Текст книги "Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2"

Выступивший затем член-корреспондент АН СССР Н. К. Пиксанов рассуждал исключительно о роли Академии наук СССР и о ее главном отличии от Императорской Академии наук – «принципе коллективизации».

Вышедший вслед за ним на трибуну Г. А. Бялый попенял А. С. Бушмину:

«Я считаю, что дело заключается не только в том, чтобы все время критиковать наши ошибки, нужно подумать о том, как бы избежать ошибки, не для того, чтобы прекратить критику. Критика начнется на новой основе, но чтобы критика не топталась на одних и тех же вопросах. Особенность нашего Института заключается в том, что мы можем искоренять ошибки не только в корне, но и на корню, до того, как они доведены до печати. Основная задача наших открытых заседаний сводится к тому, чтобы обсуждать ненапечатанные работы и указывать замеченные ошибки с тем, чтобы они были своевременно исправлены автором. Поэтому мне совершенно непонятно сегодняшнее выступление тов. Бушмина. Более полугода тому назад был доклад Л. А. Плоткина. Кое-кто высказался и указал недостатки. На этом докладе был и т. Бушмин, который, оказывается, увидел грехи формализма в этом докладе. Ну, что же мешало ему тут же сразу сказать, что здесь есть формалистические ошибки, предостеречь товарища. Однако, это сделано не было. Это большой недостаток, которого в будущем нужно избегать»[368]368
  Там же. Л. 95 об. – 96.


[Закрыть].

Затем на трибуну поднялась П. Г. Ширяева, которая посвятила большую часть своего выступления работе отделу фольклора и его руководителю М. К. Азадовскому, который отсутствовал на заседании из-за болезни:

«Изучение советского фольклора – задача исключительной политической важности. Это – проверка нашей методологической зрелости, и в этом плане я рассматриваю критику Леонтьевым М. К. Азадовского. Много прошло времени с той поры, как фольклористы получили первые сигналы о необходимости перестройки работы. Развив совершенно правильно впервые в истории фольклористики теоретические положения, основанные на передовых воззрениях на народное творчество революционных демократов Белинского, Добролюбова, Чернышевского, М. К. Азадовский не применил, однако, этих положений в практической работе сектора. А ведь М. К. Азадовский первый изложил точку зрения Добролюбова на фольклор как живое творчество масс, как поэтическое отражение живой действительности. Казалось бы, из этого логически вытекала перестройка всей работы секторов. Но у нас не было достаточным изучение этого живого творческого процесса, происходящего в настоящее время. Не было сделано и другое. М. К. Азадовский ни разу не выступил в печати с критикой воззрений школы Веселовского, с программой перестройки изучения классического наследия фольклора»[369]369
  ПФА РАН. Ф. 150 (ИРЛИ РАН). Оп. 1 (1948 г.). Д. 12. Л. 97 об. – 98.


[Закрыть].

Вопросов фольклора, особенно новейшего времени, коснулся также В. Г. Базанов.

Но наиболее ожидаемое выступление последовало за ним: на трибуну поднялась секретарь партбюро Пушкинского Дома А. И. Перепеч; главная интрига состояла в том, поддержит ли она отповедь А. С. Бушмина или нет. Анна Ивановна, раскритиковав М. К. Азадовского, П. Н. Беркова, Г. А. Гуковского и прочих, в главном вопросе осталась на стороне дирекции:

«Я не согласна с оценкой Бушминым доклада Л. А. Плоткина. Л. А. Плоткин в своем докладе совершенно правильно вскрыл основные ошибки и недостатки в работе Института. Докладчик говорил о том, что в советском литературоведении еще не до конца изжиты ложные идеалистические либерально-буржуазные концепции. В своем докладе Лев Абрамович Плоткин на конкретных работах нашего Института говорил о том, что в наших работах все еще часто игнорируется принцип партийности, и забвение классовой борьбы имеет место в наших работах. Несмотря на большую критику на этом нашем собрании, мы все же еще не все вскрыли недостатки в работе нашего Института. Недостатков в работе нашего Института много, и дальнейшая наша задача заключается в том, чтобы в ближайшее время изжить эти недостатки и перестроить нашу научную работу в свете тех задач, которые стоят перед советским литературоведением»[370]370
  Там же. Л. 100 об. – 101.


[Закрыть].

Выступивший в завершение этого большого двухдневного заседания Л. А. Плоткин вынужден был отвечать на критику А. С. Бушмина:

«Бушмин в своем горячем выступлении поставил целый ряд вопросов, больших и малых. Должен сказать, что мне понятна горячность его тона, ибо речь идет об очень больших вопросах нашей науки, и я считаю, что его призыв к прямому и резкому разговору совершенно правилен, но это не мешает мне в ряде пунктов с т. Бушминым не согласиться.

Я согласен с тем, что, может быть, в моем докладе следовало бы больше фактов привести. Но я не сделал это, потому что не считал возможным возвращаться к вещам, о которых мы говорили несколько месяцев тому назад. Напомню, что сравнительно недавно, всего лишь несколько месяцев назад, мы подвергли на открытом заседании Совета самому подробному критическому рассмотрению работы нашего Института. Все здесь сидящие были на том заседании. Надо ли было снова повторять то, что говорилось там?

Я мог, конечно, привлечь еще несколько статей, могущих быть раскритикованными. Я предпочел пойти по другому пути. Я остановился на двух очень больших работах, еще не вышедших из печати, и постарался вскрыть их недостатки. Это – VIII том “Истории литературы” и сборник “Русская литература на Западе”. Обе эти работы составляют около 100 листов и являются результатом усилий большого коллектива людей. Мне казалось практически более важным сосредоточить внимание именно на этих работах.

Кстати, достоин внимания тот любопытный факт, что Бушмин сам не привел никаких конкретных данных, никаких иных фактов, а ограничился многозначительными намеками на то, чего не ведает никто. В выступлении Бушмина было немало тенденциозного. Мое небольшое сообщение о “Трех сестрах” Чехова и “Бретере” Тургенева он называет формалистическим. Но если мы каждое сопоставление будем называть формализмом, то из этого ничего, кроме анекдота, не может получиться.

Нельзя думать, что все литературные сопоставления есть формализм и компаративизм. Литература складывалась под воздействием жизни, классовой борьбы. Но никакой писатель не может возникнуть и существовать на голой земле и в безвоздушном пространстве. Он имеет своих предшественников и своих соседей. И исследовать литературные традиции – не значит впадать в формализм.

Я решительно не согласен с т. Бушминым, когда он представляет дело так, будто Институт игнорирует революционных демократов. Я хочу думать, что Бушмин сказал это только потому, что он не знает работы Института. Но и это не делает чести т. Бушмину. Нельзя бросаться серьезными обвинениями, не зная существа дела. Напомню, какие работы по революционным демократам у нас имеются. Из стен Института вышла монография о Белинском. Белинским занимается у нас т. Мордовченко. Некрасовым занимается В. Е. Евгеньев‐Максимов. Щедриным занимается т. Макашин[371]371
  Макашин Сергей Александрович (1906–1989) – старший научный сотрудник ИЛИ (с исполнением работ в Москве), специалист по творчеству М. Е. Салтыкова-Щедрина, кандидат филологических наук; впоследствии за монографию «Салтыков-Щедрин: Биография» был удостоен Сталинской премии II степени (1950), а в 1961 г. – степени доктора филологических наук без защиты диссертации.


[Закрыть], кроме того, о Щедрине пишут докторские диссертации т. т. Папковский и Бухштаб, о Добролюбове – Рейсер; из стен Института вышла монография о Писареве. Недавно вышли два тома “Литературного наследства”, посвященные Некрасову, в ближайшее время выходит том “Литературного наследства”, посвященный Белинскому. Как можно после этого такие безответственные вещи говорить?

БУШМИН. А кто у вас в штате?

ПЛОТКИН. Насчет штата. Смешно требовать, чтобы Институт имел у себя в штате специалистов по всем решительно писателям. Но тем не менее, у нас представлены очень полно в штате специалисты по революционно-демократической литературе: т. т. Мордовченко, Макашин, Евгеньев‐Максимов, И. И. Векслер, Григорьян, Десницкий и ряд других. Как можно после этого бросаться такими обвинениями? Это по меньшей мере не серьезно.

Еще одно утверждение Бушмина. Он изображает дело так, что есть в Институте люди, на которых можно махнуть рукой. Они, дескать, формалисты, и чего, мол, можно ждать от них. Такие нотки прозвучали у Бушмина по отношению к Эйхенбауму. Можно ли с этим согласиться? По-моему, нет. Эйхенбаум и другие ученые допустили немало ошибок. Есть формалистические пережитки у него и в последних работах. Но надо ли брать под сомнение его искреннее желание перестроиться? Он пишет сейчас работу о Толстом. Подождем – увидим. Эта работа покажет, удалось ли Эйхенбауму освободиться от былых ошибок. Во всяком случае, у меня большее доверие к нашим ученым, чем у Бушмина, и я, видимо, больше верю в благотворную воспитательскую силу большевистской критики»[372]372
  ПФА РАН. Ф. 150 (ИРЛИ РАН). Оп. 1 (1948 г.). Д. 12. Л. 104–105 об.


[Закрыть].

Таким образом, итогом этого заседания Ученого совета стоит признать не критику отдельных ученых или научных школ, а начало борьбы будущего академика А. С. Бушмина против дирекции Пушкинского Дома за «место под солнцем», и в этой борьбе он всего через полгода, используя как политическую ситуацию, так и собственные способности, одержит уверенную победу.

Что же касается принятой в заключение второго дня резолюции, то она хотя и содержит все важнейшие идеологические установки, однако вовсе не отражает выступления А. С. Бушмина, что свидетельствует о единодушном к нему отношении в тот момент:

«I. Ученый Совет института литературы Академии наук СССР, заслушав доклад и. о. директора Института, доктора филологических наук, профессора Л. А. Плоткина, считает, что доклад академика Т. Д. Лысенко “О положении в биологической науке”, одобренный ЦК ВКП(б), решения августовской сессии Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина и расширенного заседания Президиума Академии наук СССР являются исторической вехой на пути развития не только биологии, но и всех отраслей советской науки. В свете этих решений стала очевидной та борьба, которая происходит как в биологии, так и в других областях советской науки между двумя диаметрально противоположными направлениями: направлением прогрессивным, материалистическим и направлением реакционно-идеалистическим. В науке о литературе также еще не до конца изжиты реакционные идеалистические, либерально-буржуазные концепции и недостойное советского ученого раболепие перед буржуазной наукой. На современном этапе, когда перед нашей страной реально встала проблема перехода к коммунизму и когда со всей остротой развертывается идеологическая борьба против империалистической реакции во всем мире, задача окончательного уничтожения пережитков капитализма в сознании советских людей, задача полного разоблачения всех проявлений реакционной буржуазной идеологии становится особенно актуальной.

II. В свете постановлений ЦК ВКП(б) по вопросам литературы и искусства Институт литературы начал творческую перестройку своей работы, осудив пропаганду либерально-буржуазной методологии А. Н. Веселовского, безыдейный формализм и низкопоклонство перед буржуазной культурой в работах ряда сотрудников Института. Подвергнуты критике и осуждены формалистические принципы в работах: В. М. Жирмунского, Б. М. Эйхенбаума, Б. В. Томашевского; проявления реакционного компаративизма – в работах М. П. Алексеева, М. К. Азадовского, В. А. Десницкого, В. П. Адриановой-Перетц. Однако творческую перестройку Института ни в коей мере нельзя считать завершенной. В ряде работ сотрудников Института, вышедших в печати в последнее время и еще находящихся в производстве, вновь допущены серьезные ошибки. Особенно это относится к вышедшим томам “Истории русской литературы” (I, II, III, IV и V). Эти тома нашли высоко принципиальную критическую оценку в статье “За марксистскую историю литературы” (“Культура и жизнь”, № 29, от 10 октября 1948 г.). Забвение ленинского принципа партийности науки, объективистские тенденции, пережитки компаративизма и низкопоклонства перед буржуазной культурой Запада – все это справедливо было отмечено газетой “Культура и жизнь”.

III. Ученый совет Института отмечает, что в I и II томах “Истории русской литературы” слабо раскрыто отражение классовой борьбы в литературе древней Руси (в статьях члена-корр[еспондента] АН СССР В. П. Адриановой-Перетц и ст[аршего] научного сотрудника Д. С. Лихачева) и неправильно решается вопрос о национальной самобытности древнерусской литературы (в статьях проф[ессора] И. П. Еремина и проф[ессора] М. О. Скрипиля); отсутствие четкого классового анализа, пережитки космополитизма и формализма сказались в ряде глав и III, и IV томов – редакторы проф[ессор] В. А. Десницкий и проф[ессор] Г. А. Гуковский.

IV. Ученый совет Института считает, что следование ложной теории “единого потока” в истории русской литературы и забвение принципа партийности привело ст [аршего] научного сотрудника И. И. Векслера к ряду крупнейших ошибок в анализе творчества А. Н. Толстого в монографии “Алексей Николаевич Толстой. Жизненный и творческий путь”, 1948 г., на что справедливо было указано в журнале “Большевик”. Ученый совет считает серьезной ошибкой, что монография И. И. Векслера не была своевременно обсуждена на заседаниях сектора новейшей русской литературы и Ученого совета Института.

V. Ученый совет считает, что сектор фольклора допустил серьезные ошибки в изучении советского фольклора в работах М. К. Азадовского, А. М. Астаховой, В. Г. Базанова; стремление к архаизации советского фольклора, игнорирование новых явлений в фольклорном творчестве, отсутствие теоретической разработки вопроса о существе и характере фольклора на новом этапе развития нашей страны. Плохо поставлено собирание советского фольклора.

VI. Ученый совет отмечает в работе сектора западноевропейских литератур пережитки компаративистской методологии, которые особенно сильно сказались в I и II тт. “Истории французской литературы”; сектор западноевропейских литератур до сих пор не включился в активную борьбу по разоблачению современной буржуазной реакционной литературы и не изучает положительные явления в демократической литературе современного Запада (зав. сектором В. М. Жирмунский)»[373]373
  ПФА РАН. Ф. 150 (ИРЛИ РАН). Оп. 1 (1948 г.). Д. 12. Л. 107–109.


[Закрыть].

Мнение А. С. Бушмина и полемика с ним не вошли также в отчет о заседании, включенный в новостную ленту Ленинградского отделения ТАСС[374]374
  ЦГАЛИ СПб. Ф. 12 (ЛенТАСС). Оп. 2. Д. 147. Л. 144–145 («За большевистскую идейность советского литературоведения»).


[Закрыть].

Г. П. Бердников – декан филологического факультета

В Ленинградском университете события развивались несколько иначе: если в Пушкинском Доме кадровые изменения еще только зарождались, то на филологическом факультете они уже шли полным ходом. Ольга Михайловна Фрейденберг записала:

«…Атмосфера клеветы, сплетен, лжи, за мной шпионили и контролировали каждый шаг. Я находилась в трясине, исчерпать которую было невозможно никакими ведрами. Среди студентов вечно раздували какое-то неопределенное недовольство, жалобы, склоки, что-то неизбывное, неясное, гнойное. Я хотела уйти – и ног нельзя было поднять. Надо мной что-то нависало, угрожало, впутывало меня, окутывало таинственной паутиной. Что-то вонючее текло у моих ног, аморфное, неуемное, и нагнеталось с каждым часом. Нарочито создавалась нервозность. Били исподволь по моим нервам, по моему мозгу»[375]375
  [Пастернак Б. Л.] Пожизненная привязанность… С. 310.


[Закрыть].

9 октября она писала своему двоюродному брату Б. Л. Пастернаку:

«Сейчас я нахожусь в периоде, когда эти дела стоят ребром. Мне созданы возмутительные условия, от которых я освобожусь во что бы то ни стало, ценой уступки кафедры, мной созданной впервые в СССР, 16 лет руководимой мною, – большого дела моей жизни.

Однако наш новый ректор – невиданное существо, прекрасный человек, отказавшийся дать меня на поруганье. Мои ученики были у него, и он отставки не принимает»[376]376
  Там же. С. 311.


[Закрыть].

Ситуация была тяжела не только для Ольги Михайловны – это была всеобщая газовая камера, выживал только новый вид.

«Декан [Р. А. Будагов] бездействовал и хлопотал об уходе. Его “замы” и “помы” бездействовали, стремясь бежать со своих бесперспективных тяжелых должностей. В этой обстановке Бердников (ассистент!) произвел себя в деканы, по-видимому, по блату Дементьева. Бердников (невежда и хам, с лицом неандертальца), человек циничный, любитель девушек и водки ‹…› молодой парень, был “воспитан” партией на заушеньи»[377]377
  Фрейденберг О. М. Записки.


[Закрыть].

Особенно был внушителен перечень научных трудов нового декана филологического факультета Ленинградского университета – это две (!) небольших публикации в «Вестнике Ленинградского университета» за 1948 г., одна из которых – тезисы его кандидатской диссертации.

Г. П. Бердников стал последним участником, если выразиться образно, «тройки 49‐го года»: Дементьев – Бушмин – Бердников. Именно эти три человека приняли самое большое личное участие в уничтожении науки о литературе в послевоенном Ленинграде. Пользуясь политической линией, проводимой руководством страны, они преследовали и личные, корыстные интересы и в итоге добились результатов как для партийно-государственной машины, так и для себя.

В начале 1948 г., когда карьера будущего директора Института мировой литературы и члена-корреспондента Академии наук СССР Г. П. Бердникова (1915–1996) начала свой стремительный взлет, университетская газета в день РККА посвятила ему специальную заметку:

«Тысячи лучших людей нашего университета в годы Великой Отечественной войны честно выполнили долг советских патриотов. Полезно почаще напоминать об этом сотням и тысячам новых студентов и аспирантов, которые ежегодно приходят в университет и воспитываются в его большом коллективе.

Аспирант кафедры русской литературы Георгий Бердников к июню 1941 года за один год выполнил весь учебный кандидатский минимум. Ему открывалась прекрасная возможность на протяжении оставшихся двух лет отдаться творческой работе над диссертацией.

Но началась война, и увлекательность литературоведческих проблем сразу потускнела перед грозным величием борьбы, которую предстояло выдержать советскому народу. Как десятки тысяч славных ленинградцев, Георгий Бердников, не ожидая повестки, вступил в отряд народного ополчения. Аспирант Бердников стал рядовым разведчиком одной из частей Ленинградского фронта. Он не имел ни военного образования, ни военного звания, но был боевым разведчиком, и через несколько месяцев его послали на курсы усовершенствования командного состава, откуда он скоро вернулся на фронт помощником начальника штаба отдельного батальона.

Был тревожный сентябрь 1942 года. Немцы уже осаждали Сталинград и подходили к Москве. И тогда Бердников вступил в ряды нашей партии. С батальоном он участвует в форсировании Невы, затем в боях на “Пятачке” в районе Невской Дубровки, а зимой в боях по прорыву блокады. Здесь был ранен. После излечения он снова на Ленинградском фронте, в боях под Синявином, а весной 1944 года – в победном сражении по снятию блокады. Под Нарвой разведчик Бердников был вторично и тяжело ранен. Прошедшим горнило войны хорошо знакома острая и суровая служба разведчика. Правительство наградило тов. Бердникова Орденом Отечественной войны и двумя медалями.

Теперь Георгий Бердников снова в родном университете. Он энергично и по-деловому участвует в жизни факультета. Демобилизовавшись в августе 1946 года из армии и восстановившись в аспирантуре, он еще с большим увлечением, чем до войны, взялся за литературоведческие исследования и теперь уже представил к защите диссертацию “Драматургия Чехова”, в которой дал новое освещение чеховского драматургического наследия. В сентябре 1947 года он был зачислен младшим научным сотрудником Научно-исследовательского института и ассистентом кафедры русской литературы. В октябре 1947 года партийной организацией факультета Георгий Бердников избран секретарем партбюро.

Честно выполнив воинский долг советского патриота, теперь он организует коммунистов факультета для образцовой учебы и разносторонней работы по воспитанию новых кадров советских филологов‐патриотов»[378]378
  Ольховский В. Он защищал Ленинград: [О Г. П. Бердникове] // Ленинградский университет. Л., 1948. № 7. 23 февраля. С. 2.


[Закрыть].

Георгий Петрович Бердников родился 21 июня 1915 г. в Ростове-на-Дону в семье мещан. В 1931 г. окончил семилетнюю школу, с 15 апреля по 26 сентября 1932 г. – чернорабочий вулканизационной мастерской в Ростове-на-Дону, с 26 сентября 1932 г. по 30 января 1933 г. – чернорабочий авторемонтных мастерских, с 1 февраля 1933 г. по 30 октября 1934 г. – студент рабфака при Ростовском институте инженеров железнодорожного транспорта, после чего переезжает в Ленинград и поступает в ЛИФЛИ (впоследствии включенный в состав ЛГУ), учится на одном курсе и в одной группе с Л. М. Лотман[379]379
  Лотман Лидия Михайловна (1917–2011) – литературовед, кандидат филологических наук (1946 г., тема – «А. Н. Островский и натуральная школа 40-х годов»), сотрудник ИЛИ с 1946 г.; впоследствии доктор наук (1972 г., тема – «Русская художественная проза 1860-х годов»).


[Закрыть], И. З. Серманом[380]380
  Серман Илья Зеликович (Захарович) (1913–2010) – литературовед, текстолог, ученик Г. А. Гуковского. С отличием окончил русское отделение филологического факультета ЛГУ (1939 г.), активный комсомолец, кандидат филологических наук (1944 г., тема – «Роман Ф. М. Достоевского “Преступление и наказание”»); 6 апреля 1949 г. арестован, в 1949–1954 гг. работал в «Дальстрое» (Магаданская обл.), реабилитирован в 1961 г.; впоследствии доктор филологических наук (1969 г., тема – «Русская поэзия XVIII века (от Ломоносова до Державина)»); эмигрировал.


[Закрыть], Г. П. Макогоненко. В 1939 г. заканчивает филологический факультет Ленинградского университета.

Значительных сложностей стоил ему арест отца в начале 1938 г., который был осужден на восемь лет, но после пересмотра дела приговор был отменен и заменен пятилетней высылкой в Казахстан.

По окончании ЛГУ Г. П. Бердников получил распределение в г. Киров, где с 1 октября 1939 г. по 1 сентября 1940 г. состоял в должности исполняющего обязанности доцента и заведующего кафедрой русского языка и литературы Учительского института иностранных языков, совмещая это с чтением лекций по русской литературе в пединституте имени В. И. Ленина. В сентябре 1940 г. он поступает в аспирантуру филологического факультета ЛГУ и закрепляется за кафедрой истории русской литературы.

13 июля 1941 г. уходит добровольцем на Ленинградский фронт, где служит в действующих стрелковых частях (пехота) – сперва, в силу знания немецкого языка, рядовым ополченцем в разведроте, затем офицером, начальником полевой разведки стрелкового полка. В сентябре 1942 г. принят политуправлением 11‐й Отдельной стрелковой бригады в члены ВКП(б). Участвовал в форсировании Невы, в прорыве и снятии блокады Ленинграда (за что награжден орденом Отечественной войны II степени). Дважды ранен – в 1943 и 1944 гг. После второго ранения переведен из стрелковых частей в военно-воздушные войска, а в августе 1946 г. демобилизован в звании капитана с должности начальника штаба части.

1 октября 1946 г. восстановлен в аспирантуре филологического факультета аспирантом третьего года обучения; летом 1947 г. он закончил аспирантуру. В июле, в связи с организацией Филологического научно-исследовательского института, Г. П. Бердников был оставлен в ЛГУ на должности младшего научного сотрудника этого НИИ и с 1 сентября приступил к работе[381]381
  ОДО СПбГУ. Приказы ректора. № 1708 от 19 июля 1947 г.


[Закрыть], совмещая ее, по ходатайству Н. И. Мордовченко, с работой ассистента кафедры истории русской литературы. В октябре 1947 г. Г. П. Бердников избирается секретарем партбюро факультета.

14 февраля 1948 г. исполняющий обязанности ректора университета С. В. Калесник подписал приказ «о допуске к защите диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук ‹…› Бердникова Г. П. – на тему «Драматургия Чехова 1890–1900 гг.». Официальными оппонентами назначить доктора филологических наук, профессора Г. А. Бялого и доктора филологических наук, профессора Л. А. Плоткина»[382]382
  Там же. № 286 от 14 февраля 1948 г.


[Закрыть]. Защита успешно состоялась 4 марта 1948 г.[383]383
  Вечерний Ленинград. Л., 1948. № 45. 24 февраля. С. 2.


[Закрыть]

9 марта 1948 г. заведующий кафедрой истории русской литературы профессор Г. А. Гуковский подал в деканат на имя Р. А. Будагова заявление о переводе Г. П. Бердникова на должность старшего преподавателя, причем приложил к нему записку личного характера, в которой подчеркивал, что «нет никаких оснований держать Г. П. Бердникова в состоянии ассистента». 31 марта 1948 г. приказом исполняющего ообязанности ректора Ю. И. Полянского он был назначен старшим преподавателем кафедры[384]384
  ОДО СПбГУ. Приказы ректора. № 555 от 31 марта 1948 г.


[Закрыть], а с 14 апреля и заместителем директора Филологического НИИ, директором которого был М. П. Алексеев.

Приведем рассказ И. З. Сермана, события которого относится к осени 1948 г.:

«С Бердниковым мы учились вместе на филологическом факультете пять лет в одной группе, не то, чтоб дружили, но и не враждовали. Человек он умный, и жизненный опыт научил его разбираться в людях и делать ставку наверняка. В Университете ему мешала делать политическую карьеру посадка отца по какому-то “бытовому”, то есть торговому делу. На войне он попал в одну из самых кровавых мясорубок Ленинградского фронта, был ранен, уцелел, вступил в партию. Вернувшись из армии, стал аспирантом профессора П. Н. Беркова, писал диссертацию о Чехове и стал делать политическую карьеру в обстановке 1946–1949 гг.

Г. А. Гуковский был популярен среди молодежи филологического факультета, и дом его был широко открыт для нас. Бердников в эти годы в доме Гуковского был своим человеком. Даже защиту своей диссертации он отмечал дружеской пирушкой у них. И все было очень хорошо до того момента, когда в 1948 г. Бердников пришел к Гуковскому советоваться – принимать ли ему, только что защитившему диссертацию аспиранту, пост декана филологического факультета. “Вы сошли с ума, Георгий Петрович, – закричал на него Гуковский. – Вы же невежественный человек, как вы можете об этом думать”. Не знаю, что ответил Бердников, но пост он принял, а обиду запомнил»[385]385
  Серман И. Григорий Гуковский (1902–1950). С. 209.


[Закрыть].

Аналогичные сведения приводит М. В. Иванов, ученик Г. П. Макогоненко:

«Малокультурный, но хваткий, Бердников при ясной помощи Гуковского после войны написал кандидатскую диссертацию. И тут же Бердникову предложили стать деканом филфака (воевал, нужного происхождения, партиец). Когда Бердников спросил Гуковского, стоит ли ему занимать деканское кресло, тот ответил (в пересказе Г. П. Макогоненко): “Голубчик, на филфаке профессора – светила, они говорят на нескольких языках, а вы и в русском-то делаете ошибки”»[386]386
  Иванов М. В. Звезда Гуковского // Санкт-Петербургский университет. Л., 2002. № 13 (3602). 5 июня. С. 15.


[Закрыть].

25 сентября 1948 г. ректор ЛГУ Н. А. Домнин подписал приказ:

«Освободить с 20 сентября с. г. по собственному желанию от занимаемой должности декана филологического факультета профессора Будагова Р. А.

Назначить с 20 сентября с. г. и. о. декана филологического факультета кандидата филологических наук Г. П. Бердникова»[387]387
  ОДО СПбГУ. Приказы ректора. № 1946 от 25 сентября 1948 г.


[Закрыть].

Тогда же Г. П. Бердников оставил пост заместителя директора Филологического НИИ. 29 октября Г. П. Бердников был утвержден в должности декана постановлением бюро райкома ВКП(б)[388]388
  Протокол № 43 от 29 октября 1948, п. 7: «Утвердить т. Бердникова Георгия Петровича деканом филологического факультета Ленгосуниверситета…» (ЦГАИПД СПб. Ф. 4 (ВО РК ВКП(б)). Оп. 5. Д. 87).


[Закрыть], после чего документы о его утверждении отправились в Министерство высшего образования СССР. Соответствующий приказ был подписан заместителем министра А. М. Самариным спустя более чем полгода – 13 апреля 1949 г., когда Георгий Петрович доказал свое умение руководить факультетом в требуемом ключе. 26 апреля 1949 г. он был наконец лишен приставки «и. о.» приказом по ЛГУ[389]389
  ОДО СПбГУ. Приказы ректора. № 757 от 26 апреля 1949 г.


[Закрыть].

Емкий, можно сказать, социальный портрет декана оставил хорошо его знавший Ю. М. Лотман:

«Могу, стараясь сохранить объективность, сказать, что Бердников был не глуп, жесток только в той мере, в какой это было необходимо ему для карьеры (в этой ситуации он был беспощаден), уничтожал людей по холодному расчету, но без удовольствия – а это, знаете, очень много»[390]390
  Лотман Ю. М. Воспоминания // Егоров Б. Ф. Жизнь и творчество Ю. М. Лотмана. С. 311.


[Закрыть].