Текст книги "Синдром гладиатора"

Я уже был у дверей, когда за моей спиной прозвучало два глухих хлопка. М-да… Чем-то он становится похож на Рихо. Неужели это моё влияние? Не оборачиваясь, я покинул номер. Следом шёл Дмитриев, на ходу укладывая в кобуру пистолет.

Нам удалось покинуть гостиницу незамеченными. Оба номера, свой и Дашин, я оплатил вперёд, дело было не в администрации. Просто я не исключал того, что нас ожидали не только в номере, и не только люди Кольбиани. Но всё обошлось. Лишь один раз, уже на улице, мне показалось, что кто-то пристально смотрит мне в спину. Быстро обернувшись, я потянул из кобуры пистолет, но… Никого и ничего подозрительного рядом не оказалось. И потом, уже пробираясь на машине по оживлённым миланским улицам, я пару раз отметил белый «Ауди», настойчиво повторяющий все наши манёвры. Но стоило мне озадачиться этой проблемой всерьёз, как машинка моментально исчезла. К этому моменту мы уже выехали из города и направлялись в сторону Bellagio, маленького городка на берегу озера Комо. Возвращаться обратно ради сомнительного удовольствия погоняться за призрачным наблюдателем? Вот ещё… Сам объявится. Дорога была отличной, и я с удовольствием выжимал из «Мерседеса» максимум скорости, на которую он был способен. Вторник, полдень, направление озера Комо – никакой конкуренции.

* * *

Звонить Паоле я побоялся. В её доме был «крот», и лишний раз нарываться на неприятности мне не хотелось. Так доберёмся, не маленькие. В небольшом, но очень уютном городке мы остановились у кафе, где Дмитриев быстро отыскал главного местного знатока. За каких-то пятнадцать минут этот «немногословный» старожил рассказал нам, как проехать к дому синьорины Бономи. Помимо чисто географических сведений наш информатор, возбуждённо размахивая руками, сообщил, что как раз на этой дороге пару часов назад что-то случилось, и сейчас там находится вся местная полиция. Поблагодарив эрудита, мы отъехали.

– Может быть, не стоит? – вопросительно глядя на меня, сказал Дмитриев. – Зачем нам полиция?

– А мы ей зачем? – резонно возразил я. – Вы турист, я турист. Бросьте, майор, не вибрируйте.

– Туристы с оружием не ездят, – ворчливо пробормотал он, запихивая «Узи» под сиденье. Я промолчал. Доля истины в его словах определённо присутствовала.

Вокруг перевернувшегося «Мерседеса» стояло несколько полицейских машин, санитарный микроавтобус, карабинеры отгоняли репортёров, назойливо вьющихся с фотоаппаратами вокруг места происшествия. Дел хватало всем, на нас никто даже внимания не обратил. Только какой-то плюгавый полицейский замахал руками, заметив, что я начинаю притормаживать. Мол, проваливайте, без вас разберёмся. И я послушно прибавил скорость.

– Вот и началось, – с грустью в голосе прокомментировал события Дмитриев. Я молча кивнул, соглашаясь. Значит, он тоже узнал машину. Этот «Мерседес-600» мы видели сегодня ночью. У Паолы их было два. На них разъезжала охрана.

* * *

Широкий стакан, на три пальца наполненный «Aberlour Antique» со льдом, хорошая сигарета, горячая, парящая ванна – я всегда считал себя истинным стоиком. Если чуть-чуть вылезти из воды, то вполне можно разглядеть горную гряду со снежными шапками на вершинах и облаками, зависшими над всем этим великолепием. Всегда мечтал иметь такой вид из окна своей ванной. Жаль только, что ни в Бордо, ни в Париже нет гор. А там, где есть горы, нет моих ванных комнат. Но и эта, принадлежащая Паоле, мне очень нравилась. Оформление явно от «Versace», слишком уж всё пёстрое и причудливое, начиная от золочёной головы оленя на стене и заканчивая зубными щётками со стеклянными ручками. Мрамор, парча, золото. Зеркала… Бредятина. Но зато какой вид из окна!

Я уже час валялся в ванне и не испытывал ни малейшего желания покидать её. Жизнь вполне удалась, и бокал с виски, стоявший на краю мраморной ванны, служил этому наглядным подтверждением. Вне этих пёстрых стен происходил полный бардак, и погружаться в него я не хотел категорически. По крайней мере не сейчас. Ещё полчасика, и тогда… Ну, в крайнем случае, час…

* * *

Охрана пропустила нас без звука. Одного взгляда на мою мужественную физиономию им хватило. Кажется, я становился здесь чем-то вроде национального героя. И неудивительно. Позже выяснилось, что после осмотра дома, в котором некогда «гостил» Давид, полиция пришла к выводу – в нападении участвовало не менее десятка отборных головорезов. Они судили по результатам, а бедняги охранники видели воочию эту «десятку». Так что в их глазах я был пока круче тучи.

Сказать, что Паола была страшно, просто катастрофически занята, – это значит вообще ничего не сказать. Её буквально разрывали на части, в «Империи Бономи» происходило что-то вроде землетрясения. Когда она появилась на пороге, я вообще сильно усомнился в её дееспособности. Но, как тут же выяснилось, – зря.

– Луиджи оказался предателем, – бросила она с порога. Перед этим Паола мельком взглянула на Дмитриева и сразу же забыла о нём, в дальнейшем обращаясь только ко мне. Довольно невежливо с её стороны. Но простительно.

– Он работал на Кольбиани и успел сбежать, пристрелив ваших дуболомов, – в тон ей продолжил я, устало опускаясь в кресло, из которого поднялся по случаю её прихода.

– Да, – резко бросила она. – И это ещё не всё. Сегодня ночью умер председатель совета директоров Северо-Итальянского Государственного Банка. Официальный диагноз – сердце… Андре, я знала этого человека пять лет! До вчерашнего дня он был здоров, как Минотавр! Какое, к дьяволу, сердце, его убили люди Кольбиани! До тех пор, пока не выберут нового председателя, я ничего не могу сделать. А новый будет человеком Кольбиани, и меня выкинут из банка, понимаешь?! Все акции всех моих компаний со вчерашнего дня летят ко всем чертям, мои брокеры обрывают телефоны, и никто, понимаешь, никто не хочет мне помочь… Ещё вчера они стояли в очереди, умоляя меня инвестировать их деньги в мои предприятия, а сегодня их секретарши говорят, что они заболели, не принимают, у них совещание! Ублюдки! Это война, понимаешь! И я знаю, кто стоит за всем этим! Только Давид мог спланировать такую атаку, это его мозг! И руки Кольбиани! О, дьявол…

Она опустилась на диван, бессильно уронив руки. Я удивлялся самому себе, но… Меня не трогала вся эта финансовая драма. Когда Паола рассказывала о себе, о своей жизни – моё сердце разрывалось от жалости, любви, сочувствия. А теперь… Ничего. Ноль.

– Простите, что я вас прерываю, синьорина Бономи, но и это ещё не всё. Я случайно побеседовал с одним из людей, работающих на дона Кольбиани… В Милан приехали боевики с Юга. Не сегодня завтра, но война начнётся. И то, что сбежал Луиджи, ещё одно тому подтверждение.

– Не нужно о нём, – поморщилась Паола. – Это моя ошибка, и поверь, я дорого за неё заплатила.

Неожиданно и обворожительно улыбнувшись, она лёгким движением поднялась с диванчика и шагнула к дверям. Невероятное, титаническое усилие, сделанное Паолой, я ощутил почти физически. Она вновь входила в образ «железной леди». Уже на ходу, обернувшись, Паола сказала:

– Я очень благодарна вам, синьоры, за ваше желание поддержать меня в трудный час. Вам покажут ваши комнаты… Месье Дюпре, будьте добры, проводите меня.

Я едва успел выйти из гостиной и прикрыть за собой дверь. Резко обернувшись, она подступила ко мне вплотную, мгновение всматривалась горящими глазами в моё лицо, словно пытаясь разглядеть в нём что-то, потом отшатнулась и… Влепила мне пощечину. А потом разрыдалась.

– Никогда, слышишь, никогда не смотри на меня так… И не называй меня синьориной, хотя бы наедине… Ты не понял, ты так ничего и не понял… я… кроме тебя, у меня сейчас ничего нет. Никого нет, понимаешь? Твой отец здесь ни при чём, это другое, мне нужен ты, ты сам, а… я… о боже!

И я сделал то единственное, что имело смысл в этот момент. Я обнял Паолу и нашёл её мягкие, солёные от слёз губы своими губами.

С большим трудом, то лаской, то увещеваниями, мне удалось её успокоить. Несколько раз наше невольное уединение прерывали какие-то насмерть перепуганные барышни, я понимал, что офис сейчас буквально разрывается на части. Она была нужна там, и в этом я помочь ей не мог. Мало того что я ни черта не смыслил во всех этих финансовых тонкостях… Это была её Империя. И её поле боя. Если она проиграет эту битву – я смогу поддержать её. Но властвовать, заменить собой живую Императрицу – нет. Это сломало бы её навсегда. В этой девушке была сталь, и обращаться с ней как со слабой, бессильной марионеткой я не мог, не имел права. Она сама никогда бы мне этого не простила. Через какое-то время, приведя себя в порядок, Паола ушла. Оставив мне на прощание свой взгляд и вкус своих губ, чуть солоноватых от слёз.

* * *

Провести остаток жизни в ванне мне, естественно, не дали. Это и к лучшему, иначе я бы просто заснул в горячей воде: нарушения распорядка дня вообще и режима сна в частности были налицо. Но кого бы это интересовало? Слегка вздремнув и пообедав, Виталий Борисович Дмитриев начал скучать. И, недолго думая, решил зайти ко мне в гости. В отличие от меня, он не стал тратить своё драгоценное время, приводя в чувство итальянских красавиц, а без затей и изысков отправился почивать. Четырёх часов сна ему вполне хватило.

– Дюпре? Вы слышите меня, Дюпре? Да что вы там, утонули, что ли?! Вылезайте, у меня есть новости.

Мне ужасно не хотелось слушать его новости, а тем более покидать уютный мраморный «водоём». Но деваться было решительно некуда. Пришлось выходить.

– Выпить хотите? – буркнул я вместо приветствия. Какого чёрта, несколько часов назад расстались…

– Вы бы лучше поели, Дюпре, – посоветовал он в ответ. Разумно. После пары бокалов виски чувство голода притупилось, но ощущение пустоты в желудке осталось и даже чуточку усилилось.

– Где? – спросил я, стараясь сосредоточиться и вспомнить, куда могла запропаститься моя рубашка.

– Внизу, в столовой комнате. Вас уже давно ждут. Похоже, вы здесь числитесь как особо важная персона.

– А вы? – Рубашка почему-то оказалась под креслом.

– А я при вас. Наперсник и компаньон, так сказать, – радостно сообщил он, поудобнее устраиваясь в кресле. – Слушайте, Дюпре, возьмите меня к себе на службу, а? Я всегда считался неплохим аналитиком…

– Идите к чёрту, Виталий Борисович, вы темноты боитесь. И склонны к насилию… Я вам к Кольбиани рекомендательное письмо дам. С чего это вы так развеселились? И где, наконец, мои ботинки?

– Да вон они, на подоконнике… С чего веселюсь, спрашиваете? А мне больше ничего не остаётся. Я теперь как колобок – и от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл. Ни хрена не осталось… – Он бросил ёрничать и смотрел на меня с откровенной тоской. – Видите, даже вам, и то не нужен… Давайте, что ли, что вы тут пьёте? Надерусь, может, полегчает…

– Бутылка с виски в ванной комнате, – сказал я, с интересом разглядывая его. – Только зря вы уж так-то, майор. Пристрою я вас на работу, и по специальности, не волнуйтесь. Найдёте семью… Новые документы – новая жизнь. Всё у вас получится.

– Если вы ищете галстук, то он здесь. Я на нём сижу, – взглянув на меня с сомнением, сообщил Дмитриев и, поднявшись из кресла, направился в ванную комнату. Уже оттуда он продолжил: – Да, про новости-то я забыл! Приезжала полиция. Синьорину Бономи допрашивал какой-то высокий чин, а все остальные в это время усиленно шарили вокруг дома. По-моему, назревает крупная заваруха. Вы можете смеяться, но у меня нюх на неприятности.

– Лёд здесь, в баре, – откликнулся я. – Идите сюда, Виталий Борисович. Составите мне компанию.

– Какого рода? – поинтересовался он, появляясь в комнате со стаканом виски в руках и прямым ходом направляясь к бару.

– Прогуляемся по владениям семьи Бономи. Оценим обстановку.

– А как же – обед? Или завтрак, что у вас там по плану? – удивился он.

– Подождёт. В крайнем случае, совместим с ужином. Отчего-то я начал ужасно неуютно себя чувствовать в этом доме. Пойдёмте, посмотрим, как отсюда выбираться, если вдруг случится страшное…

– А, в этом смысле? – сообразил, наконец, бравый майор. – Тогда, конечно, стоит прогуляться.

И мы отправились в путь.

* * *

Через полтора часа я окончательно убедился, что дело наше правое, но увы, совершенно безнадёжное. Заручившись поддержкой нового начальника охраны, назначенного Паолой вместо сбежавшего Луиджи, мы с Дмитриевым обошли кругом места нашего обитания. И сошлись на том, что бывает хуже. Но крайне редко.

Огромный старый дом стоял посередине настоящего леса, в котором произрастало всё, начиная с сосен и заканчивая азалиями, причем пребывало это садово-парковое хозяйство в полнейшей заброшенности. Рихо Арвович Эвер мгновенно открутил бы головы всему персоналу, столкнувшись с таким отношением к мерам безопасности. Не было элементарной системы слежения, да что там – даже ограда отсутствовала, забор тянулся на сорок метров вправо и влево от ворот, а дальше начиналась девственная тайга в североитальянском исполнении. Где хочешь – там и входи. Дверей в доме я насчитал шесть штук, и ни одна из них не смогла бы выдержать взрыва ручной гранаты. Ставни на окнах были ровесниками века и держались на своих местах исключительно по привычке. Не лучше обстояли дела и с личным составом. Всего в распоряжении Доменика, ставшего теперь главным охранником синьорины Бономи, находилось шестнадцать человек. И все они, на мой взгляд, были страшно далеки от совершенства. Да, учились понемногу… Чему-нибудь. И как-нибудь. Но серьёзного отношения к себе явно не заслуживали. Если синьор Луиджи с самого начала ставил перед собой такую задачу – развалить систему охраны, то справился он с ней блестяще. Более гиблого дела, чем защита усадьбы имеющимися у нас силами и средствами, я себе не мог даже и представить. Виталий Борисович однозначно придерживался того же мнения. Закончив обход дома, мы отпустили Доменика и переглянулись. Да-а… Попали.

– Может быть, лучше сразу удрать отсюда? – предложил майор. – Машины есть, заберём всех охранников и рванём в Милан. Там всё же как-то спокойнее…

– И нас благополучно перестреляют по дороге, – слишком хорошо я знал все эти практические тонкости, недоступные теоретику Дмитриеву. Когда готовится масштабная акция, жертве прежде всего перекрывают все пути к бегству. – Ладно, Виталий Борисович, – сказал я, подводя итоги. – Наша позиция настолько безнадёжна, что исправить её нам с вами уже не под силу. Остаётся только молиться. Вы во что-нибудь верите?

– Не очень, – честно признался он.

– Вот и я… не очень… Идите в дом, майор. Я ещё немного погуляю.

И я не торопясь направился в сторону озера, видневшегося сквозь деревья. Где-то вдалеке, у противоположного берега, заходил на посадку гидросамолёт, по водной глади шустро пронесся большой катер, за которым в пенных бурунах неслась маленькая фигурка «лыжника». Идиллия, понимаешь… В голове настойчиво крутилась какая-то мысль, но ухватить её за фалды и всесторонне препарировать мне никак не удавалось.

* * *

В отличие от бездарно организованной системы обеспечения безопасности, качество сервиса в доме Паолы пребывало на уровне высочайшем. Когда в отведённую мне комнату вошёл седовласый слуга в чёрном сюртуке и на превосходном французском языке предложил мне проследовать в каминный зал, дабы вкусить там от щедрот хозяйских, я на мгновение растерялся. Это до боли напоминало чопорную и церемонную атмосферу нашего дома под Бордо. «Не изволит ли месье Андре?», «Будьте так добры, месье Андре», «Прикажете подавать, месье Андре?» Короче говоря, форменная катастрофа. Увы и ах, здесь налицо была та же самая картина. Царство традиций и этикета. Бррр… Терпеть ненавижу.

Но и уклониться от приглашения было решительно невозможно. Пришлось покорно «проследовать» за важно шествующим слугой, попутно используя возможность ещё раз ознакомиться с антикварной роскошью внутреннего убранства дома. Покойный дон Витторио вкусами был сродни моему дедушке, Кристиану Дюпре. И тот и другой отдавали явное предпочтение помпезной эпохе Людовика XIV. Мебель, выполненная в стиле «бидермейер», литьё по контуру дверей, обилие красного цвета и позолоты, колонны и мраморные бюсты на высоких постаментах. Живописные полотна на стенах смело можно было датировать позапрошлым веком. Проходя через эти, с моей точки зрения, совершенно непригодные для жизни галереи, залы, гостиные, я воочию представлял детские годы Паолы, проведённые ею в этой антикварной лавке, рядом с суровым отцом. И под бдительным присмотром вышколенной прислуги. Не хотелось бы мне такого детства. Я ей искренне сочувствовал.

Несмотря на громкое название, каминный зал оказался весьма средних для этого дома размеров. Лишь сам камин и впрямь был огромным. Для предков синьорины Бономи не составляло труда зажарить в этой «духовке» средних размеров кабана. Перед тем собственноручно убитого на охоте. Посредине зала стоял массивный круглый стол, накрытый на три персоны. Одна из приглашённых «персон» уже успела занять отведённое ей место: сильно оробевший от всей этой музейной роскоши Виталий Борисович Дмитриев скромно сидел на самом краешке старинного кресла и взирал на застывших в отдалении слуг с пронзительной тоской в глазах. Моему появлению майор обрадовался чрезвычайно.

– Где вы ходите, Дюпре? – спросил он почему-то шёпотом. – Я уже был готов сбежать, честное слово. Это что, торжественный обед в нашу честь?

– Да нет, Виталий Борисович, – успокоил я его. – Обычный ужин. Сейчас, по всей видимости, придёт хозяйка дома, и начнём.

Он посмотрел на меня недоверчиво и слегка испуганно.

– Послушайте, Дюпре, вы что, всегда так ужинаете? Я имею в виду, дома?

– Большей частью, да, – чуть подумав, ответил я. – В моём родном доме с традициями дела обстоят примерно так же.

– Да-а-а… нет, я, пожалуй, так бы не смог, – честно признался Дмитриев, с тихим ужасом косясь на безмолвных и неподвижных слуг, облачённых в торжественно-роскошные одежды.

– У меня от этих… официантов весь аппетит испарился. Нет, то есть я, конечно, бывал в дорогих ресторанах, но тут… Чтобы у себя дома, и в такой обстановке, – он окончательно запутался в эмоциях. Я решил его слегка подбодрить и сказал:

– А вы их игнорируйте, майор. Представьте, что вы «новый русский», и весь этот кабак вами уже оплачен. Честное слово, полегчает. Только не сильно увлекайтесь, а то привыкнете ещё… Что мне потом с вами делать?

– Скажете тоже, – заулыбался Дмитриев.

Ничего, оттает. Быт миллионеров прост только в дешёвых фильмах да в книжках начинающих прозаиков-остросюжетников. Иметь много денег – это тяжкий труд, особенно если тратить их приходится в соответствии с многочисленными правилами и традициями. Первая реакция людей, столкнувшихся с подобными «бытовыми» трудностями, обычно напоминает шок. Майор ещё прилично держится. Этель, выросшая в грязной эфиопской лачуге, а затем попавшая в дом отца, первое время боялась ходить по коврам и постоянно норовила вытереть руки об себя, чтобы не испачкать салфетку. Этель… Неудачное воспоминание. Настроение у меня испортилось окончательно.

Рискуя показаться банальным, всё же скажу, что явление на пороге зала Паолы было из разряда видений чудных и… даже слов-то не подобрать. Чёрные как смоль волосы были уложены в незатейливую, но безумно элегантную причёску, открытое вечернее платье глубокого алого цвета оттеняло смуглую кожу обнажённых плеч, изящное бриллиантовое колье на груди постреливало тонкими лучиками отблесков – и очаровательная улыбка играла на её губах.

– Добрый вечер, господа! – произнесла она, глядя на меня в упор. – Надеюсь, я не заставила себя ждать?

Мы с Дмитриевым одновременно лязгнули зубами, закрывая разинутые от восхищения рты. И что-то дружно промямлили в ответ. Чудное видение, господа, – оно для всех чудное. Никто не остаётся равнодушным.

– Тогда начнём, – лёгкой походкой проходя к столу, сказала Паола. – Присаживайтесь, господа. Луи? – Рядом с ней материализовался седовласый мэтр. Не глядя, она кивнула: – Можете подавать, – и в тот же миг разом ожившие слуги окружили нас, их проворные руки замелькали над приборами, в бокалы полилось вино, и тарелки наполнились, словно по волшебству. Освященное вековыми традициями таинство ужина началось. Насмерть перепугав вконец растерявшегося Дмитриева.

Повар в доме был превосходный, его творения, всё время сменяющие друг друга на столе, оказались выше всяких похвал. Горшочки с лягушачьими лапками с чесноком и петрушкой, утиная печень с кисло-сладким соусом из ревеня и красной смородины, сочное мясо косули с сельдерей-пюре, яблоками и каштанами, обжаренными в каком-то сладком соусе. И потрясающий кус-кус из креветок… А какой выбор вин… Я чувствовал, что попал на праздник живота, сочинённый в лучших французских традициях. Когда на десерт вынесли шоколадный торт, оказавшийся едва ли не лучшим, чем классический вариант из венского отеля «Zaher», я окончательно понял, что такое рай.

За столом ни слова не было произнесено о делах. На эту тему легло хотя бы и временное, но прочное табу. Виталий Борисович, вконец ошеломлённый сложностью процесса, молчал по определению, как Портос из «Трёх мушкетёров»: «Дерусь… потому что – дерусь!» Так и тут: «Молчу, потому что… – молчу!» Светскую беседу поддерживала Паола, как никогда обворожительная в этот вечер. Хотя нет, так говорить было бы неверно, ибо обворожительна, с моей точки зрения, она была всегда. Просто в тот момент совершенство превзошло само себя. Отпустив слуг, мы, уже не стесняясь, болтали, смеялись, вспоминали какие-то истории. Паола, разойдясь, рассказала, как однажды в шутку начала соблазнять Версаче, вилла которого находилась неподалёку, на озере Комо. Знаменитый кутюрье, известный своими нетрадиционными пристрастиями, пришёл в неописуемый ужас и потом очень долго скрывался от своей «ненормальной» соседки, не отвечая на телефонные звонки. В общем, было довольно весело. В какой-то момент я вдруг вспомнил, что именно в это самое время должен, по идее, присутствовать на спектакле Камерного Драматического театра, гастролирующего в Милане. Приглашение, любезно присланное нам с Дашей дирекцией Фестиваля, до сих пор валялось где-то в чемодане. В ответ Паола неожиданно заявила, что была на премьере и может мне всё гениально пересказать. Не то чтобы мне было интересно… Ещё не так давно я работал в этом театре. Как бы смешно и глупо это сейчас ни выглядело.

Паоле понравился спектакль. Сексуальные проблемы главного героя тронули её до слёз.

– Ты бы видел, Андре, до чего он дошёл! Мало того что окончательно запутался в своих женщинах, так он ещё умудрился изменить красивой, юной любовнице с какой-то генеральшей, старой, страшненькой каракатицей. Это уму непостижимо! Естественно, она его застрелила…

Паола всё поняла совершенно правильно. Диковато, но правильно. Однажды я услышал интервью с неизвестным английским режиссёром, поставившим спектакль по «Собачьему сердцу» Булгакова. На вопрос: «Чем вы руководствовались, выбирая эту пьесу?» – он совершенно серьёзно ответил: «О, но это же очень важно! Проблема защиты животных меня всегда волновала. А эта пьеса о враче-садисте, проводящем опыты над собаками… О! Это так важно для человечества!» Помню, я тогда долго смеялся над загадочной английской душой. С Паолой всё произошло с точностью до наоборот. Пьесы Чехова она не читала, зато спектакль поняла совершенно правильно. Довели главного героя бабы… Господи, и в этом театре я провёл шесть лет? Да я рехнулся!

Постепенно бурное веселье стихло, растворившись в неторопливой и всё более и более личной беседе. Тут Дмитриев, наконец, сообразил, что его присутствие за столом становится, мягко говоря, необязательным. Он, бедняга, весь вечер чувствовал себя в «чужой тарелке» и за всё это время с трудом произнёс пару слов. Поэтому, дождавшись удобного для бегства момента, воспользовался им незамедлительно. Церемонно пожелав нам спокойной ночи, он удалился. Готов спорить, что, закрыв за собой дверь, майор чуть ли не бегом рванул подальше от этого царства «жёлтого дьявола».

Невидимо и бесшумно проскользили по залу слуги, сметая со стола остатки посуды и расставляя на его идеально отполированной поверхности свечи в причудливых канделябрах, тонкие бокалы с вином. Последний взмах руки, затянутой в белую перчатку, гаснет старинная хрустальная люстра – мы остаёмся одни. И долго смотрим друг на друга в неверном, мерцающем свете свечей, отражающихся от зеркальной глади стола. Он разделяет нас, но и объединяет в тот же миг. Вокруг нет ничего реального, всё призрачно, всё – тени, лишь её глаза сверкают в полумраке, затмевая блеск алмазов на смуглой груди.

– Хочешь, я покажу тебе СВОЙ дом? – тихо спрашивает она.

И я согласно киваю, потому что готов идти за ней хоть на край света.

– Тогда пойдём, – говорит Паола, легко поднимаясь, и я встаю ей навстречу. Первыми встречаются наши руки, потом сливаются в нежном поцелуе губы, и вот уже ничто не разделяет наши тела, жадно прильнувшие друг к другу.

* * *

Мы медленно брели по пустому дому, замершему, словно замок Спящей красавицы. Длинной чередой лестниц и коридоров, подъёмов и спусков Паола привела меня в свою, и только свою часть старого дома. Как небо и земля отличаются друг от друга, так и покои Паолы не были похожи на всё, что я уже видел здесь. Огромное пространство, весь верхний этаж был поделён на разного размера помещения, комнаты, залы; перегородки между ними то поднимались почти до крыши, а иногда были чуть выше человеческого роста. Паола с загадочной улыбкой коснулась рукой какой-то маленькой кнопочки, и вдруг тёмная плоскость над нами на глазах стала светлеть, и я увидел звёзды, а яркий лунный свет залил всё вокруг. Крыша была стеклянной, а прямо перед нами раскинулся широкий зал с полом, отделанным гранитом, покрытыми светлой глянцевой краской стенами и ажурными решётками вместо окон. Паола с силой влекла меня за собой, и уже через мгновение мы оказались в другом помещении, похожем на спальню. Во всяком случае, у стены стояла высокая кровать, напоминавшая деталь из какого-то сумасшедшего конструктора, а дальше, за большим зеркалом-перегородкой, прямо в светлый тиковый пол была вмонтирована огромная круглая ванна. Это был откровенный, махровый модерн, которого я никогда не понимал и не любил, но… Почему-то мне здесь нравилось.

– Это сделал Жан Нувель, и это первый дом, в котором мне захотелось жить. Тебе нравится? – прошептала Паола, прижимаясь ко мне.

И я, не задумываясь, кивнул. Хотя, скорее, я имел в виду не причудливый интерьер, созданный прославленным дизайнером, а горячее, гибкое и такое желанное тело девушки, прижимающейся ко мне. Нежно, едва касаясь, я целовал прекрасные губы, шею, плечи, осторожно снимая с неё всё лишнее. Всё, мешающее моим губам и рукам. С игривым шелестом упало на пол платье, и маленькая, тугая грудь упруго сжалась под моими осторожными пальцами. Крупные соски напряглись и затвердели, и Паола тихим и долгим стоном отозвалась на моё прикосновение, податливо изгибаясь навстречу ласке. Первая волна страсти уже прошла, и меня переполняла не первобытная сила, а тихая нежность к этой прелестной статуэтке из плоти и крови. Не было ни единого места на её теле, которое я не нашёл бы своими губами, и эта сладостная пытка заставляла её метаться в моих руках, сбивая белую гладь простыней. Смуглая кожа казалась матовой в ярком лунном свете, льющемся на нас с небес. Точёные формы, тончайшая талия, непостижимым образом переходящая в широкие, полные бёдра и длинные, бесконечно стройные ноги – словно резец гениального ваятеля прошёлся по куску тёмного мрамора, с ювелирной точностью отделив всё лишнее. И это чудо, это совершенство было всецело подвластно моей воле, моему желанию, моей страсти, которую я отдал ей без остатка, вновь и вновь погружаясь в её тело. Эта ночь останется в моей памяти навсегда, в ней было что-то волшебное, то, что бывает в жизни лишь однажды и никогда не повторяется вновь. Казалось, что наши тела не знают усталости, мы расставались лишь на мгновение, чтобы слиться опять, забывая обо всём.

* * *

К рассвету силы покинули нас. Паола лежала на мне, и впервые за эту ночь её запах, жар её тела не вызывали во мне дикой волны возбуждения. Страсть ушла, отступила на время, оставив вместо себя огромную нежность. Я ласково гладил её растрепавшиеся, влажные от пота волосы, а она молча уткнулась мне в шею. И иногда сладко, очень вкусно посапывала. Первые лучи солнца робко освещали комнату, понемногу вытесняя из неё ночной мрак. Они лились через прозрачное стекло крыши, просачивались сквозь ровные ряды решётчатых окон. Мелькнула случайная мысль о крайне невыгодном с точки зрения безопасности интерьере, мелькнула и – пропала, растворившись в сладкой истоме, переполнявшей тело. Паола пошевелилась, скатилась с меня, легла рядом и, прижимаясь щекой к моему плечу, тихо позвала:

– Андре?

– Что, милая?

Она потянулась, крепко прижимаясь ко мне своей упругой грудью, и замурлыкала, как кошка. Потом спросила, пряча глаза:

– Ты… Тебе было хорошо?

– Да. Ты чудная женщина, Паола. А твоя попа просто создана для моих рук.

– Да ну тебя! – Она засмеялась и легонько шлёпнула меня ладошкой.

– Почему? – удивился я. – Нет, это, конечно, не главное твоё достоинство, но… Немаловажное…

– Ты дурачок, – она, улыбаясь, ткнулась мне в шею. – Андре?

– Да, Паола?

– Я… я хочу… в общем, я хочу, чтобы ты всегда был со мной…

Она на мгновение подняла глаза и вновь опустила их. Я усмехнулся, прижимая её к себе. Большинство женщин на её месте сказали бы – «я хочу быть с тобой». Стальной характер. Везде и во всём она хотела быть «сверху». А я… пойду ли я под седлом? Вряд ли… Я открыл было рот, собираясь свести всё к шутке и… совершенно неожиданно для себя произнёс:

– Я люблю тебя, Паола.

В этот момент и послышался приближающийся гул вертолёта.

* * *

Словно распрямившаяся пружина, я вылетел из кровати. Взгляд на часы – начало шестого утра. Нет, в этой стране я никогда не высплюсь…

– Где твои вещи? Одевайся, быстро! – лихорадочно озираясь в поисках своей одежды, рявкнул я на Паолу.

И ещё раз убедился: потрясающая женщина. Ни одной эмоции, лишнего вопроса – змейкой скользнула по кровати и исчезла за одной из перегородок. Я перевёл взгляд на пол, заметил свои брюки, успел сделать шаг – и ажурная рябь оконной решётки буквально взорвалась, разлетевшись на куски. Влетевший в окно человек выпрямился, утверждаясь на обеих ногах, но короткий «МР-5» в его руках уже мгновение назад был направлен мне в живот. Метров шесть расстояния, с голыми руками, бросаться на автомат? Я расслабился и замер. В соседнее окно ворвался ещё один «Тарзан», и я понял, откуда они берутся. Съезжают по тросам прямо с борта вертолёта. Рационализаторы. В этот момент вновь прибывший стянул с лица маску и широко осклабился, с интересом озирая меня сверху донизу. Понятное дело. Я бы тоже радовался, прихватив врага голышом в спальне. Например, синьора Луиджи. А стоявший передо мной человек был именно синьором Луиджи.