.

Он говорил то об одном, то о другом. И у меня создалось впечатление, что это человек с нарушенной психикой. Но не настолько. Не настолько… Столько лет уходить от возмездия! Столько лет! Вместо него ведь люди были казнены! Два человека!

Но я не рассказываю о фильме, который снял Миша Серков. Я об интервью, которое нам удалось взять благодаря Мишиной настойчивости. Вот здесь, пожалуй, было, интервью. Хотя тоже слово не совсем точное. Это был очень тяжелый разговор. Очень. Тяжелый и долгий. Полтора часа нам отвели, и можно было сделать перерыв. «А, может быть, отдохнем немножко?» – предложили мы. Он с удовольствием согласился и вот тут-то и сделал мостик. Настроение у него было хорошим, и все улучшалось и улучшалось, и вот это сводило сума.

«Так вы со Средней Волги, – говорил он. – Из Самары… Я, кстати, там был.» – И начинал рассказывать нам про наш город. Потом говорил, что во всем виноват судья, приговоривший его к высшей мере. Потом о том, что он, Чикатило, очень начитан, что у него дома большая библиотека. Он подробно нам все это рассказывал, он, за спиной которого были десятки растерзанных людей.

Оказалось, что это последнее интервью, которое дал Чикатило.

Когда мы вернулись домой, Гена Шабанов со мной разговаривал и в газете «Культура», выходила такая в Самаре, поместил этот наш с ним разговор. «Последнее интервью Чикатило» называлась публикация.

Последнее. Он потом уже отказывал и отказывал.

Полтора часа мы были с ним. Надо было уходить. Уходить оказалось легче. Мы просто встали и сказали: «Уходим». Интересней, что он нам сказал. Сказали: «Ну что, уходим, Андрей Романович». Он сказал: «Привет Волге. Передайте привет Самаре».

Интересна была и реакция охранников. Они вышли вслед за нами из камеры. Вышли и говорят: «А вот здесь покурить не хотите?» Курим, молчим. Один из них вдруг: «Боже мой, ничего подобного никогда не слышал. Не пойму, как вы-то все это выдержали!»

Потом мы опять шли по тюремному коридору, и решетки падали у нас за спиной. Потом шли по Новочеркасску. Дошли до площади, где в 1962 году были расстреляны десятки людей. За то, что подняли руку, как думали в Кремле, на Советскую власть. А они просто хотели накормить свои семьи. Сыром, колбасой, хлебом. Хотели, чтоб им платили те деньги, которые они заработали.

Их расстреляли. В Новочеркасске. Старинном казачьем городе. Зеленом, роскошном в июле Новочеркасске… Городе, где в тюремной клетке сидел и ждал своей казни зверь.