Автор книги: Петр Дружинин
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
«…Было назначено заседание, посвященное “обсуждению” травли, на нашем филологическом факультете. Накануне прошло такое же “заседание” в Академии, в Институте литературы. Позорили всех профессоров литературы. Их вынуждали, под давлением политической кары, отрекаться от собственных взглядов и поносить самих себя. Одни, как Жирмунский, делали это “изящно” и лихо. Другие, как Эйхенбаум, старались уберечь себя от моральной наготы, и мужественно прикрывали стыд. Впрочем, он был в одиночестве. ‹…› Прочие делали, что от них требовалось.
Профессоров пытали самым страшным инструментом пытки – научной честью.
После окончания церемонии произошло два события, которые не вызвали, впрочем, никакого вниманья. Известный пушкинист профессор Томашевский, человек холодный, не старый еще, я бы сказала – еще и не пожилой, очень спокойный, колкого ума и без сантиментов, после моральной экзекуции вышел в коридор Академии и там упал в обморок. Фольклорист Азадовский, расслабленный и очень больной сердцем, потерял сознание на самом “заседании” и был вынесен»[219]219
Фрейденберг О. М. Записки. В сокращенном и отредактированном виде процитированный фрагмент Записок опубликован в кн.: [Пастернак Б. Л.] Пожизненная привязанность… С. 309.
[Закрыть].
Но это было только начало.
Экзекуция на заседании ученого совета филологического факультета
Довольно подробно о нем запишет бесстрастная Ольга Михайловна Фрейденберг:
«1‐го апреля, в день “заседания” у нас, мне позвонил Еремин. Ряд профессоров, к которым принадлежал и он, заручался перед лишением достоинства поддержкой своих товарищей, а эта поддержка выражалась в том, что и они должны были идти на бесчестье добровольно. Еремин называл такую поруку “благоразумной согласованностью действий”. Он предлагал “разумно” отказаться “кое от чего” во имя отстаиванья основного. Но я не доверяла ему, как каждый из нас не доверяет друг другу. Это могла быть и провокация. Ни в одном человеке нельзя было быть уверенным, что он не тайный доносчик.
Его разочарованье было велико, когда он узнал, что я больна и не приеду. Все требовали от меня, чтоб я и больная приехала. Говорили, что никакая болезнь приниматься в расчет не будет. Наш декан [Р. А. Будагов] утверждал, что больных людей вообще не бывает, что болезни не существует иначе, как в воображении людей. Действительно, кроме меня, все больные прислали на эту экзекуцию официальные письма с извинениями и отреченьем. Это были те самые лица, которые проходили опозориванье накануне в Академии. Но их заставляли повторять самооплеванье по много раз, в различных учрежденьях, сегодня в одном, завтра в другом, устно и письменно, пока не добивали их и не приводили в состояние полного морального маразма, как в застенках, где так же, только физически, поступали с политическими заключенными.
Ужасно, рассказывали мне, было на филологическом факультете в этот вечер 1 апреля 1948 года. Сколько предшествовало этому телефонных звонков, сколько “сигнализировали” мне, предупреждали, нервно передавали слухи, подготовленья, вести – об этом и говорить нечего. Я оставалась инертной.
Все присутствовавшие на моральной этой экзекуции находились в состоянии тяжелой душевной тошноты. “Этого заседания, кто его пережил (говорили мне), забыть уже нельзя на всю жизнь”. Еремин и Пропп выступали так, что им “нельзя подать руки”. Они спустились, махнув на все, к самому дну. Лакейским, молящим тоном они сознавались во всем, чего не совершали. С мужественным достоинством отбивался Эйхенбаум. Но ко времени опубликованья отчета этого заседанья в прессе и его заставили прислать письмо с полным отказом от своей чести. Покаянно выступал Шишмарев. Впрочем, Веселовского, своего учителя и родственника, он не называл. Выйдя в перерыве в коридор, он подошел к группе товарищей и сказал:
– Ну, я сделал все, что мог. Одно еще осталось – но этого я сделать не в состоянии: отречься от Веселовского!
Однако он сделал в письменной форме и это. Что заставило его, старика с трясущейся головой и катетером, академика, честного и чистого человека, совершить этот позорный поступок?
Структура заседанья была такова: сначала выступил Дементьев с разносом всех присутствовавших, а те затем выступали друг за другом и бичевали сами себя. Ни один довод рассудка, ни одна мотивировка “за” не допускалась. Обстановка была грозная, карательная. Слова звучали, как орудия уничтоженья. Атмосфера была напряженная, накаленная, люди уничтожены и до последней грани подавлены.
В таких условиях даже советские люди не шли брат на брата. Каждый выступал за самого себя.
Единственное исключенье составили Морева (Вулих по мужу-профессору[220]220
Имеется в виду Вулих Борис Захарович (1913–1978) – известный математик, ученик Г. М. Фихтенгольца, выпускник математико-механического факультета ЛГУ (1936), доктор физико-математических наук (1945), в 1947–1957 гг. заведующий кафедрой математического анализа Военно-морской академии имени А. Н. Крылова, в 1957–1963 гг. заведующий такой же кафедрой в ЛГПИ имени А. И. Герцена, с 1963 г. – профессор и заведующий кафедрой математического анализа ЛГУ.
[Закрыть]) и… мой Тронский. Морева-Вулих действовала по наущению партийной организации, которую науськала она же сама. Тронский выступал доброхотно»[221]221
Фрейденберг О. М. Записки.
[Закрыть].
Теперь обратимся к описанию этого мероприятия:
«Опубликованная 11 марта в газете “Культура и жизнь” статья “Против буржуазного либерализма в литературоведении” стала предметом оживленного обсуждения ряда факультетов вузов, студенчества, ученых-литературоведов, лингвистов. Обсуждению этой статьи было посвящено и расширенное заседание ученого совета филологического факультета Ленинградского университета.
За последние годы ряд руководящих научных работников филологического факультета выступал в роли активных апологетов Веселовского. Академик В. Ф. Шишмарев, член-корреспондент Академии наук В. М. Жирмунский, член-корреспондент Академии наук М. П. Алексеев, профессора М. К. Азадовский, В. А. Десницкий, Б. М. Эйхенбаум, Б. В. Томашевский, В. Я. Пропп в различной степени и в различных формах пропагандировали в своих работах чуждые советскому литературоведению взгляды, находились в плену враждебной нам методологии.
Все это лишний раз свидетельствует о живучести пережитков буржуазного либерализма, о формализме, академическом бесстрастии, которые самым пагубным образом сказываются на развитии советской науки, отрывают ее от задач современности, мешают правильному воспитанию студенчества и молодых научных кадров.
Выступивший с докладом на ученом совете филологического факультета доцент А. Г. Дементьев вскрыл вреднейший политический смысл попыток возродить преклонение перед Веселовским, причислить его к плеяде замечательных русских ученых.
Напомнив об отрицании Веселовским самобытности русской культуры, докладчик подчеркнул, что вся “деятельность” школы Веселовского – это проявление низкопоклонства перед иностранщиной, воспевание космополитизма в науке.
– Наши враги за рубежом, – говорит А. Г. Дементьев, – и в первую очередь прислужники американского империализма, ведут яростные атаки на нашу науку, ратуя за науку “чистую”, космополитическую. Эта проповедь космополитизма не что иное, как попытка американских реакционеров монополизировать науку, заставить нас под видом мнимой интернациональности сделать русскую и советскую культуру безнациональной, безродной. И в этих попытках Веселовский – активный союзник наших врагов, ибо его положения смыкаются с положениями западных и американских реакционеров от науки.
Докладчик подчеркивает, что Веселовский был враждебен деятельности и традициям революционной критики XIX века – Белинскому и Чернышевскому, что марксистское литературоведение складывалось в борьбе со школой Веселовского.
Докладчик признал ошибочной дискуссию о советском литературоведении, которая проходила на филологическом факультете в конце прошлого года. Вместо безоговорочного определения школы Веселовского как враждебной и несовместимой с марксистско-ленинским литературоведением, половинчатые и шаткие выступления допустили даже профессора-коммунисты.
Докладчик призывает неустанно бороться со всеми проявлениями буржуазных пережитков в литературоведении, подвергнуть решительной критике собственные ошибки и ошибки своих товарищей по работе.
– Мы не зачеркиваем заслуг наших ученых, – говорит тов. Дементьев. – Но советский ученый должен в самой резкой форме осудить тех, кто еще и сегодня не понимает всего вреда апологетов Веселовского, кто не желает признавать своих ошибок.
Доклад А. Г. Дементьева вызвал оживленные прения. Первым выступил профессор В. Я. Пропп»[222]222
За большевистское литературоведение: (На заседании Ученого совета филологического факультета Ленинградского университета) // Ленинградская правда. Л., 1948. № 81. 6 апреля. С. 3.
[Закрыть].
После Владимира Яковлевича на трибуну потянулась вереница профессоров: В. М. Жирмунский, Б. М. Эйхенбаум, А. С. Долинин, М. П. Алексеев… Тезисы своих выступлений они позднее представили в письменном виде для опубликования в университетской газете.
«Выступление акад[емика] В. Ф. Шишмарева не смогло полностью удовлетворить собравшихся. После того, как Ученый совет счел выступление В. Ф. Шишмарева неудовлетворительным, акад[емик] Шишмарев обратился к Ученому совету с письмом, в котором заявил:
Веселовский – “идеалист, ученый чуждый боевой советской науке. Вполне разделяя идеи статьи газеты “Культура и жизнь” о космополитизме, низкопоклонстве и необходимости решительной борьбы с буржуазной наукой, я считаю своим моральным долгом руководствоваться ими в своей работе. Этого требует от меня моя научная совесть и моя любовь к советской Родине”.
Проф[ессор] В. А. Десницкий и проф[ессор] М. К. Азадовский, не присутствовавшие на заседании по болезни, прислали Ученому совету письма. Проф[ессор] В. А. Десницкий признал ошибочным свое недостаточно самокритичное выступление при обсуждении статьи газеты “Культура и жизнь” в Институте литературы Академии наук СССР. Проф[ессор] В. А. Десницкий писал: “Мне следовало решительнее осудить мою чрезмерную деликатность в статье 1938 г. в отношении и самого Веселовского и его “наследников”, осудить также решительнее и мои дезориентирующие советы “учиться” у Веселовского. Мне, старому марксисту и врагу олимпийского спецификаторства в науке, следовало бы помнить, что всякая недоговоренность по принципиальным вопросам, терпимость к противнику может дать ему возможность использовать и эту недоговоренность и эту терпимость в нежелательном для меня и вредном для науки направлении. Об этом я забыл в 1938 г., недостаточно четко и решительно и вчера говорил об этом и искренне сожалею о допущенной мною ошибке”.
Проф[ессор] М. К. Азадовский, осуждая свою ориентацию на старую домарксистскую науку о литературе, так объясняет корни своих ошибок:
«В результате своих работ я пришел к выводу, что русская буржуазная, домарксистская наука о фольклоре неизмеримо выше по своему идейному уровню науки западноевропейской. Причину этого явления я видел в том, что русская фольклористика, основной фонд которой сложился в 60–70‐е годы, в той или иной степени отразила влияние революционно-демократической мысли, что она находилась всецело в ее орбите, – и с этих позиций я рассматривал деятельность и Веселовского, и Потебни, и Пыпина, и Тихонравова, и раннего Ключевского к других деятелей буржуазной науки. Однако, утверждая такой тезис, я упускал из виду другое и тем самым уводил науку на неправильный путь. Я не заметил, вернее – не сумел понять той борьбы, которая существовала и не могла не существовать в науке о фольклоре: борьбы буржуазной методологии с миросозерцанием революционной демократии. Неправильно было видеть пути развития науки в мирном сожительстве враждебных миросозерцаний и тем самым невольно окрашивать буржуазный либерализм в демократические и даже революционные тона. Нужно было задуматься над тем, что же представляют собою, по идейной сущности, основные тенденции буржуазной науки, вскрыть политическую функцию тех методов, которые были ею выработаны, проследить, куда, в конце концов, они неизбежно ведут. Оттого-то мною, как и рядом моих товарищей, был не понят подлинный смысл развернувшейся дискуссии о Веселовском.
Я отчетливо вижу теперь свою основную ошибку: я слишком связал себя старыми традициями… Связать современную советскую науку со старыми научными традициями значило забыть их качественное отличие, значило забыть, что между ними и нами стоит Великий Октябрь. Не понять этого, не понять самого главного – это значит объективно скатываться на рельсы буржуазного космополитизма, это значит не выполнить основной задачи, стоящей перед нами, – наша наука не стала органической частью Октябрьской революции. Методология марксизма-ленинизма оказывалась сплошь и рядом подмененной методологией буржуазной дореволюционной науки…
Мы должны всегда отчетливо сознавать и помнить, что развитие фольклористики, как и всякой другой гуманитарной дисциплины, неизбежно отражает борьбу классов в развитии общества, и поскольку мы выходим в своей деятельности за пределы национального материала и за пределы национального научного развития, мы тем более, с наибольшей остротой и с максимальной отчетливостью должны осознать и учесть свое место в той борьбе, которая расколола сейчас весь мир на два лагеря. Теоретические вопросы нельзя отрывать от повседневной борьбы, – это требование должно лечь в основу всей нашей дальнейшей деятельности».
Выступившие в прениях профессора Г. А. Гуковский, Г. А. Бялый, И. П. Еремин, С. Д. Кацнельсон, И. М. Тронский и другие говорили о необходимости сделать советское литературоведение живым, целеустремленным, партийным»[223]223
И. З. Заседание Ученого совета Филологического факультета // Вестник Ленинградского университета. Л., 1948. № 4. Апрель. С. 134–135.
[Закрыть].
Собственноручные письменные отречения некоторых профессоров были напечатаны в университетской многотиражке. Приведем эти тексты:
«Статья “Против буржуазного либерализма в литературоведении” имеет основополагающее значение для всей научной и педагогической работы советских литературоведов и должна рассматриваться в свете ряда других решающих указаний партии по вопросам науки, литературы и искусства.
Какая наука нужна нашей великой эпохе? Об этом сказал товарищ Сталин: наука, которая “не отгораживается от народа, а готова служить народу, готова передать народу все завоевания науки”, которая “обслуживает народ не по принуждению, а добровольно, с охотой”.
Каким должно быть советское литературоведение для того, чтобы с честью выполнить эту высокую задачу? Оно должно быть не “академическим” в дурном смысле слова, не объективистским и формалистическим, отгораживающимся от жизни и ее требований, не наукой кастовой, “наукой для науки”. Советское литературоведение должно быть боевым, идейным, партийным в оценке литературы прошлого и настоящего. Критический анализ произведений великих классиков современной литературы должен служить идейному вооружению читательских масс, прежде всего – нашей молодежи, должен помочь и писателю в его творческой практике.
Марксистско-ленинское литературоведение – качественно новый этап в развитии нашей науки, но своих предшественников в этом отношении оно справедливо видит в великих русских революционно-демократических критиках, а отнюдь не в филологической науке прошлого – буржуазно-либеральной или консервативно-реакционной.
Вот почему я считаю, что я и некоторые мои товарищи совершили ошибку, когда мы сами ориентировались или ориентировали советское литературоведение на традиции университетской филологической науки старого времени и прежде всего на наследие А. Веселовского.
Такое обращение к традициям либерально-буржуазной науки прошлого приводило к сознательной или бессознательной идеализации этого прошлого, к его апологетике, а в ряде случаев и к вольному или невольному повторению старых ошибок, особенно вредных в новых условиях нашего времени.
Я имею в виду прежде всего либерально-буржуазный космополитизм в науке, представляющийся (по крайней мере – в прошлом) политически близоруким людям только невинной забавой абстрактной учености, но обернувшейся в демагогическом использовании современных американских империалистов реальной угрозой свободе и национальной независимости народов всего мира.
Поэтому и свою позицию в дискуссии о Веселовском я должен признать неправильной в политическом, и следовательно – и в научном отношении.
Наши ошибки мы должны исправить в дальнейшей творческой научной работе, опираясь на товарищескую критику и самокритику. Для этого указания партии открывают перед нами единственно правильный путь.
«Обсуждаемая статья представляется мне важнейшим документом, определяющим решающий этап в развитии нашей науки. Не случайно в ней речь идет о Веселовском. А. Веселовский был последним, еще не поверженным кумиром буржуазной дореволюционной науки. Этот кумир, самый крупный, а потому и самый опасный, пал, и пал окончательно. Никакие попытки реабилитировать его не спасут его от приговора, вынесенного над ним историей. Никаких компромиссов, ни малейших колебаний в его оценке, т. е. в оценке всей той науки, которую он представлял, отныне быть не может.
В этой связи каждому из нас необходимо определить свое отношение к истории нашей науки, уяснить себе положение нашей науки на сегодняшний день и произвести ревизию своей собственной исследовательской и преподавательской работы.
История науки не есть сумма имен и трудов, объединяемых в известные направления. История нашей науки есть история становления нашего национального и классового самосознания. Все то в науке, что способствовало выковыванию, иногда в мучительной и кровавой борьбе, этого сознания и всей нашей современной культуры, социальной, материальной и духовной, это наша наука. Все то, что не способствовало этому, – это наука нам чуждая и враждебная.
Приходится установить, что наша современная наука, я имею в виду главным образом фольклористику, отстает от общего подъема нашего социалистического строительства. Я об этом говорю с болью, но молчать об этом нельзя. Одна из причин этого состоит в том, что мы еще не до конца разделались со старой наукой. Традиция над нами довлеет и тянет нас вниз. Мы часто опираемся не на труды великих революционеров‐демократов и классиков марксистско-ленинско-сталинской науки, а на буржуазных ученых. В сходном положении находятся студенты. Марксистско-ленинская философия для них один предмет, история литературы – совершенно другой. В этом и в значительной степени повинна и кафедра основ марксизма-ленинизма.
Когда я писал и закончил свою последнюю книгу “Исторические корни волшебной сказки”, я был радостно убежден, что создал настоящий марксистский труд, т. к. я объясняю явления духовного порядка через социально-экономическую базу. Но в этом очень скоро пришлось разочароваться. В ней нет самого главного – в ней нет народа. Вопрос о народе, его идеологии, борьбе в ней даже не поставлен, хотя именно такой постановки требовали Белинский, Добролюбов, Горький, Ленин. Подобно мифологии, я обращаю сказку назад, в глубокое доисторическое прошлое. Подобно исторической школе, я игнорирую живой идейно-художественный организм сказки и вижу в ней только документ археологического порядка.
Я не считал себя компаративистом, но я объясняю русскую сказку через творчество других народов, стоявших на более ранних ступенях человеческой культуры. Отсюда вытекают обвинения моих критиков во вредном космополитизме, которые я никак не могу отвести. Все обвинения, предъявленные мне тов. Дементьевым, я признаю справедливыми.
Вывод отсюда может быть только один: надо, не покладая рук, работать дальше. Если мы окончательно и безоговорочно порвем с традицией, которая нас тянет вниз, мы создадим труды, достойные нашей великой эпохи.
«Последние обсуждения проблем литературоведения выходят за пределы оценки научного наследия Александра Веселовского. Дело идет о тех явлениях в литературной науке, которые затрагивают не столько ее прошлое, сколько ее настоящее.
Следует признать, что в работах многих из нас, особенно в старых работах, присутствуют недостатки, в некоторой мере типические; в решении новых проблем мы привыкли ориентироваться на старую академическую науку, подчас игнорируя запросы нашего времени: отсюда приглушение принципиально нового, что выдвигалось жизнью и что, в конечном счете, стимулировало постановку этих проблем. Частные проблемы редко интерпретировались в свете общих интересов. Идеологические основы всякого литературного явления затушевывались и заслонялись второстепенными вопросами художественной формы, что производило впечатление пропаганды принципа “искусство для искусства”. Все это приводило к камерности изучений, их кабинетности, отрыву от жизни.
Я полагаю, что впредь мы должны решительно отказаться от подобных методов работы, вызывавших справедливое недовольство.
Я считаю весьма печальной ту историко-литературную концепцию, которая игнорирует национальный фактор в развитии литературы, впрочем, как и культуры вообще. Я считаю порочным построение схем единого мирового процесса, считаю совершенно ложной идею механистического перенесения фактов литературы из одной среды в другую. Еще более ложной я считаю такую концепцию, которая делит народы на высшие и низшие, причем считает нормальным, что низшие народы питаются объедками со стола высших.
Этому я противопоставляю концепцию развития литературы под влиянием конкретных факторов, возникающих в пределах национальной исторической среды. Развитие литературы определяется не имманентными законами, независимыми от условий, места, времени и национальности, но всегда под влиянием реально сложившихся условий и потребностей социальной среды, создающей свою литературу.
Борьбу с космополитизмом в литературоведении я считаю насущной не только потому, что он заводит нас в тупик, но и потому, что служит силам мировой реакции.
«Мои ошибки в работах о Достоевском квалифицируются как апологетика. Да, я должен сознаться, что в моем увлечении своей долголетней темой о нем я действительно стоял на неправильной позиции, я действительно говорил о его реакционной идеологии в слишком мягких тонах.
Его борьбу с революцией, начиная по крайней мере с “Записок из подполья”, я обычно отодвигал на второй план, выдвигая преимущественно положительные стороны его огромного таланта. Сказалось это особенно ярко в работе о “Братьях Карамазовых”, построенной главным образом на крайне ошибочном применении к оценке его творчества слов В. И. Ленина о Толстом из статьи “Лев Толстой как зеркало русской революции”. Эта работа, написанная 12 лет тому назад, нашла резкую критику в целом ряде отрицательных отзывов, с которыми я долго не соглашался, упорствуя в своей концепции.
Но время взяло свое. Борьба с моими оппонентами продолжалась, но уже не публично, а внутри меня, и я постепенно стал отступать, стал признавать, что я действительно искажал правду о Достоевском. Субъективно я был убежден, что в последней моей работе “В творческой лаборатории Достоевского” я уже стоял на правильной позиции. Но застарелая болезнь, очевидно, не так быстро излечивается – следы апологетики остались, и, судя по статьям в газете “Культура и жизнь” и в “Литературной газете”, очень и очень заметные.
Когда книга моя обсуждалась на кафедре, я еще упорствовал, замечания казались мне несправедливыми. И вновь потребовался довольно большой промежуток времени, правда, на этот раз уже не годы, а месяцы, чтобы понять целиком свои ошибки, что и в этой последней книге картина значительно искажена, концепция в основе своей неправильна. Борьба с революцией в “Подростке” была главной задачей Достоевского, и пронизывает она весь роман. Стать бы на такую точку зрения, и все факты, анализируемые в этой книге, получили бы совершенно иное освещение, чем то, которое я даю.
Да, ошибочной оказалась и эта книга, может быть не в такой мере, как работа о “Братьях Карамазовых”, но, по этому самому, еще более дезориентирующей по отношению к правильной оценке творчества Достоевского.
Сознание своих ошибок обязывает ко многому. В последнее время я сосредоточил свои научные интересы на теме о революционных демократах, в частности на творчестве Белинского и Герцена. Им и посвящается моя книга, над которой я сейчас работаю.
«Статья в газете “Культура и жизнь” под заглавием “Против буржуазного либерализма в литературоведении” четко формулирует перед литературоведами их ближайшие насущные задачи: подвергать повседневной деловой и принципиальной критике все пережитки буржуазного либерализма, формализма, низкопоклонства перед иностранщиной, которые в той или иной форме сознательно или бессознательно проявляли себя как в их преподавательской деятельности, так и в их научных трудах. В особенности существенна эта задача для литературоведов, занимающихся изучением западноевропейских литератур.
Следует признать, что многие работники филологического факультета совершили в этом смысле немало ошибок. Эти ошибки являются в значительной степени результатом их некритического отношения к русскому дореволюционному литературоведению и, в частности, к трудам А. Веселовского.
Необходимо признать политически вредными традиции славословия по отношению к Веселовскому и ученым его школы, т. к. они прививали культ “чистой науки”, затушевывали, а порою и вовсе зачеркивали вопросы прямой зависимости литературы от исторической действительности, от классовой борьбы, от уровня развития философских идей в обществе.
В некритическом отношении к трудам Веселовского повинен и я. Считаю обязательным полностью пересмотреть свои прежние позиции и извлечь все необходимые выводы из статьи газеты “Культура и жизнь”.
«Опубликованная в газете “Культура и жизнь” статья “Против буржуазного либерализма в литературоведении” с полной ясностью показала, что у нас еще сильны пережитки буржуазного либерализма, формализма всех видов и оттенков низкопоклонства перед буржуазным Западом и его насквозь фальшивыми и вредоносными установками в области философии в науке.
Одна из наиболее враждебных нам идей, определяющих теорию и практику упадочного буржуазного искусства и искусствоведения, это – идея космополитизма, которая упраздняет понятие национальной культуры и тем самым противоположна идее интернационализма.
Тем решительнее следует нам бороться с попытками оживления этой идеи в советской науке. Между тем еще недавно многие из нас способствовали этому оживлению – когда, например, некоторыми профессорами филологического факультета ЛГУ, в том числе отчасти и мною, пропагандировалась концепция А. Веселовского.
Всякому должно быть ясно, что А. Веселовский является у нас проводником западно-буржуазных методов и тенденций в литературоведении, в том числе и идеи космополитизма. Старательно выискивая параллели и предлагаемые источники для произведений русской литературы, он обходил вопрос о художественном своеобразии русских произведений, о их особом идейном содержании, делающем их отражением именно русской и никакой другой конкретной исторической действительности, Веселовский подменивал значение сущности литературных явлений изучением их оболочки, тем самым открывая широкую дорогу для проникновения в литературоведение формализма.
Путь позитивиста и космополита Веселовского враждебный традициям наших революционных демократов, то есть пути советской науки. Вместо того, чтобы вызывать тени прошлого, нам чуждого и глубоко враждебного, мы должны строить новую истинную науку на твердой базе марксистско-ленинской теории, единственную науку, нужную для нашего народа.
«Статья в газете “Культура и жизнь” выяснила политическую сущность вопроса о Веселовском. Наша беда (в особенности ученых старшего поколения) в том, что профессионально-академические навыки часто мешают нам понять общественно-политическую сущность того или иного вопроса. Со многими традициями буржуазной науки мы давно простились, но некоторые из них застряли – если не в сознании, то на практике, что бывает вреднее: то, чего нет в поле сознания, легко ускользает от его контроля, т. е. от самокритики и действует как неосознанный пережиток.
У нас иногда сказываются два пережитка: представление о “чистой” академической науке, будто бы не зависящей от жизненных потребностей времени и существующей для специалистов, и ориентация на Запад, где эта наука будто бы существует. Такова природа многих наших ошибок и заблуждений – того, что теперь справедливо называют нашим “формализмом”, “либерализмом”, “космополитизмом”, “низкопоклонством перед Западом”. Хотя наши субъективные измерения направлены на создание нового, свободного от этих пережитков, советского литературоведения, но объективно (как это наблюдается и в других областях) пережитки сказываются. Таково происхождение и моих ошибок в работе о Лермонтове и Толстом.
Пристальное внимание к западным источникам при отсутствии столь же пристального внимания к особенностям русской жизни и культуры приводит к искажению перспективы. Вредный академизм выражается и в том, что мы иногда не думаем, какого рода морально-политические выводы из наших работ могут быть сделаны широким кругом читателей – педагогами, студентами и др. Нечего обижаться, если эти выводы оказываются направленными против нас. Мы должны сейчас понять глубже, чем понимали до сих пор, что не только как советские граждане, но и как советские ученые находимся в состоянии решительной идеологической борьбы с буржуазным Западом и что наша роль в этом деле чрезвычайно важна и ответственна. Это дело общее – дело жизни и будущего нашей страны.
Резолюция этого заседания Ученого совета признавала статью, ставящую жирный крест на А. Н. Веселовском, «совершенно правильной и весьма своевременной» и отмечала:
«Александр Веселовский – принципиальный враг революционной демократии, характерный представитель буржуазно-либеральной академической науки, чужд и враждебен нам как тип ученого.
Созданный Александром Веселовским метод изучения литературы диаметрально противоположен марксизму, так как рассматривает литературные явления вне их прямой зависимости от классовой борьбы, от уровня развития философских идей в обществе, от исторической действительности. Метод Веселовского сводит изучение литературы к анализу мертвых схем, к сличению неизменных кочующих мотивов, сюжетов и образов, игнорируя тем самым национальное и конкретное историческое содержание литературных произведений; формализм и буржуазный космополитизм неотъемлемы от учения Веселовского.
Активное стремление ряда ученых оживить учение Веселовского представляет собой попытку навязать нашей науке принципы чуждого и враждебного нам буржуазно-либерального литературоведения с присущим последнему космополитизмом, безыдейностью, культом чистой филологии.
Политический вред подобных попыток становится ясен, если учесть, что именно под этим флагом выступают сейчас ученые, представители американской и западной реакции, в интересах захватнических планов своих хозяев проводящие идею вненациональной, надклассовой, чистой мировой науки.
Ученый совет считает, что статья в “Культуре и жизни”, глубоко вскрывающая методологическую и политическую сущность концепции Веселовского и попыток ее оживления, имеет огромное значение в борьбе за чистоту марксистско-ленинской методологии в филологической науке.
Ученый совет отмечает, что во вредной попытке оживить учение Веселовского деятельное участие принял ряд руководящих научных работников нашего факультета. Активными апологетами Веселовского выступили: заведующий кафедрой романо-германской филологии акад[емик] В. Ф. Шишмарев, заведующий кафедрой западноевропейских литератур чл[ен]-корр[еспондент] Академии Наук СССР В. М. Жирмунский, директор Филологического научно-исследовательского института чл[ен]-корр[еспондент] АН СССР М. П. Алексеев, заведующий кафедрой фольклора проф[ессор] М. К. Азадовский, а их соратниками неизбежно оказался ряд ученых, не изживших до конца формализм, находящихся в плену пережитков чуждой нам методологии: проф[ессор] Б. М. Эйхенбаум, проф[ессор] Б. В. Томашевский, многие работы которых подвергались справедливой критике на страницах нашей печати. Серьезные методологические ошибки допущены в работах проф[ессора] О. М. Фрейденберг по истории античной филологии. Космополитическая методология пронизывает книгу проф[ессора] В. Я. Проппа “Исторические корни волшебной сказки”.
Аполитичность и объективизм ярко сказались в книге проф[ессора] А. С. Долинина, в которой идеализируются и прикрашиваются реакционные стороны творчества Достоевского.
Апологетическое отношение к представителям дореволюционной буржуазной на– уки и ее пережиткам сильно еще среди научных работников, занимающихся фольклором, древней русской литературой, русским языком и другими отраслями нашей науки.
Пережитки буржуазного либерализма, формализма и академического бесстрастия пагубно сказываются на развитии нашей науки, отрывают ее от задач современности, тормозят ее развитие, мешают правильному воспитанию студенчества и молодых научных кадров.
Активная защита Веселовского рядом работников нашего факультета, а также наличие буржуазных пережитков в исследованиях и лекциях ряда ученых и в практике работы наших кафедр стали возможными потому, что большевистская критика и самокритика не стали основой, стилем работы факультета, а Ученый совет, деканат и коллектив научных работников филфака не заняли непримиримой позиции по отношению к апологетам Веселовского и различным проявлениям и пережиткам буржуазной идеологии.
Участники дискуссии о “Состоянии и задачах советского литературоведения”, организованной и проведенной филологическим научно-исследовательским институтом, не сумели вскрыть политической сути концепции Веселовского и выступлений их защитников. Половинчатую, двусмысленную позицию по отношению к Веселовскому занял проф[ессор] Л. А. Плоткин.
Сотрудники кафедры русского языка во главе с заведующим кафедрой проф[ессором] С. Г. Бархударовым не нашли в себе должной смелости для того, чтобы выступить с резкой, принципиальной критикой книги акад[емика] В. Виноградова “Русский язык”.
Ученый совет с удовлетворением отмечает выступление акад[емика] Шишмарева, членов‐корреспондентов Академии Наук СССР проф[ессоров] М. П. Алексеева, В. М. Жирмунского, профессоров А. С. Долинина, И. П. Еремина, В. Я. Проппа, Б. М. Эйхенбаума, признавших справедливость критики, которой подверглись их работы в нашей печати, и высказавших стремление решительно перестроить свою научную работу в свете тех указаний, которые сделаны газетой “Культура и жизнь”.
Ученый совет ПОСТАНОВЛЯЕТ:
1. Потребовать от деканата и дирекции института и кафедр повседневной борьбы за партийность филологической науки против всех пережитков в ней буржуазной идеологии.
2. Ученому совету, деканату факультета и дирекции института направлять работу института и кафедр:
а) На борьбу с порочными традициями школы Веселовского, формализма, либерального академизма, на борьбу с ложными представлениями о существовании надклассовой, наднациональной “чистой науки”;
б) На раскрытие литературоведами и фольклористами идейно-политического, философского и морального смысла и значения художественных произведений, чтобы шире и лучше использовать художественную литературу и фольклор для коммунистического воспитания нашего народа;
в) На более активную разработку важнейших вопросов теории литературы и марксистско-ленинской эстетики, истории советской литературы, проблем социалистического реализма и наследия великих представителей русской революционной демократии;
г) На борьбу за активное служение нашей науки современному социалистическому строительству, за разработку актуальных научных проблем, непосредственную помощь советской школе;
д) На глубокую критику идеологического и научного распада, который характерен для современного буржуазного Запада и империалистической Америки, способствуя выступлениям наших ученых по этим вопросам в печати.
3. Повседневно внедрять в работу кафедр и секторов нашего института критику и самокритику. Добиваться систематического товарищеского контроля над читаемыми лекциями, спецкурсами и постановкой семинарских занятий.
4. На кафедрах и секторах нашего института подвергнуть критическому обсуждению, в соответствии с указаниями “Культуры и жизни”, всю подготовляемую к печати научную продукцию института и отдельных научных работников филологического факультета, а также индивидуальные планы научно-исследовательских работ на 1948 г.
5. В апреле месяце с. г. провести обсуждение итогов философской дискуссии, на котором остро и глубоко поставить вопрос о тех выводах, которые должны сделать для себя филологи из этой дискуссии. Подготовку обсуждения поручить доцентам Лошанской и Хавину.
Ученые и общественность университета ждут от работников филологического факультета в ближайшее время решительной перестройки в своей теоретической и практической работе в борьбе за утверждение подлинного социалистического реализма, повседневной борьбы за партийность в области литературы и искусства, борьбы с порочными традициями школы Веселовского.
6. Провести среди студентов разъяснительную работу по статье в “Культуре и жизни”. Поручить декану факультета организовать доклады на эту тему для студентов I, II, III, IV и V курсов.
7. Поручить заведующему кафедрой русского языка проф[ессору] С. Г. Бархударову поставить доклады для студентов об ошибках книги акад[емика] В. Виноградова “Русский язык”»[231]231
И. З. Заседание Ученого совета Филологического факультета. С. 135–137.
[Закрыть].
Организатор и руководитель кафедры классической филологии О. М. Фрейденберг смогла через несколько дней ознакомиться с ходом этого заседания:
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
