Текст книги "Кот олигарха. РОМАН"

– Мы все космонавты в каком-то смысле, – не смутившись, бросил в ответ Решетинский. – Наша жизнь проходит в вакууме, где контакты устанавливаются случайно и случайно прерываются по иррациональным законам сновидения…

В зале засвистели. Лене было бы интересно глубже вникнуть в затронутую тему, но она подозревала, что Решетинский только транслирует Троицкого или какой-то другой плохо переваренный источник. Заподозрить постановщика Опороченных голубей в подлинном интеллектуальном пафосе было трудно. Самому Троицкому слово так и не досталось: под напором зала Решетинский вынужденно скомкал финал выступления и, поспешно представив стоявших позади него членов съемочной группы, тут же увел их со сцены. Сходя в зал, он вскинул руку над головой, приветственно махнул и крикнул в пространство:

– Приятного просмотра!

Лена завороженно наблюдала за тем, как режиссер поднимался по центральному проходу во главе своей команды, окруженный почти видимым облаком самодовольства, полностью нейтрализующего любой антагонизм публики.

– Что он скажет, если фильм освистают? – вполголоса спросила она, не переводя взгляда.

– Он не услышит из космоса, – предположила Лара.

Сосед с другой стороны опять удивленно посмотрел на Лену.

– Ни один фильм Решетинского еще не проваливался в прокате, – высоким назидательным голосом сказал он.

Съемочная группа между тем гуськом начала заполнять почти пустой еще вип-ряд у них за спиной. Не ожидавшая такого соседства, Лена тревожно посмотрела вверх и встретилась глазами с Троицким, который сощурился, словно пытаясь ее вспомнить, но прошел дальше, ничего не сказав. Лена машинально повернула голову и увидела, как его взгляд упал на Лару. Психолог остановился, как вкопанный, и, словно по механической команде – по сигналу подсознания, быть может, – как робот, согнул колени и опустился в кресло. Это произошло так резко, что шедший за ним – главный оператор, если Лена правильно запомнила, – чуть не споткнулся о его ноги, чертыхнулся, переступая, потерял равновесие и вынужден был схватиться за спинку Лариного кресла. Лара повернулась на бурные извинения и одарила его улыбкой. Лена услышала за спиной громкое сопение.

– А вот таких девушек я даже во сне не видел, – сказал голос Решетинского одновременно с тем, как в зале начало смеркаться.

Режиссер тяжело опустился в кресло рядом с Троицким. Лена встревоженно посмотрела на Лару. Лара слегка подмигнула ей и беззвучно шепнула какое-то слово одними губами, но Лена его не разобрала. Переспрашивать было неловко.

Фильм и в самом деле оказался неожиданно интеллектуальным гибридом космического гиньоля и аналитической психологии. Действие началось как производственная драма о буднях космонавтов на борту звездолета, направлявшегося с жизненно важным грузом в колонию на краю галактики. У молодого, но мужественного капитана, склонного к нестандартным интуитивным решениям, тянулся давний конфликт со старшим навигатором, признававшим только жесткие требования космического устава. Навигатор напоминал непримиримого политрука из какого-то черно-белого военного фильма, название которого Лена не могла вспомнить. Минут через двадцать наступил неожиданный поворот: во время сеанса связи с Землей капитан увидел свою плачущую жену и двоих детей, которые невнятно и сбивчиво сообщили, что их жизнь зависит от его немедленного возвращения. На этом связь оборвалась, и причина отчаяния близких осталась капитану и зрителям до поры до времени неизвестной. В зале почувствовалось некоторое оживление в предвкушении интриги.

– Наверное, ключи от квартиры увез, сука, – жизнерадостно предположил кто-то из верхних рядов.

Зал засмеялся. Лена почувствовала за спиной массивное шевеление – возможно, Решетинский повернулся назад в тщетной надежде отыскать взглядом юмориста. Ей тоже хотелось обернуться, но об этом, конечно, не могло быть и речи. Вместо этого Лена скосила глаза на Лару. Ларин профиль в свете от экрана был холоден и безупречен. Весь фильм был снят в синеватой гамме, которая придавала лицам зрителей нездоровый оттенок, при нормальном освещении несовместимый с жизнью.

– Бисер перед свиньями, – негромко, но отчетливо сказал сзади Решетинский.

Зрители, однако, вскоре притихли. События на экране становились все загадочнее, а реакции персонажей все иррациональнее. В нескольких местах по ходу фильма зал коллективно вздрагивал от неожиданности и втягивал воздух. Решетинский в эти моменты начинал удовлетворенно посмеиваться.

Когда на экране под сумрачную мелодию потянулись финальные титры, он резво наклонился вперед между Леной и Ларой.

– Красавицы, мы вас приглашаем отметить премьеру. Небольшое мероприятие сугубо для друзей. Человек сто, не больше. Сверхэксклюзивно.

Лена изумленно повернула голову. Лицо Решетинского висело в нескольких сантиметрах от ее лица; режиссер Изгнанников улыбался просительно и жадно, сияя в отблесках с экрана двумя рядами безупречно ровных зубов. Троицкий в это время смотрел на симметрично обернувшуюся Лару и энергично кивал, бликуя стеклами очков, в которых отражался ползущий столбик титров.

– Здравствуйте, Евгений Федорович, – сказала ему Лена.

Решетинский толкнул Троицкого локтем.

– Вы знакомы, и ты молчал? – почти сердито спросил он.

– А-а… – глубокомысленно произнес Троицкий.

Лена назвала свое имя.

– Я подруга Марины Безруковой, – напомнила она.

– Ну разумеется! – тут же воскликнул психолог. – Я просто не мог вспомнить, при каких обстоятельствах…

Фраза повисла в воздухе с намеком на двусмысленность.

– В таком случае тем более все решено, – категорически заявил Решетинский. – Едем немедленно.

Зал к этому времени уже успел встряхнуться и прийти в движение. Ленин сосед бросил на нее последний взгляд, трагически скривив губы, и двинулся к выходу. Лена удивилась тому, что не чувствует особой неловкости. Спокойный, слегка насмешливый Ларин взгляд словно бы спрашивал, на что она готова.

Почти паря на мягких рессорах в сумраке теплого вечера, огромная машина проскочила Бронную и нырнула во дворы, а затем и вовсе в какую-то узкую щель между домами. С лица режиссера не сходила довольная улыбка, и весь он казался таким толстым, мягким и плюшевым, что тревожные аспекты ситуации, если таковые были, приняли нереальную окраску и только немного щекотали нервы приятной щекоткой, но вовсе не тревожили по-настоящему. Место навевало неизбежные ассоциации: Лене показалось, что они проваливаются в другое измерение, в альтернативную Москву, где ее ждет если не великий бал у Сатаны, то как минимум приключение непривычного свойства, обещающее стать вдвойне занятным из-за того, что будет разделено с Ларой. Одна, Лена бы ни за что не преодолела свою неуверенность и неловкость, и чувствовала бы себя неуклюжей деревянной куклой, но от Лары она ловила флюиды спокойствия и легкого куража. Лара не даст ей наделать глупостей и показать себя полной дурой. Более того, с Ларой так приятно будет потом обсуждать этот вечер, и слушать ее смешные, немного едкие характеристики новых знакомых, и смотреть на это приключение ее глазами, в которых оно, конечно, не имеет никакой исключительности, но окрашивается красками ее остроумия и блистательно трезвого жизненного опыта. Лена вспомнила про полуоторванный рукав платья и тревожно скосила глаза на плечо, но рукав выглядел не хуже, чем раньше, и только укреплял веру в неожиданную новую подругу.

Машина остановилась у глухих черных ворот в два человеческих роста, и только тогда Ленино сердце екнуло и ушло в пятки, совсем как сердце Берлиоза, и оптимистичная интерпретация предстоящего вечера рассеялась в одно мгновение, сменившись паническим страхом. Что я делаю?! – закричал смутно знакомый голос у Лены в голове, и тут же нарисовалась картина бегства по мрачным переулкам на тонких каблуках, и почему-то развевающиеся белые платья, и Лара, конечно, в недосягаемом спринтерском отрыве впереди, и непременно какая-то нелепость, которая все испортит: сломанный каблук, вероятнее всего, и разбитая коленка, как в детстве, но с дышащими в затылок черными преследователями и с отчаянным, полным мольбы взглядом вслед торжествующе крылатой Ларе, недосягаемой для погонь и, конечно, не намеренной возвращаться и даже останавливаться ради такой дуры, которая не может устоять на собственных каблуках.

Лена осекла полет воображения, поймав себя на том, что сидит в напряженном оцепенении с широко распахнутыми глазами, направленными на Решетинского, который смотрит на нее в ответ не без тревоги. Заставив себя встряхнуться, она тут же увидела в боковом окне освещенную гирляндой огней дверь ресторана с резным деревянным крыльцом, и прозаически курящего на крыльце солидного мужчину в костюме с небрежно и элегантно накинутым на шею белым шарфом, и Троицкого, выходящего из другой, лишь немного менее пафосной машины и открывающего дверь для высокой, невозмутимой, сказочно прекрасной Лары.

Вот дура-то, сказал где-то внутри у Лены другой голос, очень похожий на первый, но ледяной от злобы.

В ресторане было темно, но уютно. Стены были отделаны темным деревом в стиле крестьянской избы, всюду были расставлены декоративные крынки, ухваты и прочая старорежимная утварь, а посреди главного зала красовалась огромная глиняная печь, из-под заслонки которой сказочно мерцало красным, вновь навевая сатанинские ассоциации. Вдоль стен стояли диваны, а в дальнем конце зала был накрыт огромный шведский стол, возле которого уже суетились первые гости, опередившие хозяина.

У входа с обеих сторон высились два исполинских охранника, похожие на джиннов. Они были почти в два раза выше Лены, поэтому она не сразу признала в них живые человеческие фигуры. Лишь когда один из них преградил ей дорогу ладонью размером с лопату и спросил ее приглашение, она вздрогнула и подняла глаза вверх. Произошла неловкая заминка, ибо Решетинский, как выяснилось, замешкался на крыльце, приветствуя кого-то из гостей. Ларино золотистое платье уже тускло мерцало далеко впереди, в глубине зала. Нужно было сказать что-то простое и эффективное, элементарное заклинание, наверняка известное всем регулярным посетителям подобных мероприятий. Лена лихорадочно перебирала в уме знакомые слова, запас которых вдруг катастрофически сократился; память ужалась, подобно перегоревшей звезде, сдувающейся в гравитационном коллапсе до черной дыры. Почему она одна никогда не знает, как правильно действовать в этих ситуациях?

– Я с… – произнесла она и проглотила фамилию. Сказать «Я с Решетинским» было бы верхом беспомощной претенциозности. Одновременно она сделала инстинктивный шаг вперед – возможно, надеясь, что такая демонстрация уверенности докажет охранникам ее право присутствовать здесь. Тут же, с ужасом, она почувствовала, как великанская ладонь ложится ей на плечо. Лена закрыла глаза, словно таким образом можно было спрятаться и предоставить ситуации разрешиться без ее участия.

– Ты что же, негодяй, девушку раздеваешь прямо на входе! – раздался позади гневный голос Решетинского.

Ларина булавка, в самом деле, поддалась насилию и отпустила покалеченный рукав, который с легким треском порвал последние связи с берегом и аккуратно сполз по Лениной руке до локтя.

– Этак ты, мать, еще до ночи голой останешься, – укоризненно говорила Лара несколько минут спустя в недрах земли, двумя пролетами винтовой лестницы ниже ресторанного зала, в довольно сыром и холодном туалете с фальшивыми глинобитными стенами, где тусклая лампочка на стене имитировала форму керосинки и отдавала не больше света, чем лучина.

В зеркале, покрытом бронзовым налетом – непонятно, поддельным или настоящим, – Лена показалась себе до нелепого маленькой и пугающе бледной.

– Почему, почему я такая дура, – простонала она, лишь наполовину обращаясь к Ларе.

– Не дергайся, – строго сказала Лара, орудуя маникюрными ножницами.

Она остригла обрывки ниток вокруг утраченного рукава, критически осмотрела второе плечо и решительно запустила ножницы в шов.

– Что ты делаешь? – испугалась Лена, но только на словах. Благоговение перед Ларой не позволило ей вырваться.

Лара мельком взглянула ей в лицо и методично продолжила работу.

– Ты хочешь быть симметричной или асимметричной сегодня вечером? Я считаю, симметрия – наш выбор. Тем более, – Лара старательно прикусила нижнюю губу, – что возраст и фигура нам позволяют. Руку подними.

Лена послушно подняла руку.

В туалет вошла рыжеволосая девушка в очень коротком шелковом платье, туфельках цвета морской волны и белесых колготках, обильно посыпанных серебристой пылью. Лара на мгновение повернула лицо и улыбнулась новоприбывшей. Лена застыла на месте, неподвижно глядя в зеркало, в едких пятнах которого незнакомка выглядела зловеще. Их взгляды встретились, и Лене показалось, что та злобно сверкнула на нее глазами, но в этом зеркале и в этом свете невозможно было ни в чем быть уверенной. Девушка исчезла в кабинке и громко щелкнула задвижкой. Почти сразу в унитазе с грохотом обрушился поток воды.

Когда рыжая вышла, ее движения были резкими и суетливыми. Она хлопнула дверью кабинки и, не подойдя к раковине, торопливо застучала каблуками прочь и вверх по лестнице.

– Экая кикимора, – сказала Лара. – Ты видела ее глаза?

– В этом зеркале ничего нельзя рассмотреть.

– Одного цвета с платьем.

– Цвет пакистанского флага.

Лена в детстве увлекалась географией и знала наизусть столицы и флаги всех стран.

– Цвет болотной тины в знойный полдень. Надеюсь, ни один пакистанец меня не слышит.

– Если только пакистанка, – хихикнула Лена.

– На меня наложат фатву. И побьют камнями.

– Я заслоню тебя своим телом.

Лена вдруг не столько обратила внимание, сколько остро ощутила, что Ларины руки, как теперь ее собственные, тоже обнажены до плеч. Она непроизвольно коснулась пальцами маленькой круглой выщербинки от прививки на левом плече. Их взгляды встретились. Ларина кожа была смугло-золотистой, упругой и теплой.

– Почему ты со мной так возишься?

Лара обрезала последнюю лишнюю нитку и убрала ножницы в сумочку вместе с отрезанным рукавом.

– Не говори глупости.

Она твердо взяла Лену за плечи и развернула лицом к себе, придирчиво разглядывая следы двойной ампутации.

– Не Лагерфельд, – критично сказала она. – Но плечи красивые.

У Лены внутри разлилось странное тепло от этих слов, но она не успела проанализировать их значение, потому что за дверью послышались голоса. Лара взяла ее за руку и потянула за собой. На узкой лестнице им пришлось вжаться спинами в стену, пропуская две темные фигуры, спускавшиеся навстречу. Здесь тоже стоял полумрак. Лара отпустила Ленину руку только на самом верху, у входа в зал.

За время их отсутствия народу заметно прибавилось.

Это обстоятельство Лену одновременно успокоило и напугало. С одной стороны, в толпе было легче затеряться. С другой стороны, в этой именно толпе не было, по ее ощущениям, другого столь инородного тела, чем ее собственное.

Из дальнего конца зала им уже махал рукой Троицкий, заприметивший Лару орлиным взором. Подхватив с барной стойки три бокала красного, он направился к ним. Но Лару заметил не он один. Широкоплечий парень в косухе и со спадающей на глаза русой челкой вдруг материализовался совершенно ниоткуда прямо перед ними и с белозубой улыбкой жестом иллюзиониста извлек из-за спины тонкий бокал шампанского, подавая его Ларе.

– Для королевы бала, – с шелковистой беспрекословностью произнес он.

Лара посмотрела на него исподлобья, включив свою самую нейтральную улыбку.

– Нас двое, – коротко пояснила она ситуацию, не принимая бокал.

– Оп-ля, – как по нотам отреагировал фокусник, доставая из-за спины второй бокал и предлагая его Лене, но не отрывая взгляд от Лары. – Меня зовут Степан, кстати. Для друзей Степа.

В это время рядом с ними появился встревоженный Троицкий с альтернативными бокалами.

– Лара, я уже испугался, что вы ушли, – поспешно вмешался он.

Лена поскорее взяла из руки Троицкого бокал красного, уверенная, что негалантный кавалер в косухе протягивает ей собственный бокал, из которого, вероятно, уже пил. Степан между тем мгновенно оценил ситуацию.

– Шампанское, – сказал он тоном знатока, бросая вызов старшему сопернику, – больше идет к цвету платья вашей дамы.

– Желтый – цвет разлуки, – довольно едко заметил в ответ Троицкий, обнаруживая неожиданную готовность практиковать психологию на самом популярном уровне.

– В таком случае, – ровно произнесла Лара, принимая шампанское и поворачиваясь к Троицкому, – внесем в наш вечер элемент трагедии.

Лена опустила глаза в бокал и сделала два небольших глотка.

– Я хочу вас кое с кем познакомить, – торопливо сообщил Троицкий и, взяв Лару под локоть, направил ее к слабо переговаривающейся неподалеку компании мужчин и женщин предпохоронного возраста.

Степан посмотрел им вслед несломленным взглядом.

– Подруга? – спросил он.

Хотя взгляд его не отрывался от Лариной спины, Лена предположила, что кавалер обращается к ней.

– Да, – осторожно сказала она.

Степан как потенциальный собеседник не вызывал в ней энтузиазма, но стоять среди массы беседующих и смеющихся гостей совсем одной было бы и вовсе невыносимо. Она улыбнулась Степану искусственной улыбкой и глотнула еще немного вина. Вино было сухое и щипало язык. Лена пообещала себе много наблюдать за Ларой и научиться улыбаться, как она.

Мимо них прошел официант с пустым подносом, и Степан молниеносным движением поставил на плывущий поднос оставшийся невостребованным второй бокал. После этого он с неожиданным интересом осмотрел Лену с головы до ног и обратно, словно фиксируя наконец ее присутствие как часть бесспорной физической реальности.

– Как же водки хочется, – доверительно сообщил он ей, закончив инспекцию. – Там, понимаешь, только вино наливают бесплатно. – Он мотнул головой в сторону бара. – А что у нее с этим хорьком?

– Да ничего, – автоматически отозвалась Лена, которая тоже продолжала думать о Ларе. – Он просто спас ей жизнь.

Такой поворот разговора удивил их обоих. Степан сконцентрировал на ней более внимательный взгляд, и сама Лена в некотором фигуральном смысле вытаращила на себя глаза со стороны.

– А он кто? – уважительно спросил Степан.

– Он психолог, – сказала Лена и поежилась. – Очень известный психолог. – Голые плечи мерзли. Она сложила руки на груди и свободной от бокала ладонью стала тереть плечо. – Она попала к нему, когда врачи уже отчаялись. Она не могла дышать. У нее была страшная боль в груди, она задыхалась. Никто не мог поставить диагноз – на рентгене все было в порядке, никакие исследования ничего не показывали. Но Лара умирала. – Лена чуть не заплакала от жалости. – И тогда случайно про нее узнал Троицкий. Он предложил попробовать гипноз. Никто не верил, что Лару можно спасти, но лечащий врач согласился. И Троицкий загипнотизировал ее и начал регрессию.

– Начал что? – переспросил Степан, до этого слушавший ее, как завороженный.

– Регрессию. Это когда под гипнозом человека заставляют вспоминать события его жизни в обратном порядке, до самого момента рождения и дальше…

– Куда дальше?

– В прошлые жизни. – Лена сделала паузу и строго взглянула на Степана, предвосхищая дальнейшие вопросы, но тот молча смотрел на нее изумленными глазами, явно ожидая продолжения. – И Лара под гипнозом вспомнила, что в прошлой жизни была фронтовой санитаркой и погибла на Курской дуге. Танковый снаряд попал ей прямо в грудь. Она умерла мгновенно – может быть, даже не успев в тот момент ничего почувствовать. Но под гипнозом она испытала все это заново и описала, как видит летящий в нее снаряд, как будто в замедленной съемке, как он ударяет в грудь и разрывает ее на части.

Степан смотрел на Лену с открытым ртом, ловя каждое слово. Она вспомнила, как лет десять назад в детском лагере пересказывала, в расширенных и дополненных версиях, прочитанные фантастические и приключенческие романы зачарованному кругу сверстников. Ей было немного стыдно.

– Лара закричала, – твердо сказала Лена. – Врачи и медсестры потом говорили, что никогда в жизни не слышали такого крика. В соседней палате от шока умерла пожилая пациентка. Люди сбежались со всей больницы узнать, что происходит. Но когда Троицкий вывел ее из состояния гипноза, Лара была абсолютно здорова. Боль в груди прошла, и она могла спокойно дышать.

Лена со значением посмотрела в глаза Степану и сделала большой глоток из бокала. Потом, смерив размытым взглядом остаток жидкости, допила вино до конца.

Степан перевел дыхание и присвистнул.

– Крутой чел, – веско сказал он. – Респект.

Его манера была лишена иронии.

– Но он для нее все-таки староват, – добавил Степан после небольшой паузы, задумчиво глядя туда, где Лара и Троицкий разговаривали теперь с известным тележурналистом.

Диваны у стен были уже полностью заняты беседующими гостями, и у столов с закусками толпилась непробиваемая на вид стена голодающих. Лена почувствовала острое желание тоже что-нибудь съесть, но внедряться в эту толпу было для нее немыслимо как из соображений скромности, так и по причине слабых физических качеств, не позволявших конкурировать за пищу с многочисленными и более крупными соперниками.

Из какого-то невидимого, но близкого источника заиграла бодрая музыка.

– Я обреченная ветвь эволюции, – громко сказала Лена Степану.

Он обратил на нее непонимающие глаза.

– Если мне придется самой добывать себе пищу во враждебной окружающей среде, я умру от голода. Не говоря уже о том, чтобы выкормить потомство.

Степан перехватил ее взгляд в направлении фуршетного стола.

– Постой тут, – по-хозяйски сказал он и двинулся в сторону еды.

Не прошло и полутора минут – Лена едва успела толком почувствовать себя одинокой и никому не нужной, – как он вернулся с тарелкой, обильно нагруженной закусками. Там были корзинки с салатами, креветки, наколотые на миниатюрные деревянные шампуры, крошечные сэндвичи сложной архитектуры и даже пара розовых стаканчиков с густой субстанцией, напоминавшей то ли суп, то ли жюльен.

Лена с благодарностью приняла тарелку, подумав о том, что при грамотном обращении даже такой малообещающий на вид мужчина, как Степан, может принести пользу – хотя, конечно, его разрушительные способности наверняка гораздо сильнее развиты. Штука была в том, что Лена не умела управлять ни теми, ни другими качествами. Сложенная, фигурально говоря, к ее ногам добыча была абсолютно случайной и предназначенной в некотором смысле Ларе через ее, Ленино, посредничество.

– Спасибо, – прочувствованно сказала она и тут же запустила зубы в жирную резиновую креветку.

Степан с искренним видом пожал плечами, не понимая, о чем тут можно говорить.

– Слушай, – сказал он, – у тебя деньги есть?

– Есть, – с интересом сказала Лена.

– Угости меня водкой, а? Вышел из дома без копейки.

Просьба получилась абсолютно непосредственной и без малейшего намека на quid pro quo1010
  Услуга за услугу (лат.)


[Закрыть]. У Лены внутри заиграло странное возбуждение. Угостить незнакомого мужчину водкой было почти равнозначно случайной сексуальной связи, но эмоционально наверняка гораздо менее обременительно. Продолжая есть на ходу, она двинулась к стойке бара так же решительно, как до этого Степан – к фуршетному столу.

Молодой бармен с шевелюрой кучерявых волос словно почувствовал серьезность ее намерений, отвлекся от разливания красного и кинул на нее вопросительный взгляд.

– Водки, – сказала Лена.

Подоспевший Степан одобрительно хмыкнул и показал бармену универсальный сигнал победы и удвоения заказа.

Бармен с готовностью кивнул и лихим жестом хлопнул перед ними на стойку две рюмки.

– Мне? – не поверила Лена.

– Нормально, – убедительно отрезал Степан. – За знакомство.

Они сели у стойки лицом друг к другу. Лена поправила на коленях полы платья. Раньше она никогда не сидела у барной стойки и не замечала, как высоко на этом платье находится нижняя пуговица.

– Ты не думай, – сказал Степан, – я не гопник какой-нибудь. Я актер. Меня Решетинский сам сюда позвал – я у него в следующем фильме буду играть. Ромашин моя фамилия – не слышала? Я пока в сериалах в основном.

Необходимость расплатиться с барменом дала Лене удобную возможность промычать что-то непринужденное и открытое для толкований в ответ на вопрос Степана. Впрочем, его лицо и вправду стало казаться смутно знакомым. Бармен забрал ее пятьсот рублей и уплыл вдоль стойки. По его манере Лена поняла, что сдачи не будет.

– А ты всегда так челку носишь? – спросила она и, протянув руку, откинула челку Степана наверх, вглядываясь ему в лицо. – Тебе без нее лучше.

– Да это я сейчас пидора играю в артхаусном фильме у одного трубочиста, – невозмутимо пояснил Степан. – Пропащее кино, но все равно хлеб. Милый друг, по роману этого… – Степан защелкал пальцами, – ну этого, Мопасрана. Слыхала? Зинченко режиссер. Ну давай. – Он поднял рюмку. – Тебя как зовут-то?

– Лена, – сказала Лена, и они чокнулись.

Она поднесла рюмку ко рту. В нос неприятно шибануло запахом спирта. Степан опрокинул свою порцию и тут же заметил ее затруднение.

– На выдохе, – сказал он тоном врача, обучающего пациентку какой-нибудь сложной медицинской процедуре. – Втяни воздух. Втянула? Теперь пей и выдыхай.

Лена сделала микроскопический глоток, но Степан тут же округлил глаза и поспешными движениями ладони снизу вверх стал показывать, что пить нужно залпом. Лена запрокинула голову назад и постаралась влить содержимое рюмки прямиком в горло, минуя язык. Проглотив, она поспешно выдохнула.

В горле немного защипало, но по пищеводу заструилось тепло. В целом, приятные и неприятные ощущения компенсировали друга друга. Запоздало восхищаясь собственной смелостью, Лена посмотрела на Степана широко распахнутыми глазами.

– Ты что, в школе не пила водку? – удивленно спросил он.

Лена помотала головой.

– Вот молодежь! – воскликнул Степан, одновременно делая знак бармену. – И в колледже не пила?

– Я книжки читала. Жизнь проходила мимо меня.

– Надо нагонять, – констатировал Степан и многозначительно пощелкал пальцами. Лена не сразу поняла, что он таким образом сигнализирует о необходимости снова расплатиться с барменом. Она покладисто потянулась к кошельку, но с сомнением посмотрела на вторую рюмку.

– Я опьянею, – прозорливо сказала она.

Степан засмеялся так, словно оценил шутку и нашел ее удачной.

– Так в том и смысл, подруга! – сообщил он и хлопнул ее по плечу – к счастью, не очень сильно. Лена тем не менее покачнулась. Ей пришло в голову, что весом она уступает Степану примерно вдвое. Кроме того, она подумала, что обращение «подруга» звучит по какой-то причине не особенно дружелюбно. В русском языке почему-то много слов, чье разговорное значение так или иначе отрицает словарное. Ленины мысли потекли в этом направлении за дальнейшими примерами. Глаза машинально забегали по залу. Интересно, подумала она, это уже признак опьянения?

Усилием воли заставив себя встряхнуться, она обнаружила, что держит в левой руке вторую рюмку. Вероятно, движение было инстинктивным. Быть может, ген алкоголизма таился в ней до сих пор незамеченным, но выжидал момента, чтобы заявить о себе. Или она просто зеркально повторяла движения Степана. Говорят, люди повторяют жесты собеседника, когда он им нравится. Нравился ли ей Степан? Если убрать эту дурацкую челку… и страшную косуху… кто бы говорил, с твоим платьем в стиле «слезы старьевщика»…

Лене пришлось еще раз встряхнуться. Мысли постоянно уносили ее в сторону от текущего момента. В этом, возможно, была главная загвоздка ее до сих пор такого тепличного существования… Почему бы не сосредоточиться на потоке жизни, не отдаться ее энергетике, вместо того чтобы постоянно рефлексировать и анализировать происходящее…

– Эй, подруга, ты что, поплыла уже? – крикнул Степан, приближая лицо к ее лицу.

Лена вздрогнула и отчаянно замотала головой. В зале давно уже было очень шумно, но теперь грохот музыки и гомон резонирующих голосов стали почти оглушительны.

Степан методично опрокинул свои пятьдесят граммов, потом решительно взял Ленину рюмку из ее руки и отставил в сторону. Затем он придвинул к ней позабытую было тарелку с едой.

– Съешь-ка что-нибудь, – отечески сказал он.

Лена благодарно взглянула на него и взяла с тарелки канапе, потом еще два в быстрой последовательности.

– А я думала, ты хочешь меня напоить, – с набитым ртом сказала она.

Степан как-то странно усмехнулся одной половиной лица – то ли показывая, что у него в мыслях не было ничего подобного, то ли, наоборот, намекая, что задача не из сложных, то ли и вовсе подразумевая что-то третье, еще менее лестное для Лены. Она не успела до конца распутать все варианты, потому что между ней и Степаном неожиданно протянулась мужская рука и взяла с тарелки деревянный шампур с двумя розовыми, идеально обжаренными креветками, которых Лена уже решила сберечь напоследок, как самое вкусное.

Рука принадлежала примерному ровеснику Степана, одетому в джинсы и тонкий дорогой на вид джемпер. На его бесстрастном лице блестели и бегали два пустых и пронзительных черных глаза, похожих на очень мелкие маслины.

Степан дернулся было в ответ на предполагаемую агрессию и довольно резко обернулся, но тут же расплылся в улыбке.

– Феня! – воскликнул он.

Последовал обмен мужскими приветствиями, включавший в себя поцелуй щекой к щеке. Этого Лена много видела на своем факультете.

Бесцеремонный незнакомец Феня, оторвавшись от ее собеседника, снял зубами креветку с деревянной шпажки и принялся энергично жевать. Одновременно он повернулся к Лене и осмотрел ее внимательно, но без малейших признаков заинтересованности.

– Извините, пожалуйста, – сказал он ничуть не виноватым голосом и без всякого смущения. – Умираю от голода, а к закускам не пробиться. Стена из журналистов. Знаете, на что ловят журналиста? На халяву. Если что, не обижайтесь.

– Я не журналист, – вежливо сказала Лена.

– Очень приятно, – деловито отозвался черноглазый. – Феофраст. Можно Феня. Любите ли вы черно-белый синемаскоп больше, чем саму жизнь?

Лена собиралась назвать свое имя, но оно, по-видимому, нового знакомого не интересовало. Она осеклась и уставилась в тарелку, на которой еще лежало несколько канапе, почему-то уже утративших привлекательность.

– Конечно, Фриц Ланг считал, что в синемаскопе хорошо выглядят только змеи и похоронные процессии, – продолжал Феофраст, видимо, и не ждавший ответа. – Я бы добавил еще барные стойки. А как у вас тут с вином – наливают?

– Держи, – тут же отозвался Степан, снимая со стойки оставленный кем-то почти полный бокал красного.

Феофраст стал энергично отказываться.

– Да брось ты, – жарко убеждал его Степан, – подруга только пригубила, отравишься теперь, что ли?