Текст книги "Американская пустыня"

Глава 3

При виде того, как дети жадно вдыхают свежий живительный воздух, взбодрился и Тед. Ему приходилось удерживать детей у двери, чтобы те не разбрелись, не угодили в смертоносный свет. Он велел Джеральду бегом пересечь последние освещенные двадцать ярдов территории и ждать в темноте. А потом стал посылать детей – парами, один постарше, другой помладше. Самые маленькие все еще плакали, но уже не так громко. Все до единого, выходя, обнимали Теда, и тот, ласково подтолкнув малышей в спинки, отправлял их к Джеральду. Сам он побежал вслед за последней парой: из темноты зорко посверкивали глазенки тех, кто уже добрался до противоположной стороны. Но вот Тед услышал, как топочут в пыли тяжелые ботинки, услышал тяжелое дыхание и перешептывания, затем, на полпути через двор, свет упал на девочку с мальчиком впереди него. Тед стремительно развернулся – и луч ударил ему в лицо.

– Дьявол вернулся! – прогудел Большой Папа. – Узрите зловредного дьявола! – Выводок адептов с фонариками нервно переминался за его спиной.

– Бегите! – велел Тед детям, застигнутыми вместе с ним посреди двора. Однако те застыли, словно парализованные, и беспомощно льнули к нему – как паства к своему проповеднику.

Вспыхнул еще свет, на сей раз – от вертолета над головой. Тед глянул вверх и на мгновение ослеп. Он прикрыл глаза, но машины в небесах все равно не увидел. Вокруг клубились тучи грязи и пыли, свет отражался в мельчайших частичках, и оттого мир казался желтушным.

– Ты с детьми отсюда не уйдешь! – завопил фанатик, перекрывая грохот.

Тед отвечать не стал.

Большой Папа запрокинул голову и завопил в небеса:

– «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его;

Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Эсрома; Эсром родил Арама;

Арам родил Аминадава; Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона;

Салмон родил Вооза от Рахавы; Вооз родил Овида от Руфи; Овид родил Иессея;

Иессей родил Давида царя; Давид царь родил Соломона;

Соломон родил Ровоама; Ровоам родил Авию; Авия родил Асу;

Аса родил Иосафата; Иосафат родил Ахаза; Ахаз родил Езекию;

Езекия родил Манассию; Манассия родил Амона; Амон родил Иосию;

Иосия родил Иехонию и братьев его;

Иехония родил Салафииля; Салафииль родил Зоровавеля;

Зоровавель родил Авиуда; Авиуд родил Елиакима; Елиаким родил Азора;

Азор родил Садока; Садок родил Ахима; Ахим родил Елиуда;

Елиуд родил Елеазара; Елеазар родил Матфана; Матфан родил Иакова;

Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от которой родился Иисус, называемый Христос!»[liii]  [liii] Мф., 1:2 – 16; некоторые стихи (6, 8, 9, 11) процитированы с купюрами; в результате несколько родов оказываются пропущены.


[Закрыть]

Адепты благоговейно смолкли. Даже Джеральд непроизвольно подался вперед, к наставнику, пробормотав себе под нос – так, что услышал только Тед:

– Он перечислил все роды. Все, что есть.

– Да все эти роды коту под хвост! – заорал Тед. – Иосиф и, стало быть, Авраам и Давид, все они в родстве с Иисусом разве что через брак! – Пожалуй, прозвучало это вполне в дьявольском духе.

Тед видел, как во взгляде Большого Папы отразилось безумие, слышал среди всего этого шума, как губы маньяка влажно шевелятся, а затем встретился с ним глазами – тот медленно поднял винтовку и попытался взять на прицел младшего из стоящих тут же детишек. Тед заслонил собою детей – и принял три пули в грудь. От выстрелов вертолет задергался под лопастями, пошел было вниз, затем резко взмыл, подняв еще пыли; его луч плясал по всему двору, выплескивался в темную пустыню и возвращался назад, в безопасность.

Дети завизжали. Тед стоял лицом к лицу с Большим Папой. Ни тебе крови, ни зияющих ран. Как и прежде, проповедник затрясся, оружие выпало из его рук. Выстрелы не прошли даром: позади, в противоположном конце лагеря, поднялась суматоха. В воздухе потрескивали одиночные очереди, вопили солдаты, адепты громко взывали о спасении.

Тед подтолкнул детей – бежим, дескать! – и с помощью Джеральда увел их в темноту, подальше от похитителя. По пути он ощупывал грудь пальцами. Вот он нашел дырку, сунул туда палец, вынул его, обнюхал – гнилостно пахло смертью. Когда Тед снова поискал дыру, она уже затянулась. Тед погладил грязные волосы мальчугана, идущего впереди него, и ощутил необъяснимую грусть – словно где-то в глубине резануло холодом.

Сотрясение мозга, сообщил доктор. Перелом руки. Ушибы. Гематомы. Возможна отслойка сетчатки. Три сломанных ребра. Но с Перри все будет в порядке, говорили врачи. Глория подняла взгляд на темный потолок над раскладушкой и подумала, что, кажется, молится – а еще подумала, а не поздновато ли, а еще подумала: что за глупость! Снаружи и из коридора доносились голоса медсестер. Не о Перри ли они разговаривают?

В приоткрытую дверь легонько постучали. Глория села на постели. В проеме стоял Ричард.

– Я подумал, вряд ли ты спишь, – сказал он.

– И не ошибся.

– Я рад, что с твоим сыном все обошлось.

Глория кивнула.

– Я отвез Ханну и Эмили к тебе домой.

– Я звонила Ханне, – откликнулась Глория.

– Я просто подумал, заеду посмотрю, как ты тут. – Ричард потоптался на месте. – Наверное, не стоит тебе докучать: тебе б отдохнуть малость.

– Хорошо.

Ричард повернулся уходить.

– Погоди. Ты не посидишь со мной немного? – попросила Глория.

Ричард присел на стул рядом с раскладушкой. Глория вновь вытянулась на постели – и закрыла глаза.

Он слышал каждый детский всхлип, каждый шаг по рыхлому песку каньона, каждый окрик, эхом разносящийся в воздухе. Впереди уже замаячил автобус: Тед видел, что машина залита ярким, беспощадным светом, подобно всему прочему, – омыта светом, осквернена светом. Однако он все подгонял детей вперед – ровным спокойным голосом, успокаивая и ободряя. Джеральд попытался было остановить их, но Тед велел ему идти дальше.

Салли разглядел в темноте толпу детей и попросил стоящего рядом солдата посветить на них фонариком.

– Чтоб мне провалиться! – сказал какой-то офицер. А затем он и еще несколько бросились навстречу беглецам.

Салли видел Теда Стрита: тот замыкал шествие, неся на руках толстого мальчугана в полосатой рубашке. При мысли о миссис Стрит Салли испытал облегчение, но, наблюдая за поведением Теда Стрита – отметив его неподвижный, сосредоточенный взгляд и просто-таки сверхъестественное спокойствие, – детектив отчего-то испугался.

При виде бегущих к ним гвардейцев и десантников в синих куртках Тед облегченно выдохнул. Он боялся, что безумный фанатик помчится за ними и примется стрелять, а он, Тед, всех пуль принять в себя не сможет.

Подоспевшие солдаты разобрали детей; оставшиеся несколько ярдов до автобуса Тед прошел в одиночестве. Незнакомый коротышка с пышными усами явно поджидал Теда.

– Здравствуйте, мистер Стрит, – поздоровался коротышка.

Тед кивнул.

– Меня зовут Горацио Салли. Очень рад, что вы нашлись. Ваша жена ужасно тревожится. – Он протянул Теду руку.

Тед ответил рукопожатием.

– Моя жена – добрая женщина. С детьми все в порядке?

Салли оглянулся.

– Вроде бы да. А с вами?

– Кто знает, – отозвался Тед. – Кто знает.

Воодушевленный Освальд Эйвери попытался прорваться обратно на базу, дабы продолжать исследования – и был застрелен молодым рядовым из Аллайанса, штат Небраска. Безротый Иисус-19 по-прежнему прятался у Негации Фрашкарт и ее ревностной паствы. Его переодели в белую рубашку и тренировочные брюки, подобно всем прочим, и приставили стирать одежду и убирать мусор и прочие, менее аппетитные отходы.

Набежали журналисты с кинокамерами и прожекторами – здрасте, давно не виделись! – превращая сумеречное утро в яркий полдень. Тед заплутал во времени, как никогда прежде. Позвольте, а когда же он, собственно, умер? Когда побывал в плену у сектантов? Когда видел свою семью в последний раз? Мозг его был настолько полон жизни, а тело настолько безжизненно, что Тед твердо знал: плоть мертва – ни тебе пульса, ни тебе кровотока. И в глубине – леденящий смрад смерти. Ощутив его на краткий миг, Тед удивился, с какой стати смрад не просачивается наружу и не возвещает всем вокруг, что мертвец и в самом деле мертв.

Репортеры из служб новостей расспрашивали Теда, каково это – чувствовать себя героем. Он отвечал, что не имеет понятия. Его спрашивали, как он узнал про детей. Он отвечал, что это как раз совершенно не важно, а важно только то, что теперь с детьми все в порядке. Его спрашивали, понял ли он наконец, жив он или мертв, и он отвечал, что не понял. Его снова и снова величали героем – пронзительными, действующими на нервы голосами. Его называли защитником детей, суперзвездой, поборником справедливости, спасителем.

Со временем журналисты взялись за детей – личности их были установлены, истории – выслушаны, и лица с молочных пакетов наконец-то обрели имена, – и Салли сумел увести Теда прочь от стервятников, усадить его в «форд» и увезти.

– Вы работаете на мою жену? – спросил Тед.

– Я работаю на страховую компанию.

– Им придется заплатить.

Салли опустил стекло до половины и искоса глянул на швы вдоль Тедовой шеи.

– С какой бы стати?

– Да потому, что если кто-либо когда-либо и был мертв, так это я.

– То есть я беседую с покойником?

Тед покачал головой.

– Вы беседуете со мной, а так уж вышло, что я мертв, выключен из жизни, лишен физиологических функций. Я – призрак, у которого осталось тело. Так ли это странно?

Салли промолчал.

– Я умер, спустя пару дней очнулся мертвым, мертв и ныне, но это никоим образом не имеет отношения к тому, что я здесь, разговариваю с вами и могу коснуться вашего плеча. Как вам это нравится?

– Я отвезу вас домой, к жене. Попытайтесь быть живым ради нее. По-моему, для вашей семьи это очень много значит.

Несколько миль они ехали молча; наконец Салли спросил:

– Зачем вы вернулись за детьми?

– Пришлось. Детей нужно было спасти.

Салли кивнул.

– Вы меня боитесь? – спросил Тед.

– А надо? – откликнулся Салли.

– Нет, вовсе нет. – Тед всмотрелся в лицо собеседника: тот следил за дорогой и одновременно поглядывал в зеркало заднего вида. – Но вы боитесь. Я бы предпочел, чтобы было иначе – но вы все равно боитесь.

Проснувшись в четыре утра и обнаружив, что Ричард так и задремал на стуле, Глория почувствовала себя обманщицей. Почувствовала себя изменницей – ну и прекрасно! Ричард мягкий, Ричард добрый; все прекрасно – и точка.

Перри крепко спал; он вне опасности, уверяла медсестра. Голос сестры звучал так спокойно, так непринужденно, что Глория наконец и в самом деле поверила, что с Перри все будет в порядке. Ричард свозил ее домой переодеться.

– Ханна отвезет меня назад, – заявила Глория.

– Как скажешь.

– Так и скажу.

Глория заверила Эмили, что с Перри все благополучно, и машинально принялась готовить завтрак. В дверь позвонили. Она выключила газ под чайником и вышла из кухни. Подумала, а вдруг это Тед – и непроизвольно ускорила шаг, а, осознав это, одновременно разволновалась и устыдилась.

Эмили поспешила за матерью и встала у лестницы, пока та открывала дверь.

При виде Теда Глория «сломалась» и рухнула на колени. Эмили подбежала к матери и крепко обняла ее, разрыдавшись заодно с ней, уткнулась лицом ей в грудь, – так крепко, как только смогла, – и в хлопчатобумажную ткань, и в плоть, заглушающие всхлипывания.

Салли шагнул назад.

Тед нагнулся и обнял жену и дочь.

Глава 4

Было что-то в интонациях их рыданий, что Теда не затронуло. Ему хотелось поплакать с ними вместе, но Тед каким-то непостижимым образом понял, что их всплеск эмоций вызван отнюдь не его возвращением. Он скользнул взглядом по лестнице, по гостиной, по двери в кухню.

– А где Перри? – спросил он.

Глория и Эмили зарыдали громче.

– Где Перри?

Глория затихла и глянула на мужа: в ее глазах читались не только смятение и горе, но и гнев, и осуждение, а еще – мольба. Тед изучил и оценил выражение ее лица – и постиг непостижимое. Он сполз на пол, плюхнулся прямо на задницу, но слез не было, и слов – тоже. Он почувствовал, что кожа его холодеет – становится такой, какой ей полагалось быть всю дорогу, учитывая, что внутри него, в глубине, царил ледяной холод.

В комнату вошла Ханна – и громко взвизгнула при виде Теда.

Тед оглянулся на нее.

– Перри?

– Все будет хорошо, – заверила Ханна.

В сознании Теда промелькнула мысль о воскрешении Перри – о, как больно и как тошнотворно! – и он опечалился еще больше.

– С Перри приключился несчастный случай, – пояснила Глория. Но ближе к Теду не придвинулась. – Он упал и поранился, сейчас с ним все в порядке.

– Он… – Тед прикусил язык. Как спросить то, о чем он подумал? Мальчик умер? Жив Перри вообще или нет?

– Сотрясение мозга и рука сломана, – сообщила Ханна. – Это самое худшее.

Эмили поспешно отпрянула от отца подальше. Не дрожа, нет – но где-то на грани дрожи.

Ханна увела Эмили на прогулку; Тед с Глорией сидели за столом в столовой. В доме царила мертвая тишина. Оба молчали.

– Поверить не могу, – выговорила наконец Глория.

– Нам надо пойти проведать Перри, – сказал Тед.

Глория кивнула.

Тед мучился чувством утраты – как ни странно, одновременно чувствуя, что на самом деле грусть – удел Глории, что он тут только затем, чтобы утешить ее в собственной смерти, что неким образом он вне всего этого. Разумеется, он вне всего этого. Он умер для мира – и значит, для мира чувств тоже. Он коснулся руки Глории – коснулся как друг, со странной отстраненностью, которая завораживала его и вместе с тем внушала отвращение. Теперь Тед понимал, что горевали здесь не о нем, а о Перри, о том, что едва не потеряли мальчика. Он чувствовал себя неловко оттого, что не разделял чувства своих близких – но ведь он ужасно далек и от чувства, и от них самих, и от всего на свете.

– Ты где был? – спросила Глория. Будто вынесла приговор.

Что Теду оставалось? Пересказывать фантастическую историю про религиозных маньяков и правительственных ученых, и про то, как его кромсали, вскрывали и собирали заново? С чего ему прикажете начать? «Меня похитил один тип, который держал в заложниках двадцать семь детей. А в середине пути я повстречал двадцать семь Иисусов». Ну, что тут скажешь?

Пока Стриты переодевались в спальне, по телевизору передавали новости: Теда величали спасителем, причем с большой буквы: Спасителем маленьких детей. По Си-эн-эн показали родителей толстого мальчугана в полосатой рубашке: они, плача, рассказывали, как уже примирились с мыслью о том, что никогда больше не увидят своего малыша. Вот они посмотрели прямо в камеру – и поблагодарили Теодора Стрита.

– Спасибо вам, – говорила мать, – спасибо, что спасли моего сына. Да благословит вас Бог, вы в самом деле ангел.

Тед попытался обнять Глорию, но почувствовал, как та отдернулась – пусть и едва заметно. Он даже почувствовал ледяной холод, исходящий от него самого, – тот самый холод, что, по всей видимости, ощутила Эмили, когда убежала прочь. Для Глории Тед становился все более и более мертв.

– Мне ужасно жаль, – сказала Глория.

– Ты тут не виновата, – отозвался Тед, сам искренне в это веря. – Тут никто не виноват.

– Никто не виноват, – повторила Глория, словно пытаясь найти в словах хоть какой-то смысл. – Никто не виноват. – Она запрокинула голову и попыталась сдержать слезы. – Ну почему все так?

– Не знаю, – откликнулся Тед.

– А что ты вообще знаешь? – огрызнулась она.

– Ничего не знаю, – признался Тед.

– Просто класс. – Глория утерла глаза и уставилась на мужа. – Так что случилось?

– Я – неудачник, – внезапно выпалил Тед. – Я – урод и чудовище, а все это просто-напросто со мной случилось – нечаянно, бог весть по какой причине.

– Я хочу видеть Перри, – сказал Тед. – Как думаешь, а он захочет меня видеть?

– Не знаю.

В новостях Теодора Стрита провозгласили героем. Его фотография вновь транслировалась по всему миру. «ПОКОЙНИК СПАСАЕТ ДЕТЕЙ», гласили заголовки. Родители найденных малышей – кое-кто числился в розыске уже три-четыре года – называли мистера Стрита ангелом. Какая-то группа в Нью-Мексико постилась в знак уважения к ангелу-спасителю.

Тед слушал эти ставшие бессмысленными речи, смотрел на нелепые образы в телевизоре. Вокруг его дома опять парковались съемочные группы, хотя сборище журналистов сейчас уже не так походило на осаду. Когда он и Глория вышли, направившись к машине, репортеры почтительно расступались перед Тедом. Возможно, потому, что он – герой. А возможно – из новообретенного страха.

– Вам нельзя здесь находиться, – сообщила дежурная по этажу.

Тед вгляделся в перепуганное лицо медсестры и подумал: а понимает ли она сама, насколько права?

– Мне нужно увидеть сына.

– Нет. – Медсестра покачала головой. – Мне велено передать вам, чтобы вы покинули больницу.

– Я все равно увижу сына.

– Говорят, ваше присутствие вредно для пациентов, вы их пугаете.

– Никаких пациентов я не видел, – заверил Тед. – И что еще важнее, – он заговорщицки наклонился вперед, точно собираясь сообщить дежурной некую тайну, – пациенты не видели меня.

– Вы их деморализуете, – вновь принялась убеждать медсестра.

– Тогда вызывайте охрану, – пожал плечами Тед и прошел мимо дежурной.

Тед вошел в палату сына один. По счастью, в горле у Перри никаких трубок не торчало, но мальчик со всей очевидностью был еще слаб. Теду померещилось, что в лице сына он различает некий намек на улыбку.

– Ну, привет, храбрец, – проговорил Тед, чувствуя себя полным идиотом, поскольку никогда прежде так к сыну не обращался. – Что, знатно стукнулся? – Он коснулся Перриного лица, а потом – гипсовой повязки на руке. – Дашь подписать?

Перри промолчал, но по крайней мере не отвернулся.

– Ладно, отдыхай, – сказал Тед. И вышел из палаты.

Тед с Глорией стояли в коридоре, не говоря ни слова. Какой-то пациент вышел из-за угла, заметил их – и рванул обратно.

Явились охранники – и сказали Теду то же самое, что и медсестра. Оба – в сине-зеленых рубашках; обоих явно била дрожь. Тед поглядел в их глаза, на их нашлепки, на их внушительные пояса, обремененные железками, но не оружием.

– Вы меня не бойтесь, – проговорил Тед. – Я ухожу.

Тем же вечером, после того, как Глория уложила Эмили спать, Тед вошел в кухню и сказал:

– Позвони своему другу.

Глория вопросительно изогнула брови.

– Ну этому, который был в больнице. Позвони ему.

– О чем ты?

Тед откашлялся.

– Что ты такое говоришь? – Глория, постепенно распаляясь, заняла оборонительную позицию. – На что ты намекаешь?

– Да ни на что я не намекаю. – Тед сел за стол и попросил жену составить ему компанию. Она послушалась. Он наклонился и коснулся ее руки. – Глория, я мертв.

Глория нахмурилась.

– Я понимаю, это звучит бессмыслицей.

Глория отстранилась, прижала руки к груди, встала, вышла из комнаты. Спустя несколько минут по лестнице поднялся и Тед – но в спальню входить не стал. Вместо того он заглянул в комнату Эмили и присел в изножье ее кровати. Он не собирался будить дочь, пугать ее; он просто хотел посмотреть, как она спит. Спала девочка беспокойно: по лицу то и дело пробегала тень. Боль дочери удручала Теда. Где-то. снаружи, на улице, затявкал щенок. В одном из фургонов захохотали ребята с телевидения. В голове Теда мысли мешались и путались, однако он знал: у него есть что сказать и о чем подумать. Он был – туман.

И снова в доме у Стритов появилась Барби Бекер, и гостиная опять кишмя кишела кольцами и отрезками кабелей, жужжали прожектора и кинокамеры, а за ними маячили пустые, недоуменные лица. Барби Бекер, похоже, за это время успела либо позабыть о своей первой встрече с Тедом, либо осознать всю беспочвенность своих страхов.

Красная лампочка сообщила Теду, что мир смотрит на него. Глория и Эмили наблюдали за происходящим с лестницы, словно чужие. Барби Бекер представила Теда телезрителям, примерно в том же ключе, что и прежде, и Тед завладел камерой – завладел миром: он глядел в объектив, видел там свое отражение и рассуждал сам с собой:

– Я – мертв. Я умер, и я мертв, и я могу вам рассказать о смысле жизни ничуть не больше, чем прежде, когда был жив. Но я знаю все о смысле смерти. Никакого белого света я не видел – манящего там или любого другого. Никакого сладостного чувства облегчения я не испытал, равно как и понимания, и освобождения. Я ничего не почувствовал. К вящему своему удовольствию, могу сообщить, что боли тоже не было. Однако сейчас я – сплошная боль. Для себя, для моей семьи, для вас.

Я никакой не герой. Я просто знал, что там дети, и поступил как должно, поступил правильно. Я не ангел. Нет в мире такого бога, посланником которого я мог бы служить. Я не спаситель и не мессия. Я – наконец-то в этой жизни – просто-напросто порядочный человек.

Я умер, когда мне отрезало голову. Ничего плохого в смерти нет, только когда к тебе пришла смерть, надо оставаться мертвым. По крайней мере это я усвоил. Хотелось бы мне, чтобы у меня не было рта, чтобы мое молчание значило так же много, как слова. Хотелось бы мне, чтобы мои слова вообще не имели смысла. Хотелось бы мне, чтобы вы все почувствовали мою смерть – и перестали бояться.

Тед оглянулся на жену и дочь, молча моля о прощении. А затем потянулся к шее, развязал узелок на швах и принялся извлекать леску, выдергивая каждый стежок по очереди.

Глория вскочила на ноги. Барби Бекер вновь охватил страх. Кинооператоры отпрянули от камер. Тед взялся за голову обеими руками, снял ее, положил к себе на колени, закрыл глаза – и так и остался.

Мертвым.