Текст книги "Американская пустыня"

– И чем же вы, ребята, тут занимаетесь? – спросил Тед.

– Все в свое время, – предостерег Клэнси.

Куда бы Тед ни посмотрел – повсюду расхаживали солдаты: они трепались, пересмеивались, стреляли друг у друга сигаретки и косячки. Тед чуял запах травки, но всем было плевать, в том числе и суровым офицерам, что глядели на него с крыльца двухэтажного глинобитного дома. Тамошняя жара не шла ни в какое сравнение с той, из которой он только что вырвался, однако солнце светило ничуть не менее ярко – аж глазам было больно. Лагерь располагался на ровной площадке; сразу за ним земля резко повышалась в направлении холмов, словно чья-то гигантская ладонь продавила в земле впадину. Охряно-красные оттенки холмов в сочетании с небесной синевой радовали глаз. Отвернувшись, Тед задержал взгляд на открытом ангаре, внутри которого наблюдался диск – ни дать ни взять летающая тарелка.

– Вот, значит, как оно выглядит? – спросил Тед.

– Фальшивка, – фыркнул Клэнси. – Такое ж фуфло, как сиськи Тэмми Файе Беккер.[xxxiv]  [xxxiv] Тэмми Файе Беккер (р. в 1942 г.) – бывшая жена телепроповедника Джима Беккера, впоследствии осужденного за мошенничество; героиня документального фильма «Глаза Тэмми Файе» (1999); в марте 2004 г. было объявлено, что у Тэмми – неоперабельный рак груди и ей предстоит курс химиотерапии, а в ноябре того же года Тэмми объявила, что полностью излечилась от рака.


[Закрыть] Но сработано неплохо, да? Знаете, а ведь я где только ни убивал людей. В Ливане. Во Вьетнаме. В Центральной Америке. Даже здесь, в Штатах. Но, похоже, никогда к этому делу толком и не привыкну. Хотя увлекательно, не спорю. Вы небось думаете, я болтаю все, что в голову взбредет? Отнюдь. – Клэнси остановился и распахнул дверь большого барака. – После вас, друг мой.

Внутри здание оказалось далеко не таким примитивным, как снаружи. За узкими терминалами сидели мужчины и женщины в обтекаемых ультрасовременных наушниках и усердно барабанили по изогнутым клавиатурам, а на экранах прямо перед ними в быстро сменяющейся цветовой гамме высвечивалась информация. Все были в очках; в линзах отражались переливчатые блики. На стене слева выстроились в ряд пять мониторов для видеонаблюдения за окрестностями: один оператор приглядывал сразу за всеми. На трех экранах местность была пустынна, на двух просматривались участки, кишмя кишащие туристами и жилыми автофургонами: зеваки расселись на раскладных шезлонгах, обрюзгшие личности в купальниках и плавках перебрасывались волейбольными мячами.

Клэнси шагнул ближе и из-за плеча оператора глянул на мониторы.

– Вот придурки, – хмыкнул он, – но, храни их Господь, они – воплощение того, ради чего все затеяно. Демократия и свобода. – И тут же переключился на сидящего перед ним солдата: – Что, сегодня ни один говнюк просочиться не пытался?

Оператор покачал головой. Клэнси довольно хрюкнул:

– Ежели еще какой ублюдок сунет свой нос или там задницу в дырку в проволоке, выбей из него на фиг его дерьмовые кишки. Сечешь, рядовой?

– Так точно, сэр.

– Пойдемте, – кивнул Клэнси Теду и повел его к дальней стене барака, где обнаружился лифт. Никто из солдат не глядел на постороннего – ни на его ноги, ни на лицо, ни на шею. А вот Клэнси на шею глядел, да еще как – во все глаза. – Больно? – полюбопытствовал он.

– Не-а, – ответил Тед.

Пока они ждали лифта, Тед слышал, как Клэнси дышит, как бьется его сердце, как тот тишком выпустил газы. А еще слышал голос отца Клэнси, как тот орет сыну на ухо:

– А НУ-КА ЕЩЕ ПЯТОК, МИСТЕР!

* * *

Клэнси перевел дух и отжался еще раз. Его брат – его красавец-брат, ну вылитый Адонис, мускулистый, словно изваянный из мрамора, матово поблескивающий испариной, размеренно отжимался рядом, считая вслух:

– Сто двадцать три, сто двадцать четыре, сто двадцать пять…

– Посмотри на брата, – рявкнул отец, стоя на четвереньках и наклоняясь к самому уху Клэнси, нависая над его дрожащим тельцем, едва тот вновь выпрямился на руках. – ЭТО СКОЛЬКО Ж ПО-ТВОЕМУ, МИСТЕР?

– Пятьдесят три, сэр.

– Пятьдесят два, – поправил отец. – Последний не считается. Безобразное зрелище. Мне такие отжимания не нужны. Чтобы мой сын – да так отжимался? Бери пример с брата. Посмотри, как надо работать.

– Сто семьдесят восемь, сто семьдесят девять…

Лифт открылся, они вошли, двери захлопнулись у них за спиной. Лифт резко пошел вниз, вниз, вниз, и Тед уже решил, что падает прямиком в ад и что он и впрямь умер – либо когда ему отрезало голову, либо когда его расстреляли из пушки, либо когда его подстрелили из винтовки, – в общем, он действительно мертв и на верном пути к тому, что, как он всегда подозревал, его ожидало. Он вспомнил Евангелие от Марка: «…Лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый».[xxxv]  [xxxv] Мк., 9:43.


[Закрыть] Тед проклинал свое образование. Он знал, что на свете нет ни ада, ни Бога, но есть слова, их обозначающие, и истории, о них повествующие, которые лучше правды и оттого хуже, со стонами и скрежетом зубовным. Уж не Вергилием ли стал Клэнси для Теда, ибо ведет его вниз и через панораму, что обернется для него вечностью, и не встретит ли Тед, часом, Люция Брокуэя, выслуживающегося перед белыми господами на фабрике красок?[xxxvi]  [xxxvi] Персонаж романа американского писателя Р.У. Эллисона (р. в 1914 г.) «Невидимка».


[Закрыть] Тед гадал, а существуют ли промежуточные этажи для теплохладных грешников вроде него. Но новый Тед, Тед мыслящий, бесстрашный и любопытный, одержал верх: теперь он просто ощущал падение, он наслаждался аттракционом, он спокойно, как ни в чем не бывало, открыл глаза и невозмутимо ждал, пока кабина остановится.

– Вот и приехали, – объявил Клэнси.

Дверь отворилась – и перед ними раскинулся многоуровневый лабиринт мостиков, лестниц, дверей, транспортеров и повозок размером с тележку для гольфа.

– Прямо джеймбондовские декорации, – отметил Тед.

– Класс, а?

– Глазам своим не верю. Во сколько ж это все обошлось?

– Если спрашиваешь, значит, не можешь себе этого позволить, – расхохотался Клэнси. – Это – величайшая из мировых тайн. Тайна еще более великая, нежели вопрос о том, кто застрелил ДФК.[xxxvii]  [xxxvii] Джон Фицджеральд Кеннеди (1917–1963), 35-й президент США; был убит в Далласе, по официальной версии – Ли Освальдом.


[Закрыть]

– Кстати, а кто все-таки застрелил ДФК?

– Это по-прежнему тайна, – покачал головой Клэнси. – То, что тайна смерти ДФК уступает в секретности этому месту, вовсе не отменяет ее засекреченности.

– Понял.

– Идем, тебе предстоит познакомиться с доктором Лайонз.

– А кто он?

– Она, – поправил Клэнси, и в голосе его прозвучало плохо скрытое презрение. – Она тут у нас всему голова, в каждой бочке затычка, важная птичка, фу-ты нуты. Тебя от нее просто наизнанку вывернет.

По узкой металлической галерее они прошли над одетыми в лабораторные халаты мужчинами и женщинами, что в высшей степени целенаправленно двигались от пункта А к пункту Б, таща коробки, подносы, колбы и пюпитры. Клэнси постучал в стальную дверь с силой, от которой у него наверняка костяшки пальцев заныли, и тут же, не дожидаясь разрешения, вошел. За столом в приемной восседал невероятной красоты молодой лейтенант – такой хорошенький, что Тед на мгновение словно ослеп. Коротко подстриженные темные волосы, точеное лицо с глубоко посаженными карими глазами, кожа – ровного оттенка красного дерева: словом, чудо что за красавец.

– Привет, Дадли, – бросил Клэнси.

Дадли поднял глаза.

– Добрый день, полковник Двидл.

При звуке своего имени Клэнси так и передернулся.

– Драконша в логове?

Дадли глянул на Теда. Тот страха не выказывал, легкий интерес – и только.

– Ах да, – ответствовал Клэнси. – Это наш покойничек. Стрит, это лейтенант Дадли.

Дадли снял телефонную трубку, тихонько переговорил в нее и вновь опустил на рычаг.

– Проходите.

Клэнси открыл дверь и пропустил Теда вперед.

При первом же взгляде на доктора Лайонз Тед понял нечто такое, чего не знал Клэнси, – в противном случае знание это, чего доброго, спровоцировало бы экстремальные действия, чреватые серьезными последствиями. По тому, как доктор Лайонз шла к нему от стола, по стуку ее сердца в груди Тед понял, что она – вовсе не она, но мужчина, хрупкий мужчинка с миниатюрной талией и узкими плечами. Впрочем, голос ее звучал низко, вполне по-мужски, и жестко, тоже по-мужски.

– Приятно с вами познакомиться, мистер Стрит, – сказала доктор Лайонз. – Добро пожаловать в Ре-Анимационный департамент инкубационной карпофорической анапластической лаборатории.

– РАДИКАЛ, – сократил Клэнси.

Тед пожал доктору Лайонз руку. Невзирая на факт наличия – сейчас или в прошлом, – пениса и яичек, доктор была роскошной женщиной, столь же яркой, как и ее помощник в соседнем кабинете. Тед оглядел офис. Стены бледно-желтые, над столом висит картина, в которой Тед тотчас признал Мозервелла – желтая плоскость с фрагментом окна в центре и чуть сверху.

– Это у вас Мозервелл?[xxxviii]  [xxxviii] Мозервелл Роберт (1915–1990) – американский художник, один из ведущих мастероа абстрактного экспрессионизма.


[Закрыть] – полюбопытствовал Тед.

Лайонз скользнула по картине взглядом.

– Да, он. – Кажется, замечание гостя произвело на нее впечатление. – Вы любите живопись?

Тед кивнул.

– Не западло ли сюсюкать? – обронил Клэнси.

– Вы, надо думать, гадаете про себя, с какой стати мы послали за вами нашего пит-бультерьера, полковника Двидла. – Лайонз с наслаждением распробовала имя языком. Обошла стол кругом, села, жестом указала Теду на стул перед собою, взглядом дала понять Клэнси, что тот может идти. Именно так полковник и поступил. – Как вы, вне всякого сомнения, уже поняли, порою случается, что люди умирают, однако в покойниках надолго не задерживаются.

– Похоже на то, – согласился Тед.

– Воды хотите? – спросила Лайонз.

– Мне бы ванну принять, – сказал Тед.

Лайонз кивнула, словно ей сообщили нечто крайне интересное с клинической точки зрения. Она подалась вперед, взяла карандаш, постучала им по столу – тем концом, что с ластиком.

– Или хотя бы душ, – не отступался Тед.

– Непременно. Но вы скорее всего не знаете, что люди возвращались к жизни, фигурально выражаясь, столько же, сколько существует на этой планете род человеческий. И я не говорю о тех случаях, когда по ошибке хоронили тех, кто, строго говоря, еще не умер. Должна же быть тому хоть какая-то причина!

– Значит, вся эта ерунда насчет НЛО – просто прикрытие? – уточнил Тед, при том, что уже узнал об этом от Клэнси.

– Ничего о том не знаю. Это все для тупоголовых военных фигляров – там, наверху. Я – ученый, эндокринолог и патолог. Я работаю здесь, внизу. – Лайонз откинулась назад. – Ваша голова была начисто отделена от тела.

– Я в курсе, спасибо.

– Вы верите, что человек способен выжить после такого происшествия? – Лайонз неотрывно глядела на Тедовы швы.

– Да, – кивнул Тед.

– Ну а я – нет, – отрезала Лайонз. – И я намерена выяснить, каким образом выжили вы, даже если вас это убьет.

– Но зачем? – спросил Тед.

– Я скажу тебе, зачем! – В кабинет снова ворвался Клэнси. – Потому что ты, по всему судя, человек, которого невозможно убить. Тебе оттяпали твою гребаную голову, прям на фиг оттяпали, а ты стоишь тут как ни в чем не бывало и со мной треплешься. Ты только вообрази себе целую армию мужиков вроде тебя. – Клэнси оглянулся на Лайонз. – Ну и женщин тоже. Представляешь: ливийцы косят их в пустыне из пулеметов пятидесятого калибра, обстреливают минометным огнем, а те встают себе и идут вперед. Вообразите себе хотя бы тысячу таких солдат. Только вообразите! – Полковник Двидл закрыл глаза – и вообразил их сам: все тело его содрогнулось словно в оргазме. – Я заполучу этих солдат, заполучу во что бы то ни стало, а вы мне их как миленькие предоставите.

Тед вскинул глаза на Лайонз.

– Вы можете идти, – проговорила она.

– Есть. – Напоследок Клэнси одарил Теда долгим, жестким взглядом. – Но вы смотрите, поторапливайтесь, непременно его вскройте.

На сей раз замок щелкнул, а затем Тед услышал, как захлопнулась дверь и внешнего офиса. Клэнси наконец-то убрался восвояси.

– Терпеть не могу военных, – поморщилась Лайонз.

– Но вы на них работаете.

– Ха, тут же рай для науки! Я могу делать все, что хочу, с чем хочу и с кем хочу, и никто не жалуется. Никто не вопит о защите животных, о правах человека или там гражданских правах, и о безопасности исследований. Я здесь – царь и Бог.

– Значит, вы считаете, будто я воскрес из мертвых.

– Я знаю, что вы воскресли из мертвых. Вы – первый, насчет кого даже сомнений не возникает. Вам отрезало голову, мистер Стрит. Вы сидите напротив меня – подлатанный на живую нитку косоруким неумехой. Вы не подаете признаков жизни. И при этом я разговариваю с вами, а вы мне отвечаете.

– И что теперь?

– Мы сделаем ЭКГ, ЭЭГ, MP-интроскопию, посмотрим, не найдем ли чего в вашей слюне, в вашей крови, кале и моче. У вас по-прежнему имеют место быть экскременты?

До сих пор Тед об этом не задумывался, однако, по правде говоря, он не мочился с того самого достопамятного раза в лагере Большого Папы. Как ни странно, он осознал, что отчего-то стесняется в этом признаться. И просто-напросто промолчал.

– Мы вас осмотрим со всей дотошностью.

– А чего вы ищете-то? – спросил Тед.

– Чего угодно. Всего. – Доктор Лайонз вздохнула. – Смерть меня завораживает. Она – самая интригующая из всех жизненных функций человека, она такова, какова есть. Смерть необходима и неизбежна. Когда вы умерли, когда ваша голова отделилась от тела, остановилось все и вся, оборвались звуки, голоса, птицы, время – все замерло. А затем это смачное мгновение минуло – и все включилось заново. Смерть – это лишь не поддающаяся измерению точка во времени, бессмысленная, несущественная, но она заключает в себе все, что мы знаем о жизни.

Тед улыбнулся.

Лайонз сняла трубку.

– Дадли, будьте добры, проводите мистера Стрита в его новое жилище. Позаботьтесь о том, чтобы наш гость ни в чем не нуждался. – Она повесила трубку.

– Могу я позвонить семье?

– Нет, – отрезала доктор Лайонз. – Я вот уже больше четырех лет с родными не разговаривала; впрочем, и не хочется. По иронии судьбы, сейчас вы для жены и детей мертвы, как никогда прежде.

Глава 2

Красавчик Дадли провел Теда через несколько мостков и через несколько коридоров, мимо дверей, что требовали карточку, либо секретный код, либо идентификацию по рисунку сетчатки, – пока они не дошли до кроваво-красной раздвижной двери. Дадли прижал к чему-то ладонь – надо думать, к сенсорной пластине, – и дверь открылась. Дадли пропустил Теда вперед.

Комната походила на стандартный гостиничный номер, в каких Тед живал не раз и не два, – вплоть до желтовато-коричневого, плотного ворсистого ковра и кошмарной пастели над кроватью.

– Мы от души надеемся, вам здесь будет удобно, мистер Стрит, – сказал Дадли.

– Спасибо большое.

– Не за что. В холодильнике есть напитки, рядом с раковиной – кофеварка. Раз в день комнату будут убирать.

– Спасибо.

– В комоде и в стенном шкафу на вешалках вы найдете свежую одежду.

Лейтенант Дадли ушел. Красная дверь скользнула в паз, и воцарилась оглушающая тишина.

Тед уселся на аккуратно, заправленную кровать и пощупал рубчики покрывала кончиками пальцев. Там, где в гостиничном номере стоял бы телевизор, притулился невысокий книжный шкаф; в нем обнаружилось несколько книг. Тед, склонив голову набок, прочел названия. Потрепанный том «Финеаса Финна» Троллопа, фолиант с сухим названием «История питания»; «Сатирикон» в переводе Оскара Уайльда и «Случай на мосту через Совиный ручей»[xxxix]  [xxxix] Рассказ Амброза Бирса (1842–1913), известного американского писателя и публициста.


[Закрыть] вперемешку с разрозненными дешевыми приключенческими романами и политическими детективами. Но по-настоящему насмешила его книга, что неизменно наличествовала в любом букинистическом магазине, порог которого он когда-либо переступал, в любом летнем коттедже, где он когда-либо проводил отпуск: а именно «Бальзак» Стефана Цвейга.

Тед встал и подошел к шкафу: внутри висел на вешалке один-единственный красно-серый спортивный костюм. В ящиках комода нашелся запас белых трусов и черных носков. Запах кедра напомнил ему стенной шкаф в родительской спальне, в недрах которого три отцовских костюма совершенно терялись среди бесчисленных нарядов матери. В том шкафу Тед прятался от сестры, когда они играли или когда та гонялась за ним, чтобы рассчитаться за какую-нибудь обиду, о которой сам он чаще всего даже не подозревал. Тед считал ее чудовищем, кретинкой с тяжелыми кулаками, и отказывался верить, что она в самом деле ему сестра.

Ни мать, ни отец Теда в жизни не сочли нужным поднять на него руку и, насколько он знал, на его сестру тоже. Однако жестокость приходит в разных обличиях, с разных сторон и в разных аспектах. Этель, тремя годами старше Теда – просто удивительно, как разница в три года способна породить необратимую социальную иерархию! – была задирой и драчуньей, а таких Тед с первых же дней своей детсадовской жизни боялся больше всего на свете. Когда родителей не случалось рядом – пусть даже те находились всего-то на всего в саду либо в глубине дома, – Этель нагло заваливалась к нему в комнату этаким грозным надсмотрщиком из фильма про кандальников-каторжан и, жуя жвачку, критически наблюдала за братом, уж чем бы он там ни занимался. Тед знал уже тогда, что его приучают быть трусом, сознавал, что никогда не сможет противостоять сестре и пожаловаться на нее тоже не сможет под страхом смерти. «Ты ведь порой спишь», – говорила она всякий раз, когда требовалось извести под корень сам дух мщения. Этель была по-настоящему злобной и вредной; именно из-за нее Тед обратился к молитве как к многообещающей форме защиты. Каждую ночь мальчик истово взывал к Святому Отцу, как называли его фанатики в телевизоре, но вскорости терпение у Теда иссякло, и он смирился с тем, что если в мире в самом деле есть Бог-Вседержитель, то Вседержитель он разве что в силу раздутой репутации, и дела ему нет до маленького трусишки из Балтимора, который сражается не на жизнь, а на смерть против злодейки-сестры. А из родителей заступники были никакие: зимой они плотно кутали сынишку от подбородка до аккуратно подстриженных ноготков ног в грубую колючую шерсть, но понятия не имели о рыскающем под ногами чудище.

Высшая подлость судьбы заключалась в том, что туалет второго этажа, предназначенный для детей, находился в комнате Этель, и, чтобы туда попасть, Теду приходилось пробираться в обход завалов одежды и прочих причиндалов злобного демона. Непростое дело, особенно ночью, когда не знаешь, спит сестрица или притворяется, затаившись в засаде. Горы вещей на полу постоянно меняли очертания и местоположение в силу причин, известных одному только чудовищу. Как часто Тед, лежа в постели и чувствуя, что мочевой пузырь вот-вот лопнет, учился терпению, читая про Тезея и Минотавра!

Но однажды ночью девятилетний мальчик не выдержал. Он встал, вышел, потоптался у открытой двери в комнату сестры. За всю свою недолгую жизнь он так и не сумел заставить себя спуститься вниз и вторгнуться в запретную родительскую обитель, а в ту ночь оттуда еще и доносились приглушенные родительские голоса. Тед подумал о туалете в дальнем углу подвального этажа, но там было еще страшнее: темно, сыро и повсюду скрипы и шорохи. Он прокрался в логово Этель, пытаясь при слабом свете автоматического ночника в ванной по возможности обойти все препятствия. Наступил ненароком на руку куклы Барби, та впилась ему в пятку, мальчик с трудом сдержал вскрик и запрыгал на месте. И тут разом стало как-то подозрительно тихо, похрапывание Горгоны смолкло, и Тед застыл, затаив дыхание. Чья-то рука нащупала его плечо, и мальчик рванулся было бежать, но другая рука уже вцепилась ему в волосы. Костлявый кулачок саданул его в спину между лопаток; Тед, согнувшись, рухнул на колени. Избиение прекратилось только тогда, когда брат с сестрой осознали: дискуссия между родителями явно накалилась. Внизу что-то с грохотом обрушилось с тошнотворным, непривычным звуком.

Тед и Этель опрометью сбежали вниз. Кто-то – непонятно, мать или отец – не своим голосом вопил: «чего-то-там, чего-то-там сердечный приступ». Тед ожидал обнаружить отца на полу, а мать на телефоне. Но увидел нечто прямо противоположное: мать распростерлась на полу, а отец давил ей на грудь.

– Вызывай «неотложку», – приказал отец дочери.

Однако Этель словно приросла к месту, открыв рот. Тед бросился в кухню и набрал номер «неотложки», записанный на стене рядом с телефоном.

Как выяснилось, с матерью действительно приключилась остановка сердца, но ей сделали операцию, и она выжила. Очень скоро мальчик уже стоял в больничной палате, родители гладили его по головке, а мать назвала его «наш маленький герой»: «Вы только представьте себе, побежал к телефону и спокойно набрал нужный номер!». О том, как Этель застыла в дверях словно парализованная, отец не упоминал – но Этель так и не стала прежней. Она замкнулась в себе и брата больше не мучила. Резкое прекращение издевательств настолько напугало Теда, что тот места себе не находил. Во время ночных походов в туалет сердце его колотилось сильнее прежнего, и мальчик недоумевал про себя, как же так вышло, что в мгновение ока мир сделался таким безопасным. Он чувствовал, что, чего доброго, умрет от тревожного ожидания, и наконец решил, что в том-то сестрин адский замысел и состоит. Этого заключительного измывательства Тед пережить не сумел, будучи свято уверен, тогда и впоследствии, что каждым добрым или нейтральным словом Этель нарочно сбивает его с толку.

Теперь, когда оба повзрослели, Этель действительно нуждалась в помощи брата – а помощи и не было. Всякий раз, открывая рот, она каким-то непостижимым образом провоцировала Теда к действиям прямо противоположным. Все это происходило на совершенно подсознательном уровне: ее ненавязчивое подспудное подзуживание и его пассивно-агрессивное сопротивление; хотя Тед находил свои плюсы в том, что они по крайней мере никогда не притворялись, будто близки или хотя бы привязаны друг к другу. Они шарахались прочь друг от друга если не в диаметрально противоположных направлениях, то, во всяком случае, в разных; он стал университетским преподавателем и атеистом, она – глубоко набожной медсестрой или что-то в этом роде. Хотя ни тот, ни другой в избранных ими крайностях не блистали, неудачи так и не подтолкнули их куда-нибудь к нейтральной середине. Этель, невзирая на полное отсутствие филологического образования, воспитала из себя превосходный образчик готорновского Ричарда Дигби[xl]  [xl] Персонаж рассказа американского писателя Н. Готорна (1804–1864) «Непреклонный», воплощение религиозной нетерпимости.


[Закрыть] и затворилась в своем маленьком благочестивом мирке. К несчастью, у них еще оставалось нечто общее – стареющие родители, и смерть матери, и недееспособность отца.

Тед вытянулся на кровати в комнате, где оставил его Дадли, и задумался о состоянии отца: по словам всех и каждого, болезнь прогрессировала настолько, что тот никого уже не узнавал. В тот миг Теду ужасно захотелось увидеть отца, посмотреть, как он разрисовывает манки, что с такой любовью и таким терпением мастерил своими руками – не из любви к охоте, но из любви к уткам. Как только он воссоединится с Глорией и детьми, он непременно, непременно съездит в Балтимор.

Частный детектив Салли носил водительские перчатки и особые водительские ботинки, а вот в машине его ровным счетом ничего особенного не было. Седан «форд» выпуска середины семидесятых, может, даже без названия модели, просто «форд», и все: четыре двери, четыре окна, четыре колеса, цвет – синий.

Салли припарковался во дворе тринадцатой бензоколонки, близ автострады в городе Баннинге. Полдень только миновал, стояла жара. Детектив купил трехцветное фруктовое мороженое на палочке и съел его, наблюдая, как механик прокачивает тормозную систему пикапа «шевроле».

– Чем могу служить? – спросил механик.

– Тот парень, что внутри, сказал, вы на прошлой неделе в ночную смену работали.

– Было такое.

– А в четверг тоже ночью работали?

– А как же. Ты качай давай! – рявкнул механик помощнику, восседающему в поднятом на возвышении грузовике.

– Вы, часом, такого коричневого фургона не помните?

– Да фургонов у нас до чертиков перебывало… Качай, говорю! – Механик поднял взгляд на Салли. – И коричневых до чертиков.

– Тот, который меня интересует, был битком набит. – Салли вытащил фотографию. – И среди прочих вот этот человек. У него еще очень характерный шрам вокруг шеи.

Механик внимательно рассмотрел фотографию.

– В жизни его не встречал. Ну, то есть нос к носу. Зато по телику видел. А что, парень в бега ударился?

– Один из тех, что в фургоне, был невысокого роста – сущий карлик.

– Карлик?

– Да.

– Точно, помню такого. Заходил взять ключи от сортира. Я еще этак глянул на него сверху вниз. То-то он скукожился.

– Вы раньше их не встречали?

– Не-а. Но ехали они в пустыню, – сообщил механик, вытирая гаечный ключ ветошью. – Ты качай, качай давай, не спи! Как оно там?

– Отлично! – крикнул помощник из кабины. – Спускай меня вниз! Тут парит – не продохнешь.

– Откуда вы знаете, что они направлялись в пустыню? – спросил Салли.

Механик неспешно подошел к педальному управлению гидравлического подъемника перед грузовиком.

– Да они водой запаслись, а еще на заднем бампере у них крепились две канистры с бензином.

– Номера вы, конечно, не запомнили?

Механик расхохотался.

– По правде сказать, еще как запомнил. Там значилось: К-А-Р-Л-И-К.

– Спасибо.

Младшая сестра Глории Ханна успела всласть помучить длинную череду ухажеров, нескольких – по два раза, но в настоящий момент находилась, что называется, «в свободном полете» и потому, будучи патологически не-приспособлена к одиночеству, большую часть времени проводила с Глорией и детьми. Это она уговорила Глорию уехать с детишками из дома на несколько дней и отдохнуть вместе с ней на Каталине. Поначалу Глория была настроена против, но в конце концов согласилась, что Эмили с Перри неплохо было бы переменить обстановку и слегка поразвеяться.

Теперь все четверо сидели лицом к лицу на крытой верхней палубе судна «Каталина экспресс». Кораблик, неспешно выползая из гавани, раскачивался на волнах. Перри, намертво приклеившись к окну, снова и снова спрашивал, далеко ли до острова, и долго ли туда плыть, и правда ли, что в холмах живут буйволы. Глория сидела как на иголках: она тревожилась за Теда, гадая, уж не погиб ли он или, чего доброго, просто завершил процесс умирания вдали от нее. Она держала Эмили за руку.

– Ты как, ничего? – осведомилась Ханна.

Глория терпеть не могла корабли и была подвержена морской болезни.

– Что-то ты бледновата, – заметила Ханна.

– Прискорбно; потому что чувствую я себя, знаешь ли, просто на пять с плюсом, – отозвалась Глория.

По другую сторону от прохода сидел мужчина с газетой. Ханна, разумеется, тут же подметила, что он не только хорош собою, но и что четвертый палец его левой руки кольцом не украшен. Она прицельно уставилась на незнакомца и глядела до тех пор, пока тот не ощутил на себе ее взгляд, а тогда одарила его ослепительной улыбкой и отвернулась к окну, вдруг залюбовавшись океаном. Каждые пару минут Ханна оборачивалась, проверяя, не утратил ли мужчина интерес, пока, наконец, тот не встал, не подошел и не спросил разрешения сесть рядом. Он и впрямь был ничего себе, несмотря на слишком широко посаженные глаза, так что Ханна охотно подвинулась, освобождая ему место. Звали незнакомца Ричард, и у него была привычка, договорив фразу, приглаживать ладонью коротко подстриженные темные волосы; не то чтобы он проделывал это всякий раз, но достаточно часто, чтобы Глория подметила характерный жест. И не то чтобы он тщеславен, подумала про себя Глория, скорее просто робеет; похоже, развязность не является для него второй натурой.

Пока Ханна болтала с ним о том о сем, спрашивая, зачем он едет на остров, и чем занимается, и где живет, словом, все вплоть до того, есть ли у него кто-нибудь, Глория заметила, что Перри как-то поскучнел лицом.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

В следующий миг мать и сын синхронно, словно в балетной постановке, поднялись и прошли по проходу в направлении туалета. Дверь оказалась заперта, так что они выскочили наружу и, расталкивая пассажиров, пробрались в заднюю часть судна, причем по пути Глория на всякий случай накрывала рукой пухлые Перрины щечки. Мальчик вывернул свой завтрак в попутную струю – и на свежем воздухе в лицо его медленно вернулись краски.

– С ним все в порядке? – Ричард стоял за ними, легко касаясь широкой ладонью Перриной спины.

Глория заверила, что с ним все лучше некуда. Она знала Перри: теперь проблема в том, чтобы мальчик, оказавшись в центре внимания, не сгорел со стыда. Эмили и Ханна топтались тут же, но Глория их шуганула и сама отвела Перри обратно на место.

Ричард тихонько рассмеялся. Все взгляды обратились к нему.

– Просто вдруг вспомнилось, как меня однажды вырвало. Мне было двенадцать, и родители затащили меня на званый обед. Там подавали всякие изыски, однако проблема была не в этом. А в том, что по дороге в гости я слопал три «Марса» и хлебнул весьма сомнительной содовой с шоколадом, хотя мама и говорила мне, дескать, нельзя ни в коем случае. Ну вот, а еще там была одна девочка, мне она ужасно нравилась. Я думал про себя, вот классная девчонка, а нас еще и усадили рядом. И на тарелке у меня лежало невесть что. До сих пор не знаю, что это было. – Ричард на мгновение умолк, и Перри фыркнул от смеха. – Так вот, попробовал я эту штуку, а девочка мне что-то сказала – и в следующую секунду она была вся по уши в шоколаде и прочей мерзости.

– Бе-е, – передернулся Перри, хотя на самом-то деле смеялся и он. – То есть тебя вырвало прямо на нее?

– Прямо на ее новенькое платьице, – кивнул Ричард. – Она глядела на меня, и… словом, можешь себе представить, что она думала!

– И что же ты сказал? – спросила Эмили.

– Я сказал: хоп!

Дети расслабились, расхохотались, повторяя на все лады: хоп! – а Глория вдруг осознала, что они с Ричардом смотрят друг другу в глаза. И поспешно отвернулась. Ханна тоже заметила этот обмен взглядами и улыбнулась; от ее улыбки Глория тоже поспешила отгородиться. Глория вспомнила про Теда, который лежит где-то мертвый или на грани смерти, и преисполнилась чувства вины: не только потому, что переглядывается с незнакомым мужчиной, но еще и потому, что сочла его привлекательным, – а еще испытала отдельный, особый укол совести потому, что подумала, – насколько возможно подумать о чем-то за доли секунды, – что за все свои годы жизни с Тедом ни разу не нарушила супружеской верности, даже после его вопиющих измен, так что, может статься, она вправе позволить себе ну хоть одну-единственную шалость. Да как она только смеет о таком думать! Тем более что Тед теперь, после смерти, стал совсем иным Тедом – таким спокойным, милым; они оба стали иными; смерть Теда принесла им обновленную жизнь…

– А вы уже бывали на Каталине? – спрашивал Ричард детей.

Те помотали головами.

– Зато однажды собирались, – сообщила Эмили.

– А там правда есть буйволы? – любопытствовал Перри.

– Целое стадо.

– Ричард рассказывал мне, что у него дом в Авалоне, – поведала Ханна. Она пристально наблюдала за Глорией, пытаясь прочесть ее мысли.

Позже, когда дети убежали исследовать территорию отеля, Ханна заметила:

– Его привлекает вдовья печать на твоем лице.

– Ну, спасибочки.

– Да я не о том. Ты красивая, но мужчины падки именно на неприкаянность. Вроде как зов о помощи.