Текст книги "60-е. Мир советского человека"

По Ерофееву, история не прекратилась, не стала точкой Бродского, она сохранила вектор, но вектор, направленный внутрь личности.

Веничка, пожалуй, самый свободный герой новейшей русской литературы. Исключивший себя из империи, люмпен и алкоголик, он не обременяет душу ответственностью за происходящее в ней. Достигнув дна империи, он ищет выход вне ее. Отсюда, от нуля социальной жизни, начинается новая утопия, облаченная Ерофеевым в пародию на христианскую мистерию. Черты ее туманны и неясны, но эта загадочная книга освещена проблесками своеобразной амбивалентной надежды. Может быть – конец как начало?

К концу 60-х подлинная русская культура так далеко отошла от государства, что существовала только в своей катакомбной ипостаси. На поверхности имперская тема развивалась по своим вечным законам.

Исчезнувший коммунизм старательно заменяли его казенными символами. Гремели юбилейные торжества (от 50-летия советской власти до 50-летия советского цирка). Бывший поэт-модернист откликался на оккупацию Праги: «И правда есть интернационала, я выше никаких не знаю правд»[598]598
  Урин В. Равнодушные. Огонек. 1968. № 33.


[Закрыть]. Советские альпинисты увенчали пик Коммунизма, который раньше носил имя Сталина, бюстом Ленина. И ироническим итогом коммунистической утопии сиял огнями над Москвой ресторан Останкинской телебашни. Назывался ресторан – «Седьмое небо».

Руины утопии

Последняя тайна
Евреи

Евреи были чуть ли не главной тайной Советского Союза. Может быть, только половую жизнь скрывали с еще бóльшим усердием. И то, и другое могло существовать только в сфере стыдливого умолчания, только в виде эвфемизмов.

Конечно, из словарей не вычеркивали слова «еврей» и «влагалище». Но общественный этикет делал немыслимым публичное обсуждение таких вещей. И тайна не делалась менее запретной от того, что о ней говорили все и всегда. Здравый смысл и приличия указывают – где, когда и с кем можно обсуждать половой акт или иудейское происхождение[599]599
  «– Что такое маланец?
  – Еврей.
  – А почему же маланец?
  – Ну, сказать человеку «еврей» неудобно, – пояснила Людмила» (Войнович В. Путем взаимной переписки. Париж, 1979. С. 119).


[Закрыть].

Если правдоискательский пафос 60-х так и не привел к сексуальной революции, то отношение к евреям он поменял кардинально. Однако из всех тайн советского общества эта оказалась едва ли не самой болезненной и опасной. Прежде всего потому, что призрачное, негласное, эвфемическое существование евреев было удобно всем – и правительству, и народу, и семитам, и антисемитам. Объяснить этот феномен может двойственное положение советского еврея.

Ему в России плохо. Недоверие правительства выражается в общеизвестных проявлениях государственного антисемитизма. Примеры бытового антисемитизма не менее общеизвестны. К тому же быть евреем несколько стыдно, поскольку это означает жить в нецензурной, анекдотической атмосфере.

Не следует ли из этого, что советский еврей хотел бы родиться неевреем? Вряд ли.

Пытаясь при малейшей возможности скрыть свою национальность, он защищает право быть им только тогда, когда он этого хочет. Он желает сам выбирать – где, когда и с кем быть евреем.

Этой нации в России сопутствует сложный комплекс мифов. И уже этот основополагающий факт создает ауру экстравагантности. Умные, богатые, хитрые, энергичные, сплоченные, но главное – другие. Евреи – это те, кто заставляет всех остальных определить свое отношение к ним.

Тайна, окружающая евреев в советском обществе, – лишь внешнее проявление той тайны, которая скрывается в них самих. (И здесь можно продолжить аналогию с сексом, неприличие которого отражает глубочайшую загадку рождения.)

Каждый еврей ощущает себя участником тайного союза, ордена, партии. Скрывая свое происхождение от посторонних, он с радостью раскрывает его среди своих. И тогда любое проявление национальной общности – фамилия, брелок-могендовид, два слова на идиш – пароль, позволяющий прикоснуться к заманчивому инобытию.

Нормальному, то есть лояльному, советскому еврею было удобно существовать в двух ипостасях – тайной и явной. И ему не мешали вынужденные противоречия такой жизни. Его, как и никого в России, не смущало различие между официальным и неофициальным обиходом. Только еврею не надо осваивать самостоятельное мышление частной жизни – его дает сам факт рождения.

Тайна евреев позволяла им быть как все и одновременно – другими. До тех пор пока общество соглашалось замалчивать их существование, оно создавало искусственную, но реально действующую модель отношений.

Евреи страдали от антисемитизма – труднее поступить в институт, попасть на хорошую работу, можно нарваться на оскорбление. Но – и пользовались особым статусом как представители загадочной и даже престижной национальности. В интеллигентной компании, например, считалось, что еврей заведомо эрудированнее, остроумнее, трезвее и радикальнее остальных.

Искусство быть советским евреем заключалось в том, чтобы умело пользоваться двойственностью ситуации, все время играя на разных сторонах «семитского мифа». В обыденной жизни это означало сменить ветхозаветное имя Авраам на Аркадий, записаться в паспорте украинцем, говорить без акцента, но вспоминать о своей национальности каждый раз, когда надо сдавать экзамен преподавателю-еврею, покупать дефицитный товар у директора-еврея и танцевать фрейлахс на еврейской свадьбе.

К этому стоит добавить, что евреи в России были единственными людьми, которых нельзя уличить в антисемитизме, – только они могли с легкой душой называть соплеменников жидами.

Таким образом, очевидные плюсы тайного еврейства в немалой степени компенсировали столь же очевидные минусы.

Особое – двойственное – положение евреев способствовало тому, что они играли яркую роль в обществе. Само общество склонно было объяснять эту роль сионистским заговором и темным иудейским гением. Это придавало еврейской тайне мистический оттенок.

После сталинского антисемитского террора (характерно, что одним из самых пугающих аспектов борьбы с космополитизмом было раскрытие псевдонимов, что обнаруживало, «проявляло» роль евреев в СССР) в стране установился социальный этикет, требовавший замалчивания еврейского вопроса.

Однако это негласное соглашение подверглось испытанию с самого начала 60-х. Стремление к правде не могло обойти и тайны евреев.

В общем ряду разоблачений эта тема была лишь одной из многих. Но именно она произвела сенсацию, автором которой был, конечно, Евтушенко.

После публикации «Бабьего Яра»[600]600
  Литературная газета. 1961. 19 сентября.


[Закрыть] поэт получил 30 000 восторженных писем. Трудно поверить, что всеобщий восторг вызвало содержание и форма стихотворения. Вероятно, более важным было само название проблемы. Открытое признание российского антисемитизма пробивало брешь в союзе народа и правительства, деливших ответственность за национальные предрассудки.

Феноменальный успех «Бабьего Яра» основывался на точно выбранной предпосылке – невиданном геноциде. Замалчивание евреев после всех страданий, ими перенесенных, превращалось в преступление. Русские антисемиты приравнивались к фашистам.

Волна еврейской темы («Бабий Яр» А. Кузнецова, статьи В. Некрасова, стихи Б. Слуцкого), по сути, вела лишь к тому, что советское общество должно признать и увековечить особые страдания, выпавшие на долю этого народа.

Однако при этом приходилось вслух говорить о евреях. Это неизбежно втягивало страну в вечный диалог о их сущности. Сами евреи, жившие до сих пор в эвфемической дымке, становились нацией героев. Ведь во время войны один лишь факт происхождения обрекал их на жертвенную судьбу. Уже это давало им право на национальную самобытность.

Но именно против этого боролись власти, пытаясь, пусть формально, противопоставить еврейской общности индивидуальный подход. То есть видеть в еврее всего лишь советского гражданина.

В конечном счете полемика сводилась все к тому же вопросу: есть ли евреи в СССР? И если есть, то кто они?

Тема геноцида, так мощно поддержанная во всем мире, вызвала изменение отношения к себе и у самих евреев. Одно дело – идентифицировать себя с народом, «защищавшим страну в Ташкенте», и совсем другое – с повстанцами из Варшавского гетто. Героизм противопоставлялся антисемитизму. И еврейский самиздат начался с переводов (1961) популярного романа Л. Юриса «Эксодус», чья мелодраматическая стилистика на целое десятилетие определила характер так называемого еврейского национального возрождения.

Тогда, в начале 60-х, речь шла не об эмиграции, а о праве евреев гордиться своими подвигами. К традиционным занятиям – ученые, музыканты, бизнесмены – прибавились необычные: солдаты, борцы, герои.

Как всегда в России, проводниками новых идей служили книги. Так, большое значение имело собрание сочинений Л. Фейхтвангера, вышедшее в эти годы. Фейхтвангер открыл новому поколению советского еврейства образ великого иудея, в одиночку противостоявшего одичанию окружающего мира. Талантливый, терпимый и гуманный герой Фейхтвангера решал конфликт между широтой своего космополитического ума и долгом перед соплеменниками.

Этой же проблемой занялись и советские евреи. Началась борьба за статус самостоятельной нации.

Путь из тайного существования в явное лежал через «справедливую процентную норму». Статистика стала опасным инструментом. Например, в 1963 году впервые выяснилось, что 108 Героев Советского Союза были евреями[601]601
  Номер польской газеты на идиш «Фолксштиме» от 18 апреля 1963 г., где впервые были опубликованы эти данные, стал бестселлером еврейского самиздата.


[Закрыть]. Это выводило их на четвертое место в стране по мужеству. По числу научных работников они занимали третье место. По количеству казненных за экономические преступления – первое. (Показатели – в абсолютных цифрах.)

Процентная норма казалась удобным орудием в борьбе за самоидентификацию[602]602
  Статистика особенно важна была для западных защитников советского еврейства. Ведь только по ней они могли судить о положении евреев внутри СССР. Так, например, в Америке детально обсуждался вопрос о выходе книг на идиш. Выяснялось, что «общее число выпущенных на родном языке книг оказывается даже в абсолютных цифрах у бурят и кабардинцев в 42,5 раза больше, чем у евреев, у якутов даже в 88 раз больше» (Шварц С. Евреи в Советском Союзе. Нью-Йорк, 1966. С. 280). Важную роль играла статистика и позднее – в переписке активистов алии с чиновниками советского правительства. С помощью статистики доказывалась невозможность евреев осуществить национальную самоидентификацию внутри СССР.


[Закрыть]. Но она же приводила к двусмысленной ситуации. С одной стороны, статистика показывала, что евреи играют непропорционально важную роль в стране. С другой стороны, они претендовали на те же права, что и другие народы.

Поскольку решающим фактором, определяющим национальность, считалось признание своего языка (идиш) родным, то евреи боролись за ту же культурную автономию, которой пользовались буряты, якуты и кабардинцы.

Получалось, что процентная норма низводит положение евреев до уровня окраинных меньшинств. Это, конечно, не устраивало их самих, но не мешало сравнивать количество книг, вышедших на идиш и по-якутски.

На самом деле статистические выкладки служили лишь тактическим целям. Евреи давали понять властям, что они не хуже бурят. Что они реально существующий народ, и с этим надо считаться.

Однако эта тактика приводила к другой реакции:

Ключевые должности в русском государстве имеют право занимать русские люди… Это и есть антисемитизм, – сказала Вера Федоровна (Панова. – Авт.). – Ключевые должности в русском государстве имеют право занимать достойные люди[603]603
  Довлатов С. Соло на ундервуде. Париж – Нью-Йорк, 1980. С. 14.


[Закрыть].

Борьба за национальную самоидентификацию, начатая в 60-е первыми активистами движения, наткнулась на все то же противоречие: евреи хотели быть как все, оставаясь при этом другими.

Разрешить противоречие мог только ответ на вопрос, далеко выходивший за рамки конкретной полемики с властью. Вопрос этот: кто такие евреи?

К середине 60-х острота этой вечной проблемы еще так не ощущалась. Евреи – либералы, диссиденты, охранители – в первую очередь были советскими гражданами. И вместе со всеми они делили ответственность за будущее страны.

Собственно, и проблема правильной процентной нормы была частью общей борьбы за правду – скорее вопрос принципа, чем реальной необходимости. Евреи боролись за общий идеал равенства и справедливости, по-прежнему провозглашаемый советскими лозунгами.

На практике это означало указывать государству на противоречие между указанным идеалом и действительностью. («Так, большинство советских евреев особенно возмущено государственным антисемитизмом вовсе не потому, что они его жертвы и очень от него страдают, а потому, что он противоречит громко провозглашенному интернационализму»[604]604
  Воронель А. Трепет иудейских забот. Иерусалим, 1981. С. 33–34.


[Закрыть].)

Однако был один фактор, который выделял евреев, – Израиль. Он был как бы запасной родиной.

До Шестидневной войны Израиль оставался все тем же героическим символом, что Бабий Яр или Варшавское гетто. С той разницей, что на Ближнем Востоке евреи побеждали.

Если Суэцкая война 1956 года прошла для советских евреев практически бесследно, то война 1967 года стала переломом. События, происшедшие в Советском Союзе между двумя израильскими войнами, и были 60-ми. Бурный социальный опыт этой эпохи подготовил евреев к ответу на вопрос, кто они такие.

Шестидневная война совпала с кризисом общественного движения в России. Становилось очевидным, что с властью может бороться только организованная оппозиция. Гражданская война из всеобщего противостояния стала делом профессионалов-диссидентов. Делом смертельно опасным и, казалось, безнадежным.

И тут ближневосточные события предоставили еврейству СССР возможность отождествить себя с победоносными израильтянами. Хотя советские евреи и не стояли перед столь экстремальным выбором, их проблема также формулировалась в терминах выживания как самостоятельного народа.

Внутренний конфликт между евреями и советской властью стал решаться на международной арене. Победа Израиля подсказала возможность эмиграции. Воодушевление всемирного еврейства уничтожало нерушимость советских границ. Российские евреи в борьбе за свою автономию перешли государственные рубежи.

Но произошло это не раньше, чем советская реальность исчерпала свои потенции в строительстве утопии. Только обнаружив, что борьба за вечные идеалы сводится к отдельным тактическим операциям, евреи согласились осуществлять утопию за пределами Советского Союза.

Именно поэтому, если страна сочла разгром Пражской весны концом 60-х, то для евреев эта эпоха закончилась позже – в Израиле, Америке, Новой Зеландии. В эмиграции.

Шестидневная война завершила процесс «проявления» евреев в советском обществе. Энтузиазм, вызванный израильскими победами, сделал антисемитизм неактуальным. Напротив, евреи вошли в моду, что отозвалось волной анекдотов. Рассказывали, например, что Насер применил кутузовскую тактику: заманил врага в глубь Египта и ждал зимы. Даже в этой шутке видно, как народ признал евреев своими.

Соотношение сил воюющих сторон напоминало о Давиде и Голиафе. Даже в советских газетах сквозило удивление, вызванное новыми курьезами процентной нормы: «Оккупировать Египет физически неосуществимая затея для израильских экстремистов: население Израиля в 10 раз меньше, чем ОАР»[605]605
  Огонек. 1967. № 26.


[Закрыть]. Уверенности здесь не чувствовалось.

Отблески победы оживили все еврейское в стране. Заполнились синагогальные дворы в праздник Симхат-Тора, появились брошюрки издательства «Алия», узкая карта Израиля украсила квартиры[606]606
  «После Шестидневной войны с карты Израиля в новых границах (и – что было очень важно – с русскими названиями городов и поселений) было сделано около пятисот фотоотпечатков, и эта узкая, вертикальная карта замелькала на стенах московских, ленинградских, киевских, одесских, минских квартир и стала зримым воплощением мечты, рассчитанной в километрах» (Лазарис В. Диссиденты и евреи. Тель-Авив, 1981. С. 94).


[Закрыть].

Но все эти декоративные меры мало помогали главному – ответу на вопрос: «кто такие советские евреи?»

Ответ был необходим активистам алии, чтобы добиться от правительства разрешения на эмиграцию. Нужен он был и правительству, чтобы это разрешение дать.

После наивных споров о количестве школ в Биробиджане и частоте выпуска журнала «Советиш геймланд» стало очевидным, что проблему придется решать на уровне метафизических обобщений.

Единственный разумный аргумент в пользу эмиграции состоял в том, чтобы доказать принципиальное единство всех евреев в мире, в том числе и советских.

Евреи пытались апеллировать к иудаизму. Поспешно совершались хупы, вешались мезузы, вводился кошер. Но светский характер советских евреев был настолько очевидным, что скороспелый иудаизм не мог обмануть ни власть, ни их самих.

Гораздо успешнее была попытка доказать свою несовместимость с государством. Разрыв активистов алии с диссидентами, в сущности, служил доказательством нелояльности евреев к России. Они исключали себя из системы, вместо того чтобы ее менять. Хотели уехать не в Израиль, а из России. Эдуард Кузнецов:

Осознав себя евреем, не ощущая в себе ни склонности к властвованию, ни любви к безропотному подчинению, не питая надежд на радикальную демократизацию исконно репрессивного режима в обозримом будущем, считая себя ответственным за все мерзости, ею совершаемые, я решил покинуть пределы СССР. Бороться с советской властью я считаю не столько невозможным, сколько ненужным, так как она вполне отвечает сердечным вожделениям значительной – но, увы, не лучшей – части населения[607]607
  Кузнецов Э. Дневники. Париж, 1973. С. 81.


[Закрыть].

Кузнецов утверждает, что, осознав себя евреем, он перестал быть советским гражданином (в лагере он сделал соответствующее заявление). Этим он как бы подтвердил исключительное право евреев на свободу. В том числе и на свободу от решения проблем России, свободу быть ей чужими.

Евреи изъяли себя из системы на том основании, что ценности советского государства несовместимы с их национальным характером. Размежевание с Россией потребовало определения сути этого характера, то есть той же самой самоидентификации.

Этой проблемой занялся еврейский самиздат, достигший к середине 70-х своего расцвета в журнале «Евреи в СССР». Несмотря на бурную полемику, к которой вскоре подключились и эмигрантские издания, найти универсальное определение евреям никому не удалось. Зато в процессе поисков авторы самиздата создали специфическую модель еврея.

В начале 60-х интернационалистское общество вполне удовлетворялось определением Эренбурга: «Я – еврей, пока будет существовать на свете хотя бы один антисемит»[608]608
  Из речи в день 70-летия, произнесенной по Московскому радио в 1961 г. Цит. по: Вайнштейн М. Антисемитизм… и завтра?! Иерусалим, 1983. С. 223.


[Закрыть]. По этой же причине, кстати, объявил себя евреем и Евтушенко: «Я всем антисемитам как еврей»[609]609
  См. прим. 2.


[Закрыть].

Негативный оттенок – от противного – сквозит и в идеологии зрелых шестидесятников: «Демократическое движение начиналось с евреев… Они искали справедливости для других и освобождения от еврейских комплексов для себя»[610]610
  Лазарис. С. 22.


[Закрыть].

Но эпохе борьбы за эмиграцию нужны были идеалы позитивные. Что же делает евреев евреями?

А. Воронель в лучшей книге еврейского самиздата «Трепет иудейских забот» дает целый ряд определений:

Традиционное, сохраняемое в семьях уважение к образованности, любовь к учению, пиетет к мудрецам и книжникам, по-видимому, объединяет евреев сильнее, чем общий язык и взгляды на жизнь[611]611
  Любопытно, что похожее мнение высказал Хрущев еще в 1958 г. в интервью газете «Фигаро»: «…Характерная черта евреев – они по существу интеллигентны. Они никогда не считают себя достаточно образованными. Как только представляется возможность, они хотят поступать в университет… Нельзя бороться против воли к творчеству, как нельзя бороться и против негативной воли. Вот почему я отношусь скептически к возможности создания прочного еврейского общества» (цит. по: Шварц. С. 264–265).


[Закрыть].

По отношению к русскому народу евреи выступают как «нонконформистский и подвижный элемент». Еврейская система ценностей «необычайно близка к нашей общечеловеческой или, выражаясь осторожнее, – к системе ценностей, характерной для нашей европейской гуманистической цивилизации»[612]612
  Воронель. С. 30, 44, 32.


[Закрыть].

Определение сиониста Воронеля дополняет его оппонент:

Тяга к абстрактной, общечеловеческой гуманности, это стремление стать на сторону слабых и угнетенных, этот космополитизм, преодолевающий и стирающий все национальные различия, и составляет самую сущность современного еврея, сущность, не зависящую от его взглядов и убеждений – религиозных и политических[613]613
  Тумерман Л. Если бы молодость знала. В кн.: Мой путь в Израиль. Тель-Авив, 1977. С. 18.


[Закрыть].

Легко заметить, что поиск того исключительного, что определяет евреев как нацию, приводит к общечеловеческому идеалу. Описывая идеального еврея, деятели еврейского национального возрождения описали идеального человека. Ничего специально еврейского в нем не было. Можно даже обнаружить источник, который послужил им прототипом. Это – русский интеллигент.

Вот что пишет один из самых активных сионистов Илья Рубин о себе и о своих товарищах, защищавших в начале 70-х право на еврейскую уникальность:

Наша секта наделена всеми необходимыми признаками тайных еретических сект: гонимостью, твердой убежденностью в своем высшем предназначении, особым жаргоном… специфическим, только ей присущим бытом – уютным, обшарпанным и печальным. Лишь названия ей еще не придумано – хотя многие из нас в судорожных попытках самоидентификации чаще всего употребляют два эрзац-имени – «еврей» и «российский интеллигент». Думаю, что второе ближе к нашей сущности…[614]614
  Рубин И. Оглянись в слезах. Иерусалим, 1977. С. 213.


[Закрыть]

После этих слов уже не удивляет признание другого сиониста: «Русский язык – это и есть для меня единственное отечество»[615]615
  Там же. С. 217. Слова Б. Хазанова.


[Закрыть]. И не покажется странным, что журнал «Евреи в СССР» с увлечением вводил в самиздат неизданную Цветаеву.

Оказалось, что идеалы 60-х, возродившие утопическую фигуру русского интеллигента, отнюдь не исчезли из воображения советских евреев вместе с декларативным отказом от участия в российских делах.

Сионизм стал только новой формой прежней мечты. Израиль в представлении русской алии мог дать идее новый шанс. Не зря А. Воронель переворачивает тезис «Москва – новый Иерусалим», пытаясь превратить Иерусалим в идеальную Москву:

Я уверен, что для русских евреев, для которых приоритет творческой жизни перед материальной остался жизненным принципом, а не предметом обсуждения в гостиных, именно Израиль (и только он) остался страной обетованной[616]616
  Воронель. С. 202. Название «Москва – Иерусалим» получило и израильское русское издательство, одним из основателей которого был А. Воронель.


[Закрыть].

Так советскую алию возглавили не русские евреи, а русские интеллигенты, перенесшие за границу решение задач, поставленных 60-ми.

Советское правительство согласилось признать тезис об исключительности евреев и их непригодности в социалистическом государстве. Но самим себе евреи этот тезис не доказали. Разочаровавшись в России, они увозили ее с собой. Утопия меняла лишь адрес, но сохранила признаки своего российского происхождения: веру в возможность осуществления Царства Божьего на земле; веру в творческий коллектив свободных людей, одухотворяющих вселенную радостным трудом; веру в равенство, братство и счастье – для всех и навсегда. И под каким бы скепсисом, иронией, цинизмом ни скрывался этот идеал, именно его, путано и неясно, постулировали идеологи алии.

Поэтому для советских евреев 60-е закончились только в эмиграции, когда выяснилась непримиримость их идеала к свободному обществу, когда стало ясно, что «реальная свобода делает нашу жизнь совершенно индивидуальной»[617]617
  Там же. С 201.


[Закрыть].

Только на Западе советская история окончательно слилась с мировой, растворившей в себе последние иллюзии шестидесятников[618]618
  Проблеме столкновения идеалов эмигрантов с западной реальностью авторы посвятили отдельную книгу – Вайль П., Генис А. Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета. Иерусалим, 1983.


[Закрыть].

Эмиграция была логическим завершением 60-х. Путь, пройденный обществом за эти годы, неизбежно вел к потере уникальности советского образа жизни. Брешь в государственной границе – естественное следствие этого процесса.

Как ни мала была сама эмиграция, она помогала России возвращаться к исторической реальности. Развеяв миф о Западе, она разрушает и миф об исключительности России – уже тем, что позволяет их сравнивать.

Что касается советских евреев, то, раскрыв тайну своего существования, они обрекли себя на проблему выбора.

Присоединившись, хотя бы теоретически, к остальному человечеству, советские евреи вынуждены решать более существенные, чем вопрос о национальной самоидентификации, проблемы – личности, свободы, цивилизации.

Впрочем, и тут евреи не представляют исключения.