Текст книги "Смеющийся полицейский"

XVIII

Вопреки всем ожиданиям, утро пятницы началось с новости, которая вдохнула определенные надежды.

Мартин Бек принял эту новость по телефону, и остальные услышали его слова:

– Что? Установили? В самом деле?

Все бросили работу и уставились на говорившего. Мартин Бек положил трубку и сказал:

– Баллистическая экспертиза закончена.

– Ну?

– Тип оружия установлен.

– Ага, – невозмутимо сказал Колльберг.

– Армейский автомат, – заявил Гюнвальд Ларссон. – Они тысячами лежат на никем не охраняемых складах. С таким же успехом их можно было бесплатно раздать преступникам, чтобы сэкономить на новых замках, которые приходится менять каждую неделю. Мне понадобится всего полчаса, чтобы съездить в город и купить целую дюжину автоматов.

– Это не совсем так, – сказал Мартин Бек, взяв лист бумаги, на котором сделал пометки. – «Суоми», тридцать седьмая модель.

– Это еще что такое? – спросил Меландер.

– Автомат старого образца с деревянным прикладом, – объяснил Гюнвальд Ларссон. – Я не видел их с сорокового года.

– Он изготовлен в Финляндии или здесь, по финской лицензии? – спросил Колльберг.

– В Финляндии, – ответил Мартин Бек. – Человек, который звонил, говорит, что это совершенно точно. Патроны тоже старые, они изготовлены фирмой «Тиккакоски – Швейные машины».

– Тридцать седьмая модель, – повторил. Колльберг. – С тридцатисемизарядным магазином. Трудно представить себе, у кого сегодня может быть такой автомат.

– Сегодня ни у кого, – заявил Гюнвальд Ларссон. – Сегодня он уже лежит на дне Стрёммен. В тридцати метрах под водой.

– Возможно, – сказал Мартин Бек. – Но у кого он был четыре дня назад?

– У какого-то сумасшедшего финна, – ответил Гюнвальд Ларссон. – Надо устроить облаву и схватить всех сумасшедших финнов, которые живут в этом городе. Веселая работенка.

– Прессе сообщим об этом? – спросил Колльберг.

– Нет, – предупредил Мартин Бек. – Прессе ни слова.

Воцарилось молчание. Это была первая зацепка. Сколько понадобится времени, чтобы найти вторую?

Дверь распахнулась, в кабинет вошел молодой человек и с любопытством осмотрелся вокруг. В руке у него был серый конверт.

– К кому? – спросил Колльберг.

– К Меландеру, – ответил молодой человек.

– К старшему ассистенту Меландеру, – поправил его Колльберг. – Вон он сидит.

Молодой человек положил конверт на письменный стол Меландера. Он уже собрался выйти, как вдруг Колльберг сказал:

– Что-то я не слышал, чтобы ты стучал.

Молодой человек, который уже взялся за дверную ручку, замер, но ничего не ответил. В наступившей тишине Колльберг медленно и отчетливо, словно давал пояснения ребенку, произнес:

– Перед тем как войти в комнату, следует постучать в дверь, подождать, когда ответят «войдите», и только после этого входить. Понятно?

– Да, – буркнул молодой человек, глядя на ноги Колльберга.

– Это хорошо, – сказал Колльберг и повернулся к нему спиной.

Молодой человек быстро выскользнул за дверь и бесшумно закрыл ее за собой.

– Кто это? – спросил Гюнвальд Ларссон.

Колльберг пожал плечами.

– Он чем-то напоминает Стенстрёма, – добавил Гюнвальд Ларссон.

Меландер вынул изо рта трубку, открыл конверт и вытащил оттуда зеленую книгу сантиметровой толщины.

– Что это? – поинтересовался Мартин Бек.

Меландер перелистал зеленую книгу.

– Заключение психологов, – объяснил он. – Я попросил переплести его.

– Ага, – сказал Гюнвальд Ларссон. – У них тоже имеются гениальные версии? Наш несчастный преступник, совершивший групповое убийство, якобы однажды в переходном возрасте вынужден был отказаться от поездки в автобусе, так как у него не было денег на билет, и это событие оставило такой глубокий след в его впечатлительной душе…

Мартин Бек прервал тираду Ларссона.

– В этом нет ничего смешного, Гюнвальд, – сухо сказал он.

Колльберг бросил на него быстрый удивленный взгляд и обратился к Меландеру:

– Ну и что там у тебя в этой книге?

Меландср вытряхнул из трубки пепел на листок бумаги, сложил его и выбросил в корзину.

– В Швеции прецедентов не было, – сказал он. – Разве что если углубиться в прошлое вплоть до времен Нордлунда и бойни на пароходе «Принц Карл».[7]7
  17 мая 1900 г. Юхан Нордлунд убил четырех человек и ранил восьмерых на пароходе «Принц Карл» на озере Маларен. В декабре того же года был казнен.


[Закрыть] Им пришлось опираться исключительно на американские исследования за последние несколько десятков лет. – Он продул трубку и продолжил, набивая ее: – У американских психологов, в отличие от наших, нет недостатка в материале для подобного рода исследований. Здесь упомянуты среди прочих душитель из Бостона; Спек, убивший в Чикаго восемь медсестер; Уитмен, выстрелами с вышки убивший шестнадцать человек, а ранивший намного больше; Анрэг, который вышел на улицу в Нью-Джерси и за двенадцать минут застрелил тринадцать человек, и множество других случаев, о которых вам наверняка известно из газет. – Он перелистал зеленую книгу.

– Групповые убийства – это, кажется по части американцев, – заметил Гюнвальд Ларссон.

– Да, – согласился Меландер, – в этом труде излагаются несколько довольно правдоподобных теорий, обобщающих это явление.

– Апология насилия, – произнес Колльберг. – Общество карьеристов. Продажа оружия по почте. Грязная война во Вьетнаме.

Меландер сделал затяжку и кивнул.

– Среди всего прочего, – согласился он.

– Я где-то читал, – сказал Колльберг, – что на тысячу американцев имеются один-два потенциальных преступника, способных совершить групповые убийства. Интересно, каким образом им удалось это установить.

– Анкетный опрос, – объяснил Гюнвальд Ларссон. – Это тоже американская выдумка. Обходят дома и расспрашивают людей, как им кажется, способны ли они совершить групповое убийство. Двое из тысячи отвечают: «Да, мне кажется это приятным».

Мартин Бек высморкался и покрасневшими глазами с раздражением посмотрел на Гюнвальда Ларссона.

Меландер откинулся назад и распрямил ноги.

– А что твои психологи говорят о характерных чертах такого убийцы?

Меландер отыскал нужную страницу и прочел:

– Ему чаще всего меньше тридцати лет, он робкий и недоразвитый, хотя окружающие считают его хорошо воспитанным и сообразительным. Иногда он пьющий, но чаще является абстинентом. Предполагается, что он небольшого роста, с каким-нибудь физическим дефектом, который выделяет его из общей массы. В обществе он играет незначительную роль, рос в нищете. Часто это ребенок разведенных родителей или сирота и в детстве ему не хватало ласки. Как правило, он не совершал до этого никаких серьезных правонарушений. – Он поднял глаза и пояснил: – Это основано на сопоставлении фактов, которые выясняются при допросах, и тестовых исследований американских преступников, совершивших групповые убийства.

– Да ведь такой убийца должен быть сумасшедшим, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Но по нему этого не видно до тех пор, пока он не выскочит на улицу и не убьет кучу народу.

– Тот, кто является психопатом, может производить впечатление абсолютно нормального человека до тех пор, пока не произойдет нечто, давшее толчок освобождению скрытой в нем болезни. Психопатия состоит в том, что какая-то или какие-то черты характера данного человека ненормально развиты, в остальном же он совершенно нормален, это касается одаренности, способности к работе и так далее. Людей, которые внезапно совершают групповые убийства, бессмысленные и внешне не имеющие причины, их друзья и родственники, как правило, считают рассудительными, хорошо воспитанными, и никто не ожидает, что они способны на такое. Большинство преступников, которых описали американцы, утверждают, что уже давно знали о своей болезни и пытались подавить в себе разрушительные тенденции, однако в конце концов поддавались им. Такой убийца может страдать манией преследования или манией величия, а также болезненным чувством вины. Нередко подобный преступник обосновывает свой поступок тем, что он хотел добиться признания, или тем, что ему хотелось, чтобы о нем писали в газетах. Чаще всего за таким поступком скрывается желание чем-либо выделиться или жажда мести. Преступник считает, что к нему плохо относятся, он чувствует себя униженным и непонятым. В большинстве случаев у них наблюдаются серьезные сексуальные отклонения.

После этого монолога Меландера воцарилась тишина. Мартин Бек смотрел в окно. Он был бледен, с темными тенями под глазами, и сутулился заметнее, чем обычно.

Колльберг сидел на письменном столе Гюнвальда Ларссона и соединял его скрепки в длинную цепочку. Гюнвальд Ларссон раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.

– Я читал вчера книжку об Уитмене, – сказал он, – ну, о том, который застрелил несколько человек с вышки в университете в Остине. Какой-то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что ему хотелось переспать с собственной матерью. Вместо того, чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвастать такой памятью, как у Фредрика, но последняя фраза этой книги звучит следующим образом: «Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно выстрелы любви, в Мать Землю».

В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой в уголке рта.

– О Боже, о чем это вы здесь говорите!

– Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, – задумчиво сказал Гюнвальд Ларссон, – хотя и в горизонтальном положении.

Монссон вытаращил на него глаза.

Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую книжку.

– Я хочу почитать это в спокойной обстановке, – сказал он. – Без остроумных комментариев.

Он направился к двери, однако его остановил Монссон, который вынул зубочистку изо рта и спросил:

– Что я должен делать?

– Не знаю. Спроси у Колльберга, – коротко ответил Мартин Бек и вышел.

– Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.

Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул листок Монссону.

– Что происходит с Мартином? – спросил Гюнвальд Ларссон. – Почему у него такой кислый вид? Колльберг пожал плечами.

– Наверное, у него есть на то свои причины, – ответил он.

Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы добраться до Норра-Сташенсгатан при таком интенсивном уличном движении. Когда он поставил машину напротив дома № 48, было начало четвертого и уже почти стемнело.

В этом доме было два жильца с фамилией Карлсон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему нужен.

К двери было прикноплено восемь картонок с фамилиями. Две из них были напечатаны, остальные – написаны от руки разными почерками. На всех картонках были иностранные фамилии. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.

Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.

– Фру Карлсон дома? – спросил Монссон.

Мужчина продемонстрировал в улыбке ослепительно белые зубы и развел руками.

– Фру Карлсон нет в дом, – ответил он на ломаном шведском языке. – Она скоро будет.

– Я подожду ее, – сказал Монссон, входя в прихожую.

Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.

– Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?

Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.

– Да, – ответил он. – Это было ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.

– Вы тоже араб? – спросил Монссон.

– Нет, турок. А вы тоже иностранец?

– Нет, – ответил Монссон. – Я швед.

– О, я решил, что вы иностранец, потому что вы чуть-чуть запинаетесь.

Монссон строго посмотрел на него.

– Я полицейский, – объяснил он. – Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Дома есть еще кто-нибудь, кроме вас?

– Нет, только я. У меня выходной.

Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темная, длинная и узкая, здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной, в прихожую выходило еще пять дверей, в том числе одна двойная и две маленьких дверки, очевидно, в туалет и кладовку.

Монссон подошел к двойной двери и открыл одну створку.

– – Личная комната фру Карлсон, – испуганно сказал мужчина в майке. – Вход запрещен.

Монссон заглянул в комнату, уставленную мебелью и служащую, вероятнее всего, спальней и гостиной одновременно.

Следующая дверь вела в кухню. Большую и хорошо оборудованную.

– Запрещено ходить в кухню, – сказал стоящий за спиной Монссона турок.

– Сколько здесь комнат? – спросил Монссон.

– Комната фру Карлсон, кухня и наша комната, – сказал турок. – Еще туалет и кладовка.

Монссон нахмурил брови.

– Значит, две комнаты и кухня, – уточнил он для себя.

– А сейчас смотреть на нашу комнату, – сказал турок, открывая дверь.

Комната была размерами приблизительно пять на шесть метров.[8]8
  В данной версии перевода комната была «приблизительно семь на девять метров», то есть, 63 м2. Это слишком много, и, кроме того, ниже указано, что во всей комнате имелись всего два окна. Посмотрел перевод в журнальном варианте («В тупике») – там размеры комнаты «примерно пять метров на шесть». Кажется ближе к истине, поэтому я исправил значения в соответствии с журнальным переводом.


[Закрыть]

Два окна выходили на улицу, на них были обвисшие выцветшие занавески. Вдоль стен стояли разные кровати, а между окнами – топчан, обращенный изголовьем к стене.

Монссон насчитал шесть кроватей. Две были не застелены. Везде валялись обувь, предметы одежды, книги и газеты. В центре комнаты стоял белый лакированный стол в окружении пяти разнокалиберных стульев. Меблировку дополнял высокий комод из темного дерева с выжженными на нем узорами, стоящий наискосок у одного из окон.

В комнате было еще две двери, кроме входной. Перед одной из них стояла кровать; значит эта дверь наверняка вела в комнату фру Карлсон и была заперта. За другой дверью находилась кладовка, набитая одеждой и чемоданами.

– Вас живет здесь шестеро? – спросил Монссон.

– Нет, нас восемь, – ответил турок. Он подошел к кровати, стоящей перед дверью, и выдвинул из-под нее еще один матрац, одновременно показав на другую кровать. – Две раздвигаются, – сказал он. – Мохаммед спал на той кровати.

– А на остальных семи кто? – спросил Монссон. – Турки?

– Нет, три турка, два… нет, один араб, два испанца, один финн и новенький, грек.

– Едите вы тоже здесь?

Турок быстро прошел к противоположной стене, чтобы поправить подушку на одной из кроватей. Монссон успел заметить раскрытый порнографический журнал, прежде чем его прикрыла подушка.

– Извините, – сказал турок. – Тут немного… не так хорошо убрано. Едим ли мы здесь? Нет, готовить еду запрещено. Запрещено ходить в кухню, запрещено иметь электрическую плитку в комнате. Не разрешается варить еду и кофе.

– А сколько вы платите?

– По триста пятьдесят крон с человека.

– В месяц?

– Да. Каждый месяц триста пятьдесят крон.

Турок кивал головой и почесывал темные, жесткие, как щетина, волосы в вырезе майки.

– Я очень хорошо зарабатываю, – сказал он. – Сто семьдесят крон в неделю. Я вагоновожатый. Раньше я работать в ресторане и не зарабатывать так хорошо.

– Вы не знаете, у Мохаммеда Бусси были какие-нибудь родственники? – спросил Монссон. – Родители, братья и сестры?

– Не знаю. Мы были хорошие друзья, но Мохаммед не говорит много. Он очень боялся.

Монссон, глядящий в окно на кучку замерзших людей, которые ждали на остановке автобус, обернулся.

– Боялся?

– Нет, нет, не боялся. Как это сказать? Он был не храбрый.

– Ага, понятно, несмелый, – сказал Монссон. – И долго он здесь жил?

Турок сел на топчан, стоящий между окнами.

– Не знаю. Я приехал сюда прошлый месяц. Мохаммед уже жил здесь.

Монссон потел в утепленном плаще. Воздух был тяжелым от испарений восьми обитателей комнаты.

Он неожиданно затосковал по Мальмё и своей уютной квартирке, на Регементсгатан. Монссон достал из кармана последнюю зубочистку и спросил:

– Когда вернется, фру Карлсон?

Турок пожал плечами.

– Не знаю. Скоро.

Монссон с зубочисткой во рту уселся за круглый стол и принялся ждать.

Через полчаса он выбросил в пепельницу остатки изжеванной зубочистки. Появились еще два жильца фру Карлсон, однако сама хозяйка все еще отсутствовала.

Вновь прибывшие оказались испанцами, и так как их запас шведских слов был невероятно мал, а запас испанских слов у Монссона вообще равнялся нулю, то он вскоре отказался от попытки допросить их. Ему удалось выяснить лишь то, что одного из них зовут Рамон, а другого – Хуан, и что они работают мойщиками посуды в кафе самообслуживания.

Турок лежал на топчане и лениво перелистывал немецкий еженедельник. Испанцы оживленно разговаривали, готовясь к вечерним развлечениям, составной частью которых должна была быть девушка по имени Керстин; она-то и была главной темой их беседы.

Монссон взглянул на часы. Он решил ждать до половины шестого и ни минутой дольше.

Фру Карлсон пришла, когда до половины шестого оставалось две минуты.

Она усадила Монссона на свой роскошный диван, угостила его вином и принялась сетовать на невыносимую жизнь домовладелицы, у которой есть квартиранты.

– Одинокой бедной женщине не очень приятно, когда у нее в доме полно мужчин, – говорила она. – И к тому же иностранцев. Но что еще остается делать бедной несчастной вдове?

Монссон быстро сосчитал. Несчастная вдова загребала почти три тысячи в месяц от сдачи комнаты.

– Этот Мохаммед, – сказала она, – остался должен мне за прошлый месяц. Не могли бы вы как-нибудь уладить это дело? У него ведь были деньги в банке.

На вопрос Монссона, какого она мнения о Мохаммеде, фру Карлсон ответила:

– Для араба он действительно был довольно милым. Обычно они такие грязные и безответственные. Однако он был вежливый, тихий и производил впечатление человека порядочного; не пил, и девушки, судя по всему, у него тоже не было. Единственное, что, как я уже сказала, он не заплатил за прошлый месяц.

Оказалось, что она хорошо знакома с частной жизнью своих жильцов. Рамону прекрасно подходит шлюха по имени Керстин, однако о Мохаммеде фру Карлсон ничего сказать не могла.

У него была замужняя сестра в Париже. Она писала ему, однако фру Карлсон не смогла прочесть эти письма, потому что они написаны по-арабски.

Фру Карлсон дала Монссону целую пачку писем. Адрес и фамилия сестры были на конвертах.

Все земные приобретения Мохаммеда Бусси оказались упакованными в брезентовый чемоданчик. Монссон забрал с собой и его.

XIX

Понедельник. Снег. Ветер. Собачий холод.

– Прекрасный свежий снег, – сказал Рённ.

Он стоял у окна и мечтательно глядел на улицу и крыши домов, едва различимые в клубах белого тумана.

Гюнвальд Ларссон бросил на него подозрительный взгляд и спросил:

– Это что же, какой-то тонкий намек?

– Нет. Я просто вспомнил детство и размышлял вслух.

– В высшей степени конструктивно. Может, ты поразмышляешь о том, чтобы заняться чем-нибудь более полезным? С точки зрения расследования.

– Да, конечно, – сказал Рённ. – Разве только…

– Ну?

– Именно это я и хотел сказать. Чем?

– Девять человек убито, – рассердился Гюнвальд Ларссон, – а ты стоишь и не знаешь, чем тебе заняться. Ты принимаешь участие в расследовании или нет?

– Принимаю.

– Ну так вот и попытайся что-нибудь выяснить.

– Где?

– Не знаю. Займись чем-нибудь.

– А сам ты чем занимаешься?

– Да ты ведь видишь. Читаю эту психологическую галиматью, которую состряпали профессора и Меландер.

– Зачем?

– Сам не знаю. Я что, обязан все знать?!

После кровавой бойни в автобусе прошла неделя. Расследование не продвигалось вперед, какие-либо конструктивные идеи явно отсутствовали. Даже ручеек бес полезной информации со стороны общественности начал высыхать.

Общество потребления и его граждане, вечно находящиеся в состоянии стресса, теперь уже были заняты совершенно другими мыслями и делами. Хотя до Рождества оставалось еще больше месяца, уже началась оргия реклам и закупочная истерия, которая быстро и неудержимо, словно чума, распространялась по украшенным гирляндами торговым улицам. Эпидемия не жалела никого, и от нее нельзя было убежать. Она вгрызалась в дома, проникала в квартиры, заражала и побеждала всех и все на своем пути. Дети уже плакали от усталости, а отцы семейств влезли в долги вплоть до следующего лета. Узаконенное мошенничество находило себе все новые и новые жертвы. Больницы были переполнены людьми с инфарктами, нервными расстройствами и прободными язвами желудка.

В полицейские участки в центре города участились визиты предвестников большого наплыва праздничных клиентов, на сей раз в виде мертвецки пьяных гномов[9]9
  В Швеции роль Деда Мороза исполняют гномы.


[Закрыть], которых извлекали из подворотен и общественных туалетов. На Мариаторгет два измученных полицейских уронили находящегося в невменяемом состоянии гнома в сточную канаву, когда пытались засунуть его в такси.

Во время возникшего при этом скандала полицейских тесно окружили плачущие от отчаяния дети и разъяренные пьянчужки. Одному из полицейских попали в глаз снежком, и у него сразу же испортилось настроение. Он схватился за резиновую дубинку и огрел ею случайно оказавшегося рядом пенсионера. Выглядело это не очень красиво, и у тех, кто недолюбливал полицию, появилась новая пища для разговоров.

– В любом обществе существует скрытая ненависть к полиции, – сказал Меландер. – Нужен только какой-нибудь импульс, чтобы она стала явной.

– Ага, – без особого интереса буркнул Колльберг. – А почему так происходит?

– Потому, что полиция – это зло, однако зло, без которого нельзя обойтись, – заявил Меландер. – Все люди, даже профессиональные преступники, знают, что могут оказаться в такой ситуации, когда полиция будет их единственным спасением. Когда вор просыпается ночью оттого, что кто-то хозяйничает в его подвале, что он будет делать? Конечно же, позвонит в полицию. Однако поскольку такие ситуации бывают нечасто, то большинство людей испытывают либо страх, либо презрение, когда полиция вмешивается в их личную жизнь или нарушает их покой.

– В дополнение к другим неприятностям, – сказал Колльберг, – мы должны считать себя необходимым злом.

– Суть проблемы, – упрямо продолжил Меландер, – состоит в парадоксальной ситуации, когда профессия полицейского требует максимальной сообразительности, исключительных психологических, физических и моральных качеств от тех, кто ее выбирает, и вместе с этим не предлагает ничего, что бы могло привлечь людей с такими качествами.

– Это ужасно, – сказал Колльберг.

Мартин Бек уже много раз слышал рассуждения такого рода, и они почти не интересовали его.

– Может быть, вы продолжите ваш психологический спор где-нибудь в другом месте, – недовольно сказал он. – Я пытаюсь думать.

– О чем? – спросил Колльберг.

Зазвонил телефон.

– Бек.

– Это Хелм. Ну, что слышно?

– Абсолютно ничего. Но это между нами.

– Вы еще не идентифицировали того, без лица?

Мартин Бек давно знал Хелма и доверял ему. В этом он не был одинок, многие считали Хелма одним из самых опытных экспертов-криминалистов. Нужно было только уметь найти к нему подход.

– Нет, – ответил Мартин Бек. – Наверное, его исчезновение никою не волнует, а от тех, кто явился к нам, ничего узнать не удалось. – Он перевел дух и добавил: – Не хочешь ли ты сказать, что у вас есть что-нибудь новенькое?

Хелму нужно было льстить, о чем все прекрасно знали.

– Да, – довольно сказал он. – Мы тут немножечко присмотрелись к нему и попытались воссоздать его подробный образ, который дал бы представление о живом человеке. Думаю, в определенной мере нам это удалось.

«Наверное, мне нужно сказать: „Неужели такое возможно?“» – подумал Мартин Бек.

– Неужели такое возможно? – сказал он.

– Да, – довольно ответил Хелм. – Результат превзошел наши ожидания.

Что же сказать сейчас? «Невероятно», «превосходно» или просто «отлично», а может, «замечательно»? Не мешало бы поупражняться на приемах с распитием кофе, которые устраивает Инга.

– Замечательно, – воскликнул он.

– Спасибо, – с признательностью ответил Хелм.

– Не за что. Ты не мог бы рассказать…

– Конечно. Именно за этим я и звоню. Сначала мы осмотрели зубы. Это было нелегко. Однако мосты и коронки, которые мы обнаружили, сделаны исключительно умело. Вряд ли их смог бы изготовить шведский дантист. Ну, о зубах мне больше сказать нечего.

– Это уже немало, – заметил Мартин Бек.

– Далее одежда. Его костюм указывает на один из голливудских магазинов в Стокгольме. Насколько мне известно, имеется три таких магазина. На Васагатан, на Гётгатан и на Санкт-Эриксплан.

– Хорошо, – лаконично сказал Мартин Бек.

Теперь уже не нужно было подбирать слова.

– Да, я тоже так считаю, – кисло произнес Хелм. – Костюм очень грязный. Судя по всему, его никогда не чистили, а носили давно и почти ежедневно.

– Как давно?

– Около года.

– Есть что-нибудь еще?

Минуту длилась пауза. Лучшее Хелм приберег под конец. Паузу он сделал только для усиления эффекта.

– Да, – наконец сказал он. – В нагрудном кармане пиджака оказались следы гашиша, а в правом кармане брюк лежала разломанная на несколько кусочков таблетка прелюдина. Анализы, проделанные при вскрытии, подтверждают, что этот человек был наркоманом.

Снова эффектная пауза. Мартин Бек ничего не сказал.

– Кроме того, у него был триппер в довольно далеко зашедшей стадии. Это тоже показало вскрытие.

Мартин Бек закончил записывать, поблагодарил и положил трубку.

– Издалека несет уголовщиной, – констатировал Колльберг. В течение всего разговора он стоял за стулом Мартина Бека и подслушивал.

– Да, – согласился Мартин Бек, – однако отпечатков его пальцев в нашей картотеке нет.

– Может, он был иностранцем.

– Может, – сказал Мартин Бек. – Ну ладно, а что будем делать с этой информацией? Нельзя допустить, чтобы она попала в прессу.

– Нельзя, – согласился с ним Меландер. – Однако можно сделать так, чтобы эта информация через наших осведомителей попала к наркоманам. С помощью окружной службы защиты от наркомании.

– Гм, – сказал Мартин Бек. – Займись этим.

Утопающий хватается за соломинку, подумал он. А что еще остается? В последнее время полиция провела две облавы в так называемом подполье, причем провела их с большим размахом. Результат оказался именно таким, какого ожидали. Ничтожным. Все предвидели этот налет, кроме самых отчаянных и смирившихся. Из ста пятидесяти человек, задержанных полицией, большинство следовало сразу же отправить в исправительные заведения, если бы таких заведений хватало.

Тихая разведка ничего до сих пор не дала, а те сотрудники полиции, которые поддерживали контакты с «дном», были убеждены, что осведомители говорят правду, когда утверждают, что ничего не знают.

Многое свидетельствовало о том, что так оно и есть. Очевидно, ни у кого не могло быть каких-либо причин оберегать этого преступника.

– Кроме него самого, – заметил Гюнвальд Ларссон, который испытывал слабость к излишним комментариям.

Оставалось только одно: извлечь максимальную пользу из уже имеющегося материала. Попытаться найти оружие и допросить всех, кто имел какое-либо отношение к жертвам. Эти допросы предстояло провести свежим силам, другими словами, Монссону и старшему ассистенту из Сундсвалла по фамилии Нордин. Гуннара Ольберга не удалось освободить от его обычных обязанностей и прикомандировать к ним. В общем-то, особого значения это не имело, потому что все были уверены, что эти допросы ничего не дадут.

Медленно тянулись часы. Один день следовал за другим. Прошла уже целая неделя таких дней, потом началась вторая. Снова был понедельник. Четвертое декабря, день Святой Варвары. Морозно и ветрено; праздничное возбуждение усиливалось. Пополнение скучало и начало грустить по дому. Монссон тосковал по мягкому климату южной Швеции, а Нордину не хватало настоящей северной зимы. Оба они не привыкли жить в большом городе, им было плохо в Стокгольме. Многие вещи действовали им на нервы, в первую очередь – шум, толкотня и грубость окружающих. Кроме того, им, как полицейским, не нравилось хулиганство и быстрый рост мелких преступлений.

– Не понимаю, как вы можете здесь выдерживать, – сказал Нордин.

Нордин был коренастый, лысый, с кустистыми бровями и прищуренными карими глазами.

– Мы родились здесь, – ответил Колльберг, – и так жили всегда.

– Я приехал сюда в метро, – сказал Нордин. – На отрезке от Алвик до Фридхемсплан я видел по крайней мере пятнадцать человек, которых у нас в Сундсвалле полиция сразу же задержала бы.

– У нас не хватает людей, – объяснил Мартин Бек.

– Я знаю, но…

– Что «но»?

– Но вы сами подумайте о том, какие здесь испуганные люди. Обычные порядочные граждане. Каждый буквально убегает, если попросить у него прикурить или справиться, как пройти куда-либо. Они попросту боятся. Никто не чувствует себя уверенно.

– Такое здесь происходит с каждым, – сказал Колльберг.

– Со мной вовсе не произошло, – возразил Нордин. – Однако вскоре я тоже, наверное, стану таким. У вас есть какая-нибудь работа для меня?

– Мы получили странную информацию, – сказал Меландер.

– О чем?

– О неопознанном мужчине из автобуса. Какая-то фру из Хегерстена позвонила и сообщила, что живет рядом с гаражом, где собираются иностранцы.

– Ну и что?

– Там случаются скандалы. Она, конечно, не употребила слово «скандалы». Сказала, что они шумят. Один из самых крикливых – низенький темный мужчина лет тридцати пяти. Обычно он одевается так, как было описано в газетах. Она утверждает, что именно этот мужчина уже некоторое время не появляется там.

– Так одеваются тысячи людей, – скептически заметил Нордин.

– Да, – согласился Меландер. – Это правда. Почти стопроцентно эта информация ничего не стоит. Она настолько неопределенная, что ее трудно проверить. Кроме того, говорила она как-то неуверенно. Но если никакой другой работы у тебя нет…

Он не закончил фразу, написал фамилию и адрес в блокноте и вырвал листок. Зазвонил телефон. Меландер протянул листок Нордину и одновременно взял трубку.

– Слушаю, – сказал он.

– Я ничего не могу прочесть, – пожаловался Нордин.

Почерк у Меландера был, мягко говоря, неразборчивым. Что же касается людей посторонних, то они вообще не могли прочесть ничего из того, что он написал. Колльберг взглянул на листок.

– Клинопись, – сделал он заключение. – Или, скорее, иврит. Может, это Фредрик написал тексты, которые обнаружили возле Мертвого моря. Впрочем, для этого у него не хватило бы сообразительности. Зато я лучший интерпретатор Меландсра.

Он быстро переписал текст и вручил листок Нордину со словами:

– Теперь ты сможешь это прочесть.

– Ладно, – сказал Нордин. – Я съезжу туда. А автомобиль у вас есть?

– Есть. Однако с учетом интенсивности уличного движения и состояния дорог тебе лучше было бы воспользоваться общественным транспортом. Поезжай тринадцатым или двадцать третьим до Аксельберга.

– Ладно, – буркнул Нордин и вышел.

– Сегодня блестящего впечатления он что-то не производит, – сказал Колльберг.

– Разве можно иметь к нему за это претензии? – высморкавшись, спросил Мартин Бек.

– В общем-то нет, – со вздохом ответил Колльберг. – Почему бы нам не отправить этих бедняг домой?

– Это не входит в нашу компетенцию, – произнес Мартин Бек. – Они находятся здесь для того, чтобы участвовать в самом интенсивном розыске человека, который когда-либо проводился в этой стране.

– Неплохо было бы… – Колльберг осекся. Дальше он мог не продолжать. Несомненно, неплохо было бы знать, кого именно они разыскивают и каким образом следует это делать.