Текст книги "Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2"

Борьба марксизма и идеализма: От биологии к филологии

Речь о филологах в свете новой идеологической кампании зашла на двухдневном собрании партактива ЛГУ, происходившем 18 и 20 октября 1948 г. Основной доклад – «О ходе реализации решения сессии Академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина и задачах парторганизации» – был сделан А. А. Андреевым. Парторг университета, в частности, сказал:

«Партийная организация филологического факультета также мало проявила инициативы и большевистской принципиальности в деле осуществления перелома всей учебной и научно-исследовательской работы.

Надо прямо сказать, что на целом ряде кафедр мы не имеем никакого сдвига, целый ряд научных работников отсиживается, молчит и дожидается “лучших времен”, как, например, сотрудники кафедры западноевропейской литературы, возглавляемой профессором Жирмунским, которые до сих пор в лекциях и семинарах не дают развернутой критики идеологически вредной концепции Веселовского.

После целой серии покаянных речей и излияния о готовности исправить допущенные ошибки и приблизиться к современности, кафедра ничего не могла придумать лучшего, как предложить на очередную научную сессию доклады “Эдда в свете этнографии” (докладчик – профессор Жирмунский) и “Скандинавский эпос” (докладчик – Стеблин-Каменский).

Такое же положение в “приближении к современности” наблюдается и на ряде других кафедр филологического факультета»[324]324
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984 (Парторганизация ЛГУ). Оп. 3. Д. 3. Л. 97–98.


[Закрыть].

Прения первого дня завершились выступлением профессора И. И. Презента, а 20 октября их открыл парторг филологического факультета Н. С. Лебедев:

«Товарищи, разгон вейсманизма-морганизма в биологии имеет самое непосредственное отношение к филологической науке, потому что многие из филологов являются выходцами из враждебных школ и направлений и придерживаются, в конечном счете, тех же философских выводов, что и вейсманисты.

Я против того, чтобы переносить законы развития биологической науки на филологическую науку, но принцип подхода к науке тут один и тот же. Как те, так и другие придерживаются идеалистических концепций в науке, борются против единственно правильно марксистской идеологии и тормозят развитие нашей марксистской науки.

Парторганизация делает очень много в духе перестройки работы в марксистско-ленинском направлении. В частности, партбюро контролирует работу преподавателей и учащихся и надо сказать, что большинство студентов, аспирантов и преподавателей горячо откликнулось на решения ЦК партии и мероприятия, проводимые парторганизацией. Но до сих пор многое еще остается совершенно нетерпимым. Есть все основания полагать, что многие из профессоров и преподавателей – последователей компаративизма и космополитизма Веселовского, представители низкопоклонства перед Западом, остаются до сих пор на прежних позициях. Некоторые из них требования ЦК партии склонны объяснять конъюнктурными соображениями, духом времени, в надежде, что все это пройдет. Они не понимают сути решений ЦК партии, не понимают, что эти решения указывают единственно правильный путь развития нашей науки, они не понимают или не хотят понять, что вне диалектического материализма нет настоящей науки и неслучайно, что за последнее время нашими учеными не создано крупных научных трудов в области филологии. Если же создавались такого рода труды, то они становились притчей во языцех.

Я склонен вспомнить ту дискуссию, которая проводилась у нас на факультете по творчеству Веселовского. Вместо того, чтобы вскрыть корни своих ошибок, многие профессора по-настоящему от этих ошибок так и не отказались. Одни заявили, например, что критика мешает их вдохновению и лучше обойтись без нее. Другие, например проф[ессор] Азадовский, договорились до того, что как бы не попросили критикуемых в ОГПУ. А такие, как проф[ессор] Гуковский, стали противопоставлять научные подвиги военным в то время, как даже школьникам ясно, что это – явления одного и того же порядка.

Все это говорит о том, что даже внешне некоторые из наших профессоров, выходцев из враждебных сил, не хотят сворачивать со своей дороги.

После всех дискуссий, которые у нас проходили, после многочисленных обсуждений и проч. проф[ессор] Гуковский выступает с лекцией о теории стадиальности. Эта теория по существу своему антиисторична, она ведет к тому же компаративизму и космополитизму, она враждебна марксистско-ленинской теории о формациях. Она рассматривает литературные явления в сфере каких-то фантастических пластов, каких-то выдуманных стадий. Спрашивается, кому потребовались эти, никому не нужные стадии, если у нас есть учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина, которое является верным оружием в деле познания исторического процесса в целом и литературного в частности. Не ясно ли, что такая теория не имеет ничего общего с марксизмом-ленинизмом. И только доцент Дементьев дал достойную отповедь авторам этой теории, а после исторической речи товарища Сталина на встрече с представителями финской делегации, и сами авторы отказались от этой теории.

Ясно, что эти теории приносят огромный вред делу воспитания студенчества и нашего народа в области научного познания мира. Но говорим мы об этом много и давно, а надо со всей откровенностью признать, что результаты пока еще незначительные.

Мне кажется, что пора нашей парторганизации потребовать от наших профессоров, чтобы они от слов перешли к делу, чтобы декларации были заменены практикой перестройки и пересмотра всех своих взглядов»[325]325
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984 (Парторганизация ЛГУ). Оп. 3. Д. 3. Л. 30–31 об.


[Закрыть].

Но наиболее масштабные мероприятия намечались в Пушкинском Доме: 22 октября 1948 г. парторганизация института готовилась к заседанию Ученого совета, назначенного на 23 октября. Закрытое партсобрание проходило под председательством А. И. Перепеч. Ход его прослеживается по сохранившемуся протоколу. Главный и единственный пункт повестки дня – «Доклад Л. А. Плоткина о состоянии и задачах Института в свете решений августовской сессии Всесоюзной Академии сельско-хозяйственных наук имени В. И. Ленина и расширенного заседания Президиума Академии Наук СССР о положении в биологической науке»:

«Л. А. Плоткин останавливается на основных положениях своего предстоящего доклада на открытом заседании Ученого Совета Института Литературы, назначенном на 23‐е октября с. г.

В докладе академика Лысенко и в материалах сессии о состоянии в биологической науке подняты коренные вопросы нашего мировоззрения. Тов. Плоткин говорит о борьбе двух противоположных направлений в биологической науке – марксизма и идеализма.

Исторические постановления партии об искусстве и литературе, дискуссия о книге Александрова, Августовская сессия Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина свидетельствуют о том, что процесс вступления в коммунизм есть процесс обострения борьбы с носителями враждебной нам идеологии. Борьба двух направлений в литературе такой же непреложный факт. Борьба с формализмом имеет особенно острое значение в нашей работе. Достаточно вспомнить имена Томашевского, Эйхенбаума, Жирмунского и других. Но когда профессор Индианского университета Меллер провозглашает, что все детерминаты будущего человечества заложены в 1 700 миллионов спермин, которые могут быть заключены в одну горошину, то мы невольно вспоминаем утверждение, что все мировые драмы имеют 36 сюжетов[326]326
  Речь об утверждении, восходящем к К. Гоцци, что «существует всего-навсего тридцать шесть трагических ситуаций» (Эккерман И.-П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни. М., 1986. С. 345). Эту точку зрения канонизировал французский ученый, писатель и переводчик Жорж Польти (Polti; 1868–?), чья книга о бродячих сюжетах вышла тремя изданиями при жизни автора (Polti G. Les Trente-six situations dramatiques. Paris, 1895; Nouv. [2-me] ed. – Paris, 1912; Nouv. [3-mе] ed. – Paris, 1924; англ. пер. – 1931) и оказала серьезное влияние на развитие компаративистики.


[Закрыть]. Эти “теории” объединяет антиисторизм. Антимарксистские извращения у нас были подвергнуты специальному рассмотрению на Ученом совете: Жирмунский, Эйхенбаум, Томашевский, Азадовский, Алексеев и др. осознали тогда свои ошибки, но еще не избавились от них»[327]327
  ЦГАИПД СПб. Ф. 3034 (Парторганизация ИРЛИ). Оп. 2. Д. 1. Л. 68.


[Закрыть] и т. д.

В прениях по докладу выступили десять литературоведов‐коммунистов, порой собрание переходило в диспут – страсти и здесь накалялись. Лишь выступления А. И. Груздева[328]328
  Груздев Александр Иванович (1908–1981 – литературовед, специалист по русской литературе второй половины XIX в., кандидат филологических наук (1941 г., тема – «Д. И. Мамин-Сибиряк и его роман “Приваловские миллионы”»), доцент ЛГПИ имени А. И. Герцена; 28 сентября 1949 г. избран в состав партбюро ИРЛИ, но в январе 1950 г. перешел в парторганизацию по месту основной работы, в ЛГПИ; впоследствии доктор наук (1971 г., «Поэмы Н. А. Некрасова 1860–1870-х годов: (Природа жанра)»).


[Закрыть], Б. И. Бурсова и К. Н. Григорьяна были относительно спокойными:

«Тов. Григорьян заканчивает свое выступление указанием на паническое отношение некоторых наших ученых к Западу и западной литературе, тогда как речь идет не об “упразднении” изучения западных литератур, их изучать необходимо, а об укреплении авторитета нашей науки, о восстановлении исторической справедливости»[329]329
  Там же. Л. 69.


[Закрыть].

Остальные были не столь академичны:

«П. Г. ШИРЯЕВА – Считает необходимым, чтобы Л. А. Плоткин заострил в своем докладе на Ученом совете вопрос о методологии, и отмечает, что самые прекрасные положения докладов Льва Абрамовича на Ученых советах не претворяются в жизнь. Все помним, как “клялись” ученые формалисты – апологеты Веселовского исправить свои ошибки, но ничто не изменилось с тех пор. Растут даже кадры новых формалистов, например, Мелетинский – ученик Жирмунского – типичный компаративист, готовящий докторскую диссертацию на материале архаических сказок всего земного шара. Дирекция должна проверить, как в действительности идет перестройка, учитывая тревожные сигналы в прессе. Нельзя также обобщать высказываний о фольклористах, не все они архаисты. “Нелегально”, то есть вне всякого плана сектора фольклора, Кравчинская и Ширяева все эти годы занимались и занимаются советским фольклором. Однако, М. К. Азадовский, как редактор, не принимает совершенно фольклора Ленинградской области во 2‐й том фольклора (сказки), а в 1‐й том советский фольклор был включен вопреки желанию М. К. Азадовского, по требованию вышестоящих организаций. В процессе планового изучения советского фольклора необходим решительный и быстрый перелом»[330]330
  Там же. Л. 69 об.


[Закрыть].

«А. С. БУШМИН – заявляет, что он не разделяет восхищений Бурсова докладом Л. А. Плоткина, так как в этом докладе нет тревоги за судьбу нашего Института. Ведь не мы, а пресса взяла на себя инициативу по разоблачению наших ошибок, извращение марксистской методологии. Правильно предложение о реорганизации сектора новейшей литературы. Л. А. Плоткин говорил в своем докладе о формалистах в прошлом, но они существуют и сейчас в тонкой, своеобразной форме, но в той же направленности. Формируется молодой формализм. Даются ему закоулочные темы, культивируют узкий биографизм, прививают исключительно технические навыки, голую методику, не вторгаются в жизнь. В отношениях к аспирантам наблюдается у руководителей семейственность, возникают нездоровые бытовые отношения. Недавно защищал диссертацию Путилов, М. К. Азадовский дал ему высокую оценку, но незадолго до этого Путилов написал хвалебную рецензию на работу М. К. Азадовского[331]331
  Не совсем понятно, о чем идет речь: защита кандидатской диссертации Б. Н. Путилова на тему «Исторические песни XVI–XIX вв. на Тереке» состоялась в Пушкинском Доме за два дня до описываемого партсобрания – 20 октября 1948 г., Ученый совет присудил степень единогласно; тогда как о печатной рецензии не упоминается ни в библиографии М. К. Азадовского (Марк Константинович Азадовский (1888–1954): Указатель литературы / Сост. В. П. Томина. Новосибирск, 1983), ни в биографических работах о деятельности Б. Н. Путилова в тот период (Иванова Т. Г. Борис Николаевич Путилов: Начало пути // Антропологический форум. СПб., 2007. № 7. С. 423–440).


[Закрыть]. Аспирантам дают такие темы, которые уводят под сень Канта и Шеллинга, например: “Герцен и романтизм”. Даже Герцена хотят заставить танцевать на развалинах немецкого романтизма. Наши профессора еще не перестроились.

Л. А. ПЛОТКИН задает вопрос А. С. Бушмину – Какие бытовые ненормальности в Институте он имеет в виду?

А. С. БУШМИН – Я уже привел факт с Путиловым. Конкурс у нас полузакрытый, рекомендуют аспирантов все одни и те же профессора. Когда в Институт пришли “трое в шинелях” – Рязанов[332]332
  Рязанов Дмитрий Иванович (1918–?) – аспирант Пушкинского Дома (зачислен 16 декабря 1945 г., научным руководителем назначен Г. А. Бялый), отчислен 3 января 1949 г. в связи с окончанием срока аспирантуры, в дальнейшем зачислялся в штат временно; член ВКП(б) с 1945 г.


[Закрыть], Ковалев[333]333
  Ковалев Валентин Архипович (1911–1999) – литературовед, кандидат филологических наук (1939 г.; тема – ««Записки охотника» И. С. Тургенева»), участник войны, впоследствии доктор наук (1951 г., «Творчество Леонида Леонова (1915–1937 гг.)»; член ВКП(б) с 1942 г., с 27 мая 1947 г. по 26 июня 1948 г. член партбюро Пушкинского Дома, с 28 сентября 1949 г. по 17 марта 1950 г. секретарь партбюро, входил в состав партбюро ИРЛИ и впоследствии.


[Закрыть] и Бушмин, их встретили подозрительно. Почему Бялый вел травлю Рязанова и покровительствовал Дикман[334]334
  Дикман Минна Исаевна (1919–1989) – литературовед, окончила ЛГУ в 1941 г. (участница семинаров В. Н. Орлова и Д. Е. Максимова по истории русского символизма, тема дипломной работы – «Лирика Федора Сологуба 1882–1908 гг.», затем подготовленная к печати в объеме 5 печатных листов), участница войны (в мае 1942 г. ушла добровольцем, служила переводчиком в звании лейтенанта, награждена «за разведработу» орденом Красной Звезды (1944 г.), демобилизована в апреле 1946 г.); жена литературоведа Ю. Д. Левина. 1 ноября 1946 г. зачислена в аспирантуру Пушкинского Дома, но Президиум АН СССР отменил зачисление ввиду отсутствия вакансий; благодаря ходатайству П. И. Лебедева-Полянского 4 апреля утверждена Президиумом АН СССР и зачислена с 1 апреля 1947 г. в аспирантуру (тема – «Новеллы Горького 1912–1918 гг. (“По Руси”)», научный руководитель В. А. Десницкий) (ПФА РФН. Ф. 150 (ИРЛИ). Оп. 2. Д. 688. Л. 1–55), 10 января 1950 г. на заседании Ученого совета ИРЛИ отчитывалась о работе в аспирантуре: «Я зачислена в аспирантуру в апреле 1947 года. В течение первого года аспирантуры я сдала кандидатский минимум в объеме двух языков – немецкий и английский (активное владение) и трех спец. вопросов: А. Н. Радищев, теория новеллы, Г. И. Успенский. В результате работы над минимумом был написан для Гослитиздата комментарий к однотомнику Успенского в размере 3,5 п[ечатных] лист[а]. По заданию руководства сектора [новой русской литературы] написана развернутая рецензия на главу из Х т. И[стории] Р[усской] Л[итературы] “И. А. Бунин”. В апреле 1949 г. на заседании сектора обсуждался и был утвержден развернутый план диссертации» (ПФА РАН. Ф. 150 (ИРЛИ). Оп 1 (1950 г.). Д. 25. Л. 26–27). Была отчислена из аспирантуры Пушкинского Дома за истечением срока в 1950 г. (одна из причин – отсутствие допуска к газетно-журнальной литературе 1906–1948 гг., для чтения которой в послевоенные годы требовалось специальное разрешение). В 1956 г. представила в ЛГПИ имени А. И. Герцена к защите диссертацию на тему «Рассказы М. Горького “По Руси” (1912–1913 г. г.)», но защита была провалена; впоследствии работала редактором ЛО издательства «Советский писатель», где «помогала проводить сквозь партийные и цензурные Сциллы и Харибды многие книги писателей, поэтов, критиков, однако она была не лишена “руководящих” нормативных свойств и могла вмешиваться в редактируемый текст не только по цензурным, но иногда и по вкусовым соображениям; она осмеливалась править даже стихи Анны Ахматовой (вспомним издательскую шутку-каламбур тех лет: “Мой дядя самых честных правил”» (Егоров Б. Ф. Из истории советской цензуры: (Издательские редакторы как «цензоры») // Егоров Б. Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск, 2001. С. 413). В 1975 г. в Большой серии «Библиотеки поэта» вышел подготовленный ею том стихотворений Ф. Сологуба.


[Закрыть]?

В. Г. БАЗАНОВ – Вопрос идет не о Л. А. Плоткине: никто не сделал так много для Рязанова и для Бушмина, как Плоткин. Но зерно истины в выступлении Бушмина есть. Здесь названы факты: Ширяева говорила о Жирмунском и Мелетинском, Бушмин о Путилове и Азадовском. Мы должны повысить бдительность. На Карело-Финскую базу М. К. Азадовский послал своего ученика К. Чистова, отчисленного из аспирантуры, послал с такой высокой рекомендацией, что его назначили заведующим отделением языка и литературы Карело-Финской базы АН СССР.

П. Г. ШИРЯЕВА – Бушмин поднял очень важный вопрос и очень верно осветил положение с кадрами. Плоткин просил фактов: да разве не является фактом круговая порука таких специалистов, как Гуковский, Бялый, Эйхенбаум, Берков и Алексеев. Они в Университете работают единой группой, не “обижая” и не критикуя друг друга, и выдвигают аспирантов в порядке “решающего слова”, с которым администрация Института соглашается беспрекословно»[335]335
  ЦГАИПД СПб. Ф. 3034. Оп. 2. Д. 1. Л. 69 об. – 70.


[Закрыть].

После обсуждения вопроса о кадрах, который через два месяца станет основополагающим, был затронут вопрос подготовки шестого тома «Истории русской литературы» («Литература 1820–1830‐х гг.»), начатой еще до войны. Поднял его Б. В. Папковский:

«Широкая общественность будет судить нас главным образом по 6‐му тому, посвященному Пушкину. Пушкинский юбилей имеет всесоюзное значение, но в 6‐м томе, который выходит к юбилею, дана эпоха, а Пушкин выпал. Если общественная оценка произойдет в этом плане, то основание для самой серьезной тревоги налицо»[336]336
  Там же. Л. 69 об.


[Закрыть].

«Б. П. ГОРОДЕЦКИЙ – Формула Папковского – “в 6‐м томе нет Пушкина” – прозвучала в ином аспекте, чем у В. А. Десницкого, который действительно сказал “Пушкина там нет” очень тонко и очень справедливо, имея в виду эстетический анализ. Но, если “нет Пушкина в 6‐м томе”, то нет литературы и в 10‐ти томах. Марксистская эстетика так мало разработана, что все наши исследования страдают одним недостатком – нет эстетической оценки. 6‐й том был написан целиком до войны – писали Слонимский, Якубович, А. С. Орлов. Комментарии Винокура[337]337
  Винокур Григорий Осипович (1896–1947) – лингвист и литературовед (пушкиновед), доктор филологических наук (1942 г.; тема – «Очерки истории текста и языка Пушкина»), член Пушкинской комиссии АН СССР с 1933 г., профессор филологического факультета МГУ, один из составителей «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова.


[Закрыть] основаны на тщательном формалистическом анализе и социологизировании, идущем от Покровского. Отдельные хорошие статьи, например, статья Мейлаха, тонут в общем море. Нам с Мейлахом, как редакторам тома, пришлось проделать огромную работу, исключить все моменты компаративистского характера. Из противоположного лагеря слышались вопли – “Куда вы дели Байрона и Шекспира?” Но и Байрона, и Шекспира мы оставили в меру научной необходимости. Редактура закончена. Мы с Мейлахом, – говорит Б. П. Городецкий, – несем ответственность за то, что явных моментов компаративизма в 6‐м томе нет. Том будет еще прочитан главным редактором Л. А. Плоткиным и другими членами редакции»[338]338
  ЦГАИПД СПб. Ф. 3034. Оп. 2. Д. 1. Л. 70.
  Совершенно естественно, что изменение идеологической обстановки не позволило выйти этому тому и к юбилею 1949 г.; он вышел в свет только в 1953 г.: История русской литературы: в 10 т. Т. VI: Литература 1820–1830-х годов / Гл. редакция: М. П. Алексеев, Н. Ф. Бельчиков (гл. ред.), А. М. Еголин, Н. К. Пиксанов, А. А. Сурков / Редкол. тома: Д. Д. Благой, Б. П. Городецкий, Б. С. Мейлах (отв. ред.). М.; Л., 1953. На обороте титульного листа перечислены авторы разделов, в том числе указано: «Раздел “Пушкин” написан коллективом авторов в составе: В. В. Гиппиуса, Б. С. Мейлаха, А. С. Орлова, А. Л. Слонимского и Д. П. Якубовича под редакцией Б. С. Мейлаха».


[Закрыть].

Но основные мысли выступавших были связаны с предстоящим заседанием Ученого совета.

Б. П. Городецкий: «Что касается завтрашнего Ученого Совета, то необходимо вызвать профессоров на дискуссию, иначе они, как и всегда, будут “со всем согласны” на словах, но по существу ведь Азадовский, Жирмунский, Алексеев до сих пор не перестроились»[339]339
  ЦГАИПД СПб. Ф. 3034. Оп. 2. Д. 1. Л. 70.


[Закрыть].

А. И. Перепеч: «На Ученом Совете коммунисты должны выступить обоснованно, конкретно. Следует выступить Базанову, Ширяевой, Бушмину, Григорьяну, Бурсову и другим и говорить об ошибках в работах наших ученых, а не сваливать эту критику на одного Плоткина»[340]340
  Там же. Л. 70 об.


[Закрыть].

Заключительное слово Л. А. Плоткина: «У нас имеется два типа выступлений: на закрытом партийном собрании высказываются горячо, а на открытых собраниях предпочитают “обтекаемую форму”. Все мы знаем, что такие люди, как Жирмунский, Томашевский, Азадовский, Алексеев, допускают ошибки в своих работах. Мы должны вскрывать их ошибки, помогать перестраиваться, а не гнать их из Института. Действительно ли есть у нас такие “группки”, семейственность? Полагаю, что нет. Не Бялый ставил вопрос об отчислении Рязанова, а другие люди, и нет оснований ставить вопрос о травле. Выносить такие моменты на Ученый Совет, конечно, нельзя. Есть у нас еще борьба двух направлений, более трудная, чем в биологии, и нам необходимо усилить всемерно борьбу за марксистские позиции в литературоведении»[341]341
  Там же. Л. 71.


[Закрыть].

Собрание закончилось принятием резолюции, тон которой был достаточно сдержанным, не отражал серьезной полемики партсобрания и носил преимущественно констатационный характер.

Ученый совет пушкинского дома. День первый

23 октября 1948 г. начались масштабные направляющие мероприятия в академических учреждениях города:

«Итоги августовской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина являются исторической вехой не только биологии, но и других отраслей советской науки. Под знаком усиления борьбы с идеалистическими реакционными течениями проходят сегодня заседания ученых советов Института языка и мышления имени Марра, Ленинградского отделения Института русского языка, Института истории материальной культуры и Института литературы Академии наук СССР.

На совместном заседании работников Института языка и мышления и русского языка с докладом выступил Герой Социалистического Труда академик Мещанинов.

В Институте литературы доклад сделал профессор Плоткин. Он резко критиковал забвение принципа партийности советской науки авторами первых томов “Истории русской литературы”, выпущенных институтом. Критике подверглись также проявления буржуазного объективизма и другие идеологические ошибки в сборнике “Русская литература на Западе” и монографии профессора Векслера об Алексее Толстом. Одним из важнейших выводов дискуссии о биологической науке является требование о решительном повороте к современности. Профессор Плоткин указал на необходимость усилить изучение советской литературы и организовать сектор новейшей литературы института – сектор современной советской литературы.

В прениях по докладу выступил Лауреат Сталинской премии профессор Мейлах, член-корреспондент Академии наук СССР Жирмунский, московский литературовед профессор Бродский и другие»[342]342
  ЦГАЛИ СПб. Ф. 293 (Ленрадиокомитет). Оп. 2. Д. 2919. Л. 37. Последние известия, Ленинградский выпуск: 23 октября 1948 г. (20:50–21:04).


[Закрыть].

Особенную актуальность этому заседанию добавляло то обстоятельство, что 10 октября 1948 г. партийная газета «Культура и жизнь» посвятила деятельности Института литературы большую статью, озаглавленную «За марксистскую историю литературы». Ее авторы – М. Кузнецов (участник «дискуссии» о Веселовском) и М. Козьмин[343]343
  Мстислав Борисович Козьмин (1920–1992) – литературовед, многолетний сотрудник ИМЛИ, на рубеже 40–50-х гг. вел активную общественную работу и выступал с лекциями, изучал русскую литературу XVIII в., в 1954 г. защитил в ИМЛИ кандидатскую диссертацию на тему «Из истории русской журналистики и театральной критики XVIII века: (Деятельность П. А. Плавильщикова)»; впоследствии занимался вопросами социалистического реализма в литературе. В 1962–1975 гг. директор московского музея-квартиры А. М. Горького, в 1979–1988 гг. главный редактор журнала «Вопросы литературы», «осторожность которого не то что граничила, а прямо-таки мало чем отличалась от трусости» (Кацева Е. А. Мой личный военный трофей // Знамя. М., 2002. № 1. С. 169), и даже член редколлегии «Вопросов литературы» М. Б. Храпченко был по сравнению с ним «прогрессивных взглядов».


[Закрыть] – были типичными представителями когорты партийно-имлийских литературоведов, которые подобно льду сковывали всю науку о литературе послевоенных лет. В этот раз под перо начинающих литературоведов попала многотомная «История русской литературы», издание которой Пушкинский Дом предпринял по инициативе М. Горького и с 1941 г. по 1948 г. выпустил в свет пять томов – половину намеченного.

Авторы отмечали, что в контексте времени хотя бы от последних томов «следовало ожидать решительного разгрома враждебных антинародных “теорий”, всячески искажавших действительный ход развития нашей литературы и принижавших ее значение, оригинальность и самостоятельность»[344]344
  Козьмин М., Кузнецов М. За марксистскую историю литературы // Культура и жизнь. М., 1948. № 29 (84). 10 октября. С. 3.


[Закрыть], однако не смогли найти подтверждений таким ожиданиям. Критикуя многочисленных авторов «Истории русской литературы» (В. П. Адрианову-Перетц, И. П. Еремина, А. С. Орлова, Г. А. Гуковского и проч.), они без особого труда поставили свой диагноз: «Забвение принципа партийности советской науки – таков основной порок “Истории русской литературы”. Оно является источником всех тех ошибок, которые явились вольной или невольной уступкой объективистскому, идеалистическому литературоведению»[345]345
  Козьмин М., Кузнецов М. Указ. соч. С. 4.


[Закрыть].

Естественно, что обсуждение этой статьи также вошло в повестку предстоящего собрания.

О заседании Ученого совета ИЛИ АН СССР, прошедшего в два дня – в субботу 23 и во вторник 26 октября, можно судить по сохранившейся стенограмме. Первоначально предполагалось уложиться в один день, но из-за обилия желающих выступить в прениях, а также из-за сложностей, возникших в процессе согласования заранее заготовленной резолюции с мнением присутствующих, было решено продолжить работу.

Необходимо отметить, что руководство института настойчиво просило «специалистов по критике» воздержаться от нападок на Б. М. Эйхенбаума, который 26 июля перенес инфаркт миокарда, после чего полтора месяца провел в постели[346]346
  Вот запись из дневника Б. М. Эйхенбаума: «25 сентября 1948. Лето сорвалось. Едва успел отправить в Москву статью и сел за главу о Толстом, как начались боли в груди. Я думал – несварение или изжога; оказалось – “инфаркт миокарда”. Пролежал в постели 1,5 месяца (с 26 июля). Теперь хожу, но еще плохо и работать как следует не могу» (РГАЛИ. Ф. 1527 (Б. М. Эйхенбаум). Оп. 1. Д. 248. Л. 50).


[Закрыть]. Насколько была услышана эта просьба, можно судить по выступлениям.

В своем докладе и. о. директора института Л. А. Плоткин, в частности, сказал:

«Доклад т. Лысенко, одобренный ЦК ВКП(б), решения сессии ВАСХНИЛ имеют поистине историческое значение: они подвели итоги многолетней борьбы в области биологии и, полностью разгромив реакционное направление формальной генетики, принесли собой [sic!] подлинный триумф мичуринского диалектико-материалистического направления.

Какие же выводы должны быть сделаны нами, представителями другой научной специальности, из этих больших событий, применительно к нашей науке?

1) События на биологическом фронте прежде всего со всей остротой поставили вопрос о борьбе двух течений в науке – материалистического и идеалистического. Дискуссия еще раз с исключительной ясностью и силой показала всю плодотворность для науки марксизма-ленинизма и вместе с тем всю порочность и губительность для всех областей человеческого знания реакционной идеалистической философии. В этой связи напомню: на дискуссии лишний раз подчеркнута была враждебность формализма. Для нас, литературоведов, это имеет особое значение.

2) В ходе биологической дискуссии со всей остротой была обсуждена проблема взаимоотношения личности и социальной среды, живого организма и окружающей действительности с точки зрения диалектического материализма. Надо ли вам говорить, насколько эта тема актуальна для нас, для историков литературы?

3) Дискуссия вскрыла враждебность нашему миропониманию, нашей культуре какого бы то ни было объективизма, отсутствия большевистской партийности: события показали, что забвение ленинского принципа большевистской партийности с неизбежностью приводит в лагерь апологетов буржуазного мировоззрения.

4) Дискуссия подчеркнула, что научная деятельность у нас может строиться только в органической связи с практической жизнью, с интересами народного хозяйства, с борьбой советского народа за коммунизм.

Эти выводы имеют огромное значение решительно для всех наук.

События в биологии не должны рассматриваться изолированно; они должны рассматриваться в общем ряду других явлений, характеризующих борьбу нашей партии за коммунистическую идейность. Напомню важнейшие из них – постановление ЦК партии о журналах “Звезда” и “Ленинград”, о репертуаре театров, о кинофильме “Большая жизнь”, об опере Мурадели “Великая дружба”, дискуссия о книге Александрова, статья о буржуазном либерализме в литературоведении.

В чем смысл той последовательной линии, которую настойчиво и энергично проводит ЦК нашей партии? Смысл этот состоит в следующем: наша страна стоит накануне перехода к коммунизму, этот процесс происходит в обстановке небывалой по своему ожесточению идеологической борьбы с реакционными силами буржуазного мира. И ЦК нашей партии со всей энергией ставит вопрос о ликвидации пережитков капитализма в сознании людей, о необходимости более последовательной и целеустремленной борьбы за коммунизм во всех областях нашей идеологической работы.

Я уже говорил: нет никаких сомнений в том, что большие вопросы, которые были поставлены на биологической дискуссии, имеют прямое, непосредственное и жизненное отношение к советскому литературоведению»[347]347
  ПФА РАН. Ф. 150 (ИРЛИ РАН). Оп. 1 (1948 г.). Д. 12. Л. 45–46.


[Закрыть].

Далее он прошелся критическим слогом по сотрудникам Института литературы:

«…Возьмите формализм. Для коллектива нашего Института проблема преодоления формалистических пережитков имеет особое значение, потому что мы знаем, что в нашем коллективе, среди наших работников есть товарищи, которые в свое время были лидерами формалистического направления. Это – Эйхенбаум, Томашевский, Жирмунский. Формализм представлял собой воинствующее направление, боровшееся против марксистского понимания литературы. Когда формализм устами В. Шкловского утверждал, что литература независима от жизни, от общества и что цвет флага над крепостью города не отражается на деятельности художника, он выступал против коренных основ нашего мировоззрения. Когда Б. М. Эйхенбаум в своих прежних работах о Лермонтове выводил поэта за рамки истории и изолировал его от хода исторического развития общества, это тоже было, конечно, воинствующей антимарксистской концепцией.

Мы об этом вспоминаем теперь потому, что пережитки формалистических взглядов еще и теперь живучи среди некоторых литературоведов ‹…›.

Если попытаться раскрыть внутренний смысл антимарксистских идеалистических течений в литературоведении, то что же для них характерно? Для них характерно отрицание связи искусства с общественной жизнью, отрицание идейности в литературе, отрицание социально-исторического фактора в его воздействии на литературу.

С пережитками антимарксистских взглядов мы сталкивались и в недавнее время. В работах Б. М. Эйхенбаума о Толстом утверждалась ложная буржуазно-космополитическая мысль о воздействии на великого русского художника таких западных философов и «писателей», как Шопенгауэр и… Поль де Кок. В первом лермонтовском томе «Литературного наследства» (1941 г.) Б. В. Томашевский анализирует прозу Лермонтова только с точки зрения влияния на него разного рода иноземных учителей.

Компаративистские ошибки свойственны учебнику по западноевропейской литературе, принадлежащему В. М. Жирмунскому, М. П. Алексееву и А. А. Смирнову и вышедшему в 1947 году. Так, происхождение искусства трактуется там не по Энгельсу, а по Веселовскому.

В книге В. П. Адриановой-Перетц о литературном стиле русского средневековья древнерусская литература анализируется, главным образом, с точки зрения заимствования образов, сюжетов из византийских и иных источников.

Нет надобности говорить нам, что литературоведческий космополитизм источником своим имеет те же антимарксистские школы, о которых мы уже говорили: формализм и компаративизм ‹…›.

Отсутствие подлинной большевистской партийности и объективистские элементы сказались в сборнике “Русская литература на Западе” (отв. редактор М. П. Алексеев). Сборник полностью подготовлен к печати, набран и сверстан, однако мы его задержали именно из-за этих ошибочных тенденций»[348]348
  ПФА РАН. Ф. 150 (ИРЛИ РАН). Оп. 1 (1948 г.). Д. 12. Л. 47–47 об., 49 об.


[Закрыть].

Критические замечания Л. А. Плоткина прозвучали и в адрес сторонних исследователей, в том числе он указал на недостатки недавно вышедшей книги И. Г. Лежнева «Михаил Шолохов» ([М.], 1948).

Но поскольку ему нельзя было ограничиться лишь общей критикой, а «История русской литературы» все-таки была коллективной монографией института, то для подробного критического разбора Л. А. Плоткин избрал труды специалиста по советской литературе, заведующего аспирантурой и докторантурой Пушкинского Дома Ивана Ивановича Векслера (1885–1954). Мишенью для оратора стала монография «Алексей Николаевич Толстой: Жизненный и творческий путь», изданная в 1948 г. по материалам защищенной И. И. Векслером в 1944 г. в Ташкенте докторской диссертации. Сказав вскользь о достоинствах книги, Л. А. Плоткин заострил внимание на обратном:

«…Должны быть признаны крупнейшие и принципиальные недостатки в некоторых монографиях по советской литературе, которые вышли за последнее время, и в том числе в монографии сотрудника нашего Института И. И. Векслера “А. Н. Толстой”. Достоинства его монографии нам всем понятны. ‹…› И все-таки, надо сказать, что в этой работе И. И. Векслера постигла неудача и не только его, но и нас. Причина этой неудачи: отсутствие подлинной большевистской партийности, пережитки буржуазного объективизма, идеализация прошлого, следование ошибочной теории “единого потока”. И. И. Векслер представляет Толстого идеализированно и в этом случае идет по пути антиисторическому. О том, как неправильно изображает И. И. Векслер дореволюционную творческую деятельность Толстого, хорошо сказано у Тарасенкова в его статье в “Большевике”. Никаким революционным демократом Толстой не был, да и нужно различать: одно дело – революционный демократ в 60‐х гг. и другое – в 900‐х гг., когда уже был марксизм, когда развернулась деятельность Ленина, когда пролетарское движение росло и ширилось. Это – совершенно разные аспекты. Да и вообще ни в каком смысле революционным демократом Толстой не был. Но И. И. Векслер идеализирует не только дореволюционную деятельность А. Н. Толстого, но и творчество его в послереволюционный период. Вот два примера. Письмо Толстого к лидеру белой эмиграции Чайковскому И. И. Векслер приводит, но он выпускает из письма те строки, которые определяют позицию Толстого, как сменовеховскую позицию. Эти строки звучат, примерно, так: “большевики и советы существуют. Это – факт, и с этим фактом нужно считаться точно так же, как приходится считаться, что за окном метель, в то время, как тебе хотелось бы, чтобы за окном был хороший майский день”. Вот настроение Толстого. Марксистский историк литературы не имеет права затушевывать эту сторону А. Толстого. Затушевывая такие стороны, мы умаляем роль советской действительности в том огромном перевороте, который произошел в Толстом. ‹…›

В книге И. И. Векслера есть еще один крупнейший недостаток. И. И. Векслер всюду вовлекает А. Толстого в круг образов и идей его предшественников. Вот почему его назвали эпигоном компаративизма, – и по заслугам. И. И. Векслер должен был идти совсем другим путем, путем историка советской литературы, он должен был показать реальную историко-литературную обстановку в советскую эпоху, он должен был показать Толстого на фоне развития советской литературы, в конкретных условиях напряженной борьбы, которая происходила в те времена. И именно потому, что нет реального исторического фона, нет и противоречий, которые были у Толстого, нет того, что тянуло Толстого назад и что двигало его вперед. Известно, что в 24 г., наряду с ошибками, А. Толстой стоял за литературу больших чувств, за литературу монументальную. Это было стремление к социалистическому реализму, к которому он пришел позднее. И, может быть, не случайно у И. И. Векслера имеются такие оговорки: “Образы сестер Булавиных, Телегина – значительнейшее художественное достижение новой русской литературы…” Какой новой русской литературы? Есть советская литература, и надо было показать, какое место занимает в ней Толстой. А этого-то как раз и нет в книге»[349]349
  Там же. Л. 50 об. – 51 об.


[Закрыть].

После доклада был объявлен перерыв перед прениями; первым в них выступил Г. А. Гуковский. Отчитавшись о работе группы по изучению литературы XVIII в., он высказал свое мнение и о текущем моменте:

«Мне хочется сказать об одном вопросе, который вытекает из того, что я говорю, это вопрос об отношении нашего Института и всех его ячеек к живой практике советской литературы, а, следовательно, и к изучению оной. Должен сказать, что исторически сложившееся деление на два института русской литературы, из которых один занят историей русской литературы, а другой (московский) современной литературы, – это деление нужно признать изжившим себя, потому что процесс мировой борьбы показал нам, что невозможно заниматься историей прошлого, не живя интересами современности. Мы должны подходить с тем критерием, о котором я говорил раньше, т. е. общественной полезности и посильной помощи быстрейшему созданию коммунизма и борьбе с реакцией. Этот критерий невозможен реально без научной подготовки, без знания советской литературы. В этом смысле наши ученые, чем бы они ни занимались: “Молением” ли Даниила Заточника или Тредьяковским и Херасковым, занимаются ли они А. Н. Толстым, они все равно являются современными советскими литературоведами и поэтому знание современной советской литературы для них обязательно, иначе их исследование мертво и бесполезно…»[350]350
  Там же. Л. 59–59 об.


[Закрыть]

Выступивший вслед за ним руководитель отдела западных литератур В. М. Жирмунский остановился на специфических сложностях в работе отдела: