Текст книги "Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2"

«ДЕМЕНТЬЕВ. Заключительное слово.

Теория стадиальности в литературоведении не нужна. Оба ее варианта, вариант Жирмунского и вариант Гуковского, неприемлемы. Жирмунский в своей последней работе об узбекском эпосе загубил хорошее начинание благодаря теории стадиальности, национальное своеобразие узбекского эпоса у него совершенно исчезло. Рассмотрение разнонациональных явлений как одинаковых на одной стадии прокладывает дорогу космополитизму. В варианте Гуковского смазывается классовая борьба в литературе. На одной стадии художественного сознания у Гуковского сближается Достоевский и Горький.

Неправильные высказывания в литературоведении связаны с явлениями апологии старого, имевшими место в некоторых произведениях художественной литературы в последнее время, и с пропагандой аполитизма, свободы от партии, правительства и советского государства. Примеры такой пропаганды – произведения Зощенко и Ахматовой. И Панова отдала в “Кружилихе” дань беспартийному искусству. Важнейшая опасность в науке сейчас – это объективизм, космополитизм, формализм. Если ученый не хочет заниматься идейным содержанием произведения, это значит, что он практически борется за чистое искусство против партийности в литературоведении.

Сейчас основная задача – развивать критику и самокритику на кафедрах и Ученом Совете. У нас хорошо научились праздновать юбилеи, а критике не научились. Имеет место преклонение перед знаниями, перед эрудицией, но кроме знаний нужна и методология.

Выступление Лапицкого показало, что он не научился еще по-настоящему критиковать. Нужно критиковать того, кто стоит рядом и является руководителем. Нужно было критиковать Еремина ‹…›.

Критика – дело хорошее. Но критиковать – не значит бить дубинкой по голове. Я вчера назвал вступление Шишмарева ахинеей, но его самого я так не назову. А. Соймонов говорит: “Веселовский, Азадовский – это всё ерунда”. Некоторые выступавшие проявили чрезмерную страстность. Мы, защищая партийность, стоим на самых принципиальных позициях, но от ученых мы не отказываемся и не будем их громить. Мы должны воспитывать наших ученых политически и методологически. Тот, кто будет противопоставлять себя линии партии, сам выйдет в тираж. Ученым мы должны противопоставлять не только методологию, но и факты, поэтому мы должны учиться.

Мы выступаем против эстетизма и формализма, но мы также против вульгарного социологизма.

Наше партсобрание показало, что у нас выросли кадры коммунистов. У нас коммунисты сильные, но несмелые. Надо быть смелее и смелее разоблачать искривления.

Коммунисты кафедр должны собираться и вырабатывать определенную линию поведения.

На Ученом совете мы должны показать, что мы можем делать политику на факультете»[184]184
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984 (Парторганизация ЛГУ). Оп. 3. Д. 48. Л. 68–68 об.


[Закрыть].

Приведем резолюцию – итоговый документ двухдневного партийного собрания:

«Заслушав и обсудив доклад т. Дементьева о статье в газете “Культура и жизнь” “Против буржуазного либерализма в литературоведении”, партийное собрание считает ее совершенно правильной и очень своевременной.

Александр Веселовский – принципиальный враг революционной демократии, характерный представитель буржуазно-либеральной академической науки – чужд и враждебен нам как тип ученого.

Созданный Веселовским метод изучения литературы диаметрально противоположен марксизму, т. к. рассматривает литературные явления вне их прямой зависимости от классовой борьбы, от уровня развития философских идей в обществе, от исторической действительности. Метод Веселовского сводит изучение литературы к анализу мертвых схем, к сличению неизменных кочующих мотивов, сюжетов и образов, игнорируя тем самым национальное конкретно-историческое содержание литературных произведений. Формализм и буржуазный космополитизм неотъемлемы от учения Веселовского.

Активное стремление ряда наших ученых оживить учение Веселовского представляет собой попытку навязать нашей науке принципы чуждого и враждебного нам буржуазного либерального литературоведения с присущими последнему космополитизмом, безыдейностью, культом чистой филологии.

Политический вред подобных попыток станет ясен, если учесть, что именно под этим флагом выступают сейчас ученые – представители американской и западной реакции, в интересах захватнических планов своих хозяев проводящие идею вненациональной, надклассовой, “чистой”, “мировой” науки.

Партийное собрание считает, что статья в «Культуре и жизни», глубоко вскрывающая методологическую и политическую сущность концепции Веселовского и попыток ее оживления, имеет огромное значение в борьбе за чистоту марксистско-ленинской методологии в литературоведении.

Партийное собрание отмечает, что во вредной попытке оживить учение Веселовского деятельное участие приняли ряд руководящих научных работников нашего факультета. Активными апологетами Веселовского выступили академик Шишмарев, зав. кафедрой романо-германской филологии, член-корреспондент Академии наук СССР, зав. кафедрой западноевропейских литератур проф[ессор] Жирмунский, директор Научно-исследовательского филологического института член-корреспондент Академии наук Алексеев, зав. кафедрой фольклора проф[ессор] Азадовский. А их соратниками неизбежно оказался ряд ученых, не изживших формализм, находящихся в плену чуждой нам методологии – проф[ессора] Эйхенбаум, Томашевский, Пропп, многие работы которых подверглись справедливой критике на страницах нашей печати. Аполитичность и объективизм ярко сказались и в книге А. Долинина о Достоевском, в которой идеализированы, прикрашены реакционные стороны творчества Достоевского. Апологетическое отношение к представителям дореволюционной буржуазной науки несомненно сильно еще среди научных работников, занимающихся фольклором, древней русской литературой, русским языком. Пережитки буржуазного либерализма, формализма и академического бесстрастия пагубно сказываются на развитии нашей науки, отрывают ее от задач современности, тормозят ее развитие, мешают правильному воспитанию молодых научных кадров и студентов.

Активная защита Веселовского рядом работников нашего факультета, а также наличие буржуазных пережитков в исследованиях и лекциях ряда работ ученых и отдельных кафедр стали возможны потому, что большевистская критика и самокритика не стали еще основой, стилем работы факультета, а коммунисты не заняли непримиримой позиции по отношению к апологетам Веселовского и различным проявлениям и пережиткам буржуазной идеологии. Половинчатую, двусмысленную позицию по отношению к Веселовскому занял коммунист профессор нашего факультета Плоткин. Коммунисты нашего факультета не сумели вскрыть политическую суть концепции Веселовского и выступлений ее защитников на дискуссии “О состоянии и задачах советского литературоведения”.

Коммунисты кафедры русского языка (Бархударов, Каратаева[185]185
  Коротаева Элеонора Иосифовна (1910–1978) – лингвист, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка, докторант. Впоследствии доктор филологических наук (1951), профессор, в 1950–1951 гг. заместитель декана.


[Закрыть], Аверьянова[186]186
  Аверьянова Александра Петровна (1903–1983) – старший преподаватель кафедры русского языка, заместитель декана факультета (до 16 сентября 1948 г.), член партбюро факультета.


[Закрыть]) не нашли в себе должной смелости для того, чтобы выступить с резкой критикой книги академика В. Виноградова “Русский язык”. Партийное бюро факультета, начав правильную практику критического обсуждения работы кафедр, не довело этой работы до конца и не направило коммунистов на борьбу за развитие боевого партийного литературоведения.

В партийной организации нашего факультета есть еще молчальники, которые предпочитают сохранять “добрые” отношения с учеными, боятся открыто выступать с нелицеприятной прямой большевистской критикой. Ярким примером является поведение коммунистов Реферовской[187]187
  Реферовская Елизавета Артуровна (1907–2004) – лингвист, доцент и заведующая кафедрой французского языка, кандидат филологических наук. Впоследствии доктор филологических наук (1956), профессор (1957).


[Закрыть], Шведе-Васильевой[188]188
  Шведе-Васильева (Васильева-Шведе) Ольга Константиновна (1896–1987) – лингвист, ученица В. Ф. Шишмарева. доцент кафедры романской филологии, доктор филологических наук, член ВКП(б).


[Закрыть], М. В. Колобовой[189]189
  Колобова Мария Валерьяновна (1901–1970) – ассистент кафедры романской филологии.


[Закрыть], которые на последнем заседании кафедры романо-германской филологии не выступили с критикой доклада акад[емика] Шишмарева, в котором последний пытался представить Веселовского и Чичерина основоположниками советской романо-германистики.

Исходя из этого, партийное собрание постановляет:

1. Потребовать от всех коммунистов активной, повседневной борьбы за партийность филологической науки против всех пережитков в ней буржуазной идеологии.

2. Партийному бюро направить работу факультета, его руководства, Ученого совета и всех кафедр:

а). На борьбу с порочными традициями школы Веселовского, формализма, либерального академизма, на борьбу с ложными представлениями о существовании надклассовой, наднациональной “чистой науки”;

б). На раскрытие литературоведами и фольклористами политического, философского и морального смысла и значения художественных произведений, чтобы шире и лучше использовать художественную литературу и фольклор для коммунистического воспитания нашего народа;

в). На более активную разработку важнейших вопросов теории литературы и марксистско-ленинской эстетики, истории советской литературы, проблем социалистического реализма и наследия великих представителей русской революционной демократии;

г). На борьбу за активное служение нашей науке задачам современного социалистического строительства, разработку актуальных научных проблем, непосредственную помощь советской школе;

д). На глубокую критику идеологического и научного распада, который характерен для современного буржуазного Запада и империалистической Америки, добиваясь выступления наших ученых по этим вопросам в печати.

3. В этих целях партийному бюро чаще практиковать отчеты кафедр, требуя от коммунистов решительной и смелой критики всех недостатков в работе кафедр, членами которых они являются, добиваться систематического контроля над спецкурсами, спецсеминарами и лекциями.

4. На ближайшем Ученом совете поставить доклад т. Дементьева о статье в “Культуре и жизни” “О буржуазном либерализме в литературоведении”. Предложить коммунистам Дементьеву, Бердникову, Деркачу, Спижарской, Хавину, Вулих, Западову[190]190
  Западов Александр Васильевич (1907–1998) – кандидат филологических наук, доцент кафедры истории журналистики; впоследствии переехал в Москву, доктор филологических наук (1959 г., тема – «Поэзия Державина»), профессор МГУ. По окончании аспирантуры был в 1938 г. распределен Наркомпросом РСФСР в Курск и исключительно благодаря Г. А. Гуковскому не уехал из Ленинграда, а был зачислен в штат Пушкинского Дома: в мае 1938 г. Г. А. Гуковский лично обратился с ходатайством к президенту АН СССР В. Л. Комарову по этому поводу, инициировал письмо дирекции в сектор кадров АН, а в сентябре – еще раз беспокоил президента АН личным письмом, указывая, что «отъезд А. В. Западова поставил бы Институт в крайне затруднительное положение, т. к. сорвал бы ряд порученных ему работ»; к этой просьбе тогда присоединился и В. А. Десницкий (АРАН. Ф. 277 (В. Л. Комаров). Оп. 4. Д. 518. Л. 1–2. 15 сентября 1938 г.).


[Закрыть], Лапицкому, Аверьяновой выступить на этом Ученом совете с решительной критикой апологетов Веселовского и тех ученых, которые не преодолели буржуазной идеологии в литературоведении.

5. В апреле м[еся]це провести обсуждение итогов философской дискуссии, на котором остро и глубоко поставить вопрос о тех выводах, которые должны сделать для себя филологи из этой дискуссии. Организацию обсуждения поручить т. т. Лашанской[191]191
  Лашанская (Маслова-Лашанская) Сарра Семеновна (1916–1990) – лингвист, специалист по шведскому и другим скандинавским языкам, кандидат филологических наук, доцент кафедры германо-скандинавской филологии, член партбюро факультета. Впоследствии – доктор филологических наук (1974).


[Закрыть] и Хавину.

6. Поставить по курсам для студентов факультета доклады о значении статьи в “Культуре и жизни”. Поручить сделать эти доклады т. т. Дементьеву, Плоткину.

7. Поручить коммунистам т. т. Бархударову и Каратаевой сделать доклады для студентов об ошибках книги академика В. Виноградова “Русский язык”.

8. Поручить т. Соймонову выступить в газете “Ленинградский Университет” со статьей о пережитках буржуазного либерализма в фольклористике, дав в этой статье критику работ проф[ессоров] Проппа и Азадовского.

9. Редакции [факультетской стенгазеты] “Филолог” и курсовым стенным газетам осветить значение статьи в “Культуре и жизни” для развития нашей науки.

10. Для усиления партийного влияния на кафедрах [на] преподавательскую и аспирантскую группы организовать партийные группы на кафедрах (из числа преподавателей и аспирантов)»[192]192
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984 (Парторганизация ИРЛИ). Оп. 2. Д. 217. Л. 69–75.


[Закрыть].

Партийному собранию на филологическом факультете придавалось такое значение, что информация о нем даже попала в новостную ленту ТАСС:

«Статья “Против буржуазного либерализма в литературоведении”, напечатанная в газете “Культура и жизнь”, нашла широкий отклик в ленинградских вузах. Этому вопросу было посвящено партийное собрание на факультете русского языка и литературы в Педагогическом институте имени Герцена. Вчера [30 марта] закончилось двухдневное собрание коммунистов филологического факультета Университета.

В прениях по докладу доцента А. Г. Дементьева выступили научные сотрудники, преподаватели, аспиранты и студенты, в том числе доценты А. Западов, П. Хавин, кандидаты филологических наук Г. Бердников, Н. Вулих. Выступавшие единодушно отмечали своевременность и важность вопросов, поставленных газетой “Культура и жизнь”. Практика педагогической и научной работы на факультете страдает серьезными недостатками, которые тормозят развитие литературоведческой науки, мешают правильному воспитанию студенчества.

Указывалось на особенное неблагополучие в области исследования и преподавания фольклора и древнерусской литературы. Говоря о фактах раболепного отношения к методу буржуазного литературоведения, к концепциям Веселовского, участники собрания подчеркивали необходимость шире развернуть критику и самокритику.

Коммунисты-филологи единодушно одобрили статью газеты “Культура и жизнь” и поставили перед собой задачу добиться искоренения имеющихся недостатков»[193]193
  ЦГАЛИ СПб. Ф. 12 (ЛенТАСС). Оп. 2. Д. 126. Л. 171–172 («Против буржуазных влияний в литературоведении: На партийных собраниях в ленинградских вузах»).


[Закрыть].

Достойно упоминания то обстоятельство, что заведующий кафедрой русского языка, член-корреспондент АН СССР С. Г. Бархударов совершил невиданный для коммуниста поступок – он пошел на нарушение партийной дисциплины. Как впоследствии заявил парторг ЛГУ А. А. Андреев на общем собрании коммунистов ЛГУ 19 ноября 1948 г., «при обсуждении на факультете статьи газеты “Культура и жизнь” “Против буржуазного литературоведения” – зав. кафедрой коммунист Бархударов отказался выступить на собрании»[194]194
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984 (Парторганизация ИРЛИ). Оп. 3. Д. 98. Л. 142.


[Закрыть].

Естественно, что для коммуниста такой поступок не мог пройти безнаказанным – 1 июня 1948 г. он написал заявление об уходе с поста заведующего кафедрой.

Ученые пушкинского дома: Осуждение, отречение, самобичевание

На следующий день после окончания университетского собрания за дело взялись ученые Академии наук:

«31 марта статья газеты “Культура и жизнь” была обсуждена на открытом заседании Ученого совета Института литературы Академии наук СССР. С докладом выступил заместитель директора института профессор Л. А. Плоткин. По докладу развернулись оживленные прения»[195]195
  За большевистскую партийность советского литературоведения: На заседании Ученого совета Института литературы Академии наук СССР // Вечерний Ленинград. Л., 1948. № 78. 2 апреля. С. 3.


[Закрыть].

Об этом мероприятии мы имеем возможность судить по сохранившейся стенограмме. Председательствовал на заседании Б. П. Городецкий. Выступавший с докладом профессор Л. А. Плоткин, при своем стремлении соответствовать линии партии, по сравнению с «проработчиками 1949‐го года» выглядел очень блекло[196]196
  ПФА РАН. Ф. 150 (ИРЛИ РАН). Оп. 1 (1948 г.). Д. 11. Л. 247–247 об.


[Закрыть]. Сделав необходимый экскурс в эволюцию вопроса, Лев Абрамович перешел к злободневной проблеме – угрозе космополитизма и буржуазной реакции, связав их с наукой о литературе:

«Если говорить о литературоведческом выражении этого космополитизма, то надо признать, что выражением его в литературоведении является методология и теория Веселовского и его школы компаративизма.

По сути своей теория и школа Веселовского космополитичны, потому что он исходит из представления о литературе, как абстрактном носителе идей, рождающихся не на национальной почве, а где-то в межнациональном пространстве. Эта теория космополитична, потому что не социальная практика, не классовые особенности, не историческая конкретность, с точки зрения этой школы, являются почвой для возникновения народного творчества, не книжная литература, а международное общение, где национальные особенности и национальные традиции совершенно стираются и вытравливаются.

Надо сказать, что школа Веселовского была бы покрыта пылью и сдана в архив историко-литературных знаний, если бы в конце 30‐х гг. не были предпринимаемы очень широкие и энергичные шаги для гальванизации этой школы. Создана была легенда о Веселовском, о том, что он органически связан с революционными демократами. Должен сказать, что немалую роль в создании этой легенды сыграл М. К. Азадовский. Была создана легенда о том, что Веселовский чуть ли ни стихийный марксист, что он без пяти минут марксист, что учиться у него нужно и нашему поколению, что он стоит у колыбели нашего литературоведения, и преклонение перед Веселовским было так велико, что даже Г. А. Гуковский, который сам заявил, что не так много читал Веселовского, счел необходимым заявить, что Веселовский – основоположник нашего литературоведения»[197]197
  Там же. Л. 250–250 об.


[Закрыть].

«В. А. ДЕСНИЦКИЙ. Я начинаю первым покаяние. Всякое покаяние трудно, но в нем есть и хорошая сторона, потому что оно дает облегчение. Раньше я не мог выступить. Все мое участие в этой дискуссии – статья, появившаяся в 1938 г. Хотя, судя по печати, кой у кого должно было получиться впечатление, что статья написана чуть ли не теперь. Статья, как сказал Л. А. Плоткин, раскритикована. Но вот что в результате случилось: я, пожалуй, чуть ли не впервые в своей жизни оказался в очень почтенной компании академической, самой высшей марки учености, попал в компанию с Шишмаревым, Жирмунским и tutti quanti, и у меня возникает вопрос: правильно ли это и нужно ли это было меня раскритиковывать именно так? Хотя это может быть утомительно, и многим знакомо, но я позволю себе несколько мест прочитать из этой моей статьи по вопросу о Веселовском…»[198]198
  Там же. Л. 256.


[Закрыть]

Завершал он свое выступление словами:

«Я сказал бы, что вопрос гораздо шире, чем простой перечень нас грешных. Вопрос идет о постановке вообще. Получается, что западноевропейская литература воспринимается как литература особо высокой цивилизации, которая стоит особняком, и на основе этой цивилизации и развертывается космополитизм. Это не намерение авторов. Это не их вина. Но факт остается фактом»[199]199
  Там же. Л. 258 об.


[Закрыть].

Конечно, такое покаяние не устроило организаторов:

«Профессор В. А. Десницкий, указывая на то, что теория Веселовского враждебна марксизму, не дал, однако, четкой оценки своей ошибочной статьи о Веселовском. Собрание не было удовлетворено его выступлением. В специальном обращении к Ученому совету В. А. Десницкий признал свое выступление ошибочным»[200]200
  За большевистскую партийность советского литературоведения: На заседании Ученого совета Института литературы Академии наук СССР… С. 3.


[Закрыть].

Следующий выступающий был прозорлив, понимая, что на кону стоит не только его карьера или будущее, но, может быть, его жизнь. Приведем выступление полностью:

«ЖИРМУНСКИЙ. Мне кажется, что мы все согласны с Л. А. Плоткиным, что статья в газете “Культура и жизнь” должна явиться для нас основополагающей, как и вся недавняя философская дискуссия и все решающие указания партии по вопросам науки, литературы и искусства.

Какое искусство нужно нашей великой эпохе? Не узко формалистическое, эстетически вычурное, понятное только узкому кругу специалистов, а искусство подлинно народное, проникнутое духом социалистической рациональности.

Какая наука нам нужна? Об этом сказал т. Сталин – наука, которая не отдаляется от народа, а готова служить народу добровольно и с охотой.

Какой должна быть наша советская литература? Она должна быть не академической в дурном смысле слова, не формалистической, отгораживающейся от жизни и ее требований, – наукой каждого, наукой для науки, она должна быть деловой, идейной, партийной в оценке явлений прошлого и настоящего. Современная литература должна служить идейным выражением читательской массы и прежде всего, конечно, молодежи, она должна помочь и писателю в его творческой работе. Вот почему марксистское литературоведение, как новый этап в развитии науки, в известном смысле, как говорил т. Жданов, продолжает традиции русской демократической критики, а отнюдь не русской буржуазной науки прошлого, буржуазно-либеральной или консервативно-реакционной.

Вот почему я считаю, что я и некоторые мои товарищи действительно совершили ошибку, когда мы сами ориентировались или ориентировали литературоведение к традициям университетской науки прошлого и в первую очередь на наследие Веселовского. Такое обращение к традициям либеральной науки прошлого приводило к сознательной или бессознательной идеализации этого прошлого, к юбилейной апологетике, а в ряде случаев к вольному или невольному повторению старых ошибок, особенно вредных в условиях нашего времени. Я имею, прежде всего, в виду либеральный космополитизм, казавшийся в прошлом многим наивным людям из нашей среды только невинной забавой абстрактной учености, но обернувшийся в демагогическом использовании американских империалистов в реальную угрозу свободе и национальной независимости всего мира. Поэтому и свою позицию в дискуссии о Веселовском я должен признать неправильной в политическом, а следовательно, и научном отношении.

Я хочу коснуться вопроса, который ближе всего мне – вопроса о компаративизме, о так называемой теории зависимости, вопроса, который вызвал к себе особенно настойчивое внимание нашей печати. Характерно множество имен, которые упоминались в нашей полемике, и разнообразие этих имен. Тут упоминались и П. И. Лебедев‐Полянский, и В. Ф. Шишмарев, и Эйхенбаум, и Томашевский, и Азадовский, и Мануйлов, и М. П. Алексеев и многие другие достаточно крупные литературоведы нашей страны. Это объясняется почти универсальным характером этой научной болезни. Я думаю, что этот вопрос тоже ясен. Наследие буржуазной науки прошлого мы не преодолели до конца. Мы не преодолели созданной буржуазным либеральным западничеством теории европоцентризма в исторических науках, той ложной теории, по которой будто бы вся история творилась на Западе, а Россия, русская наука и культура жили лишь отраженными лучами западной истории и западной культуры, тогда как на самом деле уже русская литература заняла передовое и влиятельное место в развитии мировой литературы.

Для меня ясна и методологическая сторона этого вопроса. Я считаю, что правильно указывается связь компаративизма с империализмом. Я хотел бы подчеркнуть общественную и политическую сторону этого вопроса, но она всем достаточно ясна: низкопоклонство перед Западом, отрицание самостоятельности русского национального развития, а в конечном счете тот буржуазный космополитизм, о котором мы говорили сегодня и будем говорить неоднократно. Сознательный или бессознательный? Конечно, в огромном большинстве случаев без всякого субъективного злого намерения, тем более политического. Но вопрос о намерениях, это – частное дело литераторов. Важны объективные результаты того, что они сделали. Я хочу привести конкретные примеры. Один пример, это наша “История западной литературы”. К американскому тому я мало причастен и отвечаю за него, главным образом, потому, что мое имя стоит в редакционном списке, но за английскую литературу в такой же мере, как и за французскую я считаю себя вполне ответственным, потому что фактически в отношении английской литературы был главным редактором этого издания, как и в отношении французской. “История западной литературы” – это замысел А. М. Горького, который в свое время дал поручение сделать эту работу для широких читательских народных масс, и тогда же с этой целью, когда он был директором нашего института, и был организован наш западный отдел. Теперь, когда я смотрю “Историю французской литературы” и “Историю английской литературы”, я должен сказать, что по отзывам печати, особенно о французской литературе, не было особенно острых, критических отзывов, которые особенно остро затрагивали бы существо, содержание этой книги. Но книга, может быть, не плохая, оказалась испорченной этими постоянными концовками каждой главы, обращенными в сторону западного влияния. А между тем, эти концовки не случайность. Мы имели, может быть, хорошее намерение, мы хотели указать на связь русского литературного развития и западного литературного развития, мы хотели повернуть западную литературу так, чтобы как-то было бы сказано о том, как она воспринималась, обобщалась и понималась в разное время русскими людьми, но мы сумели сделать это самым элементарным и неправильным способом, в результате которого оказалось, что все западные писатели, большие или малые, имеют целый хвост русских последователей, относительно оригинальности которых [необходимо] с этой точки зрения пересмотреть все подготовленные нами к печати тома французской литературы, испанской литературы, пересмотреть внимательно, критически, не считаясь, что того или иного автора обидим своим критическим отношением. Очень правильна точка зрения К. Н. Державина, который раньше, чем выпустить испанский том, считает необходимым показать этот том культурным работникам испанской компартии, чтобы знать, в какой степени этот том будет реально полезен или вреден.

Как на второй пример, хочу указать на мою книгу “Узбекский народный героический эпос”, написанную мной совместно т. Зарифовым. Книга по теме могла быть исключительно важной и нужной, потому что впервые освещает народное творчество одного из братских народов нашего Союза и содержит материалы до сих пор не исследованные и не напечатанные, которыми я располагал благодаря помощи соавтора по книге, лучшего из узбекских фольклористов, т. Зарифова, а между тем во многих местах книга несомненно испорчена этим компаративистским подходом, охотой за параллелями. Когда я говорю о коне Р… [Рустама], я должен сказать о всех богатырских конях мирового эпоса. Это может демонстрировать мою начитанность, но далеко не всегда идет на пользу книге, а иногда и во вред. Механические параллели, выхваченные из контекста, как правильно сказал проф[ессор] Гуковский, вряд ли могут раскрыть нам своеобразие художественного произведения, его идеологию и поэтический стиль. Эту критику я принимаю. Должен сказать, что в отношении книги об эпосе, которую пишу по пятилетнему плану АН СССР, мне нужно многое пересмотреть.

Я целиком согласен с В. А. Десницким относительно учебника. Я по этому вопросу говорил много и несколько лет. Недавно я выступал на собрании литературоведческих кафедр в Москве, созванном Министерством. Я считаю, что неправильным европоцентризмом является ограничение всеобщей литературы Зап[адной] Европой без включения литературы славянских стран и богатейшей литературы Востока, особенно нашей. Я полагаю по договоренности с журналом “Звезда” выступить со статьей, направленной против буржуазного европоцентризма в литературе и науке, что и сделаю, если намерение журнала по этому вопросу не изменилось.

Среди нас здесь присутствуют люди разных возрастов и поколений, разного научного и общественного опыта, и путь перестройки нашей науки для многих из нас субъективно сложен и нелегок. Было бы легкомысленно и нечестно замалчивать эти трудности и уверять себя и других, что мы уже перестроились и что завтра у нас уже все будет в науке благополучно. Речь идет о повседневной творческой научной работе, для которой наш Институт дает большие возможности. Речь идет о товарищеской критике и вместе с тем, я хотел бы подчеркнуть, о товарищеской помощи в повседневной работе.

Если мы действительно хотим, чтобы наша наука не оторвалась от народа, если искренне стремимся к тому, чтобы она добровольно и с охотой служила народу, то указания партии открывают перед нами единственно правильный путь»[201]201
  ПФА РАН. Ф. 150 (ИРЛИ РАН). Оп. 1 (1948 г.). Д. 11. Л. 258 об. – 261.


[Закрыть].

Профессор ЛГУ, сотрудник отдела западных литератур Пушкинского Дома А. А. Смирнов показал пример самокритики:

«…Скажем, В. М. Жирмунский, М. К. Азадовский и многие другие, и я в том числе, отлично сознавая, что Веселовский работал не на той базе, которая является единственной научной в нашем современном понимании, отлично понимая и сознавая, что, обладая до тонкости разработанной методикой исследования, он работал не тем методом, который мы считаем единственно научным, сознавая, что все его методологические обобщения, содержащие какие-то частицы, могущие быть использованными, они тем не менее шаткие, они неизбежно должны быть кривые в свете марксистско-ленинского литературоведения, тем не менее мы все их, эти работы рекомендовали студентам и их до известной степени пропагандировали, не учитывая, что этот критический подход не может быть проявлен в достаточной мере самими читателями, отсюда несомненное игнорирование вредного, антимарксистского воздействия, которое может наследие Веселовского оказывать на студентов, критиков, писателей, читателей, словом, на широкие слои советской интеллигенции. Это мы должны учесть полностью. Мы учтем это и поймем нашу задачу не так, как раньше, когда были голоса, говорившие, что надо идеи Веселовского, его концепции как-то подправить, улучшить, усовершенствовать. Наша советская наука должна создать другие теории, другие концепции вместо концепций Веселовского. Но я должен в заключение добавить, что если брать вообще проблему космополитических идей в русском и советском литературоведении, то конечно нужно несколько расширить наш кругозор, не ограничиваться одним именем А. Веселовского, не говоря о целом ряде других. В сущности, все крупные и видные сколько-нибудь литературоведы прошлого в России были заражены этим литературоведческим позитивизмом и буржуазным либеральным космополитизмом»[202]202
  Там же. Л. 262 об.


[Закрыть].

За ним на трибуну вышла заведующая отделом древнерусской литературы:

«АДРИАНОВА-ПЕРЕТЦ. Мне хотелось бы, прежде всего, поделиться с товарищами теми некоторыми общими выводами, к которым я лично пришла, следя за всей этой, несколько месяцев длящейся, нашей дискуссией, а затем перейти к некоторым конкретным примерам.

За последний месяц из этой литературоведческой дискуссии стало видно, что в советском литературоведении далеко еще не осознана та серьезная ответственность, какую возлагает на нас задача служения народу, задача, которой должны быть подчинены и науки, и искусства, в особенности сейчас, имея в виду остроту переживаемого политического момента. Мы, и в этом самое главное, не можем еще все преодолеть навыков к спокойному, лишенному политического звучания исследованию историко-литературных фактов. Принципы подчиненности в литературе, а, следовательно, в литературоведении, все-таки еще далеко недостаточно направляют нашу работу. Вот главное, что мешает нам до сих пор сосредоточиться на двух основных темах, которые должны стоять перед нами. Это темы национального собирания и классового осмысления литературы. К этому прибавляется и критическое отношение наше к традициям буржуазного литературоведения. Попытка сделать верховными для советских литературоведов некоторые методологические приемы Веселовского принципиально не верна. Подход к вопросу о влиянии, особенно западном, недостаточно внимательное изучение современной литературы, все это не причины, а следствия серьезного неблагополучия в самом понимании задач литературоведения, как одной из общественных наук. В самом деле, если мы занимаемся вопросом главным образом о национальном своеобразии и классовом смысле литературы, то ни Веселовский, ни все буржуазное литературоведение нам совсем не нужно, потому что этими вопросами они не занимались.

Политическое бесстрастие уводит наше внимание от проблем первостепенной важности в то, что раньше называли маленький круг профессиональных интересов, заставляет ошибочно преувеличивать значение этих интересов и в конце концов приводит к тому, что мы, что называется, не видим из-за деревьев леса.

Вот те общие мысли, которые возникают у меня при рассмотрении этой литературоведческой дискуссии…»[203]203
  Там же. Л. 263–263 об.


[Закрыть].

После Варвары Павловны выступил ученый секретарь института:

«Б. П. ГОРОДЕЦКИЙ. Л. А. Плоткин и выступавшие товарищи достаточно отчетливо поставили вопрос о политическом звучании подлинной проблемы о борьбе с методологией Веселовского. Следует подчеркнуть непосредственную связь этой проблемы с таким партийным актом, как постановление ЦК о журнале “Звезда” и “Ленинград”, с докладом А. А. Жданова, а также с постановлением о советской музыке. Перед нами не какая-то проблема, возникшая со всей остротой сегодня, перед нами цепь определенной политики партии, направленной в сторону развития нашей советской социалистической культуры. Проблема эта назрела уже давно…»[204]204
  Там же. Л. 265 об.


[Закрыть].

Но вместо «большевистской критики», которая должна была сопровождать его выступление как члена ВКП(б), Борис Павлович начал критиковать москвича С. М. Бонди, а не докторов Пушкинского Дома. Для критики низкопоклонства среди коллег он избрал молодого кандидата наук Л. М. Лотман[205]205
  Лотман Лидия Михайловна (1917–2011) – литературовед, кандидат филологических наук, сотрудник Сектора новой русской литературы; впоследствии – доктор наук (1972).


[Закрыть]: